Орган

Серафимм
Сегодня Жанне предстояло отобрать четвероклашек в школьный хор.
4-й "В", как самый хулиганистый класс, не приветствовал её вставанием со старых кресел актового зала, где проводились уроки пения. Впрочем, она к этому привыкла, как привыкла и к своему прозвищу среди младшеклассников - "Жижа". Это пошло еще с тех пор, как на первом же занятии она начала тестировать учеников на произношение шипящих, заставляя их произносить нелепые "жижа шуше шила вжигу".
А, может, эта "Жижа" пошла от её имени - Жанна.

В общем, после традиционного "Шухер, - Жижа!" и неспешного рассаживания по местам, она поставила пластинку с русскими народными песнями и стала ходить по рядам, внимательно прислушиваясь к тянущим ноты четвероклассникам, в неясных случаях прикладывая, по-обыкновению, свою ладонь к груди испытуемого.
Все знали о такой Жижиной особенности и давно не возражали, но сегодня всё получилось иначе. Круглолицый чубатый Витька вдруг скинул её руку со своей тщедушной груди и брезгливо процедил, чтобы она его не трогала, он ей не собачка, чтобы его тискать.

Довести Жижу до слез ничего не стоило, потому уже через минуту в актовом зале все хохотали, радуясь внезапному окончанию урока, а Жанна тихо плакала в дальнем углу библиотеки, в кабинете рядом, пока старая библиотекарша пыталась её утешить. Трясущимися ладонями Жанна проводила то и дело по остывшим батареям, чувствуя их вибрацию - этажом ниже рабочие снимали часть отопительных приборов, выбивая ритм быстрыми поворотами разводного ключа.

Когда-то, на целый год, вот этот ритм, передающийся маленьким ладошкам, был единственным её способом почувствовать звук. Слух у неё пропал в шесть лет, врачи ничего не обещали и, похоже, уже были бессильны. А ставшая от своего недуга замкнутой, девочка подолгу сидела на железнодорожной насыпи, держа руки на гудящих от приближающегося поезда рельсах, "слушая" и сама неслышно подвывая в тон гудению.

Однажды мама взяла её к парикмахерше-пенсионерке, иногда подрабатывающей изготовлением модных шиньонов и париков, да вязавшей теплые колючие свитера на продажу. Разговорившись с хозяйкой, мама осталась и после примерки, вспоминая с удовольствием общих знакомых из родной, для обеих, деревни. Жанну никто не одергивал в чужом доме, потому она с интересом разглядывала развешанные по стенам наивные картинки, вырезки из старых журналов, трогала, обжигаясь, выбеленную известкой печку, а потом, вдруг, положила ладони на вибрирующую прялку хозяйки, которой орудовала бабушка во время разговора, нажимая потертую скрипучую деревянную педаль и помогая веретену руками.
Хозяйка ничего не сказала, только еще усерднее стала крутить веретено и следить за реакцией девочки.

Через неделю, когда шиньон был готов, мама вернулась от парикмахерши с заказом и какими-то листочками, исписанными крупным размашистым почерком. А через две недели они с мамой оказались в волшебном месте, в Прибалтике, где Жанна впервые увидела шоколадное печенье, булыжную мостовую, море и много чего еще интересного.

На второй день они куда-то поехали на электричке, потом долго шли среди красивых домов, легких, невесомых, разнообразно украшенных, пока не оказались перед воротами домика, выглядевшего, как пряничный, из старой детской сказки - со всеми деталями, будто собранными из спичек, такие махонькие они были. Ворота открыла строгая высокая женщина, вся седая, в чопорном головном уборе и с руками, сплошь покрытыми старыми шрамами. Женщина что-то сказала, потом, чуть поморщившись, переспросила:
- Вам кого?
Мама подала седой листочки, привезенные из дома. Та недовольно оглядела кривоватые строки, явно не собираясь читать, потом перевернула и присмотрелась к последним словам написанного. Вдруг показалось, что она внезапно забыла про свою строгость и чопорность, чуть охнула и даже повернулась в сторону дома, позабыв закрыть ворота и только в дверях вспомнив про гостей.

Потом всё было хорошо - они сидели в большой просторной комнате с непривычно красивой мебелью, слушали уже успокоившуюся, но по-прежнему качающую головой хозяйку, а мама о чем-то говорила с ней, уголком платка вытирая слезы.

Через день, рано утром, вдоволь нагулявшись по Старой Риге, Жанна с мамой вошли в Домский собор, сопровождаемые той седовласой женщиной и строгим мужчиной в нелепом одеянии, немного недовольном, но строго отчитываемом приведшей их сюда дамой при любых попытках остановить их маленькую группу.
Когда заиграл орган, Жанна, почему-то заранее поняв, что сейчас будет происходить, встала с левой стороны органа и обняла своими маленькими руками вибрирующие трубки...
Так, в походах к органу, прошло полтора месяца, пока однажды мама не увидела, как Жанна стоит у первых рядов зрительских кресел, подняв руки, но не приближаясь к трубкам, а изумленно крутя головой, наклоняя её то в одну, то в другую сторону и глупо улыбаясь при этом.
Теперь она могла слышать по-настоящему.

А дальше была музыкальная школа, учителя которой не догадывались о пережитом девочкой, потом институт...
Единственное, что ныне напоминало о тех временах - привычка Жанны для лучшего понимания звука прикладывать ладони к его источнику. Не всем это нравилось, - вот, как сегодняшнему Витьке, - но ей за это никто еще не высказывал презрения. Сегодня впереди три урока, а она уже расклеилась, как девчонка...

Витька пришел к ней домой вечером, виноватый и смущенный, принёс вкусное шоколадное печенье, присланное дядькой из Риги, к концу чаепития совсем осмелевший и даже уговоривший Жанну показать старый немецкий аккордеон - подарок её педагога в институте. Витька, конечно, боялся неисправляемой и первой для себя двойки по пению, но потом и сам заметно проникся уважением к этой маленькой женщине, оживленно артикулирующей ему ноты, издаваемые её многочисленными музыкальными инструментами.

Назавтра библиотекарша, всё же, нажаловалась директору школы и Витьке влетело за срыв урока - хорошо еще, что без "двойки".

Жанна вскоре уехала куда-то в маленький городок в Поволжье, где, говорят, немцы поставили новый небольшой орган. Там, конечно, не Домский собор, но звучание обещали очень необычное.

Витьку из хора выгнали, о чем он, собственно, не очень-то и жалел, вместо этого пропадая вечерами у бабушки, слушая её рассказы о давних временах под жужжание прялки и скрип старой педали на ней.