Ночь перед обратной дорогой была неспокойной: сверкало, грохотало, дождь осыпал палатку пулемётными очередями, а ветер пытался сдуть её, как волк домики трёх поросят.
К утру стихло. Мы с Серёгой опасливо высунули из палатки небритые физиономии. Нас тут же заворожила картина безмятежно-ясного неба с последней звёздочкой и полупрозрачным месяцем, тающими в лучах восходящего солнца. О ночной непогоде напоминала только мокрая, местами полёгшая трава, да изрядно поднявшаяся и помутневшая вода в реке.
Через два часа, по пояс мокрые, мы выбрались на тропу. Начался путь домой по местам, ещё неделю назад совершенно новым, знакомым только по карте.
На тропе краснела горка ягод.
- Смотри, Серёга, - недоумённо сказал я, - какой-то придурок калины набрал целую шапку, а потом всю выбросил.
- Да… Придурок так придурок, - хмуро подтвердил друг. – И кому понадобилось в начале августа калину собирать? Ей же сейчас патроны заряжать можно вместо картечи.
- Мальчишки баловались, наверно, - предположил я, нагнулся к кучке и зачерпнул полную горсть ягоды.
Под верхним слоем калины рука наткнулась на какую-то мягкую субстанцию. В воздухе неприятно запахло.
- Мальчишки, говоришь? – с сомнением переспросил Сергей. – А следы тоже мальчишки оставили?
Он ткнул пальцем в нечёткий след. Несмотря на сильную размытость, продолговатую вмятину с отпечатками длинных когтей невозможно было спутать ни с чем другим.
Я вгляделся в след, потом тупо уставился на руку. В голове прояснялось.
Медведя, сдуру нажравшегося незрелой калины, прохватило на тропе. Ночной дождь смыл сверху растворимую фракцию. Осталась лежать непонятно как очутившаяся здесь горка блестящей красной ягоды, вид которой нисколько не изменился, будто её только что сорвали с ветки.
Я обтёр травой дурно пахнущую руку и, ворча на жадного медведя, на ухмыляющегося друга, а больше – на собственную несообразительность, пошёл мыть руки в ближайшем ключике.