Примечание. Данный текст проходит редактирование. Улучшенная, облегченная версия будет опубликована через несколько дней. 11.05.2009.
1. УЖИН С АПОСТОЛАМИ….
1
Всё, в этой истории – началось с бутылок…. Да, именно с них – с обычных пустых бутылок…. С красивым и романтическим названием «стеклотара»…. «изобара»… «термопара»…. Вот мы и были, в этот зимний вечерок – этой самой термопарой…. У нас «горели трубы», и мы ужасно хотели выпить…. А денег, как всегда, не было. И жизнь подсказала нам – давно испытанный и верный, как курс правящей партии, путь.
Набив два огромных баула пустыми бутылками, мы с Сэнди, усевшись на трамвай, поехали в Центральный гастроном. Или – в гастроном «Центральный»….. Так его официально тогда именовали. А, впрочем, не один ли хер?
Мы его называли короткой аббревиатурой – «ЦГ»…. Его в Свердловске – все так называли…. Точно также – как угол Комсомольской и Малышева все называли, и называют до сих пор – УКМ. Коротко и без претензий….
«Сегодня вечером они едут на УКМ…. Их на день рождения туда позвали – в какую-то общагу УПИ….» Это было так же понятно, как детское: «Мама мыла раму….»
А мы с Сэнди – в этот вечер поехали в ЦГ.
Особенное достоинство вечернего ЦГ было в том, что там, без особых хлопот, можно было обменять пустые бутылки – на полные. Деньгами за стеклотару не выдавали, а вот готовой продукцией – пожалуйста! Нас этот бартер вполне устраивал. Конечно, иногда не оставалось даже на кильку в томате, но разве есть, в нашей жизни – полное, абсолютное счастье? Тем более – в студенческой! Зато с ящиками, с которыми у пунктов приема стеклотары был вечный дефицит – здесь никакой «напряженки»! Именно поэтому, в этот зимний вечер – мы и оказались здесь….
Пока мы прикидывали: сколько у нас выходит – по деньгам, то есть по пустым бутылкам, а потом – и по наполненным, к нам привязался какой-то мужик в очках. Он был одет в черную цигейковую шубу, рыжую ондатровую шапку, и быстро оболтал нас своей разговорчивостью. Мы познакомились. Инициатива исходила от цигейцо-ондатрового.
- Вы ж ребята, студенты, да ещё и творческого ВУЗа! Пойдемте, я вас с такими художниками познакомлю!
Уже позднее, я просчитал его резон. Его в магазин, за водкой, делегировала компания из четырех человек. Он же – с трудом наскрёб на один пузырь. Зато нас – было только двое. И, у каждого, получалось – по пузырю на рыло. То есть – мы были богатыми, как два Буратино. А он должен был стать котом Базилио, или сомалийским пиратом, которому необходимо было заманить нас – в свои прибрежные лагуны…. Ведь мы, получается, два иностранных танкера, доверху наполненные водкой.
И он, как мог, старался осуществить свою нелегкую задачу. Пусть наши танкеры, были и небольшого водоизмещения, но, в период топливного кризиса – каждый баррель горючего – на счету. И вот он, наш захватчик-эксплорер, уже шёл впереди, а мы, как два пленённых судна – послушно плыли за ним…. На свое алкогольное разграбление….
* * *
Располагался штаб флибустьеров прямо над таверною ЦГ, в творческих мастерских маститых уральских художников. На верхнем, шестом этаже, возвышающимся, словно парижская мансарда, прямо над таверною гастронома.
Я много раз слышал об этих пиратских заводях, где бродят и жируют мастера кисти, но вот побывать здесь – как-то не доводилось. И вот, наконец, судьба – соблаговолила и нам….
И вот теперь мы, как керченские партизаны, упрямо шли по каким-то невообразимым ходам и катакомбам, густо заставленным огромными конструкциями из дерева и холстов, где густо пахло краскою, скипидаром и ещё – чёрт знает чем….
2
Наконец, едва не обломав себе ноги, мы очутились в большом зале, которое принятом именовать – «художественной мастерской». Такие я уже раньше видел – на полотнах Веласкеса и Федотова, и прочих Пуссенов, Шарденов и Рейнольдсов. Правда – там не было такого антуража, как суровые рабочие с красными знаменами и в касках – на фоне заводских труб.
Трубы усиленно коптили в нарисованное небо, и объем этой копоти был прямо пропорционален мощности советской индустрии. Как, впрочем, и могуществу – всей советской идеологии.
Нас усадили на стулья, стоящие кругом, как у древних язычников. Один из них, стоящий посредине, был накрыт газетою и напоминал собою – жертвенный алтарь. Вместо традиционного белого буйвола, там лежал холодный и сиротливый кусок селедки, судя по внешнему виду – найденный археологами ещё при раскопках древнего Аркаима.
Мы, как племя доисторических каннибалов, сидели вокруг алтаря и ждали, кого же выволокут для предстоящего жертвоприношения – белого буйвола, или кого-то из местных художников, отмеченного бездарностью и склоками с братьями по цеху….
Однако, все решилось гораздо прозаичнее: на стул поставили водку и стаканчики, а по бокам две красненькие баночки с килькой. Всё было строго и достойно.
Судя по торжественности и монолитности присутствующих, каждый из них выглядел так словно самолично был апостолом или мессией…. Создавалось впечатление, будто боги, так и не дождавшись причитающегося им подношения на небесах, ненадолго спустились сюда, на шестой этаж ЦГ, чтоб принять земную жертву, прямо здесь, что называется – «на месте». Как говорится – из рук в руки…
Сами фигуры же пьющих – явно диссонировали с окружающим ландшафтом. Это были большие грозные дядьки, с красными, как и килька, мордами, и в очень, и очень – солидных костюмах. Настоящие усато-волосатые моржи от живописи, уверенно и по праву – расположившиеся на своем лежбище. Грудь каждого из них была увешана полихромною гаммою орденских планок, довершающих помпезный образ местных богов. Чувствовалось, что мы попали на какое-то сборище высоких грандов.
- Это Вдовкин Михаил Петрович, председатель Областного Союза художников представил нам, наш гид-пират, одного из присутствующих, судя по всему – Главного Флибустьера. А это….
Ни второго, ни третьего, я, к сожалению, не запомнил. Но это тоже были тузы великие – из карточной колоды местной художественной элиты…. Целое созвездие – на небосклоне богемного Свердловска. Да, да, я не шучу: дядки и в самом деле были довольно монолитные и породистые, и их великосветскость – чувствовалась во всем.
* * *
Мы с Сэнди несколько притухли. В Советском Союзе чинопочитание вообще культивировалось, прививалось повсюду, а тут – такие знатные дядьки! Вот уж – занесла нелегкая! Сидели б щас спокойно в своей общаге, да непринужденно травили бдруг другу анекдоты. Короче, влипли – как кур в ощип! Целая беловежская пуща – с живыми зубрами!
3
Вскоре разлили по первой…. Мы дождались, пока первым накатит Вдовкин. В соответствии со строгими иерархично традициями, как в польской католической семье. Метр выждал причитающуюся паузу, аппетитно выдохнул и… намахнул! Потом намахнули и мы.
Несмотря на нашу молодость, мы пили совсем неплохо…. Наша славная альма-матер заботилась о том, чтоб её дети – не подкачали – на различных дипломатических приемах светских раутах. Поэтому тренинги в нашей общаге проводились чуть ли не ежедневно. Пить учили помногу и по-разному…. По-барски, по купечески, по-походному, по-студенчески, по-казацки – с песнями и рубкой чучел рейсшинами…. В чём – в чём, а уж в искусстве питья – из стен нашего института выходили настоящие профессионалы…. Как после МГУ или Гарварда…. Правда, на архитектуру – времени не оставалось….
Мы поговорили немножко о Бураке…. Он работал у нас завкафедрою рисунка, и тоже, как Вдовкин, был – ветераном войны. Он тоже ходил по институтским коридорам, обильно увешанный орденскими планками. И, тоже, числился известным корифеем, уральского рисунка и живописи….
- А Ниночка, Ниночка как там? – Поинтересовался Вдовкин….
Мы с Сэнди – разом оцепенели…. Нас словно обдало тоннами ледяного жидкого аммиака.
«Ниночка» - это Нина Павловна Чуваргина, дочь известного в Свердловске художника-фронтовика…. Она, по счастливому совпадению – была куратором нашей группы. Это что-то вроде коллективной приемной матери. Не Терезою, конечно, но – довольно близко к этому….
С неподдельной горечью и вздохом – смотрела она на нас с Сэнди. Так смотрят на детей пораженных проказою или детским церебральным параличом. С сожалением поглаживая их – по квадратным задумчивым головкам….
В воздухе запахло грозой…. Незримый дух Чуваргиной, словно тень отца Гамлета – навис над нами. Если «Ниночка» узнает – что, мы в своих алкогольных скитаниях докатились, как головки чертополоха, до Художественного Союза – нам не сдобровать! Нас тогда ждёт лютая казнь. Нас четвертуют прямо на кафедре. Или колесуют в широком институтском коридоре, под дверями деканата, под громкие аплодисменты нашего замдекана Сошиной... Господи, куда же нас занесло! А, впрочем, ладно, семь бед – один ответ!
- У Ниночки – всё хорошо…. – Галантно ответил я маэстро, озабоченно просматривая на свет стакан с водкой. – Она преподает, и преподает очень грамотно!
– Жалко Ниночку вздохнул Вдовкин, и мы разлили по второй.
Я посмотрел на пьяную рожу Сэнди, и мне тоже стало жалко Ниночку…. Что поделаешь, детей не выбирают. Раз уж мы ей достались – придётся беречь и такую семью. Других ведь – не у неё, ни у нас – нет…. Да и нужна ли она, другая? Родителей, как согрупников – тоже не выбирают….
* * *
Вскоре мы покинули гостеприимное здание слоновьего питомника.
И, выйдя на улицу, облегченно перевели дух…. Всё ж таки – как не хорошо нам было там, , среди маститых художников, а всё ж на улице, в привычной для нас среде – оно как-то посвежее…. Когда я встречаю на художественных выставках работы – Михаила Вдовкина, Павла Чуваргина, Александра Бурака, я с улыбкой вспоминаю ту незатейливую вечеринку – на шестом этаже Центрального гастронома….Куда занесла нас нелёгкая – в тот далёкий зимний вечер…..
2. «КОГДА Б ВЫ ЗНАЛИ, ИЗ КАКОГО СОРА….»
1
Это всё Орёл придумал…. Орел – это картежник, катала…. Веселый и безалаберный человек. Мудак, одним словом. Это он, накануне, подговорил своего соседа, Мишку Бутенка, сходить к бабке, за самогоном. Бабка продавала самогон и водку в соседнем дворе, по ночам, нелегально…. Самогон был хороший, добрый, через марганцовку очищенный…. Есть такой народный способ.
Ну, Мишу – уговаривать долго не пришлось…. Он, вздохнув, надел свою широкополую шляпу, строгий синий плащ – и отправился к бабке на свидание.
Бабка-коммерсантка, ввиду своей криминальной деятельности, была вынуждена открывать дверь любому – встречному-поперечному. Хоть в час, хоть в два часа ночи…. Не откроешь – не продашь! Неотвратимый и неумолимый закон ночной торговли.
Миша вошел и сразу представился высокопоставленным рабоником ОБЭПа.
Борьба с экономическим преступлениями. Подполковник Бутенков. Ну, и далее по тексту: если кто-то, кое-где, у нас порой – честно жить не хочет….
Чёрный дипломат, демонстративно поставленный Мишей на стул – тут же в коридоре – бесстрастно свидетельствовал о серьёзных намерениях вошедшего. Вот-вот – и оттуда появятся бланки протоколов допроса и актов изъятия. И поедет корыстолюбивая бабка если не в Магадан, но на берега Байкала – это точно. Для убедительности Миша наглядно потряс перед бабкиным носом малиновыми корочками, купленными его сыном, буквально вчера, в киоске «Союзпечати».
Дело принимало серьезный оборот. Не хотелось ей на Байкал! И по панораме вечернего Улан-Удэ – она как-то не соскучилась…. И грибочки – в пригороде солнечной Воркуты – ей собирать не хотелась…. Бабка разволновалась, раскудахталась…. Оседлая бабка попалась, не манил её ветер перемен…. В-общем, судились они, рядились, и, наконец, договорились на трёх бутылках самогона и трех бутылках водки….
Это ушлая бабка такой синтезированный откат придумала. В силу своих, одной ей известных, чисто коммерческих причин…
А что качается общего количества – то, в дипломат высокопоставленного борца с экономическими преступлениями – больше шести бутылок – ну, никак не входило! Ровно шесть – и не бутылкою больше. Вот откуда взялась такая дьявольская цифирька….
Может именно она, это дьявольщина и сработала, однако примерно через сорок минут – Мишу забрали.
Гулко захлопали под окнами двери милицейского «уазика» и увезли Мишу – в околоток. На собеседование. Как в далёком тридцать седьмом. Две бутылки водки конфисковали, самогон оставили. Пробки на водке были нетронуты, вот поэтому её и отняли обратно.
А вот с самогоном, с тем посложнее – так капроном горлышко закрыто…. Неизвестно чего в сосуде набодяжить могли…. За самогон предложили деньгами рассчитаться. Подполковник ОБЭПа, не торгуясь, согласился. На том и порешили.
Таким образом, от всей этой операции остались три бутылки классного первача, существенный долг – перед раскулаченной бабкой и горький осадок на сердце – от содержательной беседы в подвалах местного НКВД.
2
Наутро судьба занесла меня к Орлу, да ещё и с больной головою….
Они мне налили, и я пришёл в себя. Потом, я в качестве главного дипломата и начальника отдела по урегулированию убытков, я отнес деньги пресловутой бабке-спекулянтке.
Заодно, чтоб окончательно загладить старушачью грусть, приобрел у бабки ещё пару пузырей самогона…. То есть – поддержал отечественного производителя…. А заодно – и укрепить её пошатнувшуюся веру в порядочность и бескорыстие людей. Как – никак она была реальной хозрасчётною структурою, и находилась под заботливой опёкой местного НКВД…. С ней нужно было дружить….
* * *
- Слушай, – неожиданно сказал пьяный Орёл, когда я вернулся и доложил о выполнении дипломатического задания. – А поехали в аэропорт? Там, сегодня, Мисин к себе, в Москву улетает! Проводим мужика!
Орел частенько работал по своей основной специальности – то в аэропорту, то в местном ресторанчике и неплохо владел ситуацией – кто куда и когда улетает.
Изрядно выпив на посошок, мы поехали в аэропорт.
Московский рейс улетал ещё не скоро, и мы поднялись в полупустой зал ожидания на втором этаже. Там сидели, в окружении нескольких человек, Мисин и Зинчук. Мы, как местная братва, усели на креслах рядом с ними, образовав большой шумный круг – почти в центре зала.
Потекла ровная беседа. Мисина был тогда очень известен, и я частенько видел его фотографии в центральных газетах…. Особенно интересной была фотка в еженедельнике «Собеседник», где он сидел с гитарою на полу, а сферическая кинокамера выхватывала его огромный ботинок, наполовину заслоняющий своей исполинскою подошвою, самого певца. Именно такую – правда, чёрно-белую – фотографию, и подарил мне Мисин, там, в аэропорту, когда мы вместе пили самогон.
Зинчук был на втором плане и, не будучи певцом, здорово, на передний план, со своею харизмою не лез. Хотя позднее, даже я, человек далёкий от профессиональной музыки, начал осознавать, что судьба свела нас – в далёком северном аэропорту, с одним из величайших российских гитаристов.
Мисин охотно пил с нами бабушкин самогон-первач, вовсю травил анекдоты…. Разойдясь не на шутку, он весело рассказывал о своих гастролях в Канаде, откуда он недавно вернулся…. Словом, он оказался – своим в доску парнем, с ним было очень приятно болтать и на нем – не было ни малейшего наноса гонора или снобизма.
Зинчук скромно сидел справа от меня, и я, как человек словоохотливый, иногда обращался к нему – с каким-нибудь вопросом…. У меня привычка такая – разговаривать с неразговорчивыми. Он спокойно, вдумчиво отвечал…. При расставании – он подарил мне огромный плакат со своим автографом.
Я повесил его в полстены, над своим диваном, а потом, во время одной из пьянок – у меня его кто-то умыкнул.
3
Пил Зинчук мало, и, выпив, ради приличия пару рюмок, он больше молчал….
Мисин же, напротив, пил наравне со всеми сибирский самогон, и охотно болтал без остановки, отвечая налево и направо – на наши вопросы…. Иногда, вдруг, замерев, он как-то тоскливо и отрешенно, совершенно невпопад, затягивал строфы из своей известной песни: «Далеко…. Далеко….» И мы замирали, соприкасаясь с этим далеким и неведомым «Далеко», чьё дыхание незримо пробиралось в шумный зал аэропорта, и холодком обтягивало сердце….
Наболтавшись вдоволь, и напившись самогона, я спросил у Мисина – снимало ли его местное телевидение? Он ответил, что – нет. Впрочем, они дали один или два концерта – один для горожан, другой для нефтяников, и отловить их в городе было довольно сложно….
Я не торопясь спустился в холл и позвонил на местное телевиденье. Там меня хорошо знали: я делал им рекламную фирменную заставку и даже как-то выступал по ихнему телевизору в передаче – «Если бы мэром был я…» Потом я там устроил пару грандиозных пьяных дебошей, и меня туда – больше не пускали…. Но звонить туда – мне вовсе не воспрещалось.
- Вы чего там мудачьё спите, приезжайте сюда скорее! Тут – Мисин с Зинчуком сидят, через час улетают, провороните, идиоты, великое интервью – со звёздами российской эстрады!
* * *
Буквально через пятнадцать минут – в аэропорт прилетел микроавтобус «рафик», с яркой надписью на борту «Телевидение. Урай-ТВ»
Телевизионщики оттеснили нас от музыкантов, и начали деловито расставлять свои камеры и софиты. Мне стало обидно: я их, мудаков, сюда пригласил, а они нас же – и изгоняют! Мешаем мы им, видите ли, со своим самогоном!
Мы разочарованные действиями четвертой власти – пожали руки рок-звездам, подарившим нам полтора часа классного, интересного общения. И соприкосновения – с волшебным миром чего-то нездешнего, яркого, загадочного.
Мы вышли на улицу, из здания аэровокзала, и, сев на подошедший автобус, отправились домой – допивать свой горько-сладкий самогон.
* * *
На память – об этой веселой пьянке – посреди шумного зала ожидания у меня осталась фотография Мисина – с его автографом и телефоном, и огромный плакат Зинчука, с размашистым автографом знаменитого гитариста.
Многие северяне, уже на следующий день, с удовольствием посмотрели по местному ТВ – интервью столичных музыкантов, даже не подозревая о шумной предыстории этой встречи
Ни о мужественном подполковнике ОБЭПа Бутенкове, ни о раскулаченной им бабке-самогонщице – они тоже, ничего не знали….
А эти суки-телевизионщики – нам даже коньяк не поставили! За нашу многотрудную продюсерскую работу. Вот и делай, после этого, людям добро!
3. СУДЬБОНОСНАЯ ТУШКА.
1
На выставке Сафронова было многолюдно…. Мы приперлись сюда с желанием поглазеть на его известные работы…. До этого, во многих глянцевых журналах я видел его изумительные портреты, Пугачевой, Софии Лорен и других сногсшибательных звезд российского и мирового бомонда…. Тут есть даже задумчивый реставратор Кремля Паша Бородин. А еще – люди со звериными головами и прочий мистический сюрр. Особенно подкупает живость его нарисованных персонажей – они, как рубенсовская инфанта смотрят на тебя вполне ощутимыми взглядами.
Мы приперлись сюда втроем – я, Колямба и Лена – конструктор из близлежащего «Торгпроекта».
А сначала мы заявились к Лене на работу. Это она сагитировала нас ринуться на эту выставку. Да, всё началось с того, что мы с Колямбой сильно захотели жрать и купили горячую курицу-гриль в гастрономе на Малышева. И длинный, как пенис динозавра, батон хлеба. Хлеб-то оказался ничего, а вот курица – сильно кровоточила. Слава богу - она хоть не пыталась от нас убежать. Такого удара сульбы, наши истощенные организмы – не выдержали б.
Тем не менее, надкусив это летучее животное пару раз, мы поняли, что жрать её – так, кровоточащими суставами – просто невозможно. Да и не в кайф. И тогда мне в голову пришла вполне здоровая идея. Тут, за углом, на Вайнера, располагался проектный институт «Торгпроект».
- Колямба! Пошли в «Торгпроект»! Он же тут, рядом! Там мы её в микроволновке поджарим!
Проектные институты, в недалеком прошлом, были кладезью творческой демократии. Сюда можно было запросто забуриться в любое время, пить чай, и вообще быть здесь желанным гостём. Что-то вроде церковного приюта для бездомных скитальцев.
Всё-таки – архитектурно-конструкторское братство великая вещь и, несмотря на все разговоры о патологическом интриганстве и высокомерии богемы, – где, где ещё найдет странствующий архитектор – приют? Тут тебя – никогда без куска хлеба не оставят. Иногда – даже последней горбушкой поделятся. А вот насчет трюфелей – извините! Трюфели здесь не разводят…. Тем не менее – проектный институт – это как кусочек радуги, в нашей серой и черствой жизни. И женщины там – большие и тёплые.
* * *
И мы с Колямбой попёрлись в «Торгпроект». Миновав спящего в будке вахтёра, мы поднялись на шестой этаж, где и обнаружили наших любимых конструкторш. Больших и тёплых, как недожаренная курица, гнездящаяся у меня подмышкой.
Конструкторы любезно предоставили нам печь-микроволновку, и мы, наконец, дожарили в ней огнеупорную курицу. Правда, что нас немало удивило – в стадии своей готовности курица выделила на тарелочку не менее литра прозрачного сока. Словно она, как бедная бесприданница, вопреки исторической хронологии – сначала утопилась, а только потом поступила в распоряжение алчных торгашей. Тем не менее, курицу мы съели, попили чаю и тут пришла Лена.
Лена тоже попила с нами чаю и сказала:
- Сейчас, в нашей картинной галерее – идёт выставка Никаса Сафронова! Может, сходим?
Картинная галерея находилась буквально за углом, в двух минутах ходьбы от «Торгпроекта», и надо было быть полным идиотом, чтоб не поддержать эту идею.
Это понимал даже младший сержант милиции Колямба. Лена ушла сворачивать свои чертежи, а мы, не торопясь, перекурили на лестнице.
Вскоре она появилась, как римский прокуратор, в своем белом плаще с подбоем, и мы двинулись на выставку.
2
Там было довольно очаровательно. Вообще, выставка одного художника – явление довольно специфичное. Если смотреть картины многих мастеров чохом, то получается какой-то панорамный обзор. Или – своеобразный живописный альманах. Вроде круглосуточных «Вестей» или «Евроньюс».
А вот работы одного мастера – это совершенно отдельный, загадочный мир. Что-то вроде высадки на конкретный Марс, или одинокий Плутон, скрытый от нас в синих туманах Вселенной. В этот вечер мы высадились на таинственную планету Никаса Сафронова.
Странно получается: если б не окровавленная среднеуральская курица, мы могли б – и не попасть – на борт этого космического корабля…. И пропустили б такое эпохальное событие…. А теперь мы упоённо шарахались по выставке, любуясь этими безумными и загадочными картинами.
Произведение хорошего художника – это всегда загадка. В нём всегда скрыты какие-то символы, адресованные человечеству. Такое впечатление, словно волшебна Машина Времени – на час-полтора – переместила тебя куда-то туда, в Зазеркалье, в неведомые, нездешние миры…. С какой-то совершенно иной, необычной, заструктурированной художником в пространстве, и – впрессованной после этого в полотно…. С его, мастера, энергетикой. И она прёт, прёт на тебя, из этого полотна, даже – если там нарисован обычный чёрный квадратик. Вот такие дела.
Через час, под самый занавес вывески, появился сам Никас. Вокруг него моментально образовалась небольшая толпа. Он начал разговаривать с нами, а мы – с ним…. Всё происходило так запросто, будто мы жители одного горного аула, и вот он, наш земляк, приехал к нам, в аул, из далёкой Москвы, чтоб поделиться своими впечатлениями: как там, в столице….
Один парень вытащил откуда-то из сумки большой альбом и попросил Никаса расписаться на нём. Парень признался, что когда ему сказали, что ближе к вечеру в галерею приедет сам художник, он немедленно взял такси и уехал домой, в самый конец города – за альбомом.
Меня удивило само существование альбома Никаса Сафронова. Ни до, ни после я никогда не встречал их, такие альбомы, в продаже…. И даже не слышал о них. Хотя, повторюсь, многие репродукции его картин я видел в больших, известных журналах…. Кроме того, я прекрасно понимал, что наряду с Глазуновым, Шиловым, Шемякиным – он входит в ряд самых известных, самых «брендовых» художников нашего времени. По крайней мере – в нашей стране.
Мы тоже не остались в стороне, и попросили у маэстро автографы. Он вынул из кармана блокнот, и большим синим фломастером – начертал на листках свою размашистую роспиь. Потом, к нашему немалому удивлению, он вынул из кармана пиджака небольшую печать, и, открутив крышечку – аккуратно заверил свои подписи – изящным оттиском, на котором чётко виделось графическое отображение его собственного лица.
Всё это было трогательно и великолепно. В ходе нашей болтовни он неожиданно обратил внимание на стоявшую рядом с нами Лену и галантно пригласил её – отужинать с ним в кафе.
Нас это просто ошеломило. Её – тем более. Но, она отказалась, сославшись, на то, что она пришла на выставку с друзьями, и ей несколько неловко – покидать свою компанию. Тогда Никас, ещё более удивил нас: попросил её домашний телефон Она продиктовала. Причем, диктуя телефон, она несколько раз, от волнения, сбивалась, будто это был не её жомашний номер, а дядюшки в Нью-Йорке, которому она очень давно не звонила….
Вся эта трогательная сцена нимало развеселила нас…. да и всех присутствующих тоже. Лена диктовала ему свой телефон, и краснела, путаясь, под кучей глаз, направленных на неё. Вслед за ней путался и он, отчего не раз переспрашивал, и все вокруг шутили и подсказывали художнику правильные цифры. Смех стоял такой, словно присутствующие стали свидетелями встречи Клары Новиковой и Чарли Чаплина.
На улице я пожурил Лену, за то, что она не пошла с ним в кафе.
- Да ну, как-то неудобно…. – Пожала плечами она.
Между тем, неё было необъяснимое, достаточно сильное человеческое обаяние. Везде, где бы мы не появлялись вместе в компаниях, она удивительным образом, располагала к себе – совершенно незнакомых людей. Обычно – это именуют шармом. Я к ней привык, и воспринимал это качество как данность, а вот многие люди, у меня на глазах совершенно невероятным образом – располагались к ней. Создавалось впечатление, что они вместе росли где-то в переулках Уралмаша, вместе стреляли из рогаток, и пускали кораблики по мутным весенним лужам…. И вот, после долгой разлуки – наконец, встретились. Никас не стал исключением.
На следующий день Лена с большим оторопением рассказала мне, что Сафронов звонил ей в час ночи. Он приглашал её приехать в ресторан «Астория»…. Это был самый дорогой и роскошный ресторан Екатеринбурга.
Она не поехала…. «Блажен, кто не допил до дна….»
4. ХЛЕБА УЛИЦЫ ГЕРЦЕНА.
1
Я шёл по Малышева, а вокруг меня моросил осенний богопротивный дождик. Было сыро, зябко, неуютно. Пересекая Хохрякова, я увидел массивную вывеску редакции журнала «Урал». Объявление на дверях, под вывеской, гласило, что такого-то числа, в 19-00 – в редакции журнала будет заседание Литературного клуба «Лебядкинъ», а вместе с ним – какой-то диспут или семинар.
Я ещё раз взглянул на число, указанное на плакате, и про себя отметил, что дата заседания совпадает, с сегодняшним числом. Часы, между тем, показывали 19-05. Делать было нечего, и я толкнул массивную дверь в редакцию. Не бродить же под дождём – в такую промозглую погоду?
Поднявшись на второй этаж, я очутился в небольшом холле, а затем, миновав какой-то тёмный предбанник, оказался, наконец, в небольшом и вполне приличном зале. Народу было немного и вскоре действо началось. Все начали чего-то рассказывать, и тут же возник импровизированный президиум. Как только возник президиум – дело сразу пошло на лад и шумная болтовня – мгновенно обрела содержание некой организованной беседы.
Поначалу, перед присутствующими, выступил какой-то аккуратненький мужчина в очках, оказавшийся поэтом Олегом Дозморовым, и, одновременно, председателем этого самого литературного объединения, которое, собственно, и выступило зачинателем эпохальной встречи. Он стал ведущим, и довольно умело, деликатно, словно опытный дирижёр, управлял волнами разгулявшегося дискуссионного оркестра.
Далее слово взяла писательнице Ольга Славникова. Она поделилась с собравшимися своими соображениями, что, дескать, аура Екатеринбурга не очень-то располагает к написанию эпохальных произведений типа «Белые ночи» или чего-то подобного. То есть – те же Москва или Санкт-Петербург – более «вдохновительны», нежели наша суровая уральская столица…. Собственно, это и было объявлено лейтмотивом творческого вечера. Славникову поддержал известный и одиозный поэт Боря Рыжий, прибывший, буквально накануне, откуда-то из-за рубежа, вроде из Голландии.
К присутствующим, между всеми этими разговорами – то подсаживался, то убегал куда-то вновь – энергичный улыбчивый мужик в тюбетейке, оказавшийся главным редактором журнала «Урал» Николаем Колядой.
Потом все начали дружно спорить – есть аура у Екатеринбурга или нет?
Борис Рыжий горестно посетовал на некоторую приземлённость и брутальность уральских аборигенов.
– Я вот иду по Свердловску, несу стихи в редакцию, – грустно поделился с собравшимися поэт, - и мне неудобно признаться кому-то в том, что я несу стихи…. Не принято это как-то у нас – люди с непониманием на тебя смотрят! А вот если я в Питере кого-нибудь из своих знакомых встречаю, и говорю, вот, мол, стихи несу в редакцию – там все понимающе кивают головой, считая это вполне нормальным…..
Потом все стали дружно вспоминать произведения, посвящённые Москве и Питеру. Цитировали Есенина, Блока, Пушкина, Лермонтова…. Все постепенно сходились во одном – здесь, в каторжанском демидовском крае – аура, действительно – немного «не та»…. Подкачали небесные силы, когда матушку-землю создавали – с распределением ауры…. Кому вершки, а кому – корешки…. Нам, уральцам – ни хрена не досталось!
Я сразу подумал о Паше и Саше…. Иначе говоря – о Павле Бажове и Александре Новикове…. Первый великолепно передал сказочный уральский колорит, а второй – немало преуспел в изображении городского, с его ресторанами – как захолустными, так фешенебельными…. Одна его песенка про «город древний, город славный» – бронебойным веерным селем – прокатилась по всей стране…. Не испрашивая особого разрешения у какой-то малоизвестной и капризной ауры.
Да и сам Владислав Крапивин, маститою глыбой восседавший в президиуме, был тому – лишним подтверждением. Как и самобытная, чудесная женщина – прекрасная волшебная художница образов – Евгения Стерлигова, оформившая почти все детские произведения Крапивина, пользовавшиеся огромной популярностью на пространствах СССР. Стерлигова преподавала у нас рисунок, и её имя неразрывно ассоциировалось у меня с Крапивиным, а значит – как с уральской литературой, так и – с пресловутой уральской аурой.
2
Потом снова поднялся демократический и беспорядочный гвалт, и все стали что-то горячо доказывать друг другу. Атмосфера то вспыхивала, накаляясь, то ниспадала до размеренных монологов и спокойного коллегиального обсуждения. А вообще – было довольно интересно. Прибегающий время от времени к столу драматург Коляда изредка вставлял свои колкие реплики, внося в общую мелодию, вечера дополнительные эмоциональные штрихи.
Потом встал писатель Крапивин и стал рассказывать о своём видении ситуации, а также – о своем детстве в Тюмени. Он вырос там, на улице Герцена, той самой, где мы когда-то, будучи солдатами, воровали горячие булочки с местного хлебозавода. Мы, тёмной ночью, перелазили через забор и шли к окошечку, из которого пёр наружу горячий хлебный запах, и мелькали ленты транспортеров, до верху забитых булочками и батонами.
Данная кража производилась не без участия местных девиц-мукомольщиц, работавших на этом хлебном месте…. Девицы рассекали по цеху в белых сатиновых блузках и смешных укороченных штанах типа бриджей…. Увидев наши гимнастерки в узком окошечке кормушки – они, без лишних просьб, тащили нам горячие булки…. А мы – набивали ими свои планшетки, и совали ароматные хлеба – себе за пазуху…. Булки больно жгли наши животы, заодно нещадно поджаривая солдатские селезёнки и поджелудочные железы.
* * *
Странно, но нас в той ситуации интересовали – только булки…. Когда я вспоминаю эти эпизоды, то с удивлением думаю – а почему мы на девок-то – совсем не смотрели? Булки – хорошо, отчётливо помню, вплоть до запаха, а вот мукомольщиц – нет…. Они были одинаковые, как движущиеся, в фантастическом тумане, мумии – в белых кальсонах и с белыми косынками на головах…. Видимо, это балахонное одеяние противопоказано женщинам, ибо делает из них – некое подобие робота. Впрочем, женщину в оранжевом железнодорожной жилете, с остервенением ворочающую шпалы – тоже, наверное, полюбить – довольно проблематично…. А может все дело – там, на улице Герцена – было элементарном в голоде и юной сердечной неопытности?..
3
После окончания творческой вечеринки, я вышел на свежий воздух…. Сырой осенний вечер единолично правил бал над городом….
Я закурил. Дверь, ведущая в редакцию, постоянно открывалась, и на улицу, с шумным говором вываливалась творческая литературная публика. Вскоре, опираясь на массивную трость, показался и Крапивин.
Мы пошли по мокрой, отблескивающей фонарями улице, вспоминая уголки и скверы Тюмени. Тюмень я знал очень хорошо, и легко ориентировался в названиях районов перекрёстков, площадей и районов, включая всякие «нахаловки» и «вороньи слободки»…. Удивительно, как Крапивин, выросший буквально у ограды хлебокомбината, даже не знал – как туда можно залазить через дыры в заборе, и воровать горячие булочки? Впрочем, это не удивительно: солдаты часто – гораздо лучше аборигенов – знают все закутки прилегающих к воинской части окрестностей. И отлично знают: где и чем можно поживиться, а, особенно, съестным.
В этом отношении они схожи с бойкими и энергичными крысами, активно рыскающими по всему околотку, и знающими – гораздо лучше, чем местные собаки и кошки – все местные помойки и расточительные точки общепита.
Впрочем, как я слышал, писатель Крапивин недавно уехал в Тюмень – преподавать в сибирском университете. Так что теперь – у него будет время – наверстать упущенное.
Лишь дыры, в том самом заборе – не заделали…. Государство, как собственник, в этом смысле было достаточно либеральным – как к солдатам, так и к попрошайкам: Горячих булочек на всех хватало: доставалось и воинам-защитникам, и местному маргинальному элементу. Даже и окрестным магазинам – кое-что перепадало.
* * *
Крапивин шел по тротуару, мерно постукивая тростью о сырой асфальт, и рассказывал мне о своей нынешней работе. Он сказал, что ему присылают очень много рукописей, и он, по возможности – старается всем помочь. Он добавил, что свои произведения – начинающие писатели – присылают буквально отовсюду, включая Магадан и Уренгой…. Он похвалил какого-то способного парня, присылающего ему свои творения из далёкого и самостийного Казахстана. Я подумал, что психология изгнанника, затворника, да и вообще – щемящее чувство ностальгии – сподвигло многих писателей на большие произведения…. Видимо, это был как раз тот случай….
Гуляли мы около сорока минут. Жил писатель, недалеко от редакции, на улице маршала Жукова, рядом с изумительным по красоте домиком татарского представительства…. Я, сославшись на позднее время, предложил ему – проводить его до самого подъезда, однако он отказался.
Напоследок он оставил мне свой телефон и сказал:
- Если что звоните….
Видимо, тут сработало традиционное сибирское землячество. Тем более – нас соединили ностальгические воспоминания об улице его детства…. А также пахучая дымка – ароматных тюменских булочек….
4. «НЕБО И ЗЕМЛЯ… НЕБО И ЗЕМЛЯ…»
1
Когда я подъехал к «Феллини» – часы в машине показывали пол-второго ночи. Парковка была плотно заставлена спящими автомобилями.
Охранники-дагестанцы и несколько их земляков – кучкою стояли в темноте, разглядывая освещённоё крыльцо – недавно открытого ресторана. Ресторан считался престижным и эксклюзивным. Поваром здесь работал настоящий итальянец, что придавало этому местечку дополнительную славу, и приносило неплохие дивиденды его хозяевам. Причём – не только моральные.
Я приспустил стекло и поздоровался с охранниками.
- Димон, Дима, смотри – там Филя! – Повернувшись ко мне, дружно загалдели они.
Так толком и не поняв, о чём идёт речь, я вышел из машины, и подошёл к ним.
- Смотри, смотри, вон Филя стоит, курит! – Вновь наперебой зашумели они, указывая мне в сторону ресторана.
Я повернулся по направлению их сконцентрированных взглядов и увидел стоящий возле ресторанного крыльца тёмный «шестисотый» «мерседес». Возле него степенно прогуливался высокий мужчина.
- Какой Филя? – Не понимая о чём идёт речь, я обратился к дагестанцам..
- Ну, Филя, Киркоров…. Вон видишь – он возле машины стоит!
Я, с заинтересованностью психиатра, посмотрел на них. Лица горцев выражали искреннее любопытство и некоторое, чисто восточное, почитание. Из этого наблюдения выходило, что они действительно верят в то, что там, возле машины – настоящий, подлинный Филипп Киркоров.
Недоверчиво посмотрев ещё раз на них, и полагая, что это, всё же – либо коллективное заблуждение, либо просто розыгрыш – я повернул голову в сторону «мерседеса», и попытался проанализировать происходящее.
Мужчина, обозначенный Киркоровым, сиротливо стоял к нам спиной, и всматривался в ночное небо Екатеринбурга. Глухой мрак ночи царил повсюду, выхватывая маленький островок освещенный отблесками крыльца. С таким же успехом меня можно было убедить, в том, что к нам приехал Хрущев или Авраам Линкольн, и вот они решили прогуляться в два часа ночи по Уральской. Или – съездить в игровой клуб, на Эльмаш.
2
Тем не менее – дагестанцы выжидающе смотрели на меня, как на уральского Данко и надо было что-то предпринимать. Промедление, как говорил товарищ Ленин, было смерти подобно. По крайней мере – для собственного реноме.
Я порылся в карманах своей потрёпанной жилетки и вынул оттуда – столь же потрёпанный блокнот. Убедившись, что в блокноте остались чистые, неисписанные страницы, я бросил столпившимся южанам:
- Сейчас я попробую взять у него автограф!
И медленно направился к «мерседесу», всё ещё подозревая, что стал жертвою какого-то розыгрыша. Мужчина, между тем, потолкавшись у машины, открыл заднюю дверку и забрался вовнутрь.
Из ресторана показались двое огромных охранников. Один был в песочном костюме, другой – в строгом, чёрном.
Песчаный остался на крыльце, разговаривая с кем-то из персонала, а второй, в чёрном, двинулся к машине, встав с правой стороны от неё, между мною и «мерседесом».
Я, к тому времени, занял исходную позицию в 5-6 метрах от машины, напротив задней дверцы, куда только что уселся таинственный незнакомец.
Стёкла машины были глубоко затонированы, кроме того, повсюду стояла мгла, и пытаться, подобно Вильгельму Рентгену распознать – кто же там, внутри, за стеклом – я, увы, не мог! Оставалось только надеяться – на волю Его Величества Случая. И она, эта самая Воля, как это часто бывает – не подвела.
У охранника, стоящего возле машины – зазвонил мобильный телефон.
Он выхватил из кармана включившуюся игрушку, и в темени ночи – заиграл яркими бликами – радужный дисплей…. Быстро и отрывисто поговорив с кем-то по телефону, охранник открыл заднюю дверь и протянул светящийся телефон вовнутрь.
Я напрягся как голодный аллигатор, изготовившись к решающему прыжку.
Судьба давала мне шанс, и я обязан был его использовать. Как тот ремарковский еврей, покупавший и продавший, если в руки шла такая возможность. Подарками судьбы – нельзя пренебрегать, иначе она может обидеться и отвернуться.
Тот, кому передали телефон, и кто разговаривал сейчас по нему – и в самом деле отдалённо походил на Киркорова. По крайней мере – прической. Остального, в таком мраке, да ещё в темном чреве «мерседеса» – разглядеть было невозможно.
«Самое главное – я не в розовой кофточке, и у меня относительно небольшие сиськи! – Подумал я, вспомнив скандальный эпизод «из Киркорова», связанный с журналисткой Ароян. – А раз так – он не должен меня прогнать! Если же это, вдруг, окажется – вовсе не Киркоров, тем более – не должен! Что ж, если это – не он, тогда я возьму автограф у человека, похожего на Филиппа Киркорова. В наше время – это очень модно…. Сейчас двойники котируются ничем не меньше, чем сам оригинал! Двойник Киркорова – это, конечно, не обнажённый дублёр генпрокурора; но с чего-то же – надо начинать! Хотя бы – с одетых….»
3
Сидящий в машине в эту минуту закончил говорить, и передал телефонную трубку обратно, охраннику.
Мгновение «Х» - наступило…. Я медленно, но неотвратимо, как киношный – зазомбированный и обкуренный киллер – двинулся прямо на открытую дверь…. Прямо на человека, удивительно похожего на Филиппа Киркорова.
Охранник, резко развернувшись перегородил мне дорогу путь, вытянув наперерез крепкую, как шлагбаум, руку. Я с ходу – упёрся в неё.
- Пропусти! – Хрипло кивнув опричнику, промолвил «человек похожий на….»
Да, меня в ту минуту поразил именно его голос – очень слабый, едва теплящийся – неслышно идущий откуда-то глубин, из недр груди.
Я вплотную подошёл вплотную к двери.
Он сидел прямо передо мною. Он был, действительно – вылитый Киркоров.
В глубине машины, рядом с ним, я увидел едва различимую женскую фигуру. Отблески ресторанных огоньков, с трудом пробиваясь в затенённый салон с улицы,
тихо покоились на её матовых волосах.
- Филипп Бедросович! – Отчеканил я, моментально созревший в моей голове, импровизированный спич. – Мы, поклонники вашего творчества на Урале, относимся к вам с большим уважением! Дайте мне, пожалуйста, Ваш автограф!
В правой руке я держал золотистую рифлёную авторучку, буквально час назад экспроприированную мной, у спящей на моем диване девицы, а в левой – свой синенький потрёпанный блокнот.
- Дай открытку! – Обессиленным голосом выдавил певец, глядя куда-то, через мое плечо…..
Меня вновь поразил его голос…. Он напоминал голос человека, в-одиночку разгрузившего парочку вагонов с кирпичом.
Я чуть повернул голову вправо, и увидел охранника стоявшего вплотную за моей спиной. Быстро пошарив во внутреннем кармане, костюмированный исполин подал Киркорову небольшой картонный прямоугольник. Это и было то, что Киркоров назвал «открыткой».
Взяв открытку, и развернув её чистою, белой стороной, он ещё раз беспомощно оглянулся, ища взглядом авторучку. Перехватив его взгляд, я сунул ему – приготовленный заранее золотистый инвентарь….
Он, взяв у меня ручку, неторопливо пристроил открытку на колено, и степенно, размашисто расписался. После чего протянул мне открытку, а охраннику – ручку.
Взяв открытку я поблагодарил звезду, и, сделав легкий поклон, повернулся к охраннику. Несколько грубовато сказав ему: «Это – моя ручка!» - я выхватил авторучку из его руки.
Вообще-то, я избегаю ненужной резкости, но тут, наверное, сыграл роль некоторый подсознательно вспыхнувший фактор внутреннего фетишизма. Ведь раз Киркоров расписался именно этою ручкой, то я уже никому не хотел её уступать.
Она отныне стала – как бы освященной, и, возвращая ручку – спящей у меня девице – я мог передать ей уже не просто письменную принадлежность, а некий, имеющий значение амулет.
4
Отойдя от «мерседеса», я сразу спрятал открытку, оставив блокнот и ручку, снаружи, в руках. Мне ужасно не хотелось сейчас – кому-нибудь показывать эту открытку.
Она, по своему значению, напоминала мне выигрышный лотерейный билет, который ты, впопыхах проверив по таблице, и узнав, что он выиграл, всё же – стремишься никому не показывать, пока точно, в спокойной обстановке, – не посидишь и не перепроверишь всё – десять раз, окончательно убедившись в том, что – да, он выиграл….
* * *
Дагестанцы встретили меня молча…. Самый молодой из них, Гаджи, всё же не выдержал, и спросил:
- Ну что, взял?
- Да, ответил ему я, и, переводя дыхание, поспешно добавил – Потом покажу!
- Слушай, слушая, а ты Стоцкую, там, в машине видел? Надо было – и у неё автограф попросить! – Поднял на меня большие глаза Гаджи.
- Да нахрен она нужна! – Неожиданно эмоционально выпалил я.
И спрятал блокнот в нагрудный карман.
Мне захотелось сесть в машину и уехать, но, по неписанному этикету – я не мог этого сделать. Ведь это именно они, дагестанцы, навели меня на Киркорова.
Но, в эту минуту – мне меньше всего – хотелось быть в центре внимания. А именно там я сейчас и находился. И вынужден был это терпеть, из-за маленькой капельки чужой славы, неожиданно упавшей на меня.
- Вот, вы, русские, не понимаете слов – какие говорите! – Столь же эмоционально возразил мне Гаджи. – Вот ты говоришь: «Нахрен она нужна!» Но ведь – если на самом деле подумать, как раз – она на хрен и нужна! Вы русские – совершенно не задумываетесь над своими словами!
…Все вокруг рассмеялись и всеобщее напряжение незаметно спало. Хотя, может, быть, напряжение в эту минуту – было только у меня, ведь не зря говорится, что каждый на свой аршин всё меряет….
5
Когда я приехал домой, девица, которую я подло бросил, уехав кататься по ночному городу, проснулась.
- Ты где был? – Спросила она, сонно приподняв над подушкой свою рыже-блондинистую голову….
- Я, у Киркорова, только что, автограф взял…. Там, возле ресторана «Феллини»! – Отрывисто бросил я ей, судорожно пряча, открытку с автографом – в стол.
- Вот видишь, как хорошо – что я тебе авторучку дала! – Удовлетворённо сказала она, и с размаху бухнулась лицом в подушку.
Сама открытка с автографом – её совершенно не интересовала!
«Во, ****ь, бабы, ну что за народ! – Подумал я, затворяя ящик стола. – Как ни крути, а все равно своё слово – об их решающей и направляющей роли скажут! Что ни баба – то Генеральный секретарь в юбке! Скоро и рассвет, благодаря их руководящей роли, над городом, наступит! Нет, – ну что за народ?!»
Я поставил чайник и уселся в старенькое, уютное кресло.
«Филипп Бедросович, мы поклонники Вашего творчества на Урале, - пронеслось в моей голове, как на мониторе видеокамеры.
Являюсь ли я его поклонником? Пожалуй, нет….Хотя, хотя – какие-то близкие сердцу песни у него, конечно есть…. Те, которые достают до самой души…. Про сотника, который лежит в траве, и – смотрит, как живой…. Потом – «Небо и земля, небо и земля…»
Немного подумав, я вспомнил ещё несколько цепляющих меня песен. Особенно про то, что «если ты меня разлюбишь – в тот же вечер – я умру….»
А кто же меня должен разлюбить – чтоб я, в тот же вечер, умер? Наверное, в первую очередь, мать…. И ещё некая огромная космическая сила, щедро рассыпавшие звезды по сиреневому небу, активно борющемуся сейчас – с наступающими на город – утренними сумерками….
От всего остального – как-то умудряешься воскресать. Даже, если на триста процентов уверен, что всё, уже не выживешь….
* * *
Утром я проснулся в гордом одиночестве….
Одно из самых комфортных состояний – когда никто не зудит над ухом. Но, через несколько секунд, я понял, что иллюзия вечного покоя, увы, обманчива…. Какой-то мудак истово барабанил в мою дверь. Так обычно стучатся царские жандармы в революционных фильмах. А взволнованные пролетарии, тем временем, прячут в погреб, под тряпичный половик, свои прокламации. И ещё – так долбятся работники электросетевых компаний, пока жильцы судорожно вытаскивают плёнку из своих счётчиков.
«Только нет приюта, в мире человечьем, страннику еврею с песней сумасшедшей….» – Пришли мне в голову слова какого-то пиита, и я, горько вздохнув, пошёл открывать дверь.
Я всегда открываю в трусах…. Так оно честнее. И натуральнее. Зачем вводить людей в заблуждение. Пусть сразу видят – как способна искалечить человека – матушка-природа…. Пусть они видят – «моих волос осенний дым и глаз осеннюю усталость….» И мои выцветшие сатиновые трусы, 1948 года выпуска. Я тогда вернулся из освобожденного Бухареста и румынское правительство выслало мне их в подарок, наложенным платежом. С автографом Николае Чаушеску.
Если б не эта гуманитарная акция – мне пришлось бы открывать дверь вообще без трусов.
Шумным мудаком, остервенело долбящимся в мою дверь, оказался Толик.
Шмыгая носом, он сразу пролез в кухню, и уселся в моё кресло. Я уселся на пуфике напротив.
Толик, поеживаясь глазами, спросил:
- А кофе есть?
Я подал ему кофе. Потом вытащил чашку и ложечку.
Хитро поглядывая на меня, он, шумно брякая ложечкой, стал по своей излюбленной привычке таращить глаза – то в пол, то на потолок…. Затем, вынув из кармана сигареты, и бросив их на стол, и размеренно сказал:
- Представляешь, вчера еду, ночью, по Уральской, возле «Дамлы», а там – Киркоров стоит! Да, да, «мерс» - такой, здоровенный стоит, а возле него – Киркоров гуляет!
- А что он там делал? Деньги, что ли, с банкомата снимал? – Спросил я, пристально глядя на него.
- Не знаю…. Я мимо ехал…. А он, вроде, так просто…гулял….
Потом – он начал мне рассказывать про каких-то пьяных машек, которых он подвозил вчера ночью, на Уралмаш… И которые ему оставили свой телефон. Он постоянно подвозил куда-то пьяных машек, и они постоянно – оставляли ему свой телефон. Идеальный мужчина. Просто находка для русской женщины.
Она, как Катерина из «Грозы» – будет каждую ночь бегать к калитке, где её ждёт племянник купца Дикого (или – дикого купца?) Борис, а Толик, тем временем будет пить кофе, и таращить глаза – в пол и на потолок.
Или – возить пьяных «машек» – на Уралмаш.
Потом бедная Катерина – пойдёт топиться, а десятки свердловчан будут бегать вдоль Исети и искать, с керосиновыми фонарями, её бренное тело. А еёный муж, Толик, ничего этого – даже не заметит. Он, в это время, фанатично и неутомимо, как вечная электричка, будет везти новых «машек» – на Уралмаш. Или на Ботанику.
Что ж, завидная участь…. Что не вечер – то новый рок-альбом. Страницы, нарисованные злым толиковым роком.
- Подогреть тебе чайник? – спросил я Толика, заметив, что он уже опустошает свою кружку.
- Ага – по-лягушачьи открыв рот, с готовностью пробасил он.
Сдвинув чайник немного вбок, я взял со стола зажигалку, и, опалив пальцы, поджёг горелку. Вернув драгоценный сосуд на прежнее место, я, вдруг, о чём-то вспомнив, двинулся в комнату.
Там, открыв ящик письменного стола, я вперил взгляд в его содержимое. Добытая ночью открытка лежала сверху. Ручка была рядом.
Девица ушла, даже не удосужившись вспомнить о своём священном амулете. Ну и – хрен с ней….
Теперь я был обладателем целой коллекции, на которую можно было молиться и с исступлением целовать – гулкими зимними ночами. Взяв в руки открытку, я повертел её перед собой.
С одной стороны открытки – на меня смотрел широко улыбающийся Киркоров. С большими, как у моей старшей сестры из Еревана, глазами. С обратной стороны был его размашистый автограф. Бросалось в глаза, что среди многих завитков и завитушек – нет ни одной случайной. Это говорило о внутренней цельности его натуры, с обманчивой внешней разбросанностью.
Я, глубоко вздохнул, и, бросив открытку обратно в стол, плотно задвинул ящик. Значит, всё, что случилось этой ночью – было вовсе не наваждением. Да и всё остальное, что случилось до этого, скорей всего – тоже….
И, в подтверждение этой гипотезы – из кухни виделась субтильная лысина Толика