Рассказывали мне, что в одной деревне у старосты дочь-красавица была. Русая коса ниже пояса, глаза точно два изумруда на лице сияли, кожа белая и нежная словно яблоневый цвет, шаг ровный, движенья рук плавные и голос нежный и звонкий, словно весенний ручеёк. Отец в ней души не чаял, да и она к нему с детства привязана была, а больше в деревне ни с кем не общалась, даже с братьями.
Поговаривали, что это была русалкина дочь. Мол, довелось однажды будущему старосте на русальной неделе через лес идти. Время было жаркое, самый полдень, и стала его мучать жажда, а во фляге вода кончилась. Пошёл он искать водоём какой-нибудь и набрёл на болотце. Наклонился, воды попил, потом голову поднимает, а прямо перед ним на корне дерева обнажённая красавица сидит, длинные чёрные волосы свои костяным гребнем расчёсывает и заманчиво улыбается. Тут старосте дала знать себя вся его мужская сила, набросился он на девушку и овладел ею. А она прямо в его объятьях стала в уродливую старуху превращаться: белая и гладкая кожа сморщилась и потемнела, нежные упругие груди вытянулись до пояса, волосы стали колючими и запахли тиной, а на руках и ногах ногти чёрные повыросли. Вскочил староста, штаны кое-как напялил и дал дёру. Несётся через лес что есть духу и слышит за собой треск веток – то русалка за ним гонится. Вот уже дыхание её у самого его плеча, но вспомнил он заклинание и стал его выкрикивать:
«Русалка, царица,
Красная девица,
Не загуби душки,
Не дай удавиться,
А мы тебе кланяемся!»
Крикнул так три раза, поплевал, и шум сзади прекратился. Перекрестился несколько раз мужик и до деревни уже спокойно пошёл, но столько страху натерпелся, что до конца русальной недели в лес больше ни ногой.
Через девять месяцев пришёл его жене срок рожать. Повели её в баню и оставили там с бабкой-повитухой. Ребёнок родился синий весь, так и умер, не прожив дня своей жизни. Вышла бабка от роженицы сообщить скорбную весть, вернулась обратно с мужем, смотрят, а рядом с роженицей лежит живой ребёнок и ручки тянет. Посмотрели в лицо младенцу, а глаза у него зелёные, словно изумрудики, и между пальчиков на ногах маленькие перепонки. Понял мужик, что это та русалка ему дочь свою подсунула. Хотел было её в реку кинуть, да пожалел дитя и оставил за место умершего, а бабке запретил кому бы то ни было о подмене сказывать. Да разве удержишь бабий язык? Жена старосты в родильной лихорадке лежала и ничего не помнила, поэтому считала девочку своей, холила её и лелеяла, в любви и ласке воспитывала, пока не умерла от тифа, когда дочери шёл седьмой год. Как раз на то лето мужика старостой выбрали: хозяйство своё он держал умно, двух своих сыновей женил – теперь жили они все вместе в его большом доме, - знал грамоту и пчёл держал.
Дочка его – Алиной назвали – ласковая была, спокойная, очень к своему отцу привязана. По хозяйству ему помогала, в поле с ним ходила, обеды ему на сенокос носила, но с другими детьми не играла и дружбу ни с кем не водила. А как стала взрослеть, начала частенько в лес или поле на весь день убегать. То она у реки венки плетёт, то в лесу заметят её голубой сарафан, то она по полю бегает и поёт. А зимой или дома сидит или над прорубью часами простаивает и в воду глядится. «Ой, повернулась твоя девка умом, смотри, утопится!» - говорили местные жители старосте, и тревожно было ему, потому как помнил он, чья она дочь, но запретить ей делать по-своему не мог.
А потом стали чудные дела происходить.
Как-то повёл пастух стадо коров выпасать, а вернулся без одной. Говорит, что леший её к себе забрал. Корова та принадлежала бедной вдовице и кормила её маленьких деток. Вот выбежала несчастная женщина на середину деревни и стала кричать да жаловаться: «От чего же такая несправедливость? Была у меня единственная кормилица, и ту нечистый к рукам прибрал! Мало я, что ли, страдаю на этом свете? Почему не старостину корову, у него их аж целых пять! За что мне такое наказание! Люди добрые! Хоть кто-нибудь заступитесь за бедную вдову!» Но никто ей не отвечал, потому что с лешим связываться никому было неохота, да и знали все, что пастух должен был лешему раз в год одну корову отдавать, чтобы тот других не трогал. Вот и молчали.
Была в толпе и Алина. Ей в ту пору уже двенадцать годков было. Подходит она к вдовице и говорит: «Не плачь, матушка! Коровка твоя в лесу заперта у двух поваленных берёз! Если кто пойдёт за ней, я расскажу, где это». Люди кругом посмеиваться стали и у виска крутить, а староста поверил дочери и, взяв ещё одного мужика, отправился в лес, куда Алина указала.
Приходят они на то место и видят: корова стоит, как привязанная, и уже вокруг себя всю траву выела. Староста позвал её и хлопнул в ладони три раза, как дочь научила. Потом взял хворостину и погнал корову в деревню.
Вдова как увидела кормилицу, так и залилась слезами от радости, а к старосте с тех пор заходить боялась. Да и другие стали поговаривать, что дочь его ведьмой растёт, и сам он с чертями и лешими знается.
Ещё как-то собрались девки в лес по грибы. Август стоял жаркий, солнечный, но и дожди шли часто, отчего грибов было много. Ходят девушки по лесу, аукаются, разбрелись кто куда. Одна из них – Фенечка – дальше всех в рощу зашла и вышла на небольшую полянку. Трава шёлковая, птицы поют, земляникой пахнет. Фенечка села в тенёк ягод поесть и сама не заметила, как уснула. Солнце уже стало за лес опускаться, а она только глаза открыла. Стала она своих подружек кликать, но никто ей не ответил, и тропинку, по которой сюда пришла, найти не может. Пошла Фенечка дорогу в деревню отыскивать. Ходит час-другой, а её как будто кто по лесу кружит: всё время на эту полянку возвращается. После третьего круга охватил её страх, слёзы сами из глаз покатились, сердце бешено биться начало. Уже и грибов ей не надо, которых она целую корзинку насобирала, и пенье птиц её не радует. А тут ещё стал ей мерещиться смех – сухой и противный – то с верхушек деревьев, то из самой травы, то тень перед глазами мелькнёт. Легла девушка в траву и зарыдала от страха и беспомощности.
Вдруг слышит: как будто кто-то её имя шёпотом называет. Открывает глаза, а вокруг никого, только белка по веткам скачет и внимательно на девушку смотрит. Стала Фенечка белку звать, а та сделает два прыжка в сторону леса и ждёт, как будто за собой манит. То ли от растерянности, то ли от расстроенности, но пошла девушка за ней, да так из лесу и вышла. Повернулась она, чтобы зверька поблагодарить, и увидела, как между деревьев голубой сарафан мелькнул. Поняла Фенечка, что то ей старостина дочка помогла, поклонилась ей в пояс и побежала к дому.
Таких много ещё случаев рассказывали, да всех не упомнишь и не разберёшь, где правда, а где народные выдумки.
Когда Алине шестнадцать исполнилось, стали невестки старосты промеж себя ворчать, что живёт среди них бездельницей и замуж не торопиться. «Вчера бродила целый день у речки! Хоть бы полы в доме подмела или уж рыбы наловила, раз так воду любит!» - говорила одна. «Ходила на берёзках ленточки завязывала да хлеб в воду кидала, а сама не ткёт и не печёт!» - ворчала другая. Староста защищал, как мог, свою любимицу, а сама Алина только улыбалась на сердитое шипение.
На следующий год на русальной неделе перед самой Троицей ушла она в лес и не вернулась. Отец несколько раз ходил её искать, всей деревней её кликали, да без толку. Только с тех пор перестало с людьми из деревни зло в лесу приключаться и скотина больше не пропадала. Иногда, особенно перед Троицей, видели среди деревьев голубой сарафан и слышали смех, словно весенний ручеёк. Но со временем и это прекратилось.
02 декабря 2006 г.
Москва