СЕДЬМОЙ НОМЕР ЭТО СМЕРТЕЛЬНЫЙ НОМЕР БЕЗ СЕТКИ
Читаю 7 альманах «Илья» и меня обдает ледяной ветер
Мотивы смерти в творчестве молодых – откуда? Возможно, сама личность Тюрина делает эту тему неизбежной, возможно - психология юности…
Общность темы многих авторов и Тюрина бесспорна.
---Антон Черный в эссе о молчании Тюрина «Силентиум Тюрина» - рассуждает о том, что молчание поэта Тюрина наступило его, Тюрина волевым усилием, после чего пришла смерть. Как будто судьба , убедившись в серьезности такого решения, свершила свой суд над талантливым человеком…
А взрыв стихов был у Ильи в связи со смертью Бродского. Что же получается? Она –открывающая и закрывающая скобка! Она тот ключ, без которого не отпереть двери смысла. Cмерть выступает в эссе Черного как инструмент аналитический, в общем как образ и как инструмент познания… Слов нет - благородно.
Для самого Илюши таким инструментом был Бродский – в том аукается с Антоном Черным из Вологды - Сергей Коколов из Иваново. Поразительно, как не сговариваясь, они мыслят в одном направлении»! Вот только интонации у них разные: если Черный утверждает и доказывает свои догадки, то Коколов вопрошает себя и читателя - так ли? Имеет право.
---- Сергей Смоляков при всей взрывчатости стиха и всей его ненарочной громкости (что делать такой горячий темперамент у автора) - со смертью буквально сталкивается локтями
И я понимаю – раз реквием, значит смерть рядом,
«Ну, вот и лепи себя из могильной глины
Мешая чужие ребра в свои слова
Поскольку смерть оказалась настолько длинной
Что не заслужила света в конце ствола»
«Мы стучимся лбами, целуясь, и раз за разом
Время лечит нас, чтобы мы себя убивали»
Могла бы и отмахнуться - дескать, крикнул для красного словца, но Смеляков-то шкурой чувствует стихию, ловит ее движение, это видно по прекрасному стихотворению «Волна», имхо, это лучшие строки у него, ну а смерть тоже стихия, от нее никуда не денешься. Моя бы воля - никогда не причислила бы Смолякова к товарищам Ильи с его сленгом, неслыханной дерзостью и даже натурализмом. Но это свобода слова. Поэт свободен от рамок и следовательно, никакой ответственности ни за что не несет…. А жаль.
Гораздо боле ясен и по-хорошему предсказуем Максим Грановский из Питера,
его слово о смерти вылилось в стихотворение «Казнь», оно исторично и потому более косвенно, не о нас речь, о том человеке.
«Дробь барабанная, топор
Простите люди, - крикнул вор»
«И каждый нехотя умылся
Предчувствием цареубийства!»
Да, если б только воров казнили, а то и царей:
Смерть как инструмент истории - это автор так почувствовал, и я с ним совпала в этом ощущении. На примере Грановского я как раз вижу невероятную стойкость классического слога. Разве такое устареет? И пусть сюжетность стиха никогда не была в чести, зато – слово летит, товарищи, летит. Это же для читателя самое главное.
А дальше многоголосый хор, который мощно спел свою песнь о смерти и у каждого своя партия
Нежный Александр Губин из Москвы и жесткая Софья Грехова из Новгорода, они не просто мужчина и женщина они личности видящие смерть каждый по своему, Губин очень изысканно, иносказательно- война длящаяся в голове незнакомца – пройдут секунды, она выключится и наступит конец, то есть смерть для незнакомца…
«Подскажите, где продаются темные очки для конца света?» Не хочу знать!
А Грехова говорит намеренно предметно и резко – про рак на Красной площади. Вообще ее страсть к эстетике ужасного была б непростительна, если бы не ее честность. Не нравится, но это несчастье больных и калек – вот оно рядом. Терпи. В ее образном мире смерть - это избавление, облегчение:
А ему досталась лишь койка в больничной палате
С видом на желтую стену, а за окном халаты халаты
И он каждую ночь слышал, как умирают на соседних кроватях
Такие же как он, мечтатели, не дошедшие до Красной площади
Татьяна Ахремчик из Минска глубоко симпатична мне своим образом не смерти, а скорее сопротивлением ей. У Ахремчик ведь не сама смерть – а тоска смертная, которая всеми узнаваема, мной тоже. И не само явление, а его образ, и это не отвергает, а усиливает правду жизни правдой искусства.
Проавосила двадцатый
Проскрипит двадцать первый – Эх
Край юродиво-придурковатый
Почему ты дороже всех?
Время прочь! Хочу заблудиться
В безымянном присесть тупике
Пусть тоска моя растворится
В этой смертной вселенской тоске.
Эту чудодейственную образную линию подхватывает москвич Иван Зеленцов. Его лишь «задело крылом». А он крылом - нас. Но только крылом, так что это смерть не насмерть:
Так роняй, словно капельки крови
Торопливые буквы в тетрадь
Продолжая бессмертную повесть
Повесть автор, которой сказал
Умирая – что жизнь это поезд
В никуда, а рожденье вокзал.
Ну. Такой легкости и афористичности позавидуешь, а еще - тому, что смерть для него тема побочная. Неглавная это тема, ведь главное – это божественный чертеж, то есть мир вокруг. Это изумительно.
Отступление: есть поэты в альманахе, у которых тема смерти даже не просматривается, вот такие редкие исключения. Но даже у них смерть мелькнула прилагательным –
«Сирень после дождя
Предсмертнее вокзала…» - Денис Колчин, Екатеринбург. Стихи у него хорошие, без выпендрежа. Но надо же такое придумать – предсмертнее вокзала….Я даже не догадывалась, что вокзал может быть предсмертный…А сирень еще более… Да и «смертовик в башке» – тоже что-то новое. У Дениса смерть - лишь элемент стиха, причем, легкий элемент, специя, и у роскошной Евгении Ланцберг из Москвы тоже – момент скорее игровой. Просто для красоты, как штрих, завершающий полотно:
Резкий короткий вдох.
Выстрел. Душа. Душа.
Пуля и снова вдох.
Я превращаюсь в тир.
Маятник - командир.
Как она хороша…
Кристина Эбауэр, Новосибирск - свою «Жизнь в картинках» всю перепутала и сломала хронологию, сломала стихострой, написав стихи в строчку. Но это все равно стихи про боль, сопротивление боли. Не про смерть… Таких как раз мало, очень мало
Керен Климовски (США) напротив далека от игр, она слишком знает то, о чем говорит -
«И в Аидово царство короток, легок путь
Не успеть на дорожку присесть и отдохнуть…»
Потому что –
«Я росла в краю, где смерть случалась так часто
Что в нее перестали верить, и были беспечны»
Поэзия Климовски – это непостижимое сочетание жесткости и нежности, довольно свободная форма, интелелектуальность и порыв – что тоже подтверждает современность этих стихов.
Мотив смерти нешуточен и властен в стихах петербуженки Любови Лебедевой, наиболее интересны в этом плане «Красная конница» и «22 июля». Красная конница - двухслойное явление, где наподобие двух гребенок проникают друг в друга история Элли на лопатках и гибель красного командира… "если первый умер - кто тогда кричал…" стих шарада.
А вот 22 июля вообще роман-хроника в миниатюре. Огромное в малом, потрясающие детали выдают бесспорный талант
…через три года на пику ограды сорвется с березы Андрей
Пахнет жасмином и мамино жуткое ААА
…через одиннадцать лет смерть придет в это дом поутру…
Визг тормозов и штаны разрывает по швам. Синяки…
Я же лечу вверх ногами лечу и от счастья ору…
Правый сандалий смешнуще слетает с ноги…
Лики смерти в молодых стихах это возрастная черта. Я веду литературную студию и наблюдаю много примеров творчества молодых, связанного со смертью. И мне непросто соглашаться с этим явлением. Есть объективные причины. Во-первых, молодость говорит об этом бесстрашней, чем старость. Это смелость незнания. Во-вторых, это жажда познания мира и себя - каков я на излом? В-третьих, бравада. Самоутверждение, наконец. Но вопреки разуму со всем этим хочется спорить… Не надо, не надо….
ПРОЗА альманаха выражает печальную тенденцию номера особенно отчетливо. Собственно, с нее-то и хотелось начать, но почему-то первичность поэзии, ее здешнее царство смутили меня… И я стала читать по порядку.
Простой и прозрачный «АлтынКель» ульяновской Ирины Богатыревой - психологический рассказ –оцепенение. Они на озере где утонул золотой слиток. Но золото никому не дается. А он готов убить ее из-за какого-то фотоаппарата. Так начинается смерть любви. Наедине с природой дрогнули они, и наедине с дождем остаются герои одноименного рассказа Александра Рыбина (Томск). И тем и другим смертельно холодно. Это еще не конец.
А вот Ульяна Арефьева (Ивангород) и Елена Бессарабова (Приднестровье) говорят прямым текстом - «Бессмертия у смерти не прошу» и «Немного смерти в моей жизни»
Ульяна размышляет над стихом Бродского, любимого тюринского поэта, «Осенний крик ястреба», которое, конечно о смерти, о смерти поэта. Поскольку искусство всегда попытка пережить смерть автора, сочинительство сродни умиранию, читатель соучастник этого умирания или умирания стихов. Анализируя текст, Ульяна вместе с Бродским взлетает над землей и над бытом и попадает в небесную страну – куда попадают души. У ястреба есть человеческие моменты, и сердце бьется, и тепло-движение, и он хочет вернуться, но уже не может и тогда - этот страшный крик ястреба, предсмертный.
Вот я думаю Ульяна нашла ту адекватную форму, которая позволяет разбираться со смертью, думать и говорить о ней без видимых и явных разрушений.
Точно и честно написала о смерти как о понятии Елена Бессарабова. Жизненные истории ее очень живучи и очень могучи, потому что хитрее жизни не выдумать. И хотя они тоже перепутаны по хронологии. Мы все же их воспринимаем без сопротивления, потому что ярко, художественно и дозировано: близкие, но не я… милиционер, герой летчик, чей-то брат, но не я… Гомеопатия делает свое лечебное дело и яд смерти опять же не убивает, вдобавок такая проза кинематографичная, это же готовый сценарий…
Елизавета Чегодаева из Вологды пошла дальше – они не только описала состояние ужаса, близкого к смертному ужасу. Но еще и постепенный выход из него. Человек все внутри пережил и убедил себя жить дальше. Что ни говори, это признак внутренней силы…
Симптоматична тут и работа «Человек Шаламов» - работа о Макса Гончарова (Москва), ведь Шаламов жил там, где все умирали, «лагерь - это отрицательный опыт жизни», «в лагере убивает не маленькая пайка, а большая пайка», «там жизнь на грани жизни и смерти». Такой подход, наверно мудрее, чем рвать свою душу напрасными мыслями о неизбежности смерти…
Тут я позволю себе выйти за круг новеньких лауреатов, хотя хочется говорить только о них… и поприветствовать лауреатов прошлых лет.
Друзья мои я давно симпатизирую Дмитрию Морозову (Москва). Что-то в нем есть настолько искреннее, настолько щемящее, что я как читатель, во-первых, была счастлива его приходом из стихов в прозу, а во-вторых, все удивлялась его романтичной открытости.. И вдруг я вижу его «Гостью» в 7 номере и ужасаюсь – пить пиво со смертью? Кокетничать с нею? Это почему? Целый день ломала голову - зачем это он залез на богохульственную вышку такого оглушительного стеба? Если он хотел шокировать – то шокировал. А дальше-то что? Меня волнует не только судьба текстов Морозова, но и судьба самого Морозова который так опасно играет словами.
И рядом же Надя Деделанд из Ростова-на -Дону, рассказ «Зрение», где приближение смерти чувствуешь физически через муки слепнущего человека. И вроде бы ты тоже умираешь. Но отдавая должное автору, скажу - благодаря его деликатности мы видим - смерть здесь не жестока, а благодетельна. Как пишет Надя! Как она видит разные стороны бытия и улавливает радиоволны, на которых общаются два чужих человека, Марина и тот сосед, покинувший землю с ней вместе… Так проявляется духовная зрелость писателя… Мне бы хотелось еще поблагодарить Эдварда Чеснокова, черепанина, живущего в Москве, который стал великолепным исключением и не коснулся опасной темы. Но вызвал целую бурю чувств в душе моей. Его проза на первый взгляд безэмоциональна, суха, но как и чем он успел завоевать меня? Может красотой среды и необычностью ситуации? Может простой человеческой откровенностью. Не изысками стиля, а обнаженностью факта….
Поэтому я как человек, бесконечно боящийся смерти, любящий жизнь во всех ее проявлениях, читаю этот альманах с трепетом, ибо верю ему. Ужасаюсь. Страдаю!
Это не значит, что писать о смерти нельзя – сейчас не существует никакого "нельзя". Но прошу вас помнить о честности, которая искупает все. Много зависит от вас - вашей смелости, глубины, такта. Прошу вас молодые таланты: будьте хоть иногда осторожны. С нею особенно.