Игорь Мерлинов
«По обе стороны от жёлтой полосы»
“Всё это завалено сплошной густой тропической зеленью, в веерообразной тени которой блестят детские, пламенные глаза женщин.»
Александр Грин «Корабли в Лиссе» 1918 г.
***
Цветы орхидеи с жёлтыми прожилками между белых лепестков протекали мимо по зеркальной глади бассейна, выложенного вровень с периметром, и плавно уносились к жёлобу, гонимые течением воды из хоботов мраморного фонтана. Заливались птицы после ночной грозы. Лёгкие вдыхали душный запах гниющего манго и кокосовой скорлупы, из кухни веяло тамариндовым и луковым соусами. Большая, как второгодник, лимонница в цвет королевского понедельника кружилась над стрекозой. Казалось, и они вот-вот пересекут эту явную и мнимую полосу, словно линию смены дат.
Поднявшись наверх, я решил попросить горничную принести третью подушку, пока прислуга, разморённая жарой и супом из лапшы, не задремлет на этаже. Доставая вещи с верхней полки платяного шкафа, я заметил бумажный уголок конверта. Конверт слегка пожелтел, в нём было два письма, написанных по-французски, одно обыкновенное с виду, другое же оказалось отснятой копией. Наверное, кто-то из прежних постояльцев забыл их в номере. Сбросив туфли, я устроился в кресле с найденной копией и холодным зелёным чаем, иногда бросая взгляд то на заунывную, но яркую оперную постановку, то на на две шёлковые картины с белокожими красавицами, прихорашивающимися у окна в сад.
***
«Сириван, моя милая,
С минуты нашей разлуки меня не покидает мысль о том, что если в далёком будущем я потеряю тебя, то не найду мира и покоя возле урны с частью твоего пепла в твоём доме, а буду ездить в деревню, к усыпальнице твоей семьи, или, безнадежно, бродить возле реки, стараясь увидеть тебя в волнении лотуса. Если же я покину этот мир раньше тебя, то моя бренная пыль будет покоиться за тысячи миль от тебя.
Даже теперь, я знаю, что если судьба соединит нас вместе, моя голова не будет осыпана золой в день нашего бракосочетания, и никто из моей семьи не приедет стать справа и слева от меня.
Я боюсь, что со временем, наши чувства рассыпятся так же, как рассыпаются глиняные кирпичи в твоей древней столице, и окаменевшее тело нашей любви будет мокнуть под муссонным дождём, а отсечённая голова пылиться в музее.
Твой Джоэль
P.S. Я надеюсь, то ты получила фотографии с нашей поездкой на Женевское озеро. Я отправил их тебе за несколько дней до того, как я переехал в Лион. Я снимаю вместе с моим сокурсником студию в студенческом городке. Я ожидаю рабочего места на кафедре после лета, тогда, возможно, мои дела пойдут лучше и смогу собрать первую часть суммы, которая должна отойти твоей семье.
P.P.S. Как там Мелисса? Наверное, уже бегает. Мне говорят, что она – твоя дочь, а не моя, чтобы я забыл её и тебя. Я же пытаюсь сохранить своё лицо, и только смиренно улыбаюсь им в ответ. Я хочу, чтобы в ней не было зла, и чтобы она росла доброй как её мама, иначе всё окажется напрасным, и все только посмеются надо мной.
Целую,
Джоэль»
***
Я прошёл вдоль залитой лужами набережной с её позеленевшими бронзовыми статуями загорающей и играющей детворы, и оказался на мощёной пешеходной улице, упирающейся в пирс. Жаркая ночь была пропитана запахами дыма с лотков и сточных вод, смываемых в залив. Шла бойкая торговля всякой белибердой, сновали фотографы с поляроидами, зазывалы преграждали дорогу, расхваливая достоинства своего заведения. Танцующая девочка, поцеловав меня в щёку в знак благодарности, повесила мне на шею неоновый обруч. Рядом, на открытом ринге два боксёра нещадно мутузили друг друга под крики разношёрстной публики, в витринах рыбных ресторанов шевелились лобстеры, обёрнутые в паранжу жёны жителей пустынь молчаливо прослеживали вдоль лавок. Улица была полна мимов, сидящих по расписанию нищих, упакованных полицейских в мундирах в цветных значках, шарлатанов, ночных дам и игроков.
У входа в дискотеку «Фосфор» я заметил черноволосую соблазнительницу в джинсовых шортах шириной в размер моей ладони.
- Как тебя зовут, дорогая?
- Таль
- Ты чудесна, как утренняя роса.
- Ты где остановился?
- В гостинице «Счастливый курорт», на пересечении Сезамной улицы и Второго переулка. Ты была там когда-нибудь?
- Нет. Я здесь всего только три дня.
- Как насчёт Хайнекена у меня до семи утра?
- Возьмёшь с нами мою младшую сестру?
Сестра Таль была шестью годами её моложе, немного темнее, в красных шортах и с голубым кроликом на белой майке. Минутой позже сёстры выводили меня под руки к ближайшей остановке.
***
На утро, я брёл вдоль рынка с его саподиллой, кисловатыми розовыми яблоками, глазами дракона с белой мякотью, небритыми рамбутанами, прелым запахом дуриана, мангустинами, лонганом, джекфрутом и лонгконгом. Торговки уплетали рис с салатом из зелёной папайи, приправленным перцем, чесноком, лаймом, фасолью, креветками и рыбным соусом. Пожалуй, рыбный соус – это третья вещь в мире, которая пахнет рыбой.
В гамаках спали дети, проходили монахи с утренним подаянием, проносились мотоциклисты в масках; всё менялось со своей скоростью, оставляя каждому свой выбор. Время отлива ещё не наступило, и залив мирно переливался розоватой-белым покоем, словно мятая влажная простынь.
Красновато-коричневая земля на пустых участках поросла сорняком, в лужах отражалось чужое небо, зыбкое непостоянство четвёртого угла земли нарушал треск тонких жёлтых свечей у подножия статуй.
В тени под навесом, недалеко от реставрируемого деревянного святилища, дюжина работниц, сидя на земле, ремонтировала резные детали. Звучал стук молоточков и тупое побрякивание стамесок. Рядом с моделью храма, напоминающей скелет мамонта, прохаживался прораб. На бетонном полу валялись позеленевшие от гнили скульптуры.
Истина всегда находится на реставрационных работах. Стоит только снять верхний слой со старой истины, как рождается новая. Время от времени, стоит нанимать мастериц для собственного ума, чтобы не оставаться его пленником.
Посредине янтарного пыльного полумрака храма, окружённая скрипами деревянных полов и гулом медленных шагов, стояла цельная колонна с четырьмя запечатанными наглухо дверьми по разные части света. Ни одну из них нельзя было открыть, но от каждой из них можно было отправиться в любую точку Земли.
***
Я воспользовался временем отлива и вышел в залив через затопленные по колено водой ворота. Повернув направо и пройдя посуху по узкой полоске берега, усыпанной острой крошкой из битых ракушек, я оказался возле отеля «Лунная соната». Присев в тени на причале, я достал из кармана второе письмо, найденное накануне в номере моей гостиницы.
«Здравствуй, Джоэль,
Я ношу чёрное с того дня, когда я уехала. Каждое утро я накрываю стол для тебя, но ты не приходишь. Моя жизнь без тебя умерла. Никто не приходит в мой дом. Я ношу чёрное и вспоминаю тебя. Твоя любовь ко мне умерла. Я буду в трауре по ней, пока хватит моих сил или ты не вернёшься к нам.
Я чёрная как сажа. Я зола, я пепел. Ты же – земля, ты прах, ты пыль на ветру.
Твоя Сириван»
Началась гроза. Всё почернело. Лодки на якоре метались, как поплавки. Потоки воды калечили волны. Бочки переполнились дождевой водой. Грязные потоки стекали в залив. Я задумался, писала ли Сириван правду, и, вообще, насколько одинаково Джоэль и Сириван смотрели на всё происходящее вокруг них.
***
В секции кружевного белья, где я задержался в нерешительности, меня остановил высокий курчавый молодой человек с глазами, как полнолуние.
- Я вижу, что устал и выглядишь не очень счастливо.
- Да, это правда.
- Меня зовут Раза.
- Хм, это интересное имя. Оно мне что-то напоминает.
Молодой человек был похож на выходца из Южной Индии, но его акцент было трудно определить, с одинаковым успехом он мог бы оказаться из Тринидада или Танзании.
- Я могу предсказать твою судьбу. У меня есть здесь школа, где я преподаю.
Меня охватило лёгкое смятение; град пота стекал по моему лицу.
- Что же, но имей ввиду, что я не должен слушать предсказателей судьбы.
- Ты веришь в бога?
- Да, я верю.
- Ты молишься богу?
- К сожалению, нет.
- Ты даёшь пожертвования?
- Нет. Почти нет. Я даю пожертваования, только немного по-другому. Я должен делать пожертвования.
Раза записал мое имя, возраст и что-то ещё на маленьком клочке бумаги и спрятал его в карман. Потом он вытащил другой листок бумаги с тем же, что и было написано прежде. Оставалось ещё, чтобы он воспарил на ступню.
- У тебя будет двое детей, и ты умрёшь счастливо и мирно в большом состоянии и уважении, в окружении своей семьи, в возрасте девяноста шести лет.
- Аминь
- Теперь, положи мне на ладонь, сколько ты можешь, одну, две или три тысячи.
- Я дам тебе сто, «in the name of charity and good will».
***
Я присел у стойки на втором этаже клуба «Сочный фрукт» возле одного из двух помостов, на котором каждые десять минут менялись несколько танцовщиц в матерчатых белых сапогах. В дальнем углу, в стене, была встроена ниша со стальной решёткой, словно луза; в ней мялись трое нагих танцовщиц. Как шарики в пинболе сновали официантки. Словно в живой версии патинко, кто-либо время от времени выбрасывал на сцену шарики, и танцовщицы с визгом бросались их подбирать, ползая на коленях.
Я положил в карман круглый бумажный подстаканник с эмблемой «Сочного фрукта» и подозвал высокую танцовщицу к себе. Широкие бёдра. Маленькая нескладная грудь. Белоснежная улыбка. Сидящий рядом со стаканом виски японец одобрительно закивал в мою сторону. Кажется, судьба снова вмешивается в мою жизнь.
Её уста источали аромат рыбного соуса, тело пахло лимонной травой, а чресла – зелёным карри.
Её ягодицы охватывали мои ладони как медуза или рисовый пудинг. Каждая часть её тела, как казалось, была легче, меньше, теснее.
Тонкие чёрные, как синтетические, волосы обрамляли птичье молоко плеч.
На лопатках красивой влажной спины виднелась синяя татурованная надпись, стилизованная под старый английский шрифт: JOEL MON AMOUR
2008 г.