- Простите, деточка, моё вмешательство, но у Вас, наверное, что-то случилось?
Алиса шмыгнула распухшим от слёз носиком и подняла глаза. Над ней нелепой колокольней возвышалась старая, сухая, как жердь, дама в чёрном платье и широкополой соломенной шляпе с чёрной же вуалеткой, затеняющей худое лицо. В руках у дамы имелись резная, тёмного лака трость и пластмассовое зелёное ведро, в котором наличествовал томик Хейли и пачка английского чая.
- Вы позволите?
Сложившись втрое, дама присела рядом с Алисой на парковую скамейку. Алиса дрогнула в своём отчаянии и постаралась незаметно выбросить сигаретку, тлевшую в правой руке.
- Ух, устала! – сообщила дама. – И немудрено, такая жара стоит.
Алиса неуверенно кивнула. И чего старой карге надо? Шла бы себе, куда шла, со своим зелёным ведром и резной тростью.
- А вот это Вы, деточка, зря, - словно прочла её мысли дама. – В Вашей ситуации лучше иметь рядом благодарного слушателя. Лучше – опытного человека. Меня вполне можно считать таковым.
Покосившись на навязчивую собеседницу, Алиса полезла, было, в сумочку за новой сигаретой, но передумала. Чёрт его знает, как расценит это старуха. Привяжется ещё с воспитательной беседой. Но старая дама ловко выудила из кармана платья изящный серебристый портсигар, щелчком открыла, взяла оттуда тонкую коричневую сигаретку и протянула портсигар Алисе:
- Угощайтесь.
Курила дама так, что было ясно – не на публику, а просто старая вредная привычка. Сигаретка чуть подрагивала в её длинных сухих пальцах, морщинистая рука в старческих пигментных пятнах покойно лежала на обтянутом чёрным шёлком колене. Прикурила и Алиса, воспользовавшись красивой зажигалкой дамы. И снова покосилась. На этот раз на зелёное ведро с абсурдным натюрмортом.
- Вам нравится моё ведро? Я всегда прогуливаюсь с ведром. Гламурненько так…
Дама усмехнулась, и Алисе сразу стало понятно – она просто купила это ведро, ведь все когда-либо вынуждены покупать такие вещи. А по пути прикупила книжку и чай. Этим и объясняется неуместность собранных вместе разнородных предметов.
- Знаете что, деточка, - заговорщицки сказала дама. – Думаю, что временем Вы располагаете, можете уделить часок одинокой старухе. А я напою Вас хорошим чаем. С джемом. Клубничным!
Алиса беспокойно шевельнулась, и дама добавила:
- Да Вы не волнуйтесь, я живу одна.
Алиса сама не знала, почему согласилась. И даже помогла старухе нести её дурацкое ведро. Что, наверное, было лишним, поскольку дама дефилировала весьма бодро, только слегка опираясь на свою трость. Старушечьи понты – решила Алиса. Ну, понравилась бабке тросточка, вот она её с собой и таскает.
Обитала дама в «Девичьей башне», как именовался в народе высокий и узкий многоэтажный дом в один подъезд. Дом по всем параметрам считался престижным, жили в нём чиновники, не выслужившие ещё отдельных двухэтажных хором, да преподаватели местного университета. Старуха более походила на отставную профессоршу, вот Алиса и решила, что она принадлежит к последней категории жильцов.
В стерильно чистой и светлой квартирке дамы пахло чем-то неуловимо знакомым. Книгами – поняла Алиса. Книг, действительно, было больше, чем достаточно. Они занимали стеллаж во всю стену в небольшой гостиной, рядами выстраивались в двух шкафах, стоявших в прихожей. Алиса справедливо заподозрила, что и спальня старой дамы также забита книгами, что укрепило её в мысли о былом преподавательском поприще хозяйки квартиры.
Какие-то из книг Алисе были знакомы, точно такие же томики стояли дома, в большой германской стенке, которой так гордилась мама. Другие Алиса видела впервые. И некоторые из них вызывали у неё откровенное недоумение. Ну, к чему, спрашивается, старухе позеленевший от времени фолиант о практической магии? Дань моде? Суеверие?
Дама, перехватив Алисин взгляд, охотно пояснила:
- Увлечение молодости. Тогда я ещё верила в подобную чепуху.
Она иронически улыбнулась тонкими губами и спохватилась:
- Да Вы располагайтесь, деточка, отдыхайте. Я сейчас мигом чайку сделаю.
Алиса робко села в большое покойное кресло, на которое гостеприимно указала ей хозяйка и смущённо поёрзала. Кресло было из таких, в котором хочется развалиться удобно и непринуждённо. Ну, или забраться с ногами, как любила Алиса дома, перед телевизором. Кстати, телевизора-то у старухи и не было! Вместо него почётный угол гостиной занимал треугольный столик с густо разросшейся сосной, каскадом спускавшейся вниз, к толстому большому ковру. Алиса слышала что-то о бонсай, японском искусстве выращивания деревьев в маленьких плоских контейнерах, очевидно, это и был тот самый бонсай. Иначе, чем можно объяснить причудливый рост сосны книзу? Тем не менее, деревце показалось Алисе красивым.
Устроившись в кресле поудобней, Алиса неожиданно поняла, что её сегодняшняя горькая ссора с Андреем утратила свою болезненную остроту. Нет, боль не прошла, но она как-то отдалилась, отошла на второй план, как ноющий зуб, отболевший своё. Ещё жгло нарёванные глаза, но плакать больше не хотелось. Почти равнодушно Алиса подумала о том, что Андрей не имел права разговаривать с ней в таком тоне. Да и претензии его были явно необоснованными. Колыхнулась тревожно былая обида, но – как-то вяло, тоже второпланово.
- И не удивляйтесь, деточка, так оно и должно быть. – Сказала старуха, появляясь в дверях с подносом, уставленным чайной посудой. – Уж поверьте мне, боль вечной не бывает.
Она поставила поднос на журнальный столик и принялась разливать свежезаваренный душистый чай.
- Не обессудьте, я Вас не спросила, налила, как и себе – по-английски.
Неожиданно Алиса поняла, что голодна. Поджаренный хлеб на тарелке, вазочка с обещанным клубничным джемом, жёлтое масло в стеклянной маслёнке – всё это выглядело так соблазнительно! И дымящаяся чашка чаю с молоком… Алиса не заставила себя уговаривать.
Дама с удовлетворением смотрела, как Алиса намазывает хлеб джемом, прихлёбывала из своей чашки и улыбалась. Улыбалась она хорошо, как-то немножечко грустно и иронично, поэтому Алиса не усмотрела в этом ничего обидного. Придя сюда взъерошенной, расстроенной недавней обидой, она постепенно приходила в себя. И мысль о самоубийстве, пришедшая к ней там, на скамейке, в безграничном её одиночестве, одиночестве брошенной парнем девчонки, показалась теперь глупой и никчёмной. Ну ладно, для себя проблему можно решить, а как же мама? Переживёт ли она такую утрату? А что будет с отцом, с бабушкой? Алисе стало стыдно за собственное малодушие.
- Видите ли, деточка, - неожиданно сказала старая дама. – У каждого из нас бывают моменты, когда кажется, что дальше жить уже невозможно. Но проходит какое-то время, и начинаешь понимать, что это – не самое страшное. Что жить можно и нужно. И, что всё неминуемо пройдёт, как хорошее, так и плохое.
- Наверное, я должна что-то рассказать Вам о себе? – Алиса впервые заговорила с дамой и удивилась тому, как тонко и по-детски прозвучал её голос.
- Как хотите, - молвила дама. – Настаивать не смею, это уж – по душевному расположению.
- А можно – ничего не рассказывать?
- Конечно. А как же иначе?
Хозяйка отодвинула от себя пустую чашку, достала портсигар. Большая бронзовая пепельница оказалась под рукой, свидетельствуя о склонности дамы к максимальному удобству бытия.
- А, хотите, я расскажу Вам о себе? – спросила дама, затянувшись коричневой сигареткой.
Не дожидаясь Алисиного согласия, заговорила:
- Видите ли, я была единственным ребёнком в очень благополучной семье. Меня любили, баловали, всячески заботились о моём гармоничном развитии. Поэтому у меня не было такой жажды быть любимой, какая порой возникает у девочек, «недолюбленных» родителями. Впервые я задумалась о замужестве после смерти отца, которая для меня совпала с окончанием института. Имелся и жених, славный молодой человек с параллельного потока. Однако, судьба распорядилась иначе, после пустяковой ссоры с женихом я, ему на зло, вышла замуж за подвернувшегося некстати преуспевающего комсомольского функционера. Михаил, мой муж, был полной противоположностью моему жениху – чёрный, как ворон, нервный и легковозбудимый, он сразу поставил себя так, что я стала в семье всего лишь полезным придатком его приоритетного существования. Этакой обслуживающей утилитой. Когда я поняла, что очень мало значу для Михаила, погружённого в карьерные соображения, подумала о разводе. Но – я уже была беременна, и у меня тяжело болела мама, так и не сумевшая смириться со смертью отца. Я боялась, что мой развод усугубит её болезнь, боялась стать невольной причиной её смерти. И оставила всё, как есть. Потом родилась дочь, Эльвира, и для мыслей о разводе не осталось ни места, ни времени. Элечка росла болезненным, хилым ребёнком, требовавшим к себе непрестанного внимания. С нею я ночей не спала, месяцами лежала в больнице. Всевозможные детские и не очень недуги так и осаждали мою Элечку, и мне приходилось бороться не только за её здоровье, но и за самоё жизнь. Разумеется, Михаил был очень недоволен тем, что его оттеснил с первых позиций вечно орущий и болеющий младенец, и жизнь моя превратилась в ад. Правда, тогда он ещё не пил, и бывал вменяемым. Ему можно было что-то объяснить, убедить его в чём-то. Так мы прожили семь лет. Когда Элечка пошла в школу, у меня стало больше свободного времени, и отношения с мужем начали налаживаться. И я решила, что, возможно, так и нужно, ведь миллионы женщин живут тем, что обеспечивают нормальное существование семьи. Мой отличный диплом пылился в шкафу вместе с другими документами, о работе муж запретил мне и думать. Но мне и дома дел хватало, я всегда старалась быть образцовой женой и матерью.
Дама плеснула в свою чашку остывающего чая, прикурила новую сигарету и продолжила:
- Вскоре умерла моя мама, и Михаил настоял на том, чтобы продать её кооперативную квартиру. На вырученные деньги мы купили автомобиль. Тогда покупка автомобиля ещё считалась роскошью, и, наверное, это обстоятельство придавало Михаилу веса в глазах его товарищей. Во всяком случае, у нас резко возросло число друзей, таких же, как Михаил, комсомольских и партийных функционеров. У нас отмечались шумные советские праздники, обычные семейные застолья с приглашением гостей были также нередки. А, уж когда Элечка окончила школу, Михаил и вовсе закатил пир горой. К тому времени он уже вышел из «комсомольского возраста» и подвизался каким-то небольшим чиновником в обкоме. Поэтому и гости на нашем пиру были соответствующие – партбоссы, как потом их прозвали. Элечка успела поступить в Ленинградский университет, и тут грянула перестройка. Поначалу мы думали, что всё только к лучшему, часами торчали у телевизора, следя за дебатами в Верховном Совете. А потом начался распад СССР, и за ним последовала самоликвидация партии. Михаил остался не у дел. Нет, обкомовские не были выброшены на улицу, большинство из них очень быстро переквалифицировалось в предприниматели. Невесть откуда взялся стартовый капитал, пошли какие-то фантастические коммерческие операции. Михаил коммерсантом не был. Он попробовал руководить небольшой частной лавочкой, но она вскоре прогорела. Тогда мой муж пошёл к высоко взлетевшему в новоявленном бизнесе старому приятелю, и тот пристроил его коммерческим директором в какую-то фирму. Но, как я уже говорила, коммерсантом мой муж не был, и после пары неудачных сделок ему предложили уйти «по собственному».
Старая дама задумалась, припоминая. Потом глянула на Алису – интересно ли ей, слушает ли? Удовлетворённо кивнув, заговорила вновь:
- Надо знать ситуацию, в которой мы тогда оказались. Работы в городе не было, никакой. Мой муж сначала целыми днями обхаживал своих друзей, как-то одномоментно ставших бывшими, потом, поняв, что никто ему не поможет, засел дома. У нас не было никаких сбережений, развесёлый образ жизни, который мы вели до перестройки, просто не позволял их делать. Виновато и смущённо Михаил просил моего согласия на продажу машины. К тому времени ГАЗ-24 перестала быть престижной «обкомовской» маркой, да и машина была далеко не нова, поэтому продали мы её очень дёшево. А деньги очень быстро проели. Нужно ведь было ещё Элечке, оказавшейся по милости перестройки за границей, помогать. Нужно ли говорить, что мы оказались в тупике? Не спрашивая мужа, я начала поиски работы. Мне не отказывали, но преподаватели русского языка и литературы как-то вдруг стали не в почёте. Ссылаясь на отсутствие у меня стажа по специальности, директора школ предлагали мне то дошколят, то вообще трудовое воспитание. Мне крупно повезло, когда я сумела устроиться в престижную коммерческую школу «Базис», в которой неожиданно освободилась вакансия. В отличие от обычных государственных школ, в «Базисе» регулярно платили жалованье, на него мы с Михаилом и жили.
Старуха умолкла ненадолго, поправила автоматическим жестом седые букольки, рассеянно подлила Алисе чаю. Морщины резче обозначились на худом лице, глаза посуровели. Наверное, она вспоминала что-то очень неприятное. Алисе стало жаль старушку, но не прерывать же её.
- Удивительно, - сказала рассказчица, - но Михаил не понимал, что теперь мы с ним поменялись ролями. Он по прежнему стремился доминировать, руководить, командовать. Ёрничал, когда я приносила домой тетради для проверки, и всячески подчёркивал незначительность моих занятий. Разумеется, мне было обидно, ведь жили-то мы на мою зарплату. Мелкие стычки вскоре переросли в одну грандиозную ссору, после которой Михаил напился пьян и ударил меня. Меня никогда никто не бил, поэтому реакция моя была закономерной – я не собиралась ничего прощать, подала документы на развод. Михаил пил четыре дня, всё это время я жила у знакомой, потому что находиться дома с пьяным мужем было невыносимо. Протрезвев, Михаил разыскал меня. Просил прощенья, обещал, что «больше никогда-никогда»… Было больно и непривычно видеть мужа униженным и жалким. И я пожалела его, забрала документы из суда. Но – лучше не стало. Более того, Михаиловы пьянки приобрели систематический характер, превратившись в настоящие запои. На что он пил? Не знаю. Деньги я давно привыкла держать при себе, и ему, разумеется, не давала. Иногда из дома пропадали какие-то вещи, часто мне говорили о том, что мой муж якшается с подозрительными людьми. Мои попытки серьёзно поговорить с ним Михаил встречал в штыки, впадал в буйство и становился опасен. Оставив надежду разменять нашу двухкомнатную квартиру, я подумывала о том, чтобы уехать в Ленинград, к Элечке, недавно вышедшей замуж. Но я не хотела быть в тягость собственной дочери и её мужу, а необходимость снимать квартиру в мегаполисе пугала. Смогу ли я заработать столько, чтобы платить за жильё? Оставив чугунно пьющего мужа, я сняла квартиру здесь, в городе, одновременно написав заявление о направлении Михаила на принудительное лечение от алкоголизма. Как выяснилось впоследствии, первый же визит участкового к моему пьющему мужу расставил точки над i, Михаил пришёл в ярость из-за того, что его «подставила» жена. Он встретил меня, когда я возвращалась из школы, предложил поговорить. Был трезв, напуган, словом, снова жалок. Упросил забрать заявление, поклявшись более не пить. Наверное, я чересчур наивна, но, честно говоря, и выхода-то никакого я не видела. Заявление забрала, вернулась домой. Михаил с неделю вёл себя прилично, потом напился до безобразия и избил меня. Бил жестоко, ногами, до тех пор, пока я не потеряла сознание. Когда пришла в себя, ног не чувствовала вообще. Мужа в квартире не было, кое-как, ползком, я выбралась на лестничную клетку. На мои крики о помощи вышла соседка, вызвала скорую. Хорошо, что Михаил бросил дверь квартиры открытой…
Рассказчица нервно сглотнула, закурила. Успокоившись немного, продолжила:
- Странно, правда? Как можно такое терпеть? Перетерпела. У меня был серьёзный ушиб позвоночника, ноги отнялись. Ко мне в палату приходил следователь, спрашивал – буду ли писать заявление. Припомнив свои многократные обращения к участковому, не давшие ничего, кроме пущей злобы моего мужа, я отказалась. Без ног я даже убежать не смогу, если Михаил заявится ко мне. Не поставят же возле палаты охрану, в самом деле. Мужа я уже ненавидела всей душой. Не веря в бога, втайне молилась о том, чтобы с Михаилом случилось что-нибудь, под машину попал бы, что ли… Ноги мне, к счастью, врачи сумели «привести в чувство», но с тех пор я с палочкой не расстаюсь. Из больницы вернулась домой, больше некуда было. Вернулась и пришла в ужас – половины вещей дома не было, из квартиры исчезло всё, что могло представлять хоть какую-нибудь ценность. Опустели и мои книжные шкафы, полагаю, городские букинисты неплохо поживились на мой счёт. Михаил пил по-прежнему, только теперь я, узнав, что муж пьян, даже в квартиру не входила. Бродила по улицам, ночевала у знакомых. О моей семейной беде знали все мои сослуживцы, и товарки жалели меня, приглашали к себе, старались хоть как-то помочь.
Когда ко мне впервые пришла мысль об убийстве? Не могу сказать точно. В один из «светлых» Михаиловых промежутков, возвращаясь домой, я подобрала на улице веточку олеандра, выброшенную кем-то. Подобрала без задней мысли, просто пожалев растение, хоть и знала, что оно ядовито. Уже дома, поставив веточку в стакан с водой, подумала о том, что неплохо бы, если бы эту воду с растворённым в ней смертоносным соком случайно выпил Михаил. С этого дня я стала относиться к олеандру иначе. Он перестал быть для меня просто комнатным цветком, он был избавлением. Никаких угрызений совести я не испытывала. С трудом передвигаясь, мучась болями в спине, я считала, что имею право на возмездие за своё увечье. Это возмездие я и культивировала в небольшом глиняном горшке, тщательно следя за здоровьем растения. Приходя с работы, первым делом смотрела – в порядке ли цветок, а уже потом занималась обычными домашними делами. Олеандр рос быстро, но ещё быстрей прогрессировал алкоголизм Михаила. Его жизнь превратилась в один сплошной запой, деградация была просто стремительной. Мой муж ослаб физически, он более не пытался «учить» меня, ограничиваясь грязной руганью, которой неизменно встречал меня. Дома я почти не жила, наведываясь каждый день после работы, чтобы полить олеандр. И вот настал день, когда я сочла, что моё возмездие созрело. Купив в магазине бутылку водки, я настояла на ней стебли и корни растения, профильтровала помутневшую водку, которую затем и подкинула в свою квартиру. В последнее время Михаил пил всё, что придётся, и мне казалось, что его смерть не вызовет тщательного расследования. Мало ли алкоголиков гибнет от отравления суррогатом алкоголя? Поэтому, убедившись в смерти мужа, я наведалась в квартиру, стараясь не смотреть на валявшийся на кухне почерневший труп, сполоснула стакан, из которого он пил и унесла в мусоропровод бутылку с оставшейся на дне отравой. Что я чувствовала в это время? Ничего. Я была просто оглушена содеянным, функционировала механически, толком не понимая, что происходит. Как во сне, я отвечала на вопросы полицейских (а таскали в райотдел меня долго, больше месяца). Как во сне, хоронила своего мужа, страшный, распухший труп которого еле вколотили в гроб. Как в тумане справила поминки и принялась приводить в порядок запущенную квартиру. Пришла в себя только через год. И – не испытала и тени раскаяния. С тех пор живу одна. Живу нормально, ни о чём не жалею. У Элечки уже двое детишек, живут они хорошо. А мне – радость. Я ведь, как на пенсию вышла, только-только жить начала…
Потрясённая страшным откровением, Алиса слушала, едва ли не открыв рот. А она-то, дурочка, из-за Андрея ревела!
Старуха тряхнула головой, прогоняя воспоминания, улыбнулась иронически:
- Деточка, хотите ещё чаю? Это хороший английский чай, и – без отравы.
- Спасибо, не откажусь. А Вы не боитесь, что я донесу на Вас?
- Нет, не боюсь. Поздно уже мне чего-нибудь бояться.
***
Идя домой, Алиса всё думала о злосчастной судьбе старой дамы. Бывает же такое! Спохватилась, что не знает её имени, они ведь даже не познакомились. Но она запомнила расположение квартиры, надо будет купить какой-нибудь тортик, сходить в гости. Ведь старушка, наверное, очень одинока.
Эта идея два дня не выходила из Алисиной головы, и, странно, всё это время Алиса совсем не думала о ссоре с Андреем. Не вздрагивала от телефонных трелей, не выглядывала в окно, как бывало, поджидая Андрея. Проходя мимо старой гимназии «Базис», до сих пор сохранившей своё название, она представила себе худую и болезненную старуху, ковыляющую по её сумрачным коридорам, опираясь на трость. Представила настолько живо, что ей показалось, будто на неё пахнуло застарелым запахом книг и табака, характерным для квартиры старой дамы.
В субботу Алиса купила в кулинарии на углу шоколадный рулет с орехами и пошла в гости. Наверное, старая дама будет рада ей, ведь одиночество никому не нравится.
Она поднялась на лифте, нажала кнопку звонка, на что в квартире мелодично запело. Алиса прислушивалась, ожидая постукивания трости и шаркающих шагов старой дамы, но за дверью было тихо. Позвонила ещё раз, потом ещё. Она уже решила, что старушка, наверное, вышла погулять и повернулась к лифту, когда в приоткрывшуюся соседнюю дверь выглянула пухлая женская физиономия.
- Вы к Элеоноре Сергеевне?
- Наверное… - растерялась Алиса.
- Так она умерла. Вот уж третий день как. Обширный инсульт, - сообщила соседка. – А Вы, должно быть, её ученица?
- Да, - неожиданно для себя брякнула Алиса и юркнула в подошедший лифт…
Июнь 2008 г.