Неудачники

 

Неудачники бывают всякие. Есть такие, что сами на себя навлекают несчастье: с умным видом берутся за рычаг, чтобы перевернуть земной шар, забыв о слабости собственных конечностей. Корчатся, пыжатся, обильно и духовито потеют, стирают ладони до мозолей, словами горячими атмосферу накаляют вокруг, а результат – пшик один, отрицательный. После чего стараются незаметно сбежать за кулисы жизни, где остаток дней проводят в борьбе с собой. И отчебучить что-нибудь еще хочется, и память цепкая держит за руку, не дает развернуться. К этой муторной части человечества, искателей точки опоры, относятся, в первую очередь, политики. Всевозможные реформаторы. Прочий начальственный инвентарь, которому самое подходящее место – приветствуемый темнотой дальний угол склада истории. Простой человек в данную категорию вряд ли забредет. Другие, те, что побесхитростнее, что без разухабистых притязаний на чемпионство, влипают в непредвиденные ситуации не по собственному желанию – их, пойми отчего, туда заманивают все кому не лень. И даже посторонние вещи, кажется, не прочь соприсутствовать на их печальном спектакле невезучести. А вся их легенда, начиная с детства, – набор несуразных поступков. То, слышишь рассказ такого несчастливца, в зимний денек, когда батареи отопления забастовали, ему редких аквариумных рыбок отогреть захотелось на газовой плите. Отчего расчудесная ушица получилась. То не так он облокотился о косяк, и присевшая на отдых муха перелетная, сдвинув дверь, прищемила ему голову. То он захлебнулся в потоке музыки, то посреди ночи, решив встать на брови, украсил собой последовательно – спящий город и милицейское отделение. То – ему изменяет жена, то он – жене, но так, что, совершая набег на чужую семейную территорию, срывается, застигнутый врасплох, с водосточной трубы. Падает, впрочем, он почти всегда осмысленно: вниз головой. То он покупает какой-то особенный выигрышный билет, по настоянию друга, в итоге приобретая лишь бессонницу и ученический блокнот – с расчетами. Как в будущем не стать вновь дураком. Суммы, впоследствии потраченные на забавы, доказывают как раз обратное. Простак на рекламу отзывчив. Деньги он вкладывает в дело, после долгих раздумий, с той обязательной, греющей душу целью, чтобы их потерять.
Но всегда чуточку жаль третьих. Используемых обстоятельствами одноразово.
Отличный город Лондон. Можно сказать, распрекрасный. Миллионеров в его пределах крутится больше, чем в другом городе планеты. Лица опознаваемы, мысли предсказуемы, дела туманны, руки не столько загребущи, сколько изнеженны.
И вот на этом благолепном фоне – картина, достойная кисти художника Ярошенко. Обнимая перильца моста, стоит – точнее, парит над речной гладью Темзы, полуголодный студент Хули Даун. Его в данный момент огорчает не столько отсутствие питательной хлебной крошки, сколько невозможность красиво утонуть. Все – как-то в этом проклятущем городе порочно заняты. Кроме него. Отсутствие зрителей и, естественно, аплодисментов заставляют Хули Дауна именовать окружающий мир сволочью. Незанятое ничем со вчерашнего дня горло студента, опасно перегнувшегося через ограждение, с хрипотцой роняет ругательство вниз. На последней лекции профессора Кена Рифли по структурному анализу индонезийской поэзии, очень необходимой в английской столице, Хули грохнулся в обморок. Прямая иллюстрация жестоких нравов XIX века. Содержать себя он не в состоянии, а родитель, эдакая бессердечная скотина, никак не хочет понять сыновних устремлений, все зовет его быть поближе к земле, взяться за ум и крутить гайки или чинить, на худой конец, компьютеры. Но Даун, которого не зря назвали Хули, без индонезийской поэзии прожить и дня не может. Сердце полностью отдано свободному островному слогу.
В какой-то момент происходит расслоение данных студента. Гордый Хули остается торчать на мосту и голодным оскалом продолжает пугать английский малокровный день. А Даун, отказывающийся подчиниться жесткой действительности, внезапно исчезает с места предполагаемого самоубийства. Вполне английская история. Неугомонная половина юноши, невесть где побывав, появляется в ином обличии. Уже у дверей солидного банка. В это время, когда все практически население Лондона порочно занято, внутри заведения только какой-то старичок, бессовестно посыпающий пол песком, и примерно того же, ветхозаветного, возраста леди. Полстудента беспрепятственно проходит мимо охраны на входе, ничем не вызывая подозрений, и с ходу, нацепив на уши маску и воткнув себе в ладонь огромный пистолет, подлетает к окошку. «Это – ограбление, – кричит Даун, – деньги – в мешок». Мистики тут никакой. Даун он и есть Даун, половина целого. Потому что, сопровождай его Хули, дело, вполне вероятно, могло бы сложиться и с пользой. «О, вы, неотвязно присутствующие при беззаконии, бамбука достойные лишь./ Ни крыльев птицы, ни синего неба, ни рисовой гущи не видевшие/Из-за своей тоски по числам и иссушенности души, черствые/ Так обнажите тайны свои финансовые – мне, брату геккона и ветра». Тем бы Хули, пропев с придыханием просьбу-стих на индонезийский лад, и отворил сердца банковских служителей. Даун же поступает без затей, как какой-нибудь рядовой лесной клоп, задумавший совокупиться с подругой. Прилепился к истерике и давай елозить по лицу счетчика пистолетом. Какой кошмар! Какой ужас! Начал со лба, спортивным бегом пересек щеки и ноздри. Финиш – у издерганного рта чиновника. Охрана растеряна, старичок, цепляясь за леди, валится от избытка впечатлений на свой же, потерянный песок. Другие служащие молча сочувствуют товарищу, но под пулю идти не собираются: таковы инструкции. «Деньги – в мешок», – визг внезапно становится для слуха и вовсе неприятным; это, кажется, уже – испорченная версия тирольского йодля, в Лондоне. « В мешок… шо… оо..оу..уо» Счетчик, между тем, что-то такое, дауновское, узрел в глазах посетителя. Он – под аккомпанемент угроз – как бы выполняя приказ, собираясь потянуться за мешком, совершенно неожиданно кусает лошадиными зубами, отлично сработанными природой, дуло – и в момент его перекусывает. Более того. Предчувствуя благополучную развязку, демонстративно, с отвратительным хрустом, вперив в студента начинающий утяжеляться взгляд, откушенное пережевывает.
За безобидную детскую игрушку, пластмассовую, так вызывающе похожую на настоящее оружие, страдает и непричастный к делу Хули.
И ходят слухи, что этот, слившийся наконец в одно целое в тюремной камере, неудачник ныне сквозь решетку честит весь мир – уже на европейский лад. В рифму.
Жаль таких. Вправду. Как Хули Даун.
Но еще жальче других, четвертых. Что от навязавшихся обстоятельств не знают как избавиться.
Ничем не хуже стольного града Лондона провинциальный российский Юпупинск. Миллионеры здесь, правда, не пасутся, зато воздух особенный – лечебный, лесной; заметно улучшает из года в год демографическую ситуацию в стране ягод и грибов.
Вдали от этой глубинки в таинственных лабораториях ученые выискивают формулу будущего. Вот-вот грядет энергетический кризис. Вот-вот капризный ребенок нашего времени, Нефть, едва встав на ножки, их же и вытянет. Вот-вот всем настолько станет плохо, что некоторым будет очень даже хорошо. Какая связь просматривается здесь между сделанной заявкой на сюжет и законопослушным гражданином Камаринским? Не спешите пожимать плечами. Поберегите мысли.
Господин Камаринский с жизнью пытался дружить. Лебезить перед нею он не лебезил, на цыпочки не становился и лучшие слова, какие прут обычно из любого мужчины в ночное время, ей не дарил. Но и не хамил, не шел своенравно наперерез. Случалось, правда, вечерком, когда душа просится на разворот, а в голове – кавардак откровений, соберутся они вдвоем, сядут друг против друга, и пойдет у них словотворческий процесс:
– И чего, Анатолий Николаевич, такой ты на лицо плющеный?
– Не могли бы вы, госпожа Жизнь, мне приятность доставить некоторую? Малую, так сказать? Ведь мы столько лет знакомы. Нет, я вовсе не прошу о помощи, упаси боже! Просто какая-то неудовлетворенность внутри меня сидит, кукожит кровь. Часы наливаются соком, дни спеют, годы колосятся, – а до сих пор нет определенности. Чего-то непонятного хочется. Необъяснимого.
– Чего именно? – Спросит в который раз Жизнь и наморщит эти самые пресловутые обстоятельства. Обрыдло ей видеть постоянно насупленную физиономию визави. Так бы и устроила ему, философу, переходный период – от размеренного спокойствия до революционного свала, чтобы научился ценить – ее.
Нет ответа у Камаринского. Нет и у его собеседницы.
Но, известно, капля камень точит.
Анатолий Николаевич – эрудит и интеллектуал, по прихоти той же Жизни, в Юпупинске прозябающий в должности школьного учителя, бросается – со скуки ли, от безнадеги, – в омут. Анатолий Николаевич много чего знает. Можно смело сказать, входит в число энциклопедистов. И решает принять он участие в викторине, которую охотно организует Центральное Телевидение. Эта сложная игра – с надуманными правилами, взятыми из спорта: какими-то четверть- и полуфиналами, – Камаринского увлекает. Отчего-то полуголые красотки, бороздящие студийное пространство, сопровождающие действо, дарят ему иллюзию собственной нужности и значимости.
Но предпоследняя передача, как глухой переулок, отбирает у Камаринского уверенность, всучивая взамен страх. Соперники сплошь – цвет московско-петербурхского сословия книгочеев, умников и вежей. Тем не менее, провинциальный наставник на финише обскакивает лихо всех, ответив на заковыристый вопрос «чем пед обыкновенный отличается от педа легального». Обрезок современности порождает у многих соревнующихся смутное чувство унижения. И лишь юпупинский затейник предлагает собранию совершить променад по древнеримской истории. Сама виктория, поиграв ягодицами, изобнажившись, как того требовали телевизионные правила, до одинокой нитки на бедрах, возлагает на его крутое чело – венок. Виват!
В финале все предопределено заранее. Противник повержен уже на втором вопросе.
Вот, говорит всегда торчащая рядом с Камаринским Жизнь, просил ты чего-то необъяснимого – получай! Первое место и главный, наиглавнейший, наинаинаиглавнейший приз – джип. А в чем же тогда, вопрос, необъяснимость?
И чем отличается проницательный, предусмотрительный и всезнающий человек от простого мастерового наших будней? Тем, что у первого всегда в башке ворочаются – и никаким ломом их не успокоишь – разнокалиберные мысли. Тогда как у второго они появляются в установленном порядке, когда потребуется.
В прошлом учителишку, жалкого мотылька – а ныне известного всей стране знатока, Камаринского Анатолия Николаевича, получившего долгожданный приз, пытает огонь тайны: что это за катафалк неизвестной ему фирмы «Абыкаба», который, судя по изложенным на бумаге данным, жрет топлива больше, чем весь автопарк города Юпупинска? Кто так надумал изощренно осчастливить его? Что с этим присланным монстром делать? Вот это, называется, – удача: предлагать каждому встречному купить у него склад металла? Бесплатно не берут. Потому что вот-вот грядет энергетический кризис. Потому что вот-вот капризный ребенок нашего времени, Нефть, едва встав на ножки, их тут же и вытянет. И ведь вот-вот всем скоро настолько станет плохо, что некоторым будет очень даже хорошо. Некоторым, но не – юпупинскому герою.
Чем отличается вошедший в ступор умник, привыкший проецировать свои поступки на этапы развития человечества, от бабушки, мигрирующей ежедневно из квартиры во двор и обратно? Тем, что ему ничего уже не интересно.
И победитель в интеллектуальной игре поступает сообразно моменту. Как вечер, теряющий контроль над темнотой, он – опустошен. Но, как обложка журнала, инициирующая глянец, он внешне – привычен. Удачливый неудачник садится за руль дорогостоящей колымаги и за приобретенный литр бензина успевает совершить событие: вдалбливается с разбега в толстенный, издания 1750 года, дуб. Хотя бы получить выручку за искореженный намеренно лом – хочется.
Есть разные несчастливцы. Но не перед всяким, согласитесь, Жизнь, озабоченная эстетикой финальной точки, на манер исступленца Корчагина, виноватится в собственной бесцельности.