Разбитое сердце

       
       Вечером было тихо. Только цикады беспрерывно издавали странные звуки космического происхождения, томящиеся в траве букашки, отчаянно ждали ночи, чтоб немного передохнуть от бесконечного хорового пения. Солнце стремилось улечься в маленькой ложбинке бескрайнего горизонта, чуть наклонясь над Землей и как бы виновато извиняясь: «Мне пора-а-а..». Ирга за ветхим забором распластала листья по сторонам, как в последний раз, выкинув на показ гроздья бордовых ягод: «Съешь меня, девочка!». Как это здорово, иногда, сидя на заборе, любоваться голубыми просторами, жевать спелые наливные ягоды и думать, что это никогда не кончится. Да уж, пусть это будет всегда, пусть цикады никогда не умолкнут, ирга за забором, тоже пусть всегда будет, а еще, «разбитое сердце», которое бабушка посадила в маленьком садике за сараем. Время воткнуло в сарай нож, повернуло два раза, да так, что ребра затрещали, он сморщился от пронзительной боли, открыл нараспашку рот, и застыл в ожидании неминуемой смерти. В сарае жили сказочные эльфы, маленькие гномики, и еще пиковая дама, грозящая задушить кого-нибудь во сне.
       Дядя Валера пролежал целый день в прокуренной до основания комнате без звука, его изможденное алкоголем тело превратилось в черепаший панцирь, и лежало как бревно, без малейших признаков жизни. Он уж давно забыл, как совсем недавно, гонял с соседскими мальчишками мяч во дворе, как теплый ветер трепал его рыжие кудри, как однажды мальчишки назвали его нехорошим именем – Спиридон, и это отравляло всю его сопротивляющуюся сущность, но там глубоко, внутри, он знал, что он - Валерик, а не какой-то там Спиридон. Да и какое, в сущности, это сейчас имеет значение, Валерик он, или Спиридон? Оба они лежали на кровати, сперва утомленно посапывая и бурча какие-то непонятные слова, потом громко всхрапывая и вновь умолкая. Железная кровать казалась огромным саркофагом, сброшенным в бурлящую реку и несущимся куда-то напролом, по каменистым порогам. «Река, река, унеси его подальше от нашего дома, с глаз долой, далеко, далеко, что б никто не нашел!».
       Бабушка вернулась из огорода, раздосадованная маленькими огурцами, которые упрямо не хотели расти, а все наровили остаться маленькими сморчками, беззаботно прозябающими под тяжелой полиэтиленовой пленкой. «И чего только им не хватает?». Между тем, в доме уже слышалось копошение и возня, дядя Валера громко вставал, нервничал, что обнаружить оставшуюся выпивку, на одиноко стоящем возле кровати табурете, так и не удалось. А ведь раньше-то...табурет был скатертью-самобранкой, ставил сам водочку и закуски на верхнюю крышечку: «Нате-с Вам, пожалте!», а не то что сейчас - приодетый выцветшими прошлогодними газетами, кричал зажмурившись: «Пусто!», табурет был ни в чем не виноват, но все же получил один отрывистый удар ногой по торцу, и захлебнувшись в отчаянии, улегся незаметно в укромном уголке. Из дома послышалась двухэтажная брань, скользящая мягко по воздуху сначала в садик за сараем, потом на улицу, завораживая соседскую детвору своей необыкновенной витиеватостью. Дикие вопли дяди Валеры, вылетали как пули, визжали и лязгали по углам свободного пространства, шарахались о забор и умирали в ту же секунду, растворяясь в еще неостывшем воздухе уходящего дня.
       «Ба-а!!! Дай денег!! Я сказал, дай де-не-г!» - доносилось из самой глубины отравленной ядом комнаты. Бабушка молчала, опустив жилистые натруженные руки на колени, а в голове буйствовали воспоминания, похожие на калейдоскоп с маленькими разноцветными стеклышками внутри, прозрачными, как росинки, и ни одного темного пятнышка, ни одной зазубринки там, которая бы кричала во весь голос: «А ваш Валерик, между прочим, будет негодяем и пьяницей!». Стеклышки завертелись, суетливо перекатываясь друг на друга, заботливо складывая цветные витражи из одного узора в другой, из маленького Валерика, смешливого до колик, озорного и добродушного, в Спиридона, - нарочно выдуманного, с судьбой, изломанной, как прутья грибной корзины. Разноцветные стекляшки переливались всеми цветами радуги, и в этом соцветьи жил Валерик в белой отглаженной рубашке, с темно-синими, бесцеремонно кляцкающими запонками, в черных лакированных отцовских ботинках «на вырост», густо сдобренный тройным одеколоном, так, на всякий случай, мало ли что.........
       Ночью дядя Валера переходил в параллельный мир, он делал это легко и непринужденно, без пропуска и спец.разрешения, он был занят делом исключительной важности - ловил чертиков на чердаке. Его длинные ноги мелькали меж чердачного хламья так быстро, как будто он был участником спринтерской гонки, но чертики все-таки мастерски уклонялись, просачивались сквозь пальцы, строили страшные рожи, дразнили дядю Валеру, и каждый из них норовил схватить его за длинные свалявшиеся патлы. Когда силы иссякали, дядя Валера бросал чертовы гонки, и переходил к какому-нибудь другому, не менее важному занятию.
       В ту ночь дядя Валера поймал только одного чертенка, повесил его на гвоздь, торчавший на входной двери, чертенок долго трепыхался, но, осознав безысходность положения, смирился и покорно повис. Дядя Валера долго не унимался, метался по комнате, как мышь, пойманная стеклянной банкой. Раздался звук разбитого стекла, это любимые бабушкины чашки летели на пол, разбиваясь вдребезги, вонзая мелкие осколки в стены. Взметнувшийся стремительно вверх, к потолку, послышался кошачий визг, потом что-то упало с маху на разбитую посуду, еще постонало немного и совсем утихло. Багряные капельки брызнули на желтые обои, изысканно растеклись в большой набухший пион, в следующую же секунду, решили разбрестись по лепесткам алой розы, раскрывшейся только на одно мгновение, затем аккуратно собрались в тонкие длинные дорожки, беспрепятственно проложив свой путь к полу. «Дядя Валера, перестань, я боюсь!».
       Пропитанный нафталином шкаф давно уже слыл надежным убежищем, хранилищем старомодных терракотовых пальто, постельного белья ручной вырезки, и прочей ненужной всячины. Трехстворчатый старинный трофей был принят на службу в семейный штат по исключительной рекомендации одного добродетеля, мечтающего избавиться от деревянной громадины, занимающей половину его спальни. С тех пор огромный монстр уютно поскрипывал рассохшими дверцами, вальяжно устроившись в нашей гостиной. Через толстые щелки было видно, как дядя Валера все еще буйствовал в комнате, одержимый невыносимым безумием, откуда-то из коридора доносились бабушкины всхлипывания, похожие на обрывки довоенных фотографий, искореженные временем и отмеченные бурыми пятнами неисчислимых прикосновений. «Пиковая дама! Где ты? Где вы все – гномики и эльфы, живущие в сарае, убейте дядю Валеру, немедленно!».
       Вскоре все затихло. Дядя Валера шлепнулся на пол, ничком вниз, приняв неудобную странную позу, разметав свои длинные ноги по сторонам. Рядом стояла бабушка, молча, опустив глаза на угомонившегося Валерика. В другом углу комнаты, слышался монотонный скрежет чернильной ручки, небрежно записывающий что-то на бумагу. Измятый краешек белого халата мелькал в дверном проеме, нервно подергиваясь второпях. «Его надо в больницу» - озвучил кусочек белого халата. В шкафу было уже не так страшно, лягушки больше не прыгали в желудке, ноги больше не сводило от длительного сиденья на корточках, наоборот, много оранжевых бабочек вмиг заполнили шкаф изнутри, свет от ночника ласково пробежал сквозь толстые щели и огромная, деревянная громадина сама разверзнула дубовые дверцы.
       Через два дня бабушке позвонили из больницы. Дядя Валера умер. Прощание было недолгим: наспех собранный стол для поминок, немногочисленные родственники, спешащие по своим делам, заглянувшие «на огонек» соседи, жадно поглощающие бабушкины пирожки с капустой. Аскетичность похорон, унылость речей не вызывали ни у кого ни смущения, ни конфуза. Едва уловимая радость носилась солнечными лучиками по комнате, ложилась на плетеные коврики, на накрахмаленные накидки. В воздухе уже пахло краской и клейстером, заготовленными для будущего ремонта, чья – то нога тщательно подвигала рулоны свеженьких желтых обоев под дядивалерину кровать, а они-то, неугомонные, все выкатывались обратно, спеша напомнить о своем существовании.
       «Бабушка, где ты?» - легкий ветерок подхватил маленькую горошину, вывалившуюся случайно, из растерзанного трещинами дымохода. Он понес ее по крутой лестнице вниз, вырвался наружу, хлопнув небрежно дверью, затаился в дальнем закутке двора, отдышался, набрался новой силы и кинулся вновь, чтобы насмерть разбиться у ног одиноко стоящей старухи, там, в маленьком садике за сараем, прямо у «разбитого сердца».