Разлом

       
       
       
       
       Книга первая романа "Жестокие игры на свежем воздухе"
       
       Безвинным жертвам, погибшим под обломками великой империи, посвящается.
       
       Но Он, зная помышления их, сказал им:
       Всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет,
       И дом, разделившийся сам в себе, падет.
       (Евангелие от Луки, гл. 11, ст. 17)
       
       Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство,
       И будут глады, моры и землетрясения по местам;
       Все это - начало болезней.
       (Евангелие от Матфея, гл. 24, ст.7, 8)
       
       Глава 1.
       
       Стоять на балконе было не холодно. Конец февраля выдался теплым: ни тебе ветра, ни тебе сырости. Самохин переступил ногами, обутыми в шерстяные носки домашней вязки и в шлепанцы, не из-за холода бетонного пола. Его терзало какое-то беспокойство и непонятное чувство вины.
       Накануне вечером он дождался, когда дети уснут, и занялся изготовлением полуфабрикатов из конопляной пыльцы. Конечный продукт - неземное удовольствие, получаемое курильщиком «косяка», заправленного первосортным наркотиком.
       По кухне распространялся специфический запах, на плите усердно кипел чайник, заполненный ниже носика, из которого бил густой пар. Самохин мельхиоровой чайной ложкой наскребал из майонезной баночки слежавшуюся в камень черновато-коричневую пыль, придирчиво осматривал полученную дозу, немного отсыпал назад в банку и выкладывал содержимое ложки в носовой платок.
       Скрутив анашу в платке наподобие маленького шарика, какие он скручивал в детстве из лопнувшего воздушного шара, всосав в рот остро пахнущую резину и быстро закрутив «хвостик», он подносил полученный мешочек размером с крупную фасолину к носику чайника и хорошенько пропаривал его. Сделав несколько вращательных движений, туже затягивающих отсыревшую в носовом платке «дурь», Самохин аккуратно разворачивал содержимое и бросал полученный шарик в жестяную банку, отчего раздавался громкий стук. Шарики получались крепкими, их можно было разрушить только острым металлическим предметом, ногтям они не поддавались. Товар был высшего качества.
       Самохин бережно собирал мелкие кусочки, получившиеся из застрявшего в складках платка порошка, и ссыпал их на специально подготовленный обрывок газеты. На этом газетном клочке собиралось то, что Самохин будет использовать сам. Ему казалось, что маленькие кусочки, лежащие на куске газеты, здорово отличаются от тугих шариков в жестяной банке. Шарики представляли собой пока еще не реализованные деньги, а причудливой формы кусочки - отходы производства - олицетворяли предстоящий кайф, и это вносило огромное различие между разделенным таким образом одним и тем же веществом.
       Стоя на балконе, Самохин еще раз переступил с ноги на ногу, терзаемый каким-то предчувствием, и запалил «косяк». Уже смеркалось, дети мирно играли в теплой квартире, жена занялась шитьем (за дверью балкона мирно стрекотала швейная машина), и можно было безбоязненно «оторваться».
       Папироса сухо потрескивала, пропитываясь жиром с каждой новой затяжкой, расслабление входило во все клеточки тела. Самохин кутался в меховую куртку, стараясь сохранить как можно больше тепла, и вдруг протяжный крик остановил размеренное течение его мыслей.
       Это был не крик ужаса или радости, а всего лишь обычный зов: протяжный, заунывный. Всего две ноты, а сколько тревоги в этой каждодневной песне беспокойных матерей. Точно так же звала мама и Самохина, когда он был для всех просто Вовчиком. Звала, выкрикивая слог «во» на более высокой, тревожной ноте, а далее следовал слог «ва», на котором мама снижала тон на три ступени, и в этом втором слоге тревога понижалась, и уже слышалась уверенность в незыблемости существования.
       Самохин давно не слышал этого зова своей мамы, но стоило только захотеть, прикрыть глаза и отвлечься от всего, как дивная музыка детства возникала в его сознании.
       Зов чьей-то матери из дома напротив заставил Самохина прислушаться. Это было невероятно, но в прохладном февральском воздухе переливалось с одной ноты на другую прекрасное заморское имя, несущее для Самохина особый смысл.
       
       «Ин - га! Ин - га!», - звучало в очумелом сознании Самохина, а он уже был далеко, в декабрьском Смоленске 1973 года, на целые пятнадцать лет моложе, волосатым и небритым молодым человеком семнадцати лет, одетым в потертые залатанные джинсы, серый свитер толстой вязки и разлагающуюся от времени кожаную лётную куртку.
       В Смоленске он оказался тогда совершенно случайно, познакомился с ребятами из какого-то строительного управления, устроился нелегально в их рабочем общежитии и в первый же вечер рванул на танцплощадку в центре города у древней крепостной стены. Танцзал бал зимний, вход был закрыт, и Вовчику с двумя новыми друзьями из общежития оставалось лишь наблюдать сквозь стеклянные витрины за счастливчиками, прижимающими к себе в ритме танца разомлевших девочек.
       Вовчик зачем-то двинулся вокруг одноэтажного здания танцзала, одиноко расположенного в городском сквере, и увидел, как шустрый молодой человек пролез в форточку окна с задней стороны зала. Судя по валяющимся внутри вещам, помещение за окном было, скорее всего, комнатой музыкантов. Молодой человек свободно открыл дверь из комнаты и благополучно проник в танцевальный зал, позволив Вовчику на мгновение еще раз увидеть танцующие пары. Возмездия не последовало.
       Вовчик, уже хорошо курнувший с ребятами анаши, не задумываясь, нырнул в открытую форточку, сам на ходу удивляясь легкости, с какой он преодолел это препятствие, прошел по захламленной комнате и оказался перед дверью, которая неожиданно открылась, и в комнату вошла девушка. Это была обычная девчонка из тех, которые вечно крутятся в среде самодеятельных музыкантов, удовлетворяя свое честолюбие, а заодно и нереализованный материнский инстинкт. Увидев Самохина, она страшно и бессмысленно закричала, нелепо выставив кисти рук на уровне плеч, как бы пытаясь оттолкнуться от Вовчика, а тот, в свою очередь, не задумываясь, двинул ей кулаком в грудь чуть пониже шеи. Девчонка сразу замолчала, бухнувшись своей плотной задницей на пол и спиной подперев дверь.
       Окружающее пространство наполнилось густым тягучим веществом, которое Вовчику пришлось рассекать своим телом на пути к спасительной форточке. Все происходило как во сне, когда бежишь - и не можешь. Здоровый амбал отодвинул дверью ошалевшую от боли девчонку и уже настигал Вовчика, успевшего оседлать форточку. Снаружи у Вовчика оказалась только правая нога, за которую уже успели схватиться его новые друзья, а весь корпус и левая нога, ставшая добычей амбала и его товарища, оказались в плену. Импровизированное перетягивание каната не доставляло особой боли Вовчику, но, видя бесперспективность мероприятия, он криком предложил ребятам на улице ретироваться. Те вняли голосу рассудка только после того, как один из набежавших в комнату активистов с красными повязками (а от них в помещении уже не продохнуть было), заорал:
       - Держите! Еще двое на улице!
       Все закончилось как нельзя лучше. Тяга с правой стороны ослабла, Вовчик перевалился внутрь и левой ногой расколол оконное стекло вдребезги, но не порезался.
       Получив хороший удар в солнечное сплетение, Вовчик картинно скорчил гримасу боли и плюхнулся в заранее присмотренное кресло. То, что он загодя напряг пресс, дало ему временную передышку, пока он кривлялся, изображая из себя задыхающегося слюнтяя.
       Парней было шестеро, все с красными повязками дружинников, кроме них как-то неожиданно в комнате оказался милиционер, до этого остававшийся незамеченным. Инициатива из рук неумелого амбала с повязкой на руке перешла к неожиданно появившемуся сержанту. Тот важно потребовал документы, и успевший оглядеться Вовчик подал менту засаленный кожаный бумажник, который, возможно, начал разлагаться гораздо раньше вовчиковой куртки.
       Определив по паспорту, что Вовчик уже в течение шести месяцев живет без прописки, сержант тщательно обыскал хулигана, а хулиган в это время благодарил себя за предусмотрительность. Железное правило - никогда не носить с собой «дурь» - в который раз выручило Вовчика. Теперь ему оставалось отмазаться от хулиганства с мордобоем, хотя, если быть точнее, по морде он как раз и не бил.
       Довольные испуганным видом Вовчика, дружинники вели себя благородно, а сержант и вовсе потерял к нему интерес: мало ли хиппи болтается по Союзу. Вовчик усиленно искал выход, не забывая сохранять испуганное выражение лица.
       «А вот и караул», - мысленно произнес Вовчик невесть откуда закравшуюся в его подсознание фразу. Три мента без излишней суетливости вошли в помещение, взяли Вовчика под руки и вывели за дверь.
       Наконец-то Вовчик оказался на танцплощадке. Кругом был праздник, всем было хорошо, и все смотрели только на Вовчика. Если бы он законным образом попал на это мероприятие, ему вряд ли удалось бы привлечь к себе столько внимания.
       Все хорошее мимолетно. Быстро пройдя сквозь строй развлекающихся подростков, Вовчик с кортежем вышел на морозный воздух и увидел у входа «воронок». Подходя к открытой двери машины, он заметил растерянные лица своих новых друзей-строителей и ободряюще улыбнулся им. В машине было темно. Вовчик уселся в заранее выбранном месте, неловко вывернулся, имитируя обморок, и упал со скамейки, громко стукнувшись головой об пол.
       
       Волна кайфа сошла, в голове просветлело, и Самохин услышал вновь зазывный голос соседки. Никакой Инги и в помине не было, да и откуда взяться еще одной Инге в этом южном прикаспийском городе. Соседка из дома напротив звала своего сына Ильгара, пятнадцатилетнего сорванца, и его имя трансформировалось в сознании Вовчика в знакомый образ. Подобная трансформация в форме слуховой галлюцинации уже случалась как-то в прошлом, когда Самохин, идя по двору под хорошим кайфом, слышал песню Пугачевой, а когда захотел подпеть знаменитой артистке, обнаружил, что не знает ни слов, ни мелодии этой песни. Пришлось ему остановиться и вслушаться. Никакой песни не оказалось. Малыши качались на качелях, а те отчаянно скрипели несмазанными металлическими деталями.
       Самохин усмехнулся нечаянно всплывшему воспоминанию и вновь окунулся в прошлое. Новая волна кайфа как нельзя лучше способствовала этому.
       
       Лежать на жесткой медицинской кушетке было довольно удобно. Немного, правда, промерзла поясница, когда менты с дружинниками тащили Вовчика на руках из машины в помещение вытрезвителя - короткая куртка задралась, потащив за собой свитер и рубаху - но теперь все было в порядке. Вовчик лежал на кушетке, не открывая глаз, и спокойно размышлял о возможных вариантах развития необычной ситуации.
       Он был везунком, но особого свойства. Вечно попадая в самые невероятные и нелепые ситуации, Вовчик в критические моменты затаивался и предоставлял судьбе возможность самой позаботиться о нем. И, как ни странно, судьба всегда (или почти всегда) вытягивала его за уши из любого дерьма. Вот и теперь он спокойно слушал препирательства ментов с врачами вытрезвителя. Действие наркотика уже не ощущалось, но беспокойства и отчаяния Вовчик не испытывал.
       - По-моему, он не пьян, - голос был мужской, приятный. «Врач», - удовлетворенно подумал Вовчик, но версия об отсутствии опьянения насторожила его.
       - А вы что, думаете, трезвый человек может пролезть в окно и разгромить помещение, да еще изуродовать человека?!
       «Это мент, - решил Вовчик. - Вот заливает: «разгромил», «изуродовал».
       - Я ничего не думаю, мое дело - определить степень опьянения задержанного. Внешние признаки этого не показывают, запаха алкоголя нет, следовательно, забирайте его в больницу. Он может оказаться серьезно больным, а я за него отвечать не намерен!
       Врач отошел от кушетки и стал мыть руки. Было слышно, как он плещет водой.
       Во время этой тирады врач успел пощупать пульс Вовчика на шее и приоткрыть пальцем верхнее веко. Вовчик не знал, как выглядит глаз человека в обмороке, но на всякий случай не закатил его вверх, оставив в обычном положении, а взгляд сфокусировал на потолке. Кажется, врач остался доволен.
       - Но вы не взяли у него кровь на анализ, - завозмущался мент.
       - Вену в таком состоянии я ему протыкать не стану. Везите в больницу.
       Вовчик явственно услышал, как у мента работают мозги.
       - А, может, он притворяется? - блюститель закона явно не хотел сдаваться.
       - Может, и притворяется, - пробурчал врач где-то в дальнем углу помещения, тоном своим стараясь показать непричастность к данному делу.
       Менты немного помялись, затем главный (это он разговаривал с врачом), обратился к новоявленным друзьям Вовчика. Вовчик еще в машине, симулируя потерю сознания, слышал, как эти честные ребята напросились в машину, а менты, обескураженные неожиданным поворотом событий, не долго думая, согласились.
       - Послушайте, ребята, - голос мента стал ласковым, проникновенным. - Ваш товарищ, наверное, притворился. Так вы скажите ему, что ничего ему не будет. Если он притворяется, то пусть встанет и уходит, мы ему ничего не сделаем.
       «Как же, дудки», - внутренне усмехнулся Вовчик.
       Ребята-строители поканючили возле Вовчика в надежде, что тот действительно поднимется. Они, кажется, всерьез поверили, что его могут отпустить. Врач еще раз поторопил с отправлением в больницу опасного пациента, и судьба Вовчика вновь была решена без его участия. Почетный эскорт направился в областную клинику.
       
       Стало совсем темно, во дворе зажглись фонари освещения. Самохин увидел вдруг с балкона четвертого этажа как какая-то собака сидит, склонив голову набок и выставив торчком одно ухо.
       Собака не двигалась. Самохин свистнул - никакого результата. Тогда он открыл деревянный ларь, достал картофелину, предварительно выбрав на ощупь самую маленькую, и швырнул в собаку. Клубень пролетел в двух метрах от цели, но та даже не шевельнулась. Самохин швырнул в нее еще раз, вновь не попал, и вновь она не прореагировала.
       Волна кайфа медленно отпускала, сознание прояснилось, и Самохин вдруг увидел, что никакая это не собака, а обычный пень от спиленного дерева, ко всему еще и обгоревший. И спиленный не до конца. Там, где было не допилено, дерево под своей тяжестью сломалось, а оставшийся острый обломок как раз и ввел в заблуждение Самохина, представившись ему собачьим ухом.
       Самохин уже давно не пугался зрительных галлюцинаций, которые посещали его в наркотическом угаре. Он только отмечал самые удивительные. Собака не представляла в этом смысле никакой ценности. Сейчас, когда волна удовольствия вновь накатила на него, он явственно различил, что это все-таки собака, а не пень, хотел вновь бросить в нее картофелем, но было лень, и Самохин погрузился воспоминания.
       
       Вокруг него хлопотало человек пять. Вовчику было стыдно оттого, что взрослые люди спасали его жизнь в то время, как он просто симулировал, но ему не хотелось попасть в КПЗ на пятнадцать суток за хулиганство (это минимум из того, что ему грозило).
       Вовчик лежал на жесткой кровати, руки и ноги его были привязаны к ней, а медсестра с приятным голосом и жесткими руками заливала ему с помощью шланга, просунутого через рот, воду в желудок. Много воды. Вовчик чувствовал, как желудок переполняется, затем шланг вытащили, правую руку отвязали и перевернули его лицом вниз за край кровати. Вовчика вырвало. Вода извергалась из его желудка, увлекая за собой все, что не успело перевариться за этот богатый приключениями вечер.
       Врач задумчиво помешал чем-то в тазике с содержимым вовчикиного желудка и неудовлетворенно хмыкнул.
       - Алкоголя нет, признаков отравления - никаких, - неуверенно произнес чей-то молодой голос.
       - Ладно, осмотрите внимательно его, нет ли следов от инъекций, - врач шумно поднялся от зловонного таза и отошел.
       Все это время Вовчику хотелось взглянуть на врача, но он боялся, что дрожание ресниц выдаст его. Таз унесли, Вовчика вернули в прежнее положение, а руку вновь привязали к кровати. Медсестра с жесткими руками осмотрела вовчиковы вены, заглянув зачем-то между пальцами рук. Привычно ощупав живот, она остановилась в самом низу.
       - У него мочевой пузырь переполнен.
       Вовчик знал это и без нее. Ему давно хотелось отлить, но он настроил себя на то, что терпеть придется до утра, пока не отвяжут, а теперь ему стало даже интересно узнать, как справятся с этой задачей медики.
       Врач произнес какое-то мудреное слово, другой голос скомандовал медсестре: «Обработайте головку!».
       Не успевший опомниться Вовчик почувствовал, как медсестра, взяв одной рукой его член, другой обработала головку холодной испаряющейся жидкостью, и кто-то другой, подающий команды медсестрам наравне с врачом, стал засовывать что-то в мочеточный канал.
       Вовчика пронзила терпимая, но очень неприятная, резкая боль. Он не выдержал и слегка приоткрыл глаза. Трубка, которую ему засовывали так бесцеремонно, была толщиной с палец, пластмассовая и изогнутая на манер турецкой сабли.
       Вовчик уже начал непроизвольно ерзать от боли и, опасаясь разоблачения, решил что-нибудь прокричать «в бреду» для пущей достоверности. В голову ничего путного не пришло, и Вовчик простонал дважды заморское женское имя, чей первый слог с высоким гласным «и» впереди, казалось, никак не предусматривал следующего далее звука «г», о который спотыкался речевой аппарат. Ему представилось, что два слога этого имени существовали отдельно друг от друга, и их насильно слепил вместе какой-то конструктор экзотических имен, не учтя того обстоятельства, что имя это в русском употреблении звучит грубо и ласкательному уменьшению не подлежит.
       Инга... Вовчик не знал, откуда всплыло в его памяти это непривычное для русского слуха имя. Он даже не знал, что именно его прокричит в момент, когда потребуется крикнуть что-нибудь на выбор, «от фонаря». Оно просто оказалось «под рукой» в его сознании и всплыло наружу без его участия.
       Жесткие руки медсестры массировали низ живота, моча успешно отправлялась в какой-то сосуд. Вовчик опять лежал со смеженными веками, полагаясь лишь на осязание и слух, и удовлетворенно молчал, слегка недоумевая по поводу имени, произнесенного им вслух дважды.
       Удовлетворены, судя по всему, были и медики. Двое еще продолжали хлопотать вокруг Вовчика, а остальные как-то незаметно для вовчикиного слуха исчезли во главе с врачом. Пока медсестра с жесткими руками осторожно вытягивала трубку из глубин вовчикиного организма, успел раствориться последний медик, помогавший пациенту освободиться от заполнявшего его шлака.
       Медсестра тоже куда-то вышла. Вовчик осторожно открыл глаза и осмотрелся. Он лежал на кровати немыслимой архитектуры. Похоже, аэропланы на заре века были более просты по своей конструкции. Руки и ноги Вовчика были привязаны бинтами к кровати. В палате стояла еще одна пустая кровать. Рядом с его кроватью стоял табурет.
       Дверь открылась, Вовчик прикрыл глаза и слухом определил, что медсестра, (а это была она - Самохин даже походку её научился отличать от других), прошла к его кровати и присела на табурет.
       Вовчика снедало неодолимое желание увидеть её лицо, и он решился.
       
       
       Глава 2.
       Задул неизвестно откуда взявшийся ветер. В этом теплом прикаспийском городе ветер всегда появляется неизвестно откуда и пропадает неизвестно куда. Спрятаться в городе от него невозможно - он дует со всех сторон.
       Лишь на морском берегу направление ветра становится четким. Особенно холоден и пронизывающ северный. Его здесь называют «хазри». Летом он пригоняет поверхностную воду Каспия к берегу, отчего та у самой кромки становится подобной парному молоку по своей температуре, и купание в такой воде представляет определенное удовольствие в сочетании с прохладным ветром. Лишь муть, поднятая со дна волнами, портит все дело. Южный же ветер под названием «афганец» угоняет прогретый слой воды от берега, отчего вода становится холодной (в местном понимании) и чистой. Входить в такую воду после испепеляющего воздействия «афганца» - одно удовольствие.
       Но это - летом, а сейчас холодный «хазри» бился рывками в правую щеку Самохина, отчего голова его четко разделилась на две половины: правую - холодную и левую - теплую. В какой-то момент Самохин ощутил даже, что и мозг точно так же разделился на две половины - холодную и теплую. Ощущение было необычное, и Самохин старательно отметил его.
       Закурив простую папиросу, Самохин поплотнее закутался в куртку. Вкус папиросы был неполный, требовал той самой добавки, один запах которой мог вызвать у Самохина легкий спазм пониже гортани и неизвестно откуда взявшееся удовлетворение, но запалить уже готовый «косяк» он не решился. Несмотря на темноту, время было еще раннее - часов шесть вечера, дети, конечно же, не спали, а показаться перед ними в обкуренном виде он стыдился.
       Короткий период отрезвления прошел, очередная волна дурмана, не такая сильная, как первая, но еще весьма чувствительная, нахлобучилась на его расслабленное сознание, и он вновь скатился в прошлое.
       
       Медсестра была молодая, лет двадцати трех - двадцати пяти. Каштановые волнистые волосы, выбившись из-под медицинской шапочки, прекрасно обрамляли простенькое русское лицо с умными карими глазами и слегка вздернутым носиком. Она устало сидела на деревянном табурете, тщательно вытирая куском марли уже давно сухие руки, и задумчиво глядела на чистую белую стену поверх вовчиковой кровати.
       Вовчик для пущей убедительности застонал и открыл глаза. Он, конечно, доставил удовольствие медсестре, состроив изумленную мину и недоуменно подергав привязанными к кровати руками и ногами, и, наконец, уставился на нее безо всякой опаски. Сидящую перед ним женщину с ярко выраженным сочувствием на лице Вовчик мог бы назвать интересной, если бы не эта странная нелепая ситуация, в которую он попал. Для него, в его семнадцать лет, женщина не существовала вне романтической оболочки, состоящей из окружающей среды и определенного набора стереотипов поведения, а пластмассовая трубка, так грубо вторгшаяся в него с помощью рук этой женщины, ничуть не располагала к романтизму.
       - Пить хочешь?
       Вовчик отрицательно помотал головой, по-прежнему стараясь, чтобы его лицо не выражало ничего, кроме удивления.
       - А курить? - медсестра потянулась к деревянной тумбочке в изголовье кровати и достала пачку сигарет «Новость».
       Курить Вовчик хотел. Наверное, это было написано на его лице, если женщина вытащила сигарету из пачки, не дожидаясь его согласия. Она озабоченно посмотрела на привязанные руки, внимательно взглянула на Вовчика, спросив тоном, не терпящим возражения: «буянить не будешь?», и отвязала правую.
       Вовчик затянулся с удовольствием. «Новость» он не любил, но сейчас даже эта кислая сигаретка доставила ему удовольствие. Медсестра внимательно разглядывала его. Очевидно, такие случаи происходили нечасто, а, может, и часто, но Вовчик чем-то выгодно отличался от других, попадающих в подобную ситуацию. Медсестра смотрела на него с явной симпатией.
       - Сколько тебе лет? - вопрос показался Вовчику странным и каким-то неуместным.
       - У меня не было с собой документов?
       Женщина, кажется, обиделась.
       - Я не смотрела в историю болезни и даже не знаю, как тебя зовут.
       Немного помолчала, затем улыбнулась и добавила:
       - Зато знаю, как зовут твою девушку.
       Вовчик был рад, что его нехитрая уловка удалась, но на лице изобразил удивление.
       Обрадованная женщина произнесла по слогам: «Ин – га», и стала терпеливо ждать вовчиковой реакции.
       - Я, наверное, произнес это имя в бреду, - продолжал играть довольный своей выдумкой Вовчик. Он даже не знал, зачем ему это нужно, но невеста (или чувиха, как принято было говорить в то время) с таким экзотическим именем несла на себе печать элитарности. Не нужно было выдумывать никакой легенды, просто: «Инга!» - и всё!
       - Меня Владимиром зовут.
       - А я - Людмила, - она сказала это просто, не жеманясь и не кокетничая.
       - Мне семнадцать лет.
       Вовчик сам не понимал, зачем сказал это. Возможно, пытался загладить свою резкость в начале разговора.
       Женщина внимательно вгляделась в его лицо, сразу став как-то старше, и задумчиво спросила:
       - Что с тобой приключилось? Пьяный был?
       Вовчик настороженно притих, но Людмила как будто и не ожидала ответа. Она еще глубже погрузилась куда-то далеко-далеко в своих мыслях и произнесла не для Вовчика и не для кого-либо конкретно:
       - Не дай Бог, и мой сынок вот так же...
       - А сколько твоему сыну?
       - Шесть.
       Вовчик хотел усмехнуться, но у него не получилось. Что-то такое было в лице этой молодой женщины - мудрое и простое одновременно, что Вовчик сразу вспомнил о матери, и на душе его стало тоскливо.
       
       Озабоченная жена приоткрыла дверь на балкон и взглянула на Самохина. Ему было хорошо видно с темного балкона и уютно растрепанную жену, и обыденно ссорящихся между собой детей, жена же, выйдя из ярко освещенной комнаты, с трудом разглядела темную фигуру мужа.
       Самохин неспешно перенес центр тяжести тела вперед, качнувшись довольно скоординировано, и направился в комнату. Лицо у жены было таким, каким обычно бывает в подобных случаях.
       Самохин присел на диван и уставился в телевизор. Младший сын тут же влез на руки и прижался щекой к груди. Старшая дочь читала книжку, средний сын лениво досаждал ей.
       Инга. Так зовут дочь Вовчика. Он собирался назвать её Марией, о чем и договорился с женой заблаговременно, но Богу было угодно накануне родов отправить жену на новое место обживаться, пока Самохин не рассчитается с работы, а там она и родила досрочно. Без Самохина. Сама же и назвала дочь этим странным заморским именем, так и не сумев объяснить мужу побудительную причину. Мистика, одним словом.
       Самохин вгляделся в экран телевизора - тот был серым. У него уже случалось такое, надо было встряхнуть головой, чтобы изображение вновь появилось, но Самохин не стал трясти головой и тихо вернулся обратно в прошлое, вновь оказавшись на больничной койке.
       
       Утром пришел врач и осмотрел Вовчика. Он поинтересовался, что же все-таки случилось с пациентом, на что притихший Вовчик что-то нечленораздельно промычал, сославшись на потерю памяти.
       - Покажи руки!
       Вовчик протянул руки ладонями вверх.
       - Ладонями вниз, пальцы растопырить!
       Врач внимательно осмотрел кожу между пальцами. «Следы инъекций ищет», - догадался Вовчик. Вены на сгибах локтей и коленей также были обследованы.
       Врач, кажется, остался доволен. Он задумчиво постучал молоточком по вовчиковой коленке и удалился, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию.
       Через некоторое время пришли две медсестры с каталкой и помогли Вовчику перебраться на нее. Людмилы не было. Она не попрощалась, а смену, очевидно, уже сдала, и Вовчика это здорово обидело.
       При перегрузке оказалось, что Вовчик абсолютно гол, и потому ему были выданы больничные штаны и пижама, но он по-прежнему остался без нижнего белья.
       Оказавшись в терапевтическом отделении больницы, Вовчик сначала поскучал, не привлекая ничьего внимания, если не считать любопытного мужика богатырского вида, с хозяйским видом расхаживающего по палате, где лежали еще три пациента, а затем пришла молодая женщина лет двадцати, оказавшаяся студенткой медицинского института на практике, и забрала Вовчика с собой в ординаторскую.
       - Раздевайтесь! - молодая симпатичная женщина, сидя спиной к Вовчику, что-то царапала в журнале.
       Вовчик снял куртку и задумался.
       - Штаны снимать?
       - Снимайте.
       Практикантка закончила выписывать что-то из истории болезни в журнал, обернулась к Вовчику и остолбенела. Краска медленно покрывала ее лицо.
       - Зачем это вы? - растерянно спросила она.
       Вовчик неуклюже переступил с ноги на ногу и потянулся за штанами.
       - Я просто хотела определить ваш вес, - казенным пересохшим голосом пробормотала практикантка.
       - А у меня нет нижнего белья. Не дали.
       Вовчик улыбнулся, надевая штаны, и получил ответную улыбку.
       На душе стало легко, забылись глупость и потенциальная опасность его теперешнего положения. Практикантка оказалась красивой и приятной во всех отношениях молодой женщиной, вызывавшей теплое чувство в глубине вовчиковой груди.
       Он лежал в кровати, над которой мирно чирикал громкоговоритель. На радио шла пьеса, и фамилия главного героя была такая же, как и у Вовчика - Самохин. Фамилия довольно редкая, Вовчик никогда не сталкивался со своими однофамильцами кроме как в деревне, где родился его отец, а тут - пьеса на радио.
       Практикантка Таня сидела возле вовчикиной кровати; мужик богатырского вида препирался с санитаркой по поводу трехлитровой банки, которую он никак не мог наполнить мочой для анализа, игриво утверждая, что его следует доить как корову; Вовчик лежал на спине, у него ничего не болело; на радио шла пьеса, где через каждые одну-две минуты звучала родная фамилия, ибо пьеса была мелодраматической, но с производственным уклоном, где все обращения были официальными, не по имени...
       На следующее утро Вовчик был приглашен в кабинет главврача.
       Сухой как швабра мужик в белом халате приказал Вовчику раздеться до пояса и внимательно осмотрел его. По первому приказу Вовчик привычно выставил ладони растопыренными пальцами вперед, последил глазами за пальцем врача, который пофланировал слева направо и обратно перед кончиком носа, затем надел куртку и стал отвечать на вопросы.
       Главврач определенно хотел выудить у Вовчика причину его появления в больнице, а тот старательно валил всё на провалы в памяти. В конце концов, из наводящих вопросов Вовчик уяснил, что главврач добивается признания в избиении Вовчика какими-то злодеями, которых пострадавший зачем-то покрывает.
       Не решившись на ложь – к тому же, Вовчик никак не мог придумать, кто и за что его поколотил - незадачливый пациент удрученно молчал, а нервно-возбужденный сухарь в белом халате непрерывно двигался как ртуть, стучал молоточком по коленкам худого волосатика в больничной одежде не по росту, всем своим видом выражая крайнюю неудовлетворенность.
       Отыскав в районе солнечного сплетения какой-то вялозаметный синяк, главврач все-таки выбил признание в избиении от самого «пострадавшего», удовлетворенно засопел и объявил аудиенцию законченной.
       
       В квартиру позвонили. Дочка успела к двери первой. Разомлевший Самохин столкнулся в прихожей нос к носу с Барабаном. Тот был сильно возбужден.
       - Толпа на улице. Бьют стекла в центральном Дворце культуры. Требуют армянской крови.
       Барабан никогда раньше не жестикулировал при разговоре, а теперь его руки нервно подергивались, пытаясь изобразить что-то членораздельное, но, так и не сумев понятно объяснить, безвольно опускались к полам болоньевой куртки на рыбьем меху.
       Самохин иногда даже забывал, что Барабана зовут Анатолием, настолько к тому прилипла кличка «Барабан». Сейчас он был излишне возбужден, но не пьян и не обкуренный. Он вообще практически не курил, а пил так редко, что это и в расчет можно было не принимать. Одним словом, подозревать Барабана в галлюцинациях Самохину даже в голову не пришло.
       Узнав, что толпа народа выказывает необычное даже для перестроечного времени неповиновение властям, Самохин вяло отмахнулся, потеряв всякий интерес к этому событию и сразу решив, что дальше обычной бузы дело не пойдет. Даже то, что жена неожиданно встряла в разговор мужчин, рассказав об увиденных сегодня в городском парке толпах мужчин неместного обличья, горах пустых бутылок от водки и опустошенных ампул из под какого-то лекарства, не насторожило Самохина.
       Барабан, досадливо махнув рукой, вновь вынырнул в февральский вечер, а Самохин погрузился в кресло и вновь отдался воспоминаниям.
       
       
       Глава 3.
       В больничной столовой место Вовчику досталось напротив странного существа неопределенного пола. Этому существу можно было дать с одинаковым успехом и восемнадцать лет, и тридцать восемь. Лицо его было покрыто буграми и бородавками, рост - не более полутора метров, прекрасные голубые глаза скорбно томились в обрамлении воспаленных до красноты век. А еще был странной формы нос, окончательно разрушающий симметрию неладно скроенного лица.
       Существо как-то тихо, стыдливо почавкивало, прибирая ложкой суп из щербатой тарелки. Вовчик попробовал суп, проглотив пару ложек, и отставил его в сторону. Второе блюдо представляло собой девственно чистую вермишель без какой-либо подливы и кусок отварной вареной колбасы. Ковырнув вермишель вилкой, Вовчик нацелился на колбасу, но тут некстати ему в голову пришло сравнение поверхности небрежно отрезанного и проваренного куска колбасы с лицом сидящего напротив соседа. Внутри у него как будто что-то щелкнуло, и Вовчик уже никогда не смог бы поднести этот кусок к своему рту.
       Оставаясь по-прежнему голодным, он встал из-за стола и направился в палату. Настроение пропало. Он лежал на кровати, положив ладони на голову, слушал окончание пьесы про героя с родной фамилией, но радости не ощущал.
       Вошла дежурная сестра и сообщила Вовчику, что его выписывают.
       - Да. Прямо сейчас. И к тому же за вами приехали.
       Последняя фраза насторожила Вовчика, он выглянул в коридор, и внутри у него похолодело. Ощущение было такое, будто кто-то взялся холодной рукой за нижнюю часть желудка. Организм сразу расслабился, Вовчик вновь поплыл по течению, доверяя себя судьбе.
       В коридоре стоял милиционер и, улыбаясь, беседовал с главврачом.
       Дальше все было как во сне. Вовчик переодевается в свою одежду, с понятным сожалением расставаясь с больничной пижамой. Неожиданно появляется существо из столовой и, как нарочно, тоже переодевается, из-за чего Вовчик даже задерживается, чтобы определить, наконец, пол этого существа. Строение гениталий указали на то, что это - мужчина.
       Все это время милиционер находится рядом и даже справляется, все ли у Вовчика на месте. Вовчик неопределенно хмыкает, даже не заглянув в бумажник, и двигается к выходу.
       Вновь машина - на этот раз ГАЗ-69, вновь решетка. Из машины он переходит в коридор милицейского отделения и садится на деревянную скамью. Паспорт, который был у сопровождающего милиционера, перекочевывает к дежурному, тот справляется по телефону об отсутствии на месте следователя и предлагает Вовчику подождать.
       Время тянулось медленно, паспорт находился у дежурного, а Вовчик покорно ждал своей участи, с тоской вспоминая прекрасно проведенное в областной больнице время. Минут через двадцать дежурному, очевидно, надоела вовчикова физиономия. Он подозвал Самохина к барьеру, отделяющему дежурную часть от посетителей, полистал паспорт, тормознулся на странице с пропиской и вопросительно взглянул на Вовчика.
       - Я в командировке.
       - Где работаете?
       - На стройке, - Вовчик напрягся и вспомнил номер строительного управления, красовавшийся на фасаде общежития его знакомых. - В СУ-16.
       - Где живете? - дежурный уже захлопнул паспорт, и Вовчиком овладело привычное чувство безнаказанности.
       - Шевченко, 26.
       - Общежитие, - удовлетворенно отметил дежурный и, наконец, решил. - Чего вам ждать? Придете завтра в девять утра, а то следователь может еще два-три часа не появиться.
       Радостно сообразив, что произошла какая-то счастливая для него накладка, Вовчик уже протянул руку за паспортом, когда лицо дежурного из озабоченного стало вдруг удовлетворенным, и мент с повязкой радостно сообщил:
       - А вот и следователь.
       Паспорт вновь отправился на стол дежурного, а вовчиков желудок опять оказался в плену холодной руки судьбы. Им овладело такое чувство, как будто он разом потерял всё на этом свете. Нагнав на лицо туповатое выражение, он слегка обернулся и оглядел следователя.
       
       Несмотря на достаточное тепло в комнате, кайф все-таки оставил Самохина и ему ужасно захотелось выйти на улицу. Он вдруг понял, что чувство беспокойства, гложущее его сегодня, пришло не случайно - что-то происходит на улице. Что-то большое и страшное.
       Самохин вдруг засуетился, стал одеваться. Старшая дочь не подала вида, что обеспокоена, но, зная ее характер, нетрудно было догадаться о ее состоянии. Несмотря на свой постоянно спокойный вид, она обладала большой внутренней энергией и была очень впечатлительна. Средний сын мастерил что-то из своих игрушек, озабоченно сопя. Происходящее вокруг не касалось его. Младший искал на чьи бы руки взгромоздиться - мать занималась шитьем, отец собирался куда-то идти.
       - Может, не пойдешь? - жена сидела полуобернувшись, держа в руке дочерино платьице.
       - Пойду - гляну, - неопределенно пробормотал Самохин, поглаживая по голове младшего.
       Жена поднялась из-за швейной машины, взяла на руки малыша и внимательно поглядела на мужа. Самохин уже был в нормальном состоянии, но она все же вздохнула, поправила воротник его куртки и робко предложила:
       - Поел бы?
       - Приду - поем, - Самохин улыбнулся, потрепал малыша по осунувшейся щечке и вышел в затхлый подъезд.
       Очевидно, кто-то совсем недавно выходил из квартиры на первом этаже, где жила огромная семья из не то двенадцати, не то пятнадцати человек. И такое количество детей было не единственной отличительной приметой этой семьи. Жилище этих бедных людей (а, может быть, и не очень бедных, судя по автомобилям главы семьи - милиционера, которые менялись каждые полгода) источало такой удушающий запах, что лишь на три минуты отворенная дверь поражала тошнотворным запахом весь подъезд четырехэтажной хрущевки. Особенно жутко было летом, когда хозяйка квартиры позволяла себе открыть дверь в подъезд для проветривания квартиры.
       На втором этаже Самохин задержал дыхание и хватанул свежего февральского кислорода, уже удалившись от двери подъезда метра на три-четыре. Прикурив казбечину (простую - Самохин никогда не носил с собой «дурь»), он неспешным шагом направился к центру. Вечер был как вечер. Дул несильный ветерок. В воздухе еще не пахло весной, но она была уже близко.
       
       Следователем оказался мужчина лет тридцати в сером полупальто и ушанке из заячьего меха. Забрав вовчиков паспорт у дежурного, он приветливо улыбнулся бедолаге и предложил следовать за ним. Вовчик решил, что именно «предложил», а не «приказал» - настолько это предложение было дружелюбным.
       Поднимаясь на второй этаж за серым полупальто, Вовчик уже почти успокоился после очередного «облома» и вновь вверил свою судьбу в руки провидения. Он терпеливо подождал, пока следователь возился с ключом, вошел в кабинет и сел на предложенный стул.
       Следователь снял полупальто и шапку, оставшись в свитере машинной вязки со стилизованными оленями и елочками. Вид его остался таким же, как и в верхней одежде - совсем не следовательским.
       - Курить хотите? - следователь внимательно посмотрел на неопределенно молчащего Вовчика и протянул сигареты.
       «Опять «Новость», - без отвращения, даже с каким-то ностальгическим чувством, смешанным с удивлением, подумал Вовчик.
       Он взял сигарету, прикурил от предложенной спички. Следователь достал какую-то бумагу и углубился в чтение. Дорого отдал бы Вовчик, чтобы узнать ее содержание.
       Закончив читать, следователь неожиданно представился, назвав звание и фамилию, которые Вовчик тут же забыл, и стал внимательно разглядывать паспорт. Когда очередь дошла до графы с пропиской, Вовчик внутренне заерзал и приготовился отмахиваться.
       - Почему нигде не прописаны?
       - Выписался с последнего места жительства, затем устроился на новое место работы, а там - работа по командировкам. Обещали прописку сделать, да вот из-за командировок никак не получается.
       Следователь открыл графу «место работы» и тут же спросил:
       - «Днепроэнергоремонт» - это в Днепропетровске?
       - Нет, в Запорожье.
       - Ага, ну да. И прописка последняя запорожская.
       Следователь внимательно оглядел внешность Вовчика, его длинные волосы, редкую растительность на лице, облезлую куртку, джинсы и вдруг приказал:
       - Руки покажите!
       Вовчик привычно протянул руки ладонями вниз и максимально раздвинул пальцы, но на лице следователя было написано такое изумление, что Вовчик невольно опустил их.
       - Ладони покажите, - на лице следователя еще сохранялось выражение удивления.
       Внимательно осмотрев ладони Вовчика и заметив на них мозоли, следователь устроился поудобнее на своем простеньком стуле, таком же, как и под Вовчиком, закурил сигарету и поинтересовался:
       - А в Смоленске где работаете?
       - В СУ-16.
       - Живете где?
       - Шевченко, 26.
       - Общежитие, - домашним голосом удовлетворенно констатировал следователь.
       Душа Вовчика ликовала. Он уже ощущал воздух свободы.
       Вовчик не был инфантильным хиппи, рок-музыку любил, но не знал наизусть названия рок-групп и исполнителей. У него не было богатых родителей, как у многих внешне схожих с ним молодых людей. Он работал на стройке, когда удавалось устроиться на работу, грузчиком в магазине или на складе, и в Смоленске он собирался жить своим трудом, имея врожденное отвращение к воровству и попрошайничеству.
       «Сегодня мои мозоли, кажется, вытащат меня из дерьма», спокойно думал Вовчик, когда следователь перевел разговор на неприятную тему.
       - Как оказались в больнице?
       - Не помню.
       - Совсем ничего не помните?
       - Совсем ничего, - Вовчик лихорадочно искал выход, не зная, что же известно следователю.
       «Если спрашивает, значит, не знает. А вдруг на пушку берет?», - Вовчик совсем скис и уже не смотрел на следователя, уткнувшись в собственные мозоли.
       - В больницу вас привезли с танцплощадки. Вас кто-то избил. Кто? Как это случилось?
       Вовчик был вынужден принять решение.
       - Не знаю. Я не был на танцплощадке. Билетов не хватило. Захотел отлить. Отошел подальше, только закончил - удар сзади в спину. Повернулся - удар в грудь.
       Вовчик поднял взгляд с мозолей на следователя - тот что-то быстро записывал на листе бумаги. Лицо его было простым и добрым. Такие лица были у вовчиковых друзей из стройуправления номер шестнадцать.
       - Лиц не помните? - следователь на мгновение оторвался от писанины.
       - Не помню, - вздохнул Вовчик.
       - Красных повязок на них не заметили?
       - Не заметил.
       У Вовчика было желание выставить дружинников в неприглядном виде, но он опасался за свою шкуру, ведь разборки могли привести к разбитому оконному стеклу и ко всему остальному.
       Но, похоже, гроза уже отбушевала над вовчиковой головой, хотя еще ощущался запах озона. Следователь поднял глаза и задумчиво заговорил просто так, не для того, чтобы убедить или информировать Вовчика.
       - Совсем распоясались дружинники. Столько жалоб на них - разбирать не успеваем. Раньше ребята с заводов были (следователь взглянул на Вовчика), со стройки, а теперь одни студенты, да еще спортсмены. Комсомольцы... - совсем уже глухо и с какой-то ненавистью прошептал следователь.
       Он откинулся на спинку стула, еще раз прочитал написанное на листе бумаги, затем протянул лист Вовчику.
       - Подпишите.
       Вовчик, не читая, подписал.
       Следователь улыбнулся как-то по-доброму и попенял:
       - Всегда читайте то, что подписываете. Обязательно.
       Голос следователя звучал для Вовчика как музыка. Весь его облик располагал к себе. Вовчик что-то забормотал о доверии, хороших людях и отказался от второй сигареты, опасаясь, что это отнимет время, а в любой момент мог появиться дежурный по отделению с дополнительными сведениями или телефонный звонок откуда-нибудь.
       На предложение следователя сотрудничать с милицией для увеличения рабочей прослойки среди дружинников Вовчик ответил осторожным согласием, пожав крепкую следовательскую руку. Получив свой паспорт, он с ликованием в душе закрыл за собой дверь.
       Выйдя из помещения отделения, предварительно вручив дежурному подписанный следователем пропуск, Вовчик вдохнул полной грудью пьянящий кислородом воздух и вдруг, неожиданно для самого себя, пропел дважды чудесное заморское имя, такое неудобное для русского языка и слуха и в то же время прекрасное.
       «Ин-га! Ин-га!», - пела его душа, а он шагал по морозному Смоленску, безработный и без крыши над головой, но счастливый и любящий все человечество. Люду и Таню, следователя и ребят из стройуправления, даже мента с танцплощадки и дружинников Вовчик любил всей своей молодой и доброй душой.
       Уже через неполные сутки он сидел в общем вагоне поезда, стремящегося в родной Комсомольск, а мимо пролетали заснеженные полустанки и черные леса. Впереди была встреча с мамой, служба в армии, женитьба, трое детей, старшую из которых по какому-то мистическому раскладу жена назовет Ингой, и этот теплый февральский вечер, так мирно начавшийся на балконе.
       
       Самохин вышел на площадь и остановился в растерянности. Площадь была неузнаваемой.
       Он видывал на ней народу и поболее, но это были радостные люди с яркими и добрыми лицами. Был праздник, и нередко светило солнце. Огромная яркая толпа вызывала чувство радости.
       Сегодняшняя толпа - черная на черном фоне и недобро шевелящаяся - вызывала необъяснимый страх и чувство тоски.
       Вовчик хотел уйти, но вдруг понял, что бежать нельзя, что сегодняшнее событие - какой-то очень важный рубеж не только в его жизни, не только в жизни его родного Комсомольска, но и в жизни всей страны.
       Он вздохнул и вошел в эту толпу. На него подозрительно оглядывались: на многие метры вокруг не было ни одного русского лица, но Вовчик уже не боялся. Привычное чувство безнаказанности овладело им.
       Он втискивался в черный водоворот крайне возбужденных людей, ловя каждое брошенное слово, благо - знал чужой язык. Он забыл обо всем, он знал только одно: сегодняшний день станет поворотным для судеб миллионов людей.
       
       
       Глава 4.
       Позицию Барабан выбрал удачную. Стоя на фоне вечнозеленых насаждений в своей темно-синей куртке, он внимательно наблюдал за происходящим.
       Народу было тысячи три-четыре. Барабан тщательно вычислил это, на глаз определив плотность толпы на один квадратный метр и площадь заполненного участка. Он выделил три группы: зеваки, пришедшие просто так (местные жители коренной национальности) - их было более всего; молодые люди, одетые не по местной моде, вооруженные дубинами, кусками строительной арматуры и трубами; хорошо одетые (по сравнению с вооруженными пришельцами) люди среднего возраста, которые руководили акцией.
       На трибуне, где обычно стояли руководители партии во время праздничных шествий, теперь сновали люди со странным обличьем, знакомым Барабану по временам его детства, когда он с удовольствием смотрел фильмы азербайджанских кинематографистов, транслировавшиеся по телевидению на русском языке. Эти люди были в аккуратных шапочках-папахах, с подстриженными, но не подбритыми бородками и в черных одеждах старинного покроя.
       Ранее можно было встретить где-нибудь на базаре в Баку или даже в Комсомольске и подобные папахи, и бороды, и старинные одежды у приезжих крестьян, но бороды у них были не такими аккуратными, а одежда и папахи - не такими элегантными. Теперь это всё в самом лучшем виде сочеталось в группе людей на трибуне. Они как бы сошли с экранов телевизоров, выйдя из фильмов об Азербайджане начала двадцатого века прямо в восьмидесятые годы.
       Барабан взглянул на часы. До встречи с Сергеем оставалось сорок минут. Надо впитывать происходящее с максимальной точностью да еще и успеть проанализировать всё до встречи.
       С Сергеем работать хорошо. Он одинаково ровно относится и к успехам, и к неудачам. Когда что-либо удается, он не прыгает от радости, не улыбается с довольным видом, даже особенно не похвалит, но в момент прокола, неудачи найдет в себе силы улыбнуться, ободрить. И эта его любимая фраза о шарме в работе, из-за которого он и пришел в органы, вызывает уважение и доверие.
       С трибуны по-прежнему неслись призывы расправиться с армянами. Кто-то кричал в микрофон о двух грузовиках трупов азербайджанских жителей, привезенных из сопредельных районов Армении. Толпа реагировала бурно, брошенные в нее призывы многократно резонировали. Было заметно, как пришедшие из любопытства обыватели вдруг заражались сначала ужасом, страхом и затем ненавистью. Таких было пока не густо, многие еще не воспринимали всерьез происходящее на площади, но и они уже не были теми законопослушными обывателями образца семидесятых-восьмидесятых годов, на которых держалось государство.
       Наблюдая опереточных аксакалов, сгрудившихся у микрофона, Барабан вдруг вспомнил события полугодовой давности.
       В августе прошлого года в Баку был с огромной скоростью распространен слух о чуде, еженощно совершавшемся на стене одного из домов в центре города. По словам «очевидцев», на стене появлялось огромное изображение аксакала в папахе и с бородой, который грозил зрителям пальцем.
       То, что тень грозила пальцем, решил сам Барабан, ибо он не мог представить иного исполнения угрозы бессловесной тенью. Но тут возникала проблема. Если тень грозила зрителям (то есть располагалась «анфас»), то как же можно было заметить бороду, а если в профиль, то кому же грозило Бакинское чудо?
       А впрочем, все эти домыслы Барабана были разрушены Сергеем еще тогда, в августе. По оперативным данным, никакого чуда не было, но слухи умело распространялись, а работа с распространителями ни к чему не привела. Слухи проистекали из разных источников, весьма многочисленных и раскиданных по территории не только города, но и всей республики. Судя по тому, что в Комсомольске слухи появились в то же время, что и в Баку, акция была широкой и хорошо исполненной. Служба безопасности успела лишь блокировать ночью подходы к «чудесному» району и организовать ночные показы зарубежных киношедевров по республиканскому телевидению. Барабан вспомнил, что тогда он с интересом посмотрел фильмы «Спартак» и «Как украсть миллион». Не спал до трех-четырех утра, но не отказал себе в этом удовольствии.
       Сегодня вечером этот мифический аксакал, угрожавший жителям Баку, сошел с чудесной стены и встал на трибуне в Комсомольске, чтобы исполнить свое предназначение.
       Времени оставалось мало. Барабан еще раз взглянул на часы, невольно поежился, хотя ветерок не доставал его сквозь плотную куртку, и двинулся через площадь к месту встречи, заранее оговоренному по телефону.
       Идти пришлось вплотную к толпе, просачиваясь через разреженные группки людей, стоящих поодаль и как бы не участвующих в событиях, но, тем не менее, внимающих призывам с трибуны. Навстречу вынырнул Вовчик Самохин. Барабан заходил к нему час назад, но Самохин отмахнулся от предложения выйти на площадь, и вот теперь он здесь и, как видно, не под кайфом. Увиливать было поздно, и Барабан лихорадочно стал выдумывать предлог, с помощью которого он смог бы оторваться от Вовчика. Если бы Самохин сразу вышел, как задумал Барабан, то все пошло бы как по маслу, а теперь, за семь минут до встречи с Сергеем, он был некстати.
       В голову ничего не приходит, до встречи - шесть минут. Самохин делится впечатлениями. Подходит сосед - азербайджанец, встревает в разговор.
       До встречи пять минут. Вовчик оборачивается в сторону, куда-то всматривается, Барабан глядит в ту же сторону. Шум, гам. Группа молодых людей неместного вида с прутьями и трубами в руках приближается к площади.
       До встречи четыре минуты, группа молодых людей останавливает трамвай, другая группа направилась к газетному киоску. В трамвае крик, шум, мятежники осматривают пассажиров, рядом звенят стекла газетного киоска.
       - В киоске армянка работает, - раздается голос рядом. Говорят по-азербайджанки.
       До встречи три минуты. Небольшая группа вооруженных дубинами молодцов - человек двадцать - проходят рядом с Барабаном, вглядываясь в его лицо. Лицо у него не азербайджанское, но и не армянское. Равнодушные взгляды просачиваются сквозь него. Глаза одного из мятежников напомнили Барабану вовчиковы глаза, когда тот хорошенько обкурится.
       До встречи две минуты. Группа прошла мимо. Вовчик, похоже, совсем не испуган. Барабан наклоняется к нему и говорит:
       - Здесь недалеко живут друзья-армяне. Я схожу, предупрежу их, а ты подожди меня.
       - Вдвоем безопаснее, - Самохин засунул руки в карманы, как будто у него там что-то было, и Барабан понял, что тот уже совсем трезв.
       - Не хочу, чтобы мы привлекли внимание.
       Самохин согласно кивнул головой, и Барабан неспешной походкой двинулся к месту встречи. До условленного времени осталась одна минута, Барабан не успевал, но спешить у всех на виду не стал - Сергей подождет минут пять.
       
       Капитан Азаров никогда не приходил на встречу с агентом раньше времени, и сейчас он не изменил своим привычкам. Музыкант был лучшим агентом, хвоста можно было не опасаться даже в такое тревожное время. До встречи три минуты, до места - две минуты ходьбы. Все рассчитано.
       Музыкант опаздывал. Азаров уже прошел медленной походкой мимо назначенного места и осторожно растворился в зарослях туи.
       Назвать Музыкантом лучшего своего агента предложил сам Азаров. И не потому, что фамилия агента - Барабанов. Он действительно был в своей работе похож на классного профессионала-музыканта, его аналитический разбор ситуации отличался, как правило, не только точностью и стройностью, но еще и обладал элементами импровизации. Вся его работа была похожа на музыкальное произведение, хотя никогда нельзя было предугадать, какие выводы из создавшейся ситуации сделает он в следующую минуту.
       Азаров использовал Музыканта по трем направлениям: контрразведка, работа с местными националистами и борьба против московских демократов, но местные националисты и московские демократы неизменно смыкались друг с другом, а все вместе - с иностранной разведкой, так что все эти направления органично вписывались в работу отдела контрразведки.
       Музыкант опаздывал на четыре минуты. Азаров повернул назад, чтобы еще раз пройти вблизи места встречи. Посторонних нигде не было видно. Агент появился из зарослей туи и неторопливой походкой направился к Азарову.
       Обменявшись с Музыкантом приветствиями и рукопожатием, капитан внимательно вгляделся в его лицо. «Страха и растерянности нет. Лишь озабоченность», - профессионально отметил про себя Азаров и удовлетворенно улыбнулся. В последние дни ему редко приходилось испытывать чувство удовлетворения. Изгнание азербайджанцев в начале года из сопредельных районов Армении доставило много хлопот службе безопасности. Около семи тысяч беженцев обосновались в Баку и дестабилизировали положение в столице республики. Оперативные донесения из Баку наводили на мысль о руководстве всем процессом какими-то неуловимыми и достаточно влиятельными силами. На данный момент центр дестабилизации переместился в Комсомольск, а все донесения в Баку проваливаются как в омут. Никакой реакции. На свой страх и риск Азаров, не введя в курс дела начальство, послал курьера в Москву на Лубянку с подробной информацией о положении дел. Навел также мосты с военными в пригородном поселке Насосный. Те, в случае чего, обещали помочь.
       Музыкант уже начал докладывать. Азаров мысленно ставил «галочки». Количество, обыватели, боевые группы, руководители, топтуны...
       - Какие топтуны?
       Музыкант опять засек «наружку». Азаров мысленно выругался. Агенты наружного наблюдения - его гордость, а Музыкант щелкает их как орехи своим наметанным взглядом. Сегодня на площади работали топтуны - кавказцы, чтобы не выделяться в толпе, Музыкант знал в лицо лишь одного, но называет уже троих, значит, следует провести работу среди агентов наружного наблюдения, чтобы они осторожнее контактировали друг с другом во время работы.
       Азаров внимательно всмотрелся в лицо Музыканта. Тот заметно рисовался, хвастая своими успехами, но, во-первых, он никогда не позволял себе этого во время серьезной работы, а, во-вторых, его работа действительно заслуживала восхищения.
       Музыкант закончил, а Азаров продолжал молчать. Наконец он нарушил тишину.
       - Как думаешь, Толя, пойдут они громить квартиры?
       - Не знаю. Думаю, что нет. По-моему, обойдутся газетными киосками и сапожными будками.
       Азаров еще помолчал и завершил встречу.
       - Завтра позвоню. Если звонка до двенадцати часов не будет, позвонишь ты. Как обычно, по схеме.
       - Слушай, Сергей, - Музыкант не отпускал руку Азарова. - Вы там хоть нормально вооружены?
       - Какой там, - Азаров уже повернулся уходить: кто-то показался в конце аллеи. - У младшего состава даже табельное оружие забрали, чтобы «как бы чего не вышло». Мне, как начальнику отдела, соизволили оставить.
       Азаров выразительно похлопал себя под мышкой и, махнув на прощание рукой, двинулся по аллее. Музыкант пошел в другую сторону.
       Толпа на площади не рассосалась. Вокруг входа в здание горкома партии стояли оперативники. Кое-кого из них Музыкант знал хорошо, кое-кого - не очень, но ни один из них не знал Музыканта. Неписаный закон службы безопасности гласит: «Сам погибай, но агента не сдавай!». Ни один из кадровых офицеров, работающих в горотделе, в том числе и работники подведомственного Азарову отдела контрразведки, никогда не видели ни самого Музыканта, ни его донесений. Вернее, его самого они, возможно, видели и не раз, но вряд ли подозревали о его втором лице. Возможно, они не раз работали, пользуясь результатами труда Музыканта, но никогда не видели ни одной бумаги, написанной его рукой. Поэтому Музыкант спокойно отирался возле цепи крепких мужиков в ладно скроенных куртках, не боясь быть опознанным. Он дожидался развязки.
       Дверь горкома открылась, и в проеме показался первый секретарь горкома партии в сопровождении заместителей и инструкторов. Они направились к трибуне, и Музыкант приготовился слушать.
       
       
       Глава 5.
       Обстановка была боевой. Аяз проходил лишь сборы в армии, но служить по-настоящему не пришлось. Кто мог подумать, что на посту первого секретаря горкома партии придется вести чуть ли не боевые действия с собственным народом.
       Вчера весь день он обрывал телефон республиканского ЦК партии. Собственные осведомители из Баку докладывали о передислоцировании беженцев Кафанского района Армении в Комсомольск. Местные филеры из управления внутренних дел докладывали о скоплениях беженцев и прочих лиц подозрительного вида в городском приморском парке. Город напоминает пороховую бочку. Спичка может быть поднесена сегодня вечером.
       Последний звонок в Баку состоялся пять минут назад. Просить войска о помощи категорически запретили, органам МВД применять оружие также строжайше запрещено, приказано не допустить беспорядков. Аяз закусил губу, ноги его тряслись от волнения. Он не был трусом, но выходить из безопасного здания к возбужденной толпе не хотелось. Он выходил и не знал, сумеет ли войти обратно. С удовольствием послал бы вместо себя кого-либо из заместителей, но, во-первых, устроители манифестации требовали первого секретаря, а, во-вторых, он не представлял, кто из его подчиненных действительно подчинился бы приказу в этой ситуации.
       Крепкий февральский ветерок пахнул в лицо за порогом горкомовского здания, надежно замаячили спины оперативников из управления внутренних дел и службы безопасности. Аяз твердо направился к трибуне, оперативники на ходу создавали коридор.
       Завидев первого секретаря, распорядитель митинга (Аяз где-то видел этого мужчину, то ли на каком-то заводе, то ли на бесконечных оперативках в горкоме), объявил собравшимся:
       - Аяз Касум-заде! Первый секретарь горкома партии!
       Аяз зачем-то постучал в микрофон, прокашлялся и воззвал к собравшимся, найдя, наконец, подходящее обращение:
       - Азербайджанлылар! (Азербайджанцы!).
       Далее Аяз плохо соображал, его язык сам вел монолог на виду у огромной возбужденной толпы. Он говорил о несправедливости изгона азербайджанцев из Кафанского района в Армении, о преступлении в Агдаме, где были убиты двое азербайджанских подростков милиционером-армянином. Попробовал опровергнуть слух о двух грузовиках с трупами азербайджанцев, но, наткнувшись на яростное сопротивление толпы, тут же благоразумно замялся.
       Ретироваться с трибуны пришлось довольно скоро, когда разгоряченные мятежники с прутьями и трубами в руках под громкие выкрики с требованиями оружия и армянской крови ринулись в атаку на трибуну.
       Все заняло считанные секунды. Аяз под прикрытием широких спин проник обратно в здание горкома, оперативники медленно, организованно отступили туда же, демонстративно засунув правые руки под борта своих курток, но не вытаскивая оружия наружу. Озверелые молодцы, вооруженные подручным материалом, стояли близко, на расстоянии вытянутой трубы, но напасть не решались.
       Когда начальство с охраной скрылись за дверью главного здания, во власти восставших остались лишь брошенные по какому-то недосмотру возле трибуны две черные «Волги». Сначала добровольцы просто покачали автомобили на рессорах вправо-влево, затем попробовали приподнять с одной стороны, чтобы поставить набок. Не получилось. Все это под смех и шутки. Затем к машинам подошла вооруженная команда и трубами да прутьями в какие-то восемь-десять секунд уничтожила все стекла в них. Кто-то открыл двери, кто-то рвал с мясом автомагнитолу, кто-то вспарывал ножом кожаные сиденья в салоне.
       Раздался милицейский свисток. Вряд ли какой-нибудь милиционер отважился бы на подобное, скорее всего это была шутка какого-то смельчака из обывателей, но толпа мгновенно схлынула и вокруг изуродованных автомобилей образовалась пустота.
       Приобретенный инстинкт еще срабатывал, но грань уже была близка, грань, за которой начинается нечто страшное, ужасное, когда в обезумевшей толпе пропадает индивидуальное «я» и появляется огромное «Я», являющееся одновременно и частицей толпы, и всей толпой сразу.
       
       Рзаев в какой-то момент испугался дальнейшего развития событий. Когда он объявил выступление первого секретаря, все шло хорошо, но, непонятно почему, толпа вдруг перестала слушаться своих организаторов. Если бы эти сопляки изуродовали первого секретаря до того, как поступит на это соответствующий приказ, Рзаеву не поздоровилось бы.
       Он не понимал, почему нельзя осложнять обстановку до определенного сигнала, но приказы обсуждать не привык, и, подчиняясь его выразительным взглядам (вслух он командовать пока не решался), дюжие ребята из боевой группы стали помогать оперативникам, прикрывая первого секретаря от «бешеных».
       Когда толпа набросилась на автомобили, Рзаев внимательно понаблюдал за происходящим, затем достал милицейский свисток и протянул своему телохранителю.
       - Свистни, только аккуратно. Да отойди подальше от меня, - сказал он полушепотом, убедившись, что здоровенный балбес из боевой группы собирается свистеть прямо под ухом у Рзаева.
       Реакция толпы была именно такая, какую он и ожидал.
       «Еще не созрели, - возбужденно подумал он. - Следует поводить их по городу до полуночи, чтобы устали. Завтра - все по плану. Лишь бы войска не ввели раньше времени».
       Рзаев быстро распорядился, помощники хлынули в разные стороны. Толпа, бесцельно крутящаяся на месте несколькими водоворотами, стала организовываться. Появилась четко выраженная колонна, к которой стали присоединяться остальные. Но не все. Часть людей двинулась в разные стороны, по своим домам.
       
       Самохин опять увидел Барабана и первым делом спросил:
       - Как друзья?
       - Какие друзья?
       - Армяне, - Вовчик заметно снизил тональность на этом слове.
       Барабан мысленно выругался, сетуя на свою невнимательность. Ему непростительно так прокалываться.
       - Все нормально, предупредил.
       Дальше они прошли молча метров двести. Идущие рядом ребята-азербайджанцы смеялись над неуклюжим воззванием первого секретаря.
       - «Азербайджанлылар!», - со смехом повторяли подростки неудобоваримое слово.
       - Как ты думаешь, Вовчик, пойдут они по квартирам? - Барабан остановился, прикуривая и одновременно прислушиваясь к тому, что обсуждали редкие прохожие, покидающие площадь.
       - Не думаю, - Самохин тоже прикурил свою казбечину и поежился. - Ночью проспятся, милицию нагонят из Баку. Все будет нормально.
       Воздух был нехолодным, но каким-то тяжелым. Тревожно и сумрачно было на душе. Барабан думал о происходящем как-то отстранено, как будто всё вокруг никак не относилось к его родному городу.
       С началом перестройки он явственно ощутил какие-то глобальные изменения в государстве, хотя всё было как всегда. Выдумывались новые призывы и лозунги, уже не такие как раньше – «За себя и за того парня!» - но все-таки привычные, в стиле первомайских тезисов. Многие почти не ощущали изменений, считали, что все идет как обычно, лишь с каким-то ускорением, Барабан же острым чутьем аналитика определил резкий крен во внутренней и внешней политике. Журналистская работа способствовала раскрепощению сознания, и Барабан ринулся в политику, но с заднего двора. Будучи убежденным антикоммунистом, Барабан вдруг предложил свои услуги службе безопасности, которая уже не раз вербовала его, но до того момента безуспешно. Имея массу компромата на первых лиц города, Барабан снабжал этой массой своего нового шефа - начальника отдела контрразведки Азарова, за что тот с удовольствием посвящал нового агента в премудрости древней и романтической профессии.
       Азаров как-то спросил об отношении Барабанова к коммунистической партии, на что тот, не задумываясь, назвал себя антикоммунистом. Капитан контрразведки помолчал и согласно качнул головой.
       - Я это знаю. Хотел услышать от тебя.
       Он немного помолчал и добавил:
       - Только не говори никому об этом. И тебе, и мне будет лучше.
       Барабан не удержался.
       - А как ты относишься к КПСС?
       - Я служу государству, - ушел от ответа Азаров.
       Все это было в далеком 1986-м году. Далеком, потому что 1988-й год был гораздо дальше от 1986-го, чем 1985-й от 1970-го. Началось «ускорение».
       
       
       Глава 6.
       Рзаеву пришлось выгуливать шумную демонстрацию далеко за полночь. Участники шествия постепенно рассасывались по пути, новые не примыкали.
       К часу ночи остались только пришлые – «бешеные», как назвал их Рзаев. Они уже обжили подвалы домов, расположенных вблизи автовокзала. Сам автовокзал находился почти в центре города, поэтому при разработке операции выбор пал именно на этот район.
       Комсомольск-на-Каспии, или просто Комсомольск, расположился вдоль побережья, автовокзал находился в самом узком месте, где от городской окраины до морского побережья было всего полтора-два километра. Перехватив «бешеными», а затем боевыми группами этот участок, инструкторы рассчитывали взять город за горло.
       Рзаев не был посвящен во все подробности плана, он получал инструкции ежедневно, не ведая завтрашней задачи. Когда он учился на специальном семинаре вместе с группой незнакомых ему людей, чувство собственной значимости переполняло его. Именно его выбрали для этой акции. Он узнал очень много нового: как управлять толпой, как вычислять агентов охранки, как быстро создавать боеспособные структуры, где успешно могли взаимодействовать обученные боевики и «бешеные».
       А теперь им управляют, как куклой. Сначала - перекачка «бешеных» в Комсомольск без объяснений их функций в этом городе. Затем в течение трех дней - избыточное снабжение «бешеных» водкой и наркотиками. Среди «бешеных» Рзаев очень редко видел настоящих беженцев, в основном - какие-то темные личности.
       Сегодня приказано организовать митинг, разрешены устрашающие действия, запрещены убийства и погромы.
       Рзаев дал приказ своему помощнику заканчивать акцию, и тот повел толпу к автовокзалу. На сегодня - всё, а задачу на завтра Рзаев получит в три часа ночи по телефону. Он посмотрел на часы: десять минут третьего. Пора двигать домой.
       Боевики, заметив взгляд Рзаева на часы, быстро подогнали машину. Рзаев боялся своих охранников. Кто они, откуда - он не знал. Ему дали их в подчинение, не объяснив, откуда они, но Рзаев чувствовал за их деятельностью высокую профессиональную подготовку. Приказы они выполняли быстро и четко, за исключением пары придурков. Опасностью от них несло за версту.
       Рзаев задумчиво потер выросшую с утра щетину на подбородке. Он, как и в молодости, когда связался с кампанией наркоманов, катился по наклонной плоскости, даже не пытаясь свернуть в сторону. Тогда его вытащил из этого дерьма отец - директор автобазы, а сегодня старик-пенсионер даже не знал, в какую историю влип его сын, да и чем он мог помочь, если денег, которые ему удалось наворовать за всю свою жизнь, не хватит, чтобы купить боевиков, приставленных к Рзаеву. А Рзаев сам мог купить сегодня очень многое из того, что раньше ему было недоступно. Только «подогрев» на водке и наркотиках составил пятьдесят тысяч неучтенных рублей. Рзаев уже спрятал эти деньги на даче, не зная, успеет ли достать их оттуда.
       Мысль о деньгах пришла вовремя и успокоила Рзаева. Он развалился на заднем сиденье «Волги» и подумал, что денег, спрятанных на даче, с избытком хватит на покупку новой машины.
       Домой он попал в половине третьего. Телефон пока молчал.
       
       Время подходило к трем. У Азарова уже были кое-какие успехи. Топтуны вычислили руководителя митинга, им оказался Мамед Рзаев – инженер по технике безопасности на крупном заводе. Вел он себя очень уверенно, особенно не скрывался. Азаров не решился официально санкционировать прослушивание его телефона, доложил дежурному, что вышел в город, а сам направился к узлу связи.
       Дежурила Анна. Она была напугана - демонстрация прошла поблизости от узла связи. На просьбу Сергея девушка сразу ответила согласием, не преминув удивиться, что ее просят, а не приказывают.
       Азаров присел возле стойки, заранее попросив Анну показать нужные клеммы, и надел наушники.
       Ровно в три пошел сигнал. Разговаривали по-азербайджански. Один голос был властный, грубый, второй - осторожный, мягкий. Мягкий голос принадлежал Рзаеву. Не надеясь на свое знание языка, Азаров включил диктофон.
       
       Расшифровка телефонного разговора. Квартира М.Рзаева, тел.2-30-80. 28.02.1988г. 03часа 00мин.
       1. Алло?
       2. Я вас слушаю.
       1. Мне доложили, что у здания горкома произошел инцидент. Это недопустимо. Вы должны выполнять все указания с точностью до последней буквы.
       2. Я вовремя остановил их...
       1. Вы его должны были не допустить. И привыкайте не возражать.
       2. Извините.
       1. Сегодня акцию начинайте не раньше двенадцати. Пусть люди выспятся как следует.
       2. Что я должен буду сделать?
       1. Вы слишком любопытны. Инструкции получите в одиннадцать тридцать. Кроме ребят, прикомандированных к вам, прибудет еще одна группа. Внимательно прислушивайтесь к их советам и не мешайте им выполнять возложенные на них функции. Они будут работать независимо от вас, но обязательно нужно будет координировать ваши действия. У меня все.
       2. Спасибо. Спокойной ночи.
       Конец записи.
       
       Азаров еще раз внимательно прочитал расшифровку, сделанную собственными силами. Если отбросить то, что Рзаев обращался к собеседнику на «вы», а тот к нему - на «ты», и не обращать внимания на неизменное обращение Рзаева к собеседнику с приставкой «мюаллим», что означает «учитель», то перевод был сделан довольно точно. Азаров всегда четко выполнял инструкции, но эта расшифровка сама была нарушением инструкции, и Сергей перевел ее так, как считал удобным для себя.
       «Значит, сегодня», - подумал Азаров, устраиваясь поудобнее на продавленном диване в углу кабинета. Часы показывали половину пятого. До двенадцати дня ничего не случится, можно поспать часов до девяти.
       «Хорошо, что семья в Москве», - удовлетворенно подумал Азаров и приказал себе уснуть. Многолетняя тренировка сделала свое дело. Через пять минут он уже спал глубоким, но чутким сном.
       
       Утром Самохину пришлось изрядно поворочаться в постели. Он пообещал отцу, что заедет к нему на воскресенье вместе с семьей. Воскресенье настало, все готовы к поездке, но вчерашние события не давали ему покоя, пугали его. Он ощущал опасность. Странное ощущение, когда доподлинно известно, что ничего страшного уже не случится, будет наведен порядок, но в то же время страх не покидает Самохина, расположившись где-то пониже желудка.
       Поднявшись, наконец, с постели и наткнувшись на вопросительный взгляд жены, Самохин озабоченно почесал затылок и принял решение.
       - Пойду, гляну в городе: что, да как. Если все нормально - поедем к отцу.
       Жена стала хлопотать, собираясь в недалекую дорогу, а Самохин направился к умывальнику. Поездку можно было отменить только в крайнем случае. Отец живет в Баку, в новой семье. Отношения Самохина с новой семьей отца были превосходные, но ездили в гости, тем не менее, довольно редко - раз-два в год, поэтому каждый приезд обговаривался заранее подобно дипломатическому визиту, обставлялся с царской щедростью, и отменить поездку без уважительной причины было бы свинством.
       Самохин вытер полотенцем лицо, сказал жене, что завтракать не будет, и стал одеваться.
       День выдался теплым, солнечным. В обычные годы этот день был последним днем зимы, но сейчас, в високосный год, завтра будет еще и двадцать девятое число. Самохин с усмешкой вспомнил о двоюродной сестре, которую угораздило родиться 29 февраля, и той приходилось справлять свой настоящий день рождения лишь раз в четыре года.
       В городе было тихо. На площади никого не было. Там, где громили автомобили, валялись лишь осколки стекла. Самохин прошел по пути следования мятежников, отметил разгромленный газетный киоск, сожженную сапожную будку на улице Низами. Возле рынка людей не было, зато было много милиции. Людей в милицейской форме Самохин встречал на каждом шагу, проследовав от центральной площади до рынка. Это были уже не местные милиционеры-азербайджанцы, а русские ребята - воины срочной службы. Похоже, какая-то специальная часть МВД.
       Самохин остановился и оглядел базарную площадь еще раз: ментов было, как грязи. Он уверенно повернулся и двинулся к дому - сегодня отцовская семья не будет допоздна сидеть за накрытым нетронутым столом.
       По пути он еще посетовал на отсутствие полной телефонизации в стране. Телефонов не было ни у него, ни у его отца. В противном случае один звонок мог бы решить судьбу поездки. А, впрочем, подготовка к визиту начиналась задолго до его проведения, и утренний звонок уже ничего не решил бы.
       
       Барабан с самого утра обходил город, высматривая любую мелкую деталь, способную прояснить ситуацию и дать пищу для анализа.
       На улицах Комсомольска было много милиционеров. Судя по молодости и европейскому происхождению, они были из милицейского полка МВД, который базировался в поселке Баладжары. До поселка было 30 километров: учитывая оповещение, сборы и транспортировку, работа была проделана немалая. Значит, в Баку все известно, реагируют вовремя. Только непонятно, почему эти молодые парни без оружия.
       Барабан долго ходил по центру (вернее, по треугольнику: рынок - центральная площадь - автовокзал), интуитивно ощущая особую важность выделенной территории. На глаза почему-то не попадались молодые парни странного вида, так удивившие его вчера своим появлением. Их как будто корова языком слизала.
       Барабан вышел из треугольника и направился в приморский парк. Марина - супруга Самохина - рассказала вчера о скоплении этих странных ребят в парке. Надо проверить.
       При тщательном осмотре Барабан обнаружил в укромных местах пустые бутылки из-под водки (их было очень много) и какие-то использованные ампулы из-под лекарственных препаратов. Пару ампул Барабан на всякий случай завернул в платок и опустил в карман куртки. Приняв вид прогуливающегося человека, он не спеша занялся своим любимым делом - стал анализировать. Медленно направляясь обратно в центр города, Барабан раскладывал факты и впечатления по полкам, пытаясь соорудить близкую к истине картину происходящего.
       Вчера парк был загажен пришлыми людьми, представляющими опасность для города. Сегодня их нет. Они или уехали, или спрятались где-то в укромном месте. Следует поискать их новое прибежище или взять на вооружение вариант с их отъездом. Опыт подсказывает, что, скорее всего, они не уехали, а спрятались, так как невозможно отправить из города весь этот сброд одновременно, обязательно десяток-другой оболтусов остался бы в Комсомольске.
       Парк был загажен бутылками еще вчера. Бригады сборщиков стеклотары начинают работать с шести утра, но сегодня они не собрали свой щедрый урожай. Обычные стычки между сборщиками-соперниками за раздел территории сегодня сменились всеобщим выходным днем. Что-то здесь нечисто. Барабан вновь миновал центральную площадь и направился к автовокзалу. Пройдя пару кварталов, он вдруг, подчиняясь какому-то наитию, изменил обычный маршрут, срезав угол и пройдя дворами. Внутри квартала у трансформаторной будки стояли двое.
       Барабан ощутил сладкое нытьё в районе диафрагмы. Так бывало всегда, когда он нападал на след. Не подав вида, что заинтересован этой парой скверно одетых молодых людей, один из которых был огненно-рыжим, он прошел мимо и свернул за угол. Обогнув дом, вышел с другой стороны и успел заметить, как эти двое дождались третьего, несущего в руках полиэтиленовый пакет с продуктами и буханку хлеба под мышкой, и направились в подъезд ближайшего дома.
       Барабан засопел от удовольствия. Теперь главное - не упустить их, обнаружить квартиру, в которой они залегли. Дойти до подъезда - восемь секунд. За это время они смогут войти только на первый этаж, второй этаж Барабан отследить уже успеет.
       После солнечного двора в подъезде пришлось адаптировать зрение. Барабан весь обратился в слух. Двери первого этажа были заперты, на втором - ничего не слышно. Значит - на первом. Барабан тщательно прослушал каждую дверь первого этажа, пытаясь расслышать какой-либо шум, и к своему удивлению не услышал ничего. Опыт подсказывал, что шум от вошедших трех человек должен быть значительным, но даже слабой возни не ощущалось ни за одной из дверей первого этажа.
       Барабан забеспокоился. Он еще раз прослушал двери первого этажа, не забывая следить за входной дверью, затем поднялся на второй этаж, прослушал двери там (также без результата) и пошел вниз.
       Недоумевая, спустился к входной двери (еще шесть ступеней после первого этажа) и вдруг обратил внимание на дверь подвала. Толкнул легонько - дверь подалась. Осторожно вышел из подъезда и направился к соседнему. Там тоже оказалась дверь в подвал, но она была заперта. Барабан вытащил складной нож и попробовал поддеть скобу, на которой висел замок. Бесполезно. Замок был простейший. Немного поковырялся согнутым ржавым гвоздем, и страж подвала откинул в сторону свою тяжелую дужку.
       Барабан спускался тихо, тщательно ощупывая ногой каждую ступеньку. В подвале было темно и сыро. Боясь воспользоваться зажигалкой, Барабан в полной темноте мелкими шагами прошел в сторону первого подъезда и уперся в стену. Стена, очевидно, была в четверть кирпича, сквозь нее был слышен гул голосов. Барабан приник ухом к стене и, тщательно вслушиваясь, определил не менее четырех собеседников, хотя говорили они довольно тихо.
       Обратный путь был легким. Глаза адаптировались, и Барабан прошел дистанцию до двери бесшумно. Прикрыл дверь в подвал, попробовал захлопнуть замок, не сумел - требовалось вновь поработать гвоздем - и повесил его так, с разинутой дужкой. Какая-то женщина, войдя в подъезд, увидела Барабана, возящегося с замком, хотела что-то сказать, но не решилась и пошла вверх по ступеням.
       Барабан, выйдя из подъезда, неспешной походкой отправился в сторону своего дома. Скоро должен позвонить Сергей, и уже есть, что ему сказать.
       Он взглянул на часы. Только половина десятого, а проделано очень много. День обещал быть интересным. Для чего-то же прячутся эти подонки!
       
       
       Глава 7.
       Азаров частенько просыпался на диване в кабинете. Ходить поздними вечерами на свою квартиру ему было не в тягость, но там его ждали та же тоска и то же одиночество, что и в кабинете.
       Потянувшись, Сергей резко поднялся, отчего закружилась голова: усталость последних дней сказывалась на организме. Достал из шкафа полотенце, зубную щетку и двинулся к умывальнику.
       Когда закончил с утренним туалетом, подошел к сейфу, открыл его и задумался. Поднял все-таки папку в дальнем углу и вытащил из-под нее «изделие №1». Так он назвал для себя не сданный вовремя самодельный пистолет-пулемет под макаровский патрон. Выглядел он приблизительно как «Узи», но был поменьше и не столь элегантен. Сергей проверил его, осечек он не давал.
       Снаряжая длинный магазин тридцатью патронами, он радовался, что не сдал «пушку» вовремя. Проходя по делу о незаконном изготовлении и сбыте оружия, этот оригинальный экспонат вопреки всем инструкциям оказался в кабинете начальника отдела контрразведки, где и застрял на несколько месяцев. Теперь он понадобился, и Сергей впервые вытащил его из сейфа после испытания боевых качеств. Пистолет-пулемет прекрасно умещался в азаровском «дипломате». Кучность стрельбы у него была не ахти какая, но в ближнем бою он может стать хорошей подмогой.
       Азаров уложил оружие так, чтобы, держа «дипломат» в левой руке, можно было быстро открыть его и вооружиться. Рядом лег еще один снаряженный магазин.
       «Шестьдесят патронов», - удовлетворенно отметил Азаров, поставил дипломат под вешалкой с пальто и ни разу не надёванной шинелью с новенькими капитанскими погонами, затем уселся на диван. На часах была половина десятого.
       Капитан Азаров работал в Комсомольске уже два года. У него была прекрасная карьера в Москве, благо помогли товарищи отца, погибшего при выполнении одного из заданий. Хорошая работа и заочная аспирантура на юридическом факультете сулили прекрасное будущее, но черт его дернул для кандидатской диссертации выбрать неподходящую тему.
       Сергей откопал в лубянских архивах «Дело о межвузовском семинаре», закрытое в 1976 году. Дело было ничем не примечательное. Преподаватели московских вузов набрали по одним им известным критериям группу из пятидесяти студентов первых и вторых курсов московских и ленинградских вузов, которым стали преподавать во внеурочное время западную экономику, знакомить их с западными политическими институтами, пацифистскими и правозащитными движениями.
       В деле были заявления студентов (отсеянных из списков «семинаристов») о том, что преподаватели систематически насаждали западные ценности и принципы, лишая свои лекции всякого проявления патриотизма и коммунистической идеологии. Наблюдение за семинаром велось более года, были опрошены все 23 студента, отчисленные в процессе обучения. Тщательная проверка финансов показала, что финансирование велось под патронажем отдела ЦК КПСС, но истраченные суммы превосходили всё, что выделялось официально, в несколько раз, а источник дополнительных средств никак не проглядывался. Нужны были специальные следственные действия.
       Дело было открыто в 1973 году, семинар работал с 1972 года. В 1974 году по приказу заместителя председателя КГБ дело было изъято из контрразведки в особую закрытую группу для производства специальных следственных действий, которые так и не были проведены. В 1976 году приказом заместителя председателя КГБ дело было закрыто за отсутствием состава преступления. Пролежав 10 лет на архивной полке, «Дело о межвузовском семинаре» попало в руки Азарова.
       Привлекли его внимание фамилии преподавателей, фигурирующих в деле - все они были видными апологетами перестройки, которая уже наметилась как социальное движение. Известный экономист, мелькающий среди помощников генерального секретаря партии, секретарь ЦК КПСС, ставший основным идеологом перестройки, и другие бывшие подследственные оказались у самой плиты в политической кухне 1986 года. Среди фамилий студентов Азаров отметил лишь внука известного детского писателя.
       Задавшись целью, Азаров месяц пылился в архиве, вызвав этим недовольство жены, так как архивом занимался во внеурочное время, но откопал два независимых дела на секретаря ЦК КПСС - идеолога перестройки. Оба дела были переведены в производство из контрразведки в особую следственную группу, а затем закрыты за отсутствием состава преступления. В обоих случаях приказ исходил от заместителя председателя КГБ, а на одном из них была даже санкция председателя.
       Председателя уже нет в живых, заместитель на пенсии, а партийный секретарь, замаравшийся в трех делах с участием иностранной разведки, стал идеологом перестройки.
       Азаров размышлял недолго. Написав рапорт надлежащей формы, он приложил к нему ксерокопии особо важных документов из трех обнаруженных дел и подал рапорт по инстанции. Через три дня вышел приказ о переводе Азарова в Комсомольск-на-Каспии. Жена была в истерике.
       Азаров не стал интересоваться причиной такого перевода. Семья осталась у тещи в Москве, а он выехал к месту назначения не мешкая, опасаясь каких-либо более жестких санкций. Так началась для него эта новая глава в его жизни.
       Сергей посмотрел на часы. Десять. Он встал с дивана, подошел к сейфу, достал «лифчик» с пистолетом, надел его, проверил наличие патронов и стал одеваться. Звонить Музыканту следовало из автомата.
       
       Аяз ночевал в здании горкома. Рано утром прибыл милицейский батальон из Баладжар. Проехав в девять часов по центру города, он убедился, что сил для сдерживания может оказаться недостаточно - люди перевозбуждены, а милиционеры совершенно невооружены. Начальнику горотдела пришел «сверху» приказ разоружить всех милиционеров. Тот, явившись к первому секретарю рано утром, доложил о приказе республиканского УВД, упершись взглядом в полированную поверхность роскошного стола и ожидая каких-либо указаний.
       Аяз в тот момент промолчал, и начальник горотдела, шумно вздохнув и не сказав больше ни слова, повернулся и вышел.
       Вокруг первого секретаря вдруг образовалась пустота. Еще недавно не знавший как отбиться от постоянно надоедавших помощников, инструкторов, просителей и подхалимов, Аяз неожиданно ощутил острый недостаток человеческого общения. Коридоры, по которым он проходил, покинув сегодня утром свой кабинет, были пусты, а те немногие работники аппарата, что попадались на пути, спешили укрыться в первом попавшемся кабинете.
       «Похоже, у меня появились симптомы паранойи», - Аяз усмехнулся и направился к умывальнику. Какой-то чиновник, моющий руки под краном, удивленно глянул на большого начальника, имеющего роскошные умывальные апартаменты, но, тем не менее, заглянувшего в общий умывальник, и поспешил удалиться.
       Аяз тщательно, как хирурги в кинофильмах, протирал руки в мыльной пене и разглядывал скромную и скучную умывальную комнату. Кафель тут был серый, тусклый, а умывальники напомнили Аязу его студенческие годы. С некоторых пор он опускал свои руки лишь к финским или еще каким-либо импортным белоснежным шедеврам, и так было везде: в горкоме партии, в кабинетах директоров заводов, в бакинских коридорах власти, у него дома, в конце концов.
       Аяз еще раз оглядел грязно-желтую щербатую раковину и неожиданно подумал о том, что те, с площади, могли в своей жизни видеть только такие умывальники, да и то в лучшем случае. Аяз всегда был выше таких людей. И в школе, и в институте, и на работе. Он мог одним росчерком пера решить их судьбу, а сегодня они, движимые своими страстями и руководимые непонятными Аязу силами, решают его судьбу, которая может обернуться неожиданным образом.
       Встав у руля городской партийной организации два с половиной года назад, Аяз Касум-заде олицетворил собой новое поколение партийных работников. Молодой тридцатичетырехлетний комсомольский вожак занял место матерого волка. Должность первого секретаря во втором по значению городе республики - прекрасный трамплин для скачка в столичные круги власти, и к тому же здесь можно хорошо поправить свои финансовые дела.
       Всё шло как нельзя лучше. Были налажены близкие отношения с западногерманским городом-побратимом Людвигсхафеном, состоялись взаимные визиты горожан-побратимов. Комсомольск вышел в республике на первые позиции по многим показателям, еще год-два, и можно двигаться вверх по лестнице, подыскав себе место в руководстве республикой, а там...
       Аяз покрутил головой, держа перед собой мокрые руки: вытереть их было нечем. Достал из кармана носовой платок, тщательно вытер покрасневшие от холодной воды ладони и вышел в коридор. Было непривычно пусто, и это добавляло тревоги в и без того тяжелое время.
       В приемной ожидал секретарь с телефонной трубкой в руке. Аппарат был красный - обычный, и потому Аяз удивился, глядя на секретаря, который одними губами, без звука, обозначил фамилию «первого».
       Закрыв дверь кабинета и пройдя к столу, Аяз поднял трубку обычного городского телефона.
       - Касум-заде слушает.
       - Ты где был?
       - Умывался, Мамед-мюаллим, - Аяз продолжал стоять, держа трубку возле правого уха.
       - Нашел время. Ты почему не докладываешь о стабилизации положения в городе?
       - Извините, Мамед-мюаллим, но обстановка не стабилизировалась окончательно. Мятежников не видно на улицах, но служба безопасности доложила, что они не выезжали из города, а рассредоточились в районе автовокзала.
       - Твоя задача - не допустить беспорядков! Ни в коем случае не применять оружия! После первого выстрела можешь считать себя безработным, - голос «первого» слегка дрожал. - Сделай все возможное для умиротворения мятежников. К вечеру будет еще подкрепление из Баку и других районов республики.
       Аяз все-таки решил еще раз попросить разрешения обратиться за помощью к военным.
       - Мамед-мюаллим, может мне предупредить на всякий случай военных в Насосном?
       - Ни в коем случае! - голос на том конце провода повысился. - Мы не можем бросить армию против собственного народа!
       Чуть помолчав, «первый» добавил по-азербайджански:
       - Аяз, сынок, сделай все, что угодно, только задержи их еще на один день. Мы тут принимаем решение, на кого надо - надавим, кого надо - испугаем, лишь бы ты не подкачал. - Аяз почувствовал, как, замешкавшись, «первый» оглянулся в своем огромном кабинете и совсем тихо произнес: - Главное - чтобы они русских не тронули. Ты меня понял?
       - Да.
       Аяз немного послушал отбойные гудки и положил трубку.
       Он долго еще стоял, размышляя и глядя на закрытую дверь, затем со вздохом уселся в кресло и уставился в окно. У него в голове звучала мелодия популярного шлягера, мысленно он повторял речитатив о розовых яблоках на белом снегу, а за окном светило солнце и щебетали воробьи, обосновавшиеся в зарослях плюща, сплошным ковром покрывшего фасад горкомовского здания.
       Аяз перевел взгляд со спины бронзового Ленина, стоящего на площади перед зданием, на большие часы, висящие на стене против кресла.
       Было десять часов утра двадцать восьмого февраля 1988 года.
       
       
       Глава 8.
       Поводов для волнения было немало. Максимов полтора года ткал паутину, не зная, что в неё попадет. Подбор людей велся в среде партийных и хозяйственных работников. Клевали только на деньги. Когда настало время перенести центр дестабилизации в Комсомольск, пригодились люди, подобранные в этом городе и прошедшие надлежащую подготовку.
       Максимов взглянул на часы: была половина одиннадцатого. Скоро должна начаться акция, ради которой было затрачено много сотен тысяч долларов за последние полтора года, а если считать предварительную работу в течение почти пятнадцати лет, то счет пойдет на миллионы. Правда, пятнадцать лет назад никто не знал, ради каких конкретных операций тратятся эти сумасшедшие деньги на подготовку к подрывной работе аборигенов из числа обиженных.
       Зазвонил телефон. Аппарат был какой-то засаленный, Максимову даже показалось вчера при первом к нему прикосновении, что он липкий. Что ж, сам виноват. Приказал, чтобы нашли квартиру в самой распоследней дыре, а теперь, после люкса в «Интернационале», никак не может адаптироваться. Его раздражает все в этом гадюшнике: потертые кресла, черно-белый телевизор, предметы дурного вкуса, раскиданные по всей квартире.
       Не прислоняя трубку к уху, Максимов молча подождал, пока звонивший не отозвался.
       - Алло! Лев Давыдович?
       - В последний раз предупреждаю вас, чтобы вы забыли на ближайшее время мою фамилию, имя и отчество!
       Максимов не сдержал своего раздражения: его уже не в первый раз выводит из себя этот обрусевший азербайджанец. С менее образованными аборигенами иметь дело всегда приятнее и проще. Они воспитаны в местных традициях, весьма покорны и заражены гипертрофированным чинопочитанием. Очень удобные объекты для манипулирования. Эти же, обрусевшие, сохранив такую же любовь к деньгам, как и у их соотечественников, в остальном отличаются повышенным самомнением, тщеславны и плохо управляемы. Свое превосходство над менее образованными соотечественниками они без разбора переносят на более образованных людей иных национальностей, к примеру, на русских, не говоря уже о других, более высоких по своему развитию.
       На том конце тишина прервалась условным обращением:
       - Алло, Хозяин?
       Максимов внутренне усмехнулся, представляя, как этот хлыщ выдавливает из себя подобную фразу.
       Игорь Халитов был завербован два года назад, когда не смог защитить докторскую диссертацию - денег не хватило. Максимов узнал о нем от Хайне - секретаря отдела культуры западногерманского консульства. За Халитовым давно было замечено недовольство начальством и режимом в стране. Впрочем, недовольство режимом - отличительная черта каждого интеллигента в этой стране.
       Пока Халитов докладывал обстановку в среде научных работников и рекламировал собственные успехи в обработке коллег, Максимов параллельно думал о своей судьбе в государстве, где ему довелось родиться, быть завербованным иностранной разведкой и без проколов проработать до шестидесяти лет.
       Позже он понял, кто, как и когда провел первую пробную вербовку, а тогда, в пятьдесят пятом, все представлялось иначе. Молодой аспирант, без пяти минут преподаватель, прекрасные перспективы, яркая внешность - все предполагало светлое будущее, и новый знакомый Илья Борисович как нельзя лучше вписался в сложившуюся систему.
       Лишь позже, когда новый знакомый, сумевший за три года стать самым близким человеком для Максимова, неожиданно выложил на стол карты, стали понятны успехи в защите диссертации, хотя она была «сырая» с точки зрения всех коллег, периодические выигрыши на бегах и в лотерею, прочие мелочи, из которых складывается счастливая, беззаботная жизнь.
       После оглашения истинного положения вещей Максимову были предложены два выхода: работа на иностранную разведку, а с ней и карьера, деньги, прочие возможности, или извещение властей о сотрудничестве Максимова с иностранной разведкой, что повлечет за собой соответствующие репрессии.
       Максимов сразу сообразил, что рисковать серьезным агентом для шантажирования такого, как он, не будут, значит, Илья Борисович - разменная пешка в большой игре. Отношение к благодетелю резко изменилось. Максимов повел себя решительно, резко сменил тон и потребовал встречи с «начальством», которая и была ему организована в скором времени в парке «Сокольники».
       Новый человек, который встретился с Максимовым на скамейке парка, был неопределенного возраста и национальности, одет в самую обычную советскую одежду и с лицом, увидев которое, сразу забываешь его. Он внимательно выслушал Максимова, не представившись и не подав руки, затем, ничего не объясняя, и, в обычном смысле не простившись, а сказав только: «Мы вам позвоним, если вы нам потребуетесь», тут же растворился среди прогуливающихся посетителей парка.
       После этого случая, так напугавшего Максимова (он не спал три ночи, ожидая стука в дверь), жизнь его обрела еще большее ускорение. По служебной лестнице он двигался играючи, ему помогали все: родные и знакомые, начальники и вовсе незнакомые люди. Деньги сами плыли к нему в руки. Ему было категорически запрещено участвовать в правозащитных и сионистских организациях. Он играл роль рассеянного, но удачливого ученого-правоведа. Женившись на своей ученице, он прожил с ней шесть лет, но, так и не дождавшись детей, разошелся, и с тех пор даже не помышлял о семейной жизни. Его вторая жизнь давала ему такой заряд энергии и жажду существования, что любая женщина, пожелавшая забрать у него немного любви и внимания к себе, стала бы для него серьезной помехой.
       С серым человечком из «Сокольников» он больше так никогда и не увиделся. Все последующие контакты проводились сначала через Илью Борисовича, затем посредством тайников и по телефону, а позже, когда в Центре поняли и оценили способности Максимова, состоялся, наконец, контакт с резидентом.
       С той поры пролетело немало времени. Максимов стал одним из лучших, если не лучшим агентом в Москве. Готовя перестройку, он заработал в Центре авторитет незаменимого агента, и сегодня, став резидентом в Баку, где имелось консульство государства, на спецслужбы которого работал Максимов, он понял, насколько ему доверяют. Резидентами обычно становятся кадровые разведчики с дипломатической «крышей», а тут - агент-абориген, у которого в подчинении оказались два сотрудника консульства.
       Максимов дослушал Халитова, сказал что-то на прощание и положил трубку.
       Когда он представил свой план дестабилизации обстановки в Карабахе и развертывания крупномасштабной войны между Азербайджаном и Арменией, в Центре долго молчали, затем пришло утверждение плана и посыпались деньги.
       Столько денег Максимов не видел никогда в жизни. Хорошо, что он был равнодушен к богатству и очень любил свою работу, иначе можно было свихнуться.
       Максимов потянулся, откинувшись на спинку потертого дивана, из которого местами упирались в зад пружины, и улыбнулся. Разбивка всех исполнителей на четыре категории, первая из которых знает лишь об организации митингов, вторая - о готовящихся разгромах ларьков и транспорта, третья - о погромах армянских квартир, а четвертая - о планирующихся убийствах, привела, очевидно, Центр в трепет. Им, европейцам, воспитанным с серебряной ложкой во рту, не смогли бы даже в голову прийти подобные планы.
       Максимов внимательно изучил события Хрустальной ночи в Германии и учел все нюансы. Целью Хрустальной ночи был исход евреев из гитлеровской Германии, отсюда - ни одного убийства. Цель сегодняшней акции - исход армян из Азербайджана, плюс широкомасштабная незатухающая война между республиками, поэтому Максимов, учитывая менталитет местных жителей, запланировал убийство нескольких человек во время погромов.
       Подготовка началась год назад. Срывались межреспубликанские контакты из-за карабахской проблемы, интеллигенты с обеих сторон старательно обрабатывались коллегами вроде Халитова, а темный народ до поры до времени не задействовался в этом хитроумном плане. И только в начале зимы 1988 года одновременно возникли мятежи в Карабахе против азербайджанского владычества и изгон азербайджанцев из Кафанского района Армении.
       По планам Максимова кафанцы (или «еразы», как называли своих соотечественников местные азербайджанцы) раскрутили маховик заготовленного плана в Баку, а завершающий аккорд должен прозвучать в Комсомольске. Первый митинг в этом городе уже состоялся. Сегодня - решающий день.
       Максимов еще раз взглянул на часы. Было одиннадцать. Скоро принесут второй завтрак. Через час уже никто не сможет остановить осуществление максимовского плана. Маховик завертится, и история совершит свой очередной поворот, а виновником его будет он - Максимов, агент, с успехом работающий на три разведки и являющийся членом тайного международного сообщества.
       Мир затих, ожидая развязки, и Максимов, мысленно оседлав его, уже присмотрел место, куда он вонзит свои шпоры. Последствия собственного вмешательства в исторический процесс представлялись ему самому грандиозными.
       
       
       Глава 9.
       Возвращаясь после встречи с Сергеем, Барабан напряженно думал. Сергей знал что-то важное, но всего, как всегда, не сказал. Доклад о «еразах» в подвале Сергей выслушал молча, ампулы, подобранные в парке, тут же выбросил, пробурчав: «Не до этого».
       Одет он был необычно для подобной встречи: неизменное безликое пальто сменила неяркая щегольская куртка, а в руке вместо полиэтиленового пакета со всякой ерундой красовался новенький дипломат.
       Сергей знал что-то серьезное. Он, не объясняя причины, приказал Барабану не высовываться и никуда не выпускать из дома маму и сестру.
       Барабан остановился возле скамейки, незаметно огляделся и сел. Теснящиеся в голове мысли требовали упорядочения. «Музыкантом» он стал недавно, да и то только для Азарова, а для всех - Барабан. В свои тридцать три года он не женился, ведя все это время какой-то антисоциальный образ жизни. Женщины в его судьбе занимали очень мало места не потому, что он не имел к ним полового влечения. Как и все нормальные мужчины, он ощущал тягу к ним, но какие-то причины, скрытые в подсознании, отталкивали его от слабого пола.
       Возможно, виной была его первая связь в семнадцать лет, когда он жил с девушкой на год старше себя. Это была девушка с неизбывным, жадным желанием, она иссушала его до дна, после встреч с нею он ощущал себя выжатым лимоном. Во время полового акта он старательно изображал страсть, которой не было оттого, что он пугался ее неистовости. Ее животная потребность в мужчине, которая (как он понял значительно позже), обычно не свойственна девушкам ее возраста, вызывала чувство страха, сковывала тело и сознание.
       Барабан сидел на скамейке парка, февральское солнце слабо пригревало правую щеку в моменты, когда утихали порывы ветра, а он безуспешно пытался вспомнить лицо своей первой женщины.
       Ее звали Наташей. Роман продлился полгода, а затем еще полгода всё вокруг Барабана было связано с ней. Сначала он жестоко страдал от разлуки, но боролся с желанием вернуться, вспоминая об унизительной зависимости и безуспешных попытках удовлетворить ее. Затем он переспал с другой девчонкой и неожиданно понял, что для удовлетворения партнерши ему не потребовалось никаких усилий. Последующие контакты с другими девушками и даже женщинами значительно старше его убедили Барабана в его совершенно нормальной половой силе, избавили от комплекса и помогли забыть Наталью.
       А дальше все пошло как-то странно, необычно. Барабан, похоже, приобрел устойчивый рефлекс на запах первой женщины, и все другие партнерши пахли для него неправильно. Каждая женщина имела свой собственный неповторимый аромат, к которому Барабан не успевал привыкнуть. Он уже не помнил запаха Натальи, но подсознательно стремился почувствовать его. Однажды у него была постоянная женщина более двух лет, Барабан уже привык к ее запаху и не чувствовал дискомфорта, но женщина к этому времени уже успела ему надоесть своим плохо скрываемым желанием завладеть Барабаном целиком и полностью, а он этого не хотел. Разрыв произошел тихо, без скандалов, женщина вскоре вышла замуж за одного из знакомых Барабана, и они остались друзьями. Сейчас Барабан приходит в эту семью на правах знакомого, до одури играет с двумя шкодливыми мальчишками-близнятами в различные детские игры, с отцом семейства - в нарды, а со своей бывшей любимой старается не развивать отношения дальше теплой дружеской вежливости.
       В принципе, подобные отношения в пронизанном азиатскими традициями Комсомольске почти невозможны, но муж этой женщины приехал из России, а Барабана все окружающие его мужчины не воспринимают как соперника за его принципиальность - он никогда не ляжет в постель с женщиной своего знакомого или приятеля. Да что там, он вообще не скрывает своих отношений с женщинами, не делает ничего тайком, считая, что свободных и жаждущих мужской ласки женщин более, чем достаточно. Зачем же урывать тайком принадлежащее другому, если это украденное через некоторое время надоест до одури и надо будет придумывать, как избавиться от своего приобретения.
       Благодаря этому Барабан был во всех знакомых семействах своим человеком, ему доверяли мужья, его не домогались жены, дети обожали его.
       Правда, однажды жена одного из приятелей проделала нечто, смутившее Барабана, но это произошло с женщиной очень молодой и недавно вышедшей замуж. Прошло достаточно времени для того, чтобы Барабан перешел на «ты» с молодой красавицей, но недостаточно для того, чтобы она достаточно узнала Барабана.
       Они были вдвоем. Барабан пришел к приятелю, но его не было дома. Ранее Барабан не раз замечал, что Лиля - так звали эту молодую женщину - частенько надевает к его приходу очень тесную кофту без бюстгальтера и, обтянув подобным образом свою крупную твердую грудь, встает так, чтобы оттопыренный разрез кофты открывал Барабану нежную белую кожу почти до самого соска. С подобными женскими хитростями ему приходилось сталкиваться не раз и обращать на это особое внимание не стоило, но в тот день все было совсем по-другому.
       Барабан впоследствии оценил ее изобретательность, тщательность в исполнении замысла и пожалел о своей грубой выходке, но тогда он растерялся и прореагировал экспромтом, почти не задумавшись.
       Лиля узнала, что Барабан собирается в центр, и вспомнила, что ей тоже нужно в ту сторону. Сославшись на то, что ей необходимо переодеться, она усадила Барабана в кресло, подала ему чай с вареньем и направилась в смежную комнату, не закрыв за собой дверь. Когда Барабан машинально поднял глаза на открытую дверь, за которой слышалось шуршание снимаемой одежды, он увидел Лилю, стоящую за стеной, но прекрасно отражающуюся в трюмо, расположенном в противоположном от нее углу. Она разделась догола и стала искать белье в платяном шкафу, грациозно двигаясь при этом.
       Барабану прекрасно была видна ее спина, плотные ягодицы с треугольником незагорелой кожи и прекрасные ноги атласно-бронзового цвета. Эффект был такой, как будто Барабан оказался в безвоздушном пространстве: легкие сдавило и он не мог вдохнуть свежую порцию воздуха.
       Лиля достаточно долго искала что-то в платяном шкафу, спросив его о чем-то, не оборачиваясь. Барабан промычал невразумительное междометие и громко отхлебнул чай, обжигая губы. Это его успокоило.
       Прекрасная фигура в зеркале трюмо повернулась боком и Барабан увидел грудь совершенной формы с торчащими вверх сосками. Боковой полоски от купальных трусиков на таком расстоянии не было видно, вся фигура была загорелой, и грудь выделялась на ней прекрасным белым плодом.
       Третий акт этого зрелища состоял в том, что Лиля повернулась к трюмо, а, значит, и к Барабану, лицом, бросила беглый, но заметный для Барабана взгляд на трюмо и принялась одеваться. Пока Лиля надевала кофту, натягивая ее на плотные груди, Барабан не мог оторвать взгляда от незагорелого треугольника в центре фигуры, где контрастировали черный и белый цвета, затем все-таки отвернулся и стал ковыряться ложкой в розетке с вареньем.
       Лиля вышла из двери спустя несколько мгновений. Длинная загорелая шея была обрамлена воротником белоснежной кофты, атласные бедра, лишившие Барабана несколько секунд назад дара речи, спрятались под шелковой юбкой в мелкий цветочек, а глаза ее старались не встречаться с барабановским взглядом.
       - Зря ты это проделала. Мне на это наплевать, - произнес Барабан непослушным деревянным голосом, не найдя ничего лучшего для первой фразы.
       Лиля вспыхнула нестерпимо красным цветом и, не глядя Барабану в глаза, переспросила:
       - Что ты имеешь в виду?
       - Всё. Кресло, трюмо, дверь.
       Лиля стояла посреди комнаты, не зная, куда деть руки. Барабан допил чай.
       - Еще чаю? - голос ее сорвался на последнем звуке.
       - Нет, спасибо, я пойду.
       Он посмотрел на не перестающую краснеть Лилю и добавил:
       - Ты ведь собиралась в центр?
       - Я передумала, - Лиля собрала со стола чашку, розетку с остатками варенья и направилась в кухню. Вид у нее был неважный, куда-то пропала грация, плечи опустились.
       Барабан ощутил угрызения совести и сказал вслед:
       - Извини за резкость. Я не хотел тебя обидеть.
       Он открыл дверь и собрался уходить. Появившаяся в прихожей Лиля вдруг осмелилась и спросила:
       - Мужу не скажешь?
       Барабан нашел в себе силы улыбнуться.
       - Я же не идиот...
       Он закрыл за собой дверь и с первого шага стал ругать себя за эту глупую выходку. Ну что ему из того, что Лильке хочется покрасоваться перед чужим мужиком? Это желание свойственно практически всем женщинам, кто-то боится реализовывать его на практике и мается им всю свою жизнь, некоторые, как она, с известной долей изобретательности и тщательности устраивают себе подобные праздники исполнения тайных желаний, не переступая грани дозволенной формы поведения в обществе. От него требовалось лишь посмотреть на красивое тело и промолчать. Дальше она не пошла бы, да и если бы попыталась, он ее непременно сумел бы остановить вовремя. А так ничего кроме конфуза для обоих не вышло.
       Сейчас у Лильки пятилетний малыш - постоянный барабановский партнер по коверным играм, и сама Лилька уже не вспоминает, очевидно, ту историю, а он вдруг, в самое неподходящее время вспомнил.
       Барабан помотал головой, чтобы избавиться от всего этого мусора и попытался проанализировать сложившуюся в городе обстановку, но в голову ничего не лезло, и он, спохватившись, направился к Вовчику, чтобы предупредить его о надвигающейся опасности.
       Что за опасность надвигалась, Барабан не знал, но следовало предупредить Самохина, чтобы он не высовывался сегодня на улицу и детей гулять не выводил.
       Барабан на ходу взглянул на часы. Половина двенадцатого. Взобравшись на четвертый этаж, он постучал, подождал немного у молчаливой самохинской двери и стал спускаться вниз.
       
       
       Глава 10.
       Когда Самохин взгромоздился в автобус со своей семьей, было уже около полудня. Пройдя пешком от дома до автовокзала, он с удовлетворением отметил милиционеров на каждом углу и полное спокойствие в городе. Сели, как обычно, в «левый» автобус. На маршруте Комсомольск - Баку была обычная воскресная давка, стоять в очереди за билетами в душном помещении автовокзала было нестерпимо, а «халтурные» автобусы подбегали к месту неофициальной посадки исправно, через каждые пять-семь минут, быстро набивались до отказа и отправлялись в Баку.
       Автобусное сообщение в Комсомольске, как междугороднее, так и внутригородское, было полностью отдано на откуп водителям. Междугородники зарабатывали себе на жизнь способом, благодаря которому Самохин с семьей ехал сегодня без особых проблем к отцу в Баку, а проезд на внутригородских рейсах пассажиры оплачивали наличными водителю из рук в руки. Самохину ежедневно приходилось пользоваться общественным транспортом по дороге на работу и с работы, и он вместе с другими пассажирами терпеливо ожидал на конечной остановке, пока битком набитый автобус не просочит своё содержимое через узкую переднюю дверь, с задержкой каждого пассажира для расчета с водителем.
       Считается признаком хорошего тона заплатить за проезд знакомого, который находится дальше от передней двери. Для этого водителю дополнительно оплачивается проезд одного или нескольких человек, а затем следует громкая фраза: «Мамед (или Иван)! Выходи, я заплатил!».
       Однажды Самохин стал свидетелем анекдотического случая. При расчете с водителем на остановке один молодой человек попытался увильнуть от оплаты, но водитель оказался человеком скупым, а, может, просто принципиальным (нарушитель не попросил его об одолжении) и схватил молодца за шиворот. Тот попробовал вывернуться, но силы явно были неравными, и тогда «заяц» решил все же попросить об одолжении, сославшись на отсутствие денег.
       То ли водитель действительно был скуп, а, может, ему было жаль затраченных на «зайца» сил и времени, но он не отпустил парнишку просто так, а влепил ему щелчок пальцем в лоб и только после этого разжал руку, сжимавшую ворот рубахи нарушителя.
       Паренек не спрыгнул со ступеньки автобуса и, глядя водителю прямо в глаза, заявил:
       - А ну, ударь еще раз!
       Водитель опешил. Он никак не ожидал подобного развития событий и сначала растерялся. В автобусе стих гомон. Все напряглись.
       - А ну, ударь еще раз! - повторил пацан, не двигаясь с места.
       Водителю что-то надо было делать. Он еще раз смерил «зайца» презрительным взглядом, поднял правую руку и отвесил щелчок. В автобусе все замерли.
       - Мамед, выходи, я заплатил! - как ни в чем ни бывало, прокричал в салон безбилетник, хитро улыбнулся и спрыгнул с подножки.
       Хохот в автобусе не прекращался до следующей остановки, водитель, топорща густые усы, растерянно улыбался в зеркало заднего вида, удовлетворенный подобным финалом.
       А однажды установленный порядок оплаты за проезд чуть, было, не привел к трагическому результату. Дело было в пятницу вечером, и в автобусе находилось несколько работяг, принявших пару сотен граммов по случаю последнего рабочего дня на неделе. Один из них, зная, что средняя дверь в «Икарусе» никогда не открывается до окончания расплаты с водителем на конечной остановке, мирно отдыхал, закрыв глаза и привалившись спиной к средней двери. На предпоследней остановке, очевидно по небрежности водителя, открылась не передняя, а средняя дверь, и задремавший работяга столбиком, мирно сложив руки на животе, рухнул наружу. Зрелище было ужасное. Выскочившие пассажиры подняли страдальца, беспокоясь за его состояние, но тому оказалось все нипочем - выручили плотная куртка и меховая шапка.
       Самохин примостил поудобнее голову младшего сына, лежащего у него на руках, и стал вглядываться в лица пассажиров. В основном, это были азербайджанцы. Самохину показалось (а, может, это было просто предубеждением), что люди, сидящие в автобусе, стараются не глядеть друг другу в глаза, как будто им стыдно за произошедшие вчера вечером события.
       Вовчик мерно покачивался в неудобном сиденье «ПАЗика» с младшеньким на руках и думал о том, как трудно будет восстановить хорошие отношения между азербайджанцами и армянами после вчерашнего.
       Неприязнь между этими народами имеет давние корни. Война в восемнадцатом году, когда на развалинах Российской империи образовались в числе прочих два государства - Азербайджанская и Араратская республики, столкнувшиеся в кровавой схватке за Карабах - была прямым следствием раздела территории Закавказья британским генералом Томпсоном, действовавшим по знаменитому принципу «разделяй и властвуй». Произвольно разделив землю, на которой издавна вперемежку жили азербайджанцы и армяне, англичане заложили мину замедленного действия. Пришедшие в двадцатые годы большевики попробовали, было, образовать единую Закавказскую республику, но интернациональное крыло РСДРП утопило этот проект и воспользовалось для раздела территории границами Томпсона.
       Еще несколько раз в советское время решались территориальные споры между республиками. Отдельные участки отторгались и присоединялись, проблема загонялась в тупик, а в обоих народах продолжала культивироваться взаимная неприязнь наряду с замалчиванием в средствах массовой информации всех без исключения случаев проявления бытового национализма.
       Самохин прекрасно помнит, как играл со сверстниками - представителями обеих национальностей - в детстве, как ребята-армяне в отсутствие азербайджанцев презрительно отзывались о них, как маленькие азербайджанцы платили той же монетой сверстникам-армянам. Он замечал все это и испытывал естественное чувство горечи и недоумения, но ему ни тогда, ни значительно позже, когда он узнал причину долговременной вражды между двумя народами, не могло прийти в голову, что бытовой национализм может перейти в нечто, подобное случившемуся вчера.
       «Слава Богу, - думал Самохин, покачиваясь в автобусе с малышом на руках, - что все закончилось так быстро и без жертв». Он еще раз обвел глазами сидящих и стоящих рядом пассажиров, вновь убедил себя в том, что они прячут глаза от стыда, и, успокоившись, стал думать об отце.
       
       
       Половина двенадцатого на часах, никакой ясности в создавшемся положении и липкий страх за пазухой. С таким багажом обстоятельств Аяз чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег.
       В детстве он частенько видел на берегу укачанную волной рыбу. Не здесь, в пролетарском Комсомольске, а на Апшеронском полуострове, в курортном местечке Бильгя, где была дача его отца. Он отдыхал там жаркими летними днями и подолгу шлялся вдоль берега, где после шторма можно было встретить еще живую рыбу, часто открывающую рот в последних конвульсиях. Аяз пробовал возвращать рыбу в море, но она, по виду еще живая, никогда не переворачивалась в обычное положение, а так и продолжала качаться на волнах вверх брюхом. Иногда попадалась осетрина. Сейчас ее возле побережья днем с огнем не встретишь - все отравили химические заводы Комсомольска, а в то время осетрина была обычным явлением и на берегу моря, и на столе у совсем не богатых людей. Даже пресноводные раки водились в море возле устья какого-нибудь ручья.
       Аяз вспомнил, как он ходил с отцом по берегу, будучи пятилетним мальчишкой. Отец брал руками рака и ставил его клешнями на коричневые сандалии Аяза, а тот пугался, выдергивая ноги из-под маленького страшилища. Отец заливисто смеялся, а Аяз с трудом обуздывал свой страх, чтобы отец не заметил, что сын боится, старательно улыбался и пробовал даже смеяться.
       Точно так же он улыбнулся секретарю, выйдя из своего кабинета. Тот не должен знать, что первого секретаря городского комитета партии одолел страх. Пусть думает, что Аязу Касум-заде всё нипочем.
       Аяз сказал секретарю, где его искать в случае, если позвонит первый секретарь республики, хотя знал, что тот позвонит не скоро - кому хочется брать на себя ответственность в подобный момент? Спустившись этажом ниже, где располагались апартаменты инструкторов горкома, Аяз столкнулся с офицером службы безопасности. Он не помнил фамилии этого офицера, но знал, что тот руководит отделом контрразведки. Молча подав капитану руку, Аяз, старательно обходя прямое обращение, задал короткие лаконичные вопросы. Капитан отвечал на них так же коротко.
       - Что ожидаете?
       - Погромы.
       - Ларьки и киоски?
       - Нет, квартиры.
       - Думаете, будут жертвы? - Аяз заметно волновался.
       - Не исключено.
       Аяз смотрел на гэбэшника, запакованного в модную куртку, с «дипломатом» в руке, и с одной стороны его подмывало спросить у специалиста, как лучше повести себя в подобной ситуации, а с другой - не решался сделать это, считая, что проявление растерянности перед посторонним человеком может впоследствии обернуться значительным минусом.
       Азаров, почувствовав тайное желание первого секретаря, решил сам дать осторожный совет.
       - На территории насоснинского аэродрома дислоцирован батальон охраны. У военных есть бронетранспортеры и спецсредства.
       Аяз молчал, глядя в окно в конце коридора. Он был благодарен офицеру за его чуткость и такт, но внешне изобразил «скрытое» недовольство, не попрощавшись, развернулся и направился в свой кабинет. По дороге вспомнил, что не зашел к нужному инструктору, как собирался до встречи с офицером, но не вернулся. Проходя мимо секретаря, улыбнулся и поинтересовался с беззаботным видом.
       - «Первый» не звонил?
       Секретарь отрицательно покачал головой. Вид у него был испуганный.
       В кабинете Аяз уселся в кресле и поднял трубку телефона. Набрав номер авиационной части в поселке Насосный, он взглянул на часы, пока в трубке успел прогудеть один длинный сигнал. Без десяти двенадцать. Голос на той стороне провода четко доложил, что Аяза слушает дежурный по части старший лейтенант Демидов. Соединившись с командиром части через три минуты, Аяз осторожно поинтересовался, быстро ли можно организовать отряд для разгона мятежников, на что полковник заявил о готовности роты охраны прибыть в Комсомольск через полчаса после полученной команды. Помолчав, он добавил, что капитан Азаров из КГБ уже предупредил командование части о сложившемся в городе положении.
       «И тут он успел, - с некоторым удивлением подумал Аяз. - Начальник горотдела не решился на этот шаг, а начальник отдела контрразведки взвалил на себя ответственность, которую мог избежать без риска быть обвиненным в бездеятельности».
       Закончив разговор с полковником, Аяз хотел, было, пройти в смежную комнату и взгромоздиться на диван - предыдущая ночь была бессонной, но в кабинет без предупреждения влетел инструктор, к которому Аяз так и не попал полчаса тому назад, хоть и собирался. Закир был инструктором по агитационно-пропагандистской работе, и отслеживание развития событий Аяз взвалил на него.
       - Колонна собралась возле автовокзала. Их много - человек двести или триста, некоторые вооружены прутьями и дубинками.
       Закир старался выглядеть спокойным. Видимо, для этого он снял очки и тщательно протирал их, близоруко щурясь в сторону Аяза. Он был любимчиком секретаря горкома. Когда Аяз пробивал его кандидатуру на республиканском уровне, ему довелось попортить себе немало крови, прежде чем всё закончилось благополучно. Обычно потенциальные инструкторы сначала дают взятку своему будущему шефу, а затем сами обходят все инстанции, от которых зависит их назначение, с мешком денег. С Закиром все было по-другому. Аяз нашел его случайно, Закир понравился ему своей честностью и принципиальностью, и секретарь горкома под влиянием какого-то совершенно не свойственного ему порыва решил протащить его кандидатуру на должность инструктора.
       Он заранее готовился к тому, что ему придется объяснять на каждом шагу, что денег он со своего будущего помощника не берет, да у того и не было денег - Закир был из бедной семьи, а вуз и высшую партийную школу оакончил благодаря своей собственной голове. Аяз понимал, что природа выбрасывает свои игральные кости при рождении каждого ребенка, а теория игры дает равные шансы как сыну богача, так и сыну бедняка. В результате несправедливых отношений в обществе богатые бездари получают свободный доступ к образованию и карьере, а бедные гении не получают доступа наверх. Изменить ситуацию в целом ему не под силу, но он был доволен тем, что помог одному талантливому бедняку.
       Аяз считал себя талантливым и способным человеком, но в Закире он сразу почувствовал еще больший потенциал. К тому же тот обладал честностью и принципиальностью, чего Аяз не встречал ни в одном партийном функционере.
       «Конечно, - думал Аяз, - можно быть честным и принципиальным, когда нет ни гроша за душой и нечего терять». Но какое-то странное чувство расположения к этому молодому способному парню заставило Аяза пуститься во все тяжкие, утверждая его инструктором.
       Каждому надо было объяснить, что у Закира Велиева нет за душой денег, а тогда возникали подозрения, будто Аяз высосал из Велиева практически всё, что у того было, а теперь «отмазывает» его перед чиновниками, собирающимися получить свою законную долю. Или, еще того хуже, что Велиев - чей-то шпион, а чей - неизвестно.
       Утвердить Велиева инструктором оказалось не намного легче, чем самому сесть в кресло секретаря горкома. Там все было относительно проще: назначили цену, и Аяз занял соответствующий пост. Здесь, с Закиром, все было сделано не по правилам, и Аяз понимал, что этот альтруизм ему когда-нибудь отрыгнется.
       - Стекла до дыр протрешь, - ни с того, ни с сего промолвил Аяз и переспросил: - От кого информация?
       Велиев водрузил на свой великолепный горбатый нос вытертые до блеска очки.
       - Информация надежная, от наших людей в горотделе. Милиция не вмешивается, у всего рядового и сержантского состава оружие изъято.
       Закир обернулся: в дверях показалась голова его секретаря. Велиев держал секретаря-мужчину, как и его начальник. Аяз поморщился, но разрешил секретарю войти.
       - Вы приказали доложить срочно, - извиняющимся тоном произнес секретарь, и Аяз кивнул головой, подтверждая приказ Закира.
       - Колонна идет по улице Дружбы, вероятнее всего, свернет на улицу Ленина и направится в нашу сторону.
       Секретарь Велиева помолчал и добавил:
       - На улице Дружбы самосвал выгрузил битый кирпич и стальные прутья.
       - Где это? - Закир деловито подбежал к большой схеме города, висящей на стене.
       - Вот здесь, возле общежития трубопрокатного завода, - секретарь ткнул пальцем в схему и добавил: - То же самое выгрузили возле третьего микрорайона и автовокзала.
       Аяз почувствовал, как у него задрожали колени. Вот оно. Началось. Отец - мудрый человек - сказал однажды: «За все придется платить. Когда, чем и сколько - неизвестно, но платить все равно придется. Поэтому старайся желать и приобретать поменьше». Как сейчас Аяз понимал своего отца!
       Но уже ничего не изменить. Теперь весь груз ответственности на нем. Хорошо, что Закир не бросил его в трудный час.
       Аяз взглянул на своего теперь уже единственного инструктора и увидел, что тот ждет его распоряжений. Рядом, опустив глаза, стоял секретарь Велиева, не смея покинуть помещение без приказа и тяготясь затянувшимся молчанием.
       За закрытыми окнами послышались крики. Много людей что-то кричали хором, но что - разобрать было невозможно. Аяз набрал воздух в похолодевшие легкие и стал отдавать распоряжения, на ходу убирая вещи со своего стола.
       - Я сейчас выйду к ним. Отдай распоряжение охране.
       Аяз удовлетворенно отметил, что Закир, не дожидаясь окончания распоряжений, уже набирал номер на телефонном диске.
       - Если меня... Если со мной что-нибудь случится, первым делом позвони командиру воинской части в Насосном, номер телефона - на столе. Все полномочия секретаря горкома ложатся на тебя.
       Аяз повернулся спиной к успевшему подхватить пальто велиевскому секретарю и, продевая руки в рукава, добавил:
       Располагайся в моем кабинете. Всех женщин отпусти домой немедленно. Выйдут пусть через задний двор, да скажи ребятам, чтобы обеспечили им охрану.
       Аяз еще раз оглядел зачем-то стены кабинета, через силу улыбнулся Велиеву, продолжающему стоять возле телефонной тумбы, и повернулся к двери.
       В коридоре послышались голоса охранников.
       
       Глава 11.
       Рзаев шел в стороне от колонны, метрах в пятидесяти позади маячила «Волга» с шофером. Охрана находилась поблизости.
       Колонна уже вливалась на центральную площадь. По плану Рзаев должен водить колонну по улицам города, не провоцируя милицию на ответные действия, но постепенно разогревая участников шествия и зрителей. Организованных «бешеных» было немного, основную массу трехсотголовой толпы составляли местные бездельники из «нахалстроя».
       Тот, кто готовил эту акцию - умный человек. Рзаев сразу это понял, когда ему было приказано проводить свою работу в «нахалстрое». Этот подпольный район города с экзотическим названием появился на рубеже 60-х и 70-х годов. Нехватка жилья приводила к тому, что некоторые новые рабочие заводов, не дождавшись квартиры, селились в самодельных мазанках неподалеку от предприятий. Со временем жить в сельскохозяйственных районах Азербайджана стало невмоготу, молодежь устремилась в город. В Баку попасть было тяжело, а в Комсомольск на химические заводы набирали рабочих с удовольствием, давали прописку в общежитии и работу на вредном для здоровья участке. Кто-то работал серьезно, в расчете на получение квартиры - жилищное строительство шло полным ходом - а кто-то, не собираясь рисковать своим здоровьем, получал прописку в общежитии, строил халупу в «нахалстрое» и уходил туда жить, покинув опасную для здоровья работу.
       Эти люмпены, превратившиеся в торговцев-перекупщиков, и предоставили Комсомольску пищу для криминальной среды, ведь не всем же одинаково щедро улыбается лукавый Меркурий - бог торговли. Кому-то, очень умному, пришла в голову дьявольская мысль использовать этот взрывной материал в своих целях
       Люди, выглядывающие - кто испуганно, а кто и не очень - из своих окон, считали, что по улице идут обездоленные «еразы» из Кафанского района в Армении, и только Рзаев в полной мере знал о составе этой разношерстной группы. Впереди - «бешеные», в руках у них прутья и дубинки; вторая волна - нахалстроевцы, кое-кто из них также вооружен подручным материалом; позади - неорганизованные, им еще страшно, но яд толпы уже проник в их сознание и делает свою работу.
       Уже выгружены в нескольких местах заранее заготовленные металлические прутья и кирпичи, командиры групп знают свои точки боепитания. Рзаев усмехнулся, поняв вдруг, что в голову ему пришло необычное для его прежнего лексикона слово. На семинаре, куда он попал благодаря профессору Максимову, ему открылось много нового. Он научился управлять людьми, организовывать различные акции, принимать быстрые и кардинальные решения. Там же он столкнулся с новыми, необычными для него терминами, которые вскоре прочно вошли в его обиход.
       Лев Давыдович Максимов руководил учебным центром, где в числе прочих велись курсы повышения квалификации инспекторов техники безопасности. Трехмесячные курсы неожиданно привели к сближению большого начальника и способного курсанта Мамеда Рзаева, который, работая инспектором техники безопасности в автобазе, где раньше был директором его отец, решил подняться выше по ступеням карьеры.
       Для того, чтобы стать инженером по технике безопасности на большом металлургическом заводе, потребовалось закончить курсы повышения квалификации, а за этими курсами незаметно пришло время упоительного своей таинственностью и опасного своей непредсказуемостью обучения на подпольном семинаре.
       Деньги с той поры полились рекой. Рзаев, став инженером техники безопасности на металлургическом заводе, не брал ни копейки в качестве взятки, за что и получил репутацию неподкупного чиновника. Деньги, которых хватало на все нужды Рзаева и его семьи, поступали от Максимова бесперебойно, к тому же, когда Рзаев стал работать с «нахалстроевцами», у него появилась возможность «экономить» на водке и наркотиках, поступающих для вербовки пушечного мяса и дальнейшего стимулирования этих придурков.
       Рзаев отвлекся от своих мыслей и с головой окунулся в работу. «Бешеные» были неплохо подогреты - боевики постарались на славу. Особенно выделялся в толпе огненно-рыжый парень лет двадцати двух. Его светло-голубые глаза и рыжие волосы странно сочетались с кавказскими чертами лица, вызывая у зрителя чувство внутреннего сопротивления такому сочетанию. Он, как и остальные «бешеные», прибыл неизвестно откуда. Максимов, когда эти урки передислоцировались в Комсомольск, заверил Рзаева, что они - беженцы из Армении, но их диалект отличался от диалекта «еразов» еще больше, чем от сленга комсомольских парней и «нахалстроевцев». Но, в конце концов, Рзаев не филолог, чтобы утверждать это с уверенностью, да и совать нос не в свои дела не следует - и так уже петля слишком туго затянулась на его шее.
       Рзаев повел головой, как бы освобождая свою шею от постороннего предмета, обнявшего её, и покосился на боевиков. «Пахали» они умело. Их почти не было видно в толпе, они как ртуть перетекали из края в край, не встречая, казалось, никакого сопротивления. Сейчас они почти все находились между «бешеными» и ментами, дабы не допустить преждевременного столкновения.
       Инструкции Максимова были четкими и простыми: разогревать митингующих и не допускать столкновений с милицией. Рзаев не понимал цели подобной тактики, в данный момент он ощущал себя всесильным, способным взорвать ситуацию в городе и даже устроить неповиновение властям, что эхом отзовется на волнах многих иностранных радиостанций, а его пеленают инструкциями и приказами. Потенциальная сила толпы, находящейся во власти Рзаева, искусственно выхолащивается, загоняется внутрь. Люди, какими бы «бешеными» и двужильными они не были, неизбежно взорвутся, не выдержат напряжения без выхода эмоций наружу, просто орать и угрожать им уже недостаточно.
       Рзаева подмывало отпустить удила и бросить толпу на ментов - чувство власти кружило голову – но, с другой стороны, его сдерживало чувство страха, ведь недаром же к нему приставлены Максимовым боевики - здоровые тренированные «лбы»... Эти, не задумываясь, выполнят любой приказ.
       Рзаев увидел, как отворяются двери главного городского здания, на крыше которого красовалась надпись «Слава КПСС» на двух языках, и на пороге показался первый секретарь.
       Когда-то, будучи еще студентом, Рзаев вдруг заинтересовался, почему аббревиатура КПСС на азербайджанском языке сокращается как-то странно: «Сов.ИКП», и тут же во всем разобрался. Если бы аббревиатура выглядела так: «СИКП», то первые три буквы составили бы собой неприличное обозначение мужского полового члена (глухое «п» в этом случае роли не сыграло бы), а отказаться от аббревиатуры было невозможно - этого требовал советский стандарт. Вот и появилось странное буквосочетание, рожденное в головах изворотливых партократов.
       
       Касум-заде, выйдя из дверей горкома, направился к митингующим. Рзаев стал приближаться к переднему флангу организованной толпы, все еще стараясь оставаться незамеченным, но Касум-заде обратился именно к нему, подойдя вплотную.
       - Чего вы хотите?
       - Справедливости! - Рзаев смело глянул в глаза секретарю горкома. Деньги и тайная власть сделали свое дело. Не смевший когда-то прямо взглянуть в глаза людям высшего круга, Рзаев чувствовал сегодня свое превосходство. Касум-заде опустил глаза первым.
       - Справедливости не было, нет и никогда не будет. Есть закон.
       - Нам не нравятся ваши законы! Армяне выгоняют нас из наших домов, убивают наших соотечественников, а вы ничего не хотите делать!
       Аяз посмотрел, наконец, в глаза Рзаеву.
       - Вы сами, насколько я знаю, родились в Комсомольске?
       - Да, но это не мешает мне сострадать обездоленным соотечественникам!
       Аяз, усмехнувшись, хотел что-то сказать по поводу этого заявления Рзаева, как вдруг рыжий парень с сумасшедшими голубыми глазами вырвался из мерно гудящей толпы и бросился в сторону беседующих. Аяз заметно дрогнул - Рзаев усмехнулся при этом - а к рыжему кинулись одновременно охранники Касум-заде и боевики Рзаева. Обкуренный «бешеный» был враз усмирен и возвращен в лоно родной толпы.
       Физически ощущая зуд от нетерпения толпы, Рзаев движением головы скомандовал боевикам и обернулся к секретарю горкома.
       - Мы пошли.
       - Мне можно с вами?
       - Конечно. Заодно и проконтролируешь.
       Рзаев усмехнулся и двинулся к выходу с площади, не сливаясь с толпой, но и не отпуская ее далеко от себя. Машина следовала позади на расстоянии пятидесяти метров. Касум-заде пошел было с другой стороны толпы, но вездесущий рыжий заорал, чтобы «начальник» шел впереди, и Аяз решился. Он встал во главе колонны и пошел впереди этого сброда. Рыжий пристроился рядом.
       Проходя по улице Самеда Вургуна, Аяз заметил цепь милиционеров. Ему показалось, что милиционер схватился или только собирается схватиться за оружие, и секретарь горкома выскочил на несколько шагов вперед, замахал руками и закричал: «Не стреляйте! Не стреляйте!».
       Толпа удовлетворенно загудела, а когда цепь милиционеров снялась с места, чтобы занять новую позицию по ходу движения толпы, вооруженные металлическими прутьями «бешеные» заулюлюкали, а «нахалстроевцы» подхватили этот древний боевой клич.
       Аязу вдруг представилось, что все это - сон, страшный сон, пришедший в предутреннюю пору, кошмар, всплывший из глубин подсознания. Он двигался, что-то говорил и в то же время «видел» со стороны себя, толпу за своими плечами, своих охранников, двигающихся на почтительном расстоянии, и все, происходящее вокруг. Вот рыжий ухватил его за галстук, охрана ринулась на помощь, но не очень ретиво. Аяз взглядом остановил их, осторожно пытаясь освободить свой галстук из руки рыжего, одновременно с опаской поглядывая на правую руку «бешеного», в которой был прут из ребристой металлической арматуры, обмотанной на конце для удобства изолентой.
       Манифестация, привлекая внимание прохожих, шумная и грозная своей необычностью, свернула с улицы Самеда Вургуна на проспект Мира, который вел к автовокзалу.
       
       Азаров точно рассчитал маршрут колонны демонстрантов и теперь поджидал людской муравейник, маячивший на фоне чистого февральского неба: проспект Мира своим началом упирался в морское побережье.
       Пятнадцать минут назад он принял донесение, в котором говорилось, что группа неизвестных прибыла на двух автобусах со стороны семнадцатого микрорайона в обход милицейских постов, проехала полгорода и растворилась в районе третьего микрорайона, расположенного вблизи автовокзала. К манифестации никто из них не примкнул, значит, они прибыли для какой-то другой цели.
       - И все начнется в районе автовокзала, - подумал вслух Азаров, но, заметив любопытный взгляд стоящего рядом зеваки, замолчал и продолжал рассуждать уже «про себя». Все готовится у автовокзала из-за того, что исполнители акции плохо знают город. Значит, блокировать следует несколько кварталов и микрорайонов в узком перешейке от молокозавода до побережья. Задача выполнимая, хватило бы сил. Сейчас выставлены посты возле выгруженных кем-то из самосвалов кирпичей и металлических прутьев, приказано задерживать любого, кто захочет воспользоваться этими подручными средствами. Как-то будет выполняться отданный приказ, когда навалится этакая толпа?
       Голова колонны поравнялась с Азаровым, и он заметил впереди нее секретаря горкома. Аяза Касум-заде вел, держа его одной рукой за галстук, рыжий обкуренный тип в одежде не по сезону. На нем был затертый пиджак поверх легкого свитера, в правой руке он держал металлический прут.
       Секретарь горкома шел как баран на веревочке, выворачивая голову назад и что-то крича в толпу. Его роскошное ирландское кашне - Азаров знал, кто преподнес секретарю этот подарок - выбилось из-под воротника дорогого английского пальто и висело за спиной безобразной тряпкой.
       Азаров прислушался и разобрал, что же кричит Касум-заде, переведя его задавленные крики на русский язык.
       - Русских не трогайте! Только русских не трогайте! - кричал секретарь горкома, а в глазах его были пустота и страх.
       Пройдя еще метров пятьдесят, митингующие остановились на площади перед рынком и универмагом. Подгоняемый рыжим бандитом, Касум-заде влез на опору освещения и стал что-то выкрикивать. Чтобы получше слышать, Азаров приблизился к толпе.
       - Да здравствует Азербайджан! - кричал секретарь горкома, и толпа одобрительно кричала и гикала в ответ.
       Азаров увидел охранников Касум-заде, они были напуганы и растеряны. Один из них - майор МВД - узнав Азарова, быстро отвел глаза в сторону, а Азаров, преложив дипломат из правой руки в левую, направился в сторону горотдела, но по дороге еще успел заметить Мамеда Рзаева, который незаметно руководил акцией.
       «Ну погоди, гнида! Я еще до тебя доберусь!», - мысленно повторил несколько раз в такт своим шагам Азаров, размышляя одновременно о сложившейся обстановке. Сейчас главное - срочно сообщить в Баку о готовящейся акции в районе автовокзала. За это говорит всё: ночующие вблизи автовокзала «бешеные», расположившаяся в этом районе группа неизвестного назначения, здравый смысл, в конце концов.
       Азаров переложил «дипломат» из левой руки в правую, с удовлетворением отмечая тяжесть автоматического оружия. «Сейчас бы сюда несколько десятков АКСУ - у них ствол короткий. Удобный автомат в городских условиях», - думал Азаров, приближаясь к горотделу.
       Несмотря на то, что внешне все было как всегда, внутри горотдела ощущалась нервозность. Она замечалась в мелочах - дежурный не читал книгу, как обычно, водители свободной смены не играли в нарды. Азаров прошел в свой кабинет и, не раздеваясь, стал накручивать диск телефона, расположив «дипломат» у себя в ногах.
       К черту осторожность! Дело принимает опасный оборот. На всякий случай он соединился с республиканским Управлением в Баку. У аппарата оказался не тот, кто нужен. Азаров все равно доложил свои соображения о готовящихся событиях и бросил трубку, не дожидаясь вопросов. Тут же он набрал номер в Москве. Трубку подняли сразу. Назвал пароль, передал информацию. Теперь уже трястись за свою шкуру бесполезно - подставился полностью.
       Азаров поднялся, прошел до вешалки, снял куртку. Вернулся к столу, достал пистолет-пулемет из «дипломата» и, сопя, приладил брючный ремень к нему. Конструкция получилась неуклюжая, но на плече расположилась неплохо. Азаров прошелся по кабинету, снял с вешалки затертое черное пальто, надел его и посмотрелся в зеркало. Обычный абориген Комсомольска. Даже взгляду остановиться не на чем.
       На столе зазвонил телефон. Не снимая пальто, Азаров поднял трубку. Музыкант звонил во внеурочное время, значит, случилось что-то неординарное. Назначив встречу в условном месте, Сергей застегнул пальто на все пуговицы, надел на голову старую нутриевую шапку придурковатой, но обычной для этих мест цилиндрической формы и вышел из кабинета. Проходя по коридору горотдела, физически ощутил напряжение. Он по-прежнему не сомневался в надежности коллег-азербайджанцев, но почему-то решил, что с сегодняшнего дня не станет опираться и надеяться на них. Профессиональное чутье подсказало ему дальнейшее поведение в этой ситуации. Сегодня же вечером он соберет все бумаги, касающиеся его агентов, и спрячет на конспиративной квартире. У него есть одна квартира, о которой не знает никто, кроме майора Волкова - начальника оперативного отдела. Валера Волков был еще и заместителем начальника горотдела, благодаря чему по долгу службы и занимался конспиративными квартирами.
       Квартира была двухкомнатная, хозяйка - старушка лет семидесяти - появлялась там два раза в неделю в строго определенное время, убирала квартиру, замачивала очередную партию дежурного белья, которую вывешивала на балконе, и удалялась. Все остальное время, за исключением этих нескольких часов, квартира была в распоряжении Азарова. За те восемь месяцев, которые прошли со времени вербовки старушки, Сергей не пользовался квартирой ни разу. Даже Музыкант никогда не был в ней. Прекрасное место для бумаг, которые нужно спрятать.
       До встречи с Музыкантом оставалось десять минут. Азаров замедлил шаг и стал внимательно наблюдать за прохожими. Всё как обычно, никакого беспокойства. Как будто и не было вчерашнего вечера, как будто и не ходит сейчас, в эти минуты, по улицам страшное многоголовое существо, способное взорвать привычный мир не только в этом прекрасном приморском городе.
       
       Глава 12.
       До Комсомольска оставалось семь километров, скоро покажется стилизованная птица на высоком постаменте, олицетворяющая собой морскую чайку, за ней прорисуются в угарном тумане фантастические строения химических заводов, увенчанные огромной трубой-факелом, протягивающей свой оранжевый язык в чистое февральское небо, а пока за окном черной «Волги» проносилась гладь рукотворного озера, из которого утолял свою жажду Комсомольск-на-Каспии.
       Максимову предстояло в ближайшие часы решить судьбу операции в Комсомольске. Уже прошла подготовка, аборигены разогрелись, скоро к работе приступят специально подготовленные группы. Координацию их взаимодействия на начальном этапе Максимов решил провести сам. Ему доставляла удовольствие такая работа.
       Сворачивая с трассы, Максимов оглянулся на «птицу», ставшую символом города. Одно крыло ее было больше другого и поэтому казалось, что птица расположена к зрителю под углом в 45 градусов. Лев Давыдович подумал, что такая асимметрия не случайна, птица как будто ждала все это время прихода сильной личности, вершителя судеб, который опрокинет сооружение, имеющее центр тяжести выше точки опоры.
       Машина прибыла к гостинице «Волна», расположенной в приморском парке, вдали от центра города, в месте тихом и надежном. Здесь не останавливались рыночные торговцы со всех районов Азербайджана и прочий сброд. Постояльцами «Волны» были люди серьезные и зажиточные, ее услугами пользовались иностранцы, работающие на многочисленных заводах Комсомольска, спортсмены, приезжающие на соревнования, прочий богатый или известный народ. Проходя в заранее забронированный номер, Максимов дал распоряжение срочно вызвать к себе Рзаева и командиров трех специальных отрядов, прибывших в Комсомольск только что.
       Пока участники последнего совещания перед началом акции не собрались, Максимов налил из бутылки в стакан местного кефира, заранее подготовленного ушлым помощником, и, отхлебнув, поморщился. Кефир был гораздо кислее бакинского. Догадливый помощник тут же поднес неизвестно откуда выуженную вазу с сахаром-песком, и Максимов, поместив в кефир полторы чайные ложки сахара, стал задумчиво помешивать ложкой в стакане.
       Кажется, вся подготовительная работа прошла успешно. Особенно опасался Максимов за успех операции, когда координировал действия азербайджанских националистов с действиями националистов армянских. Для лучшего результата требовались абсолютно синхронные выступления. Если азербайджанцы не улавливали параллельность своих акций с акциями армян, то вторые, напротив, все очень хорошо поняли. Максимов опасался, что по срокам, предложенным им для их операций, армяне вычислят точную дату акции противной стороны, место ее проведения, примерный сценарий, и тогда произойдет неизбежная утечка информации.
       Все вышло так, как и предполагал Лев Давыдович, за исключением последнего - утечки информации не произошло. Руководство армянского освободительного движения «Аист» потихоньку предупредило нужных людей в Комсомольске, и на сегодняшний день все, кто был связан с работой этого движения, покинули город вместе с семьями, некоторые - даже не догадываясь об истинной причине. Ни азербайджанцы, ни прочие армяне никак на это не отреагировали - мало ли кто уезжает из города всей семьей, заперев свою квартиру. Да и помыслы всех были заняты событиями в Кафанском районе Армении и ситуацией вокруг Карабаха.
       Вошел помощник, доложил о прибытии Рзаева. Максимов тут же приказал впустить его.
       Важно было обратить внимание на то, как он войдет. Со времени последней встречи могли произойти какие-то изменения в настроении, поведении, и Максимов знал, что заметить это можно лишь в первые секунды. Через минуту глаз «замыливается», сознанием овладевают привычные стереотипы, и первое интуитивное мнение, подобное озарению гениального предвидения, покидает наблюдателя, задавленного ложью поведения наблюдаемого.
       Рзаев вошел легкой походкой, в нем не было неуверенности или страха. Красивое округлое лицо желто-оливкового цвета, украшенное пышными усами сводило, вероятно, с ума множество женщин. Деньги, которые он получал от Максимова, обеспечивали этому красавцу исполнение всех его желаний. Или почти всех.
       Максимов широко улыбнулся своему протеже и жестом предложил место в одном из четырех кресел, окружающих невысокий стол с легкой закуской и напитками. Справившись о здоровье шефа, Рзаев принялся сразу же докладывать о сложившейся обстановке, а Максимов, уже знавший обо всем до мельчайших подробностей, не останавливал его, предавшись размышлениям.
       Рзаева пора выводить из игры. Он, конечно же, авантюрист, падок на деньги, может допустить возможность жертв во время проведения акции, но резню, которую затеют пока неизвестные ему коллеги, он не выдержит, сломается. Сейчас важно так провести совещание, чтобы он заранее ни о чем не догадался.
       Максимов жестом подозвал помощника, не выпуская боковым зрением из вида продолжающего докладывать Рзаева, и на ухо приказал предупредить остальных функционеров, чтобы они не распускали языки на совещании без приказа.
       Все трое прибыли одновременно. Помощник впустил их, предварительно переговорив с каждым. Войдя, они расселись в креслах, и Рзаев стал рассматривать их.
       Один имел вполне интеллигентный вид, был в костюме и при галстуке. Рзаев не знал, что Ильгар Мехтиев - командир группы разведчиков, но почувствовал его значимость в этой операции, и это предчувствие родило в его душе горячую ревность. Он сразу же стал разглядывать двух других участников совещания, и эти двое - мордовороты с неодухотворенными лицами в простых свитерах с глухими воротниками вызвали в его сердце настоящую симпатию. Они были не опасны как конкуренты.
       Совещание шло деловито, лишних вопросов никто не задавал. Говорил один Максимов, остальные лишь отвечали на его вопросы. Помощник сидел в стороне за столом, перед ним был чистый лист бумаги, в руке авторучка, но он ничего не записывал.
       - Начало операции в пятнадцать часов, - объявил Максимов. Все непроизвольно взглянули на часы, хотя прекрасно знали, какой час на дворе. Осталось сто десять минут.
       - В пятнадцать часов начинает Мехтиев со своим отрядом, - Максимов краем глаза заметил, как напрягся Рзаев. - Рустам координирует свои действия с Мехтиевым, направляет своих людей только по тем адресам, которые будут указаны.
       Рустам согласно кивнул головой. В глазах его светилась мысль, он оказался не таким дуболомом, как подумал вначале Рзаев. Этот парень явно дружил с мозгами.
       - Эльчин работает только там, где считает нужным, и подчиняется только мне.
       Третий незнакомец мелко и часто покивал головой, соглашаясь, но глаз не поднял, и Рзаев так и не смог заглянуть ему внутрь, пощупать его.
       Максимов взглянул на Рзаева, внутренне усмехнулся и продолжил.
       - Рзаев координирует действия своей группы с Мехтиевым, - Рзаев в ожидании опустил глаза. - Группу следует разбить на четыре части, у вас уже должны быть скелеты таких подразделений (это непосредственно Рзаеву), и каждое подразделение работает по собственному плану. План действий подразделений определяет Мехтиев, командует ими Рзаев.
       Максимов перевел дух. Главное сказано. Рзаев, конечно, нервничает. Максимов намеренно до сегодняшнего дня культивировал его тщеславие и гипертрофированное самомнение в интересах дела, а сегодня пришло время окончательно расставить фигуры перед генеральным сражением. Рзаев сделал свое дело, и миндальничать с ним больше не имело смысла.
       - Все свободны, кроме Мехтиева!
       Максимов знал, что это окончательно выбьет почву из-под ног Рзаева, но даже не обратил внимания на его реакцию. В конце концов, в чем заключается работа Рзаева? Обыкновенный пастух.
       Глядя на удаляющуюся спину инженера по технике безопасности, Лев Давыдович понял, что тот долго не протянет. Максимов жестом подозвал помощника и негромко скомандовал пригласить начальника боевиков из команды Рзаева и Эльчина.
       - Я ведь знаю, что ты заядлый курильщик, - обратился он к Мехтиеву, - но ты так и не подал вида, что страдаешь без сигарет.
       Мехтиев вежливо улыбнулся в ответ на предложенную пепельницу, вытянул сигарету из появившейся в руке пачки «Мальборо», прикурил ее, но так и не произнес ни слова.
       Максимов с удовольствием разглядывал своего любимого бакинского ученика и проникался чувством собственной значимости. В дверях показался Эльчин, за ним маячила фигура боевика из группы Рзаева.
       - Рзаев устал, - сказал негромко Максимов, обращаясь к Эльчину. - Помоги ему еще до полуночи.
       Затем чуть повернул голову в сторону стоящего в готовности рзаевского боевика и произнес таким же спокойным тихим тоном:
       - Твои функции у Рзаева закончатся по приказу Эльчина, после этого перейдешь в его распоряжение, - кивнул Максимов в сторону командира группы возмездия.
       Отпустив бойцов, Лев Давыдович вновь обратился к своему ученику.
       - Все переговоры по рации - только с использованием позывных. Сбор назначь на пустыре возле больницы в полночь. Там скорректируй позиции всех групп и продолжай до тех пор, пока не появятся войска.
       Помощник поднес чай, и Максимов замолк на время, пока тот разливал его по стаканам.
       - Войска выдвинутся, скорее всего, к площади у горкома, значит, следует после первого появления регулярных частей эвакуировать профессиональные группы, а группу подставки отправить в сорок первый квартал, где их и возьмут с поличным.
       Максимов насыпал в стакан ложку сахара и стал помешивать чай, наблюдая, как Мехтиев употребляет этот напиток согласно местным обычаям - вприкуску с мелко наколотым рафинадом.
       - Группа подставки может попасть в руки военных не вся, но «живец» должен попасть обязательно. Позаботься об избытке наркотиков и водки в этой группе.
       Лев Давыдович отхлебнул из стакана и поставил его обратно на столик, Мехтиев молча держал свой стакан за тонкие края и внимательно слушал Максимова.
       - Всё руководство операцией возьмешь на себя, Эльчин разберется со Рзаевым еще до полуночи, боевики Рзаева переходят в распоряжение Эльчина.
       Максимов помолчал, откусывая край круглого печенья и запивая его чаем, затем продолжил:
       - Постарайся организовать все так, чтобы основная толпа находилась подальше от места работы Эльчина, там может находиться, кроме него, только группа поддержки.
       Мехтиев, наконец, согласно кивнул головой, так до сих пор и не проронив ни слова. При этом он незаметно глянул на часы, но этот жест не укрылся от внимательного взора Максимова.
       - Торопишься?
       Мехтиев улыбнулся и стал разглядывать стакан с коричнево-янтарным чаем. «Волнуется», - подумал Лев Давыдович и решил закончить встречу.
       - Теперь всё. Еще до темноты я вернусь в Баку. В случае чего, ты знаешь, к кому обращаться. Связь со мной - через него, - Максимов указал на помощника. - Желаю удачи!
       Лев Давыдович пожал руку Мехтиеву и направился в смежную комнату, не дожидаясь, пока за Мехтиевым закроется дверь. Там он плюхнулся в кресло напротив роскошной двуспальной кровати и задумался.
       Приходится брать на себя много лишнего, отдавать хоть и косвенные, но все же приказы убивать людей. Вот почему эти гады из БНД дали ему в руки бразды правления. Сами хотят остаться с чистыми руками. Слюнтяи! Сейчас Юрген сидит в номере этой же гостиницы этажом выше и ему не терпится узнать результаты совещания.
       В дверях завис молчаливый помощник. Этого парня Максимов нашел сам, заметил на одном из семинаров, побеседовал и понял, что он - то, что надо. С тех пор Алик работает с ним - расторопный, смышленый малый.
       - Поднимись к Юргену, скажи, что я жду его.
       Помощник удалился, а Максимов закрыл глаза, воспользовавшись минутой отдыха.
       Юрген был наготове, но одет по-домашнему: спортивный костюм, тапочки.
       - Записал?
       Алик согласно кивнул головой, достал из внутреннего кармана пиджака миниатюрную кассету и молча протянул ее немцу. Юрген повертел кассету в руке, прошел вглубь номера и вышел оттуда с небольшой пачкой стодолларовых купюр. Алик принял протянутые деньги и лишь после этого добавил:
       - Максимов сказал, что ждет вас в номере.
       - Хорошо, я понял. Передай ему, что я приду через полчаса.
       Алик не воспользовался лифтом, чтобы спуститься на один этаж. Он не поленился пройти в конец коридора и, ступая вниз по лестнице, ощупывал рукой твердые, хрустящие, еще ни разу не согнутые банкноты в правом кармане брюк.
       
       Глава 13.
       Выходя из гостиницы, Эльчин обратил внимание на машину Рзаева. Тот, конечно, не мог уехать без своего охранника и теперь сидит, гадая, зачем это Максимов вызвал Эльчина и его охранника одновременно.
       Попрощавшись с охранником кивком головы, Эльчин направился к своей машине. Конечно, эти охранники - ребята здоровые, горазды насчет подраться, но вот убить человека у них с первого раза вряд ли получится так просто. Он просмотрел досье на них всех, но ни одного не взял в свои профессиональные группы. Спортсмены хороши там, где надо повыпендриваться, показать свою значимость, защититься от зуботычины, а в деле, за которое взялся Эльчин, нужны другие качества.
       Возвратившись с афганской войны в прошлом году, Эльчин так и не смог адаптироваться в новой для него жизни. Изменилось всё. Друзья и знакомые вдруг стали ненадежными и трусливыми, темы их разговоров мелкими, а развлечения с подругами, ставшими за два года еще более развязанными, быстро наскучили. Устроившись на прежнюю работу, Эльчин поссорился с начальником, нагрубил ему и ушел, не отработав одного месяца. По новому законодательству стаж его оказался прерванным.
       Не найдя работу в родном Кировобаде - все уже знали о его конфликте с начальством - он рванул в Мингечаур и устроился на электростанцию, где проработал еще меньше, набил морду своему новому начальнику и угодил в камеру предварительного заключения. Завели дело, следователь требовал три тысячи. Таких денег у Эльчина не было, к родственникам он обращаться не стал, а пошел в военкомат, где и изложил все какому-то майору.
       Майор подробно расспрашивал о службе в Афгане, особенно интересовался рейдами в тыл душманов. Эльчин вместе со взводом таких же как он бойцов, одетый под «духа», бородатый, бродил по определенному маршруту. Периодически выходили к каким-то, одному командиру известным, аулам. Иногда обитатели этих аулов, приняв их за своих, не скрываясь, выходили навстречу своей смерти, иногда взвод обстреливали на подступах к аулу, а бывало, что командир мирно беседовал с командиром настоящего душманского отряда, для чего во взводе были переводчики - один пуштун, два наших узбека и таджик.
       Майор слушал все это, открыв рот, но затем, когда Эльчин закончил рассказывать, задал несколько вопросов, касающихся личной жизни Эльчина, скорчил недовольную гримасу и объяснил, что приходить следовало раньше, пока не было дела в ментовке, а теперь он даже и не знает, что делать. Потом, правда, почесал озабоченно за ухом, сдвинув при этом фуражку на левый глаз, и предложил Эльчину зайти завтра, но только в том случай, если Эльчин готов на всё.
       - Денег у меня нет, - отрезал Эльчин.
       - А я и не говорю про деньги, - майор улыбнулся одним краем рта и добавил: - Приходи завтра.
       Так и оказался Эльчин в этой группе. Платили хорошо - столько в месяц, сколько он получил бы на электростанции за полтора года. Жили в санатории на берегу моря. Кто-то из ребят занимался культуризмом, кто-то вообще ничего не делал, проводились лишь занятия по взаимодействию групп и управлению.
       Алкоголь и наркотики официально не запрещались - выпивали понемногу все, а анашой баловался каждый «афганец», если вообще был курильщиком, но те, кто злоупотреблял этими двумя пороками, куда-то со временем исчезали без предупреждения и прощания. Покинуть санаторий самому можно было без особого труда, но, учитывая, что паспорт, трудовая книжка и военный билет находились у работодателей, делать это не было никакого смысла, да и платили очень уж хорошо.
       В ноябре, через три месяца после начала сборов, весь личный состав был выстроен в спортзале и туда же был внесен брезентовый мешок. Командир сборов объяснил, что один из отчисленных курсантов отправил письмо министру внутренних дел Азербайджана, обрисовав все увиденное в санатории. Письмо было предъявлено и прошло по рукам всего личного состава. Затем был раскрыт мешок, и взорам ошалевших курсантов открылся расчлененный труп Етыма, исчезнувшего полмесяца тому назад.
       Имена и фамилии в группе были запрещены, часть псевдонимов «назначалась» начальством, часть курсанты выбирали сами. Етым – «сирота» по-азербайджански - получил прозвище от начальства. Он сразу не пришелся ко двору не только начальникам, но и курсантам. Характера он был вздорного, неуживчивого, а на вторую неделю пребывания в учебном центре так увлекся анашой, что практически не выходил из «полета». Анаша была в избытке на территории санатория, но откуда она появлялась - никто не знал. Пропал Етым тихо, как все залетчики, а появился страшно и торжественно, появлением своим объяснив, наконец, курсантам где они оказались и какова цена их высокой зарплаты.
       Вслед за этим команда была разбита на четыре группы, причем три группы были укомплектованы по шесть человек, а четвертая - лишь двумя. В каждой из групп были назначены командиры, командиром первой группы стал Эльчин. В конце ноября группа Эльчина участвовала в деле. Убрали директора пивзавода в Хурдалане. Операция проводилась среди бела дня, работали только ножами. Кроме директора были смертельно ранены еще два сотрудника пивзавода. По республике разнесся слух, что директор перестал делиться деньгами с мафией.
       Через неделю после акции, опять же группой Эльчина, был убит, расчленен и оставлен в холщовом мешке на главной аллее приморского парка в Комсомольске житель этого города, неоднократно судимый за разбой. В городе был пущен слух, что этот несчастный был участником убийств в Хурдалане, и у него оказался слишком длинный язык.
       
       Машина остановилась возле дома в третьем микрорайоне. В этом доме за три месяца до акции были арендованы на подставных лиц три трехкомнатные квартиры в разных подъездах. В каждой из них расположилось по одной группе. После акций в Хурдалане и в Комсомольске Эльчин был назначен командиром всех четырех групп. Группами по-прежнему руководили все те же люди, но посредством Эльчина. Он сам в декабре прошлого года возил вторую группу в Иваново, а третью - в Красноярск для выполнения акций, подобных хурдаланской.
       Четвертая группа была отделена от остальных трех еще в ноябре, и сейчас она расположилась в другом доме этого же микрорайона. К двум своим ребятам были приданы еще четыре уголовника, осужденных ранее за разбой и убийство. Именно они должны были попасть в руки правоохранительных органов в конце операции. Уголовники не обладают никакой информацией, а два курсанта в свое время получат приказ выйти из группы, но пока по-прежнему остаются в ее составе.
       Особую заботу Эльчин проявляет об одном члене четвертой группы. Роберт Галустян был завербован прямо из «зоны». Армянин по отцу, коренной житель Комсомольска, он исходит лютой ненавистью ко всем армянам. Возможно, причиной тому - бросивший семью с двумя детьми отец, возможно, что-то другое, но главное в том, что Хозяин очень мудро решил подставить этого армянина ментам и следователям с целью запутать следствие.
       Эльчин поднялся на третий этаж в первом подъезде, где располагалась первая группа, и позвонил в дверь. Открыли сразу. За дверью стоял Гоншу. Эльчин смачно выругался по-азербайджански и замахнулся на идиота.
       - Сколько раз повторять, чтобы без пароля не открывали?! - зашипел он по-азербайджански.
       Гоншу скорчил обиженную гримасу и отошел в сторону, Эльчин прошел в зал. Тембел резался в нарды с Довшаном, рассказывая по-русски какой-то анекдот. Эльчин остановился над ними и молча засопел. Бойцы, сидевшие на маленьких стульчиках перед журнальным столиком, на котором лежали нарды, разом бросили игру и встали, недоуменно уставившись на своего командира.
       - Вы что, забыли приказ - по-русски не разговаривать?
       - Ты что, Илан, сдурел? Тут же никого нет.
       Тембел назвал Эльчина его псевдонимом, но по-прежнему пользовался русским языком.
       - Будешь вести себя подобным образом - окажешься в гостях у Етыма, - правильным литературным слогом произнес Эльчин, как будто читал учебник азербайджанского языка.
       Довшан молча ушел в соседнюю комнату, служившую спальней. Тембел аккуратно закрыл нарды и сдался.
       - Хорошо, Илан-мюаллим, - произнес он по-азербайджански, не упустив возможность съехидничать, вставив в свою фразу приставку «мюаллим» (учитель), необходимую при обращении к уважаемым людям.
       Эльчин тут же усмирил свой гнев, тон его стал деловым, голос ровным. Недаром ему был присвоен псевдоним «Илан» - змея.
       - Где остальные?
       - Вышли прогуляться, заодно зайдут в магазин за хлебом.
       - Все трое?
       - Они ушли десять минут назад, будут через пять минут.
       - Посмотрим.
       Эльчин уселся на потертый диван и замолчал. Тембел нервно взглянул на часы. Он - командир первой группы и отвечать, в случае чего, ему придется своей головой.
       - С этой минуты объявляется готовность номер один, - Эльчин откинул голову на спинку дивана и продолжил: - Управление и связь - по инструкции. Рацией пользоваться только в крайнем случае, соблюдая все правила: в эфире только позывные и никаких псевдонимов.
       Эльчин с усмешкой поглядел на Тембела, ерзающего и украдкой поглядывающего на часы, но тут раздался звонок, и Гоншу из кухни пошел открывать дверь. Из прихожей послышался его жизнерадостный голос, произносящий условный вопрос, затем пароль из-за двери показал, что прибыли свои. Судя по голосам, ввалились все трое, гогоча и насмешничая, но тут же, очевидно, предупрежденные Гоншу, сразу смолкли, в зал вошли осторожно и, подчиняясь молчаливому приказу Тембела, удалились в спальню.
       - Распаковать мешки и переодеться прямо сейчас. Одежда на вид очень поношена, но она чиста. Я распорядился, чтобы позаботились об этом.
       Эльчин внимательно глядел в глаза Тембела, и тот, наконец, отважился на вопрос.
       - С кем будем работать?
       - С населением.
       Эльчин по-прежнему смотрел Тембелу в глаза, и тот пошел дальше:
       - Значит, все эти разговоры о работе с представителями власти - для отвода глаз?
       - Значит, так...
       - И ты знал об этом с самого начала?
       - Нет, узнал гораздо позже.
       - Но не сегодня?
       - Нет, но это ничего не изменило бы ни в коем случае. Ты ведь меня понимаешь?..
       Тембел откинулся на спинку дивана, помолчал и вновь обратился с вопросом.
       - Как это будет выглядеть?
       - Впереди будет работать группа разведчиков, руководит ими человек, который отвечает за операцию в целом. Маневренные отвлекающие группы будут работать по специальному плану, а разведчики - чуть в стороне - должны определять квартиры, предназначенные для погромов. Группа поддержки будет взламывать двери, быстро имитировать погром, дальше - наша работа. Отбирать для акции мужчин в возрасте от 20 до 40 лет. Ни в коем случае не женщин, не стариков и не детей. Работать подручными средствами.
       - Чисто или грязно работать? - перебил Тембел.
       - Как можно грязнее. Должно быть похоже на работу дилетантов.
       - А если нам окажут вооруженное сопротивление?
       - В этих случаях будем привлекать маневренные группы «бешеных» и уже не возвращаться в эти квартиры.
       Тембел покачал головой, обозначая свое согласие, и вновь задал вопрос.
       - Почему четвертая группа отделена от нас?
       - Мы сдадим ее войскам.
       - Там двое наших.
       - Они успеют уйти.
       Эльчин поднялся с дивана, прошел из угла в угол, взглянул на часы и приказал собрать командиров всех четырех групп. Тембел бросился выполнять приказание, а Эльчин вновь развалился на диване, откинув голову на спинку и замерев в такой позе.
       
       Азаров возвращался после встречи с Музыкантом и впервые не знал, что делать дальше. Музыкант всего лишь опознал Рзаева - тот работает с его дружком Самохиным на металлургическом заводе. Музыканту приходилось бывать у Самохина в его фотолаборатории, где он и встречался со Рзаевым.
       Сегодня Музыкант наблюдал за мятежниками, благодаря чему определил Рзаева, как руководителя акции. Кроме этого - что уже было известно Азарову - Музыкант подробно описал достоинства и недостатки Рзаева, его привычки, уровень интеллекта, что было бы достаточно интересно несколькими днями раньше.
       Азарову следовало принять какое-то решение, а он не знал, что делать дальше. От непосредственного начальства никаких приказов, кроме сохранения спокойствия и запрета на применение оружия, не поступало. Баку молчит. Москва - тоже.
       Ноги бессознательно несли Азарова к автовокзалу. Еще издалека он увидел бурлящую толпу, которая стала значительно больше, чем днем. Вечерело, но было еще светло. Азаров пробился поближе и оглядел толпу. Рзаев по-прежнему крутился поблизости и руководил процессом. Невдалеке, возле дома культуры имени Низами, стояла жидкая цепь милиционеров без оружия.
       «Кажется, началось», - подумал Азаров и быстрым шагом пошел в сторону горотдела. Ему пришла в голову мысль, что если он сейчас окажется на конспиративной квартире, то у него будет больше шансов выжить. Когда такая толпа навалится на горотдел, уже ничем не отстреляешься.
       Азаров ощупал пистолет-пулемет под правой полой пальто и покачал головой: «Не отстреляешься!».
       Продолжая размышлять, он целенаправленно шел к горотделу - там бумаги, которые он не имеет права терять. В этих бумагах заключена судьба товарищей, которые надеются на него.
       Возле горотдела было тихо, но дверь была закрыта на замок. На стук подошел дежурный, узнал Азарова, улыбнулся и открыл дверь.
       Стеклянную дверь поставили прошлым летом. Раньше была обычная - деревянная, через нее ничего не было видно изнутри, но и снаружи также не просматривался коридор горотдела, а сейчас - все как на ладони.
       - Прислали подмогу из Баку - десять человек с автоматами!
       Дежурный спешил поделиться хорошей новостью, а Азаров, уже знающий цену подобному отряду в сложившейся ситуации, вежливо улыбнулся в ответ, но хода не замедлил и уже через десять секунд был в своем кабинете, где и занялся сразу, не снимая пальто, укладывать бумаги из распахнутого сейфа в картонную коробку.
       Через десять минут он уже выходил из горотдела, взяв у дежурного ключи от оперативной машины, а еще через пятнадцать поднимался по лестнице в конспиративную квартиру, оставив машину почти достаточно далеко от дома.
       Документы уже были сложены в сейф, замаскированный под тумбочку в дальней комнате, а Сергей всё сидел на стуле и не двигался. Прошло еще пять минут, прежде чем он поднялся и двинулся к двери.
       
       Глава 14.
       Рзаев подгадал так, чтобы колонна, разогревшись основательно, оказалась в пятнадцать часов возле автовокзала. Расположенные рядом третий микрорайон и 36-й квартал были определены как первые объекты для нападения. Машина Ильгара Мехтиева - командира разведгрупп, назначенного к тому же Максимовым ответственным за всю операцию в Комсомольске, уже стояла там. Сам Мехтиев разговаривал с майором милиции.
       Подошедший пешком Рзаев (он почти весь день провел на ногах), услышал концовку разговора Мехтиева с майором. Майор согласно кивнул головой и произнес каким-то безнадежным тоном:
       - Хорошо, но я буду с вами рядом и во время разгрома квартир прослежу, чтобы не было нанесено никаких увечий пострадавшим.
       Мехтиев в ответ только улыбнулся, согласно покивав головой, затем обернулся к Рзаеву.
       - Ну, что у тебя?
       - Мы готовы, - лаконично ответил Рзаев, провожая взглядом удаляющуюся фигуру майора.
       - Дели свою группу на две части. Поставь в каждом подразделении по командиру, которые будут отвечать за всё. Одна группа - в третий микрорайон, вторая - в 36-й квартал. Командиров подразделений представь моему помощнику.
       В ответ на легкое движение руки Мехтиева как из-под земли появился молодой человек спортивного вида.
       - Работать только по нашей наводке.
       Рзаев согласно кивнул головой и резвым шагом пошел выполнять приказ. Этот Максимов - хитрая бестия. Привязал к себе Рзаева деньгами, а теперь ему приходится под началом у какого-то Мехтиева «пох еймек», а по-русски - попросту есть говно.
       «Ничего. Операция закончится удачно, тогда можно будет взять свое в спокойной обстановке», - думал Рзаев, отдавая приказы своим подчиненным.
       Минут через пятнадцать, когда две группы погромщиков растеклись в две разные стороны от проспекта Мира, просочившись во внутренности жилых массивов и на время потеряв свой грозный вид, раздался первый истошный крик. Кричала женщина.
       Во дворах Комсомольска женские драки бывали редкостью, но все же случались. Когда две «гайасыс» (бесстыжие) поливали друг дружку словесными помоями и пробовали волосяной покров на голове соперницы на прочность, мужчины не вмешивались. Вмешаться в женскую драку мог только абсолютно плюнувший на свою репутацию мужчина. Истошные крики дерущихся домохозяек могли напугать только детей самого младшего возраста.
       В этом же крике, который, казалось, заполнил все свободное пространство жилого массива, состоящего из пятиэтажек, не было обычных визгливых ноток превосходства и презрения, которые, как правило, преобладают в женских криках во время драк. Крик был протяжный и безнадежный, серый, как некрашеная штукатурка глухой стены, и что-то нечеловеческое, звериное проскальзывало в нем.
       Рзаев вдруг вспомнил впечатление детства, врезавшееся в память на всю жизнь. Отец на даче собирается резать барана. Маленький Мамед стоит рядом и наблюдает. Баран привязан веревкой к персиковому дереву, он беспокойно перебирает ногами, наклоняет свою голову с маленькими рожками - в сущности, он еще ягненок - но траву не щиплет, хотя ее под деревом много.
       Мамед бежит на веранду, берет кусок хлеба - излюбленное лакомство овец - и, прибежав обратно, видит, что отец с ножом в одной руке уже взял другой рукой веревку поближе к шее кудрявого живого чуда, быстрым движением свалил ягненка на бок, наступив коленом поближе к шее, громко произнес: «Бисмилла!», подняв лицо к небу, и провел ножом по шее жертвы.
       Мамед готов поклясться, что видел слезы на глазах барашка. Когда нож глубоко вошел в тело, и кровь хлынула ручьем, конечности животного задергались частой неравномерной дрожью, из недр кудрявой шерсти на животе брызнули две-три струи мочи, а из горла вырвался необычный хрип...
       Такой же нечеловеческий предсмертный хрип послышался Рзаеву в истошном крике, от которого хотелось избавиться, заткнув уши.
       Рзаев поднял руку к лицу и посмотрел в раскрытую ладонь. Тогда, в далеком детстве, он вспомнил о хлебе, принесенном еще живому в тот момент, но через несколько мгновений уже распрощавшемуся с самым ценным даром Господа животному, лишь после того, как отец уже содрал шкуру почти до самой шеи, и перед мальчиком покачивалась привязанная за задние ноги синевато-красная тушка, местами белая от жира.
       Тогда он точно также поднял руку к лицу, увидел хлеб в своей руке, и стал есть его, хотя есть совсем не хотелось. Отец, обернувшись, улыбнулся своей доброй улыбкой, и Мамед попробовал улыбнуться в ответ, но рот был набит сухим хлебом, а внутри было очень тяжело и как-то страшно, так что улыбка не получилась.
       Один из боевиков подошел к Рзаеву. Крик к тому времени уже прекратился, и Рзаев был рад этому.
       - Мамед-мюаллим, - скорее по привычке, чем из уважения назвал его так подошедший. - Соседи-азербайджанцы прячут армян у себя дома. Что делать?
       - Это мешает совершать погромы? - каким-то злым, нетерпеливым тоном ответил вопросом на вопрос Рзаев.
       - Нет, - удивленно отреагировал боевик, - но нам никто не говорил, что азербайджанцы будут прятать армян.
       - Выполняйте свою работу. Остальное вас не касается! - отрезал Рзаев.
       - Баш уста! - произнес боевик идиоматическое выражение, эквивалентное русскому «есть!», и удалился, странно ухмыляясь в усы.
       «Ну вот, столько работы - псу под хвост, - подумал Рзаев. - Накачивали, накачивали этих придурков, а они в такой момент армян прячут».
       Ему было тяжело. С одной стороны он был сейчас в одиночестве, но возле него неотступно, шагах в десяти, находился личный телохранитель, от которого Рзаев ощущал большую, чем от кого-либо, опасность для себя. Стоило только Рзаеву сделать движение или кивок в его сторону, как он тут же появлялся возле в ожидании приказа, но Рзаев понимал людей с некоторых пор лучше, чем они сами того хотели, а телохранитель излучал столько опасности для Рзаева, что он просто боялся находиться слишком близко к тому, кто призван охранять его.
       Рзаев двинулся в сторону криков, раздающихся в глубине квартала. Громили квартиру на четвертом этаже. Окно на балкон было выбито вместе с рамой и через него летели во двор по разным траекториям - в зависимости от формы и веса - самые различные предметы домашней утвари. Зеваки внизу уворачивались от алюминиевых кастрюль и пластмассовых ведер, жадно наблюдая за происходящим.
       Хозяев разгромленных квартир не было видно. Кто-то из жителей уже занялся мародерством - мужчина средних лет подбирал себе что-то из кухонной утвари, валяющейся под ногами, женщина в халате без верхней одежды вышла из подъезда, где громили квартиру, воровато оглядываясь и держа под мышкой свернутый в рулон ковер.
       - Сжечь их! - заорал кто-то во дворе истошным голосом, имея, очевидно, в виду армянские квартиры.
       - Я тебе сожгу, ишак, сын ишака! - раздалось в ответ откуда-то сверху. - Хочешь, чтобы мы все сгорели?!
       Рзаев повернулся и пошел к выходу на проспект Мира, откуда можно одновременно наблюдать за обоими жилыми массивами, где происходят главные события, хотя ему казалось, что он уже не играет никакой роли в этом спектакле.
       
       Глава 15.
       Когда все началось, капитан Азаров был возле дома культуры имени Низами. До 36-го квартала было рукой подать. Периодические выдохи ликующей и ужасающейся одновременно толпы доносились до него как прибрежный прибой беспокойного Каспия.
       Жидкая цепочка милиционеров непроизвольно вздрагивала при каждом выдохе огромного и безжалостного зверя, сотканного из сотен самых обычных законопослушных граждан. Никто из влившихся в толпу сам по себе, в отдельности, не смог бы сделать и тысячной доли того, что может совершить и совершает толпа. Опьяняющие чувства сопричастности и безнаказанности, многократно усиленные благодаря еще плохо изученному психологическому резонансу толпы, порождают новый биологический вид, способный преступать законы Божьи и человеческие без угрызений совести и почти без страха.
       Азаров вспомнил семинары по психологии толпы, видеозаписи людей, задержанных во время массовых беспорядков, их искреннее изумление, когда они просматривали снятые на видеопленку кадры, видели себя и не узнавали. Азаров вспомнил, как их изумление постепенно превращалось в страх перед чем-то, что сильнее их воли. Он не знал, как бы отреагировал сам, если бы увидел себя с оскаленной физиономией, с дубиной в руках, повторяющим безумный речитатив требований толпы. Руководителей толпы, холодных и расчетливых, он тоже видел на тех видеозаписях. Сегодня ему придется бороться с подобными врагами.
       Азаров еще раз осмотрел цепь милиционеров. Их никогда не учили подавлять подобные мятежи. Мятежи просто не планировались советским образом жизни, их разгон не предусматривался, и офицер, призванный командовать этим невооруженным и неподготовленным подразделением, находился в полной растерянности не по собственной вине.
       Азаров хотел вернуться в своих размышлениях к особенностям психологии толпы, но мысли странным образом перескочили совсем на другое. Он вдруг вспомнил серию летних сообщений об НЛО. Первой ласточкой опять оказался Музыкант. Заядлый рыбак, он в четыре утра продвигался по приморскому парку в сторону дамбы, когда увидел на небе три оранжевых огня, расположенных треугольником и на большой скорости продвигающихся от полуострова Апшерон, где находится Комсомольск, в сторону моря.
       Рядом с городом расположен военный аэродром, поэтому Музыкант не придал особого значения этим огням, но затем, обратив внимание на то, что не было абсолютно никакого звука, он остановился и внимательно вгляделся. Внутри треугольника, составленного огнями, не было видно никакого корпуса (Музыкант на секунду представил, каких невероятных размеров должен достигать такой корпус), но и звезд сквозь этот треугольник тоже не было видно.
       От последнего огня отходил луч света в противоположную движению сторону и немного вверх, на каком-то расстоянии луч резко обрывался. Расстояние это Музыкант определить не смог из-за невозможности определить размеры самого объекта. Находящиеся на дамбе рыбаки также подтвердили наличие объекта.
       Азаров тогда справился у летчиков, но ими в то утро не были замечены никакие посторонние летающие объекты, и капитан плюнул на это дело, с трудом отбив атаки ошалевшего Музыканта. Затем появились новые свидетельства от вожатых пионерского лагеря на Апшероне, разнящиеся с показаниями Музыканта в пространстве и во времени. Музыкант долго устанавливал «внешность» объекта по своим впечатлениям и свидетельствам восьми очевидцев, но делу этому суждено было заглохнуть.
       Теперь Азаров вспомнил, что где-то читал, будто НЛО появляются в тех районах, где в скором времени должны произойти природные или социальные катаклизмы. Теперь, в свете сегодняшних событий, Азарову уже не кажется бредовым маниакальное стремление Музыканта вывести сведения, собранные им, на более высокий уровень, но обстановка так изменилась, что даже подумать об этом уже не было времени.
       Капитан прикинул, что делать дальше. Связь с Баку в горотделе была бесперебойной, но сидеть там, слушая неизменные указания прекратить беспорядки и не применять оружия, глупо и опасно. Офицеры госбезопасности, вооруженные пистолетами, не смогут противостоять озверевшей толпе, так что сидеть в горотделе и ждать своей участи не следует. Надо дождаться военных и координировать свои действия с ними.
       Пятнадцать минут назад Азаров уже предупредил командира войсковой части в Насосном, но тот сказал, что без приказа непосредственного начальника выступить не может. Значит, когда придут войска - неизвестно.
       Азаров еще раз оглядел цепочку милиционеров, их командира, не исполненного решимости ввязываться в какую-либо переделку, поправил самодельный пистолет-пулемет под черным потертым пальто и двинулся в сторону 36-го квартала. Нужно пройти по местам, где происходят погромы, разведать все, а затем выйти на трассу, чтобы встретить военных - они должны узнать о положении в городе из первых рук.
       Наметанный взгляд Азарова отмечал всё: количество квартир, подвергнувшихся погрому; примерное количество участников беспорядков; одиноко стоящего Рзаева, выглядевшего почему-то растерянным и нерадостным, хотя акция, по мнению Азарова, удалась ему прекрасно. На проспекте Мира стояла черная «Волга» - Газ-24 с затемненными стеклами - стекло справа от водителя было приспущено и из-за него выглядывало пол-лица брюнета средних лет, который разговаривал со склонившемся к нему майором милиции. Брюнет молчал, говорил майор, сильно при этом нервничая, но услышать Азарову не удалось даже одного слова из их разговора - кругом стоял невозможный шум, а расстояние до автомобиля было немалым.
       Перейдя проспект и углубившись в третий микрорайон, Азаров также зафиксировал происходящее там, отметив про себя полную идентичность акций, что подтверждало гипотезу общего руководства всеми процессами в городе.
       Сделав небольшой крюк, Азаров вышел на шоссе, идущее от трассы Баку - Ростов к Комсомольску, в районе молокозавода. Ему пришлось пройти через 41-й квартал, и он отметил полное спокойствие в этом районе. Людей во дворах не было, но и не было погромщиков.
       Зато на шоссе народа было в избытке. По тротуарам, разделительному газону посреди мостовой и по самой мостовой передвигались группы людей, вооруженных металлической арматурой, палками и велосипедными цепями. В основном это были молодые люди в возрасте до 25 лет и подростки лет 13-14-ти. Все были возбуждены. Редкие автомобили останавливались новоявленными инспекторами с дубинами вместо жезлов в озябших руках и проверялись. Искали армян.
       Некоторые автомобили начинали сигналить задолго до остановки, сигналы были долгими и тревожными, в ответ на них черные группы мятежников (все они были в одежде мрачных тонов) как по команде радостно вздымали свои дубины и железные прутья, приветствуя проезжающего.
       - У них такая договоренность - сигналить, чтобы отличить мусульманина от армянина, - прозвучало по-азербайджански где-то над правым ухом Азарова.
       Медленно повернув голову, Сергей увидел горожанина средних лет. Очевидно, зевака. Стоит один. Наверное, потому и подошел, что Азаров также стоит один. Черное пальто, дурацкая шапка и небритость ввели зеваку в заблуждение по поводу национальности капитана, и Азаров молча покивал головой, не проронив ни звука, чтобы не вызвать сомнений.
       «Стоять одному нельзя», - подумал Азаров и, не сказав ни слова своему случайному собеседнику, двинулся вдоль шоссе к трассе Баку - Ростов. Мятежники маячили далеко впереди. Нужно обойти их, чтобы встретить военных первым.
       Проходя развилку дорог, одна из которых вела в промзону, а другая - к выезду из города, Азаров заметил кучку людей возле выгруженных валом кусков арматуры и битого кирпича. Повинуясь интуиции, он подошел и выбрал себе нетяжелую арматурину - во-первых, будет похож на остальных, во-вторых - это тоже оружие, может пригодиться.
       Обошел передовые посты мятежников на подходе к проходной трубопрокатного завода. Аккуратно поставил арматурину к дереву с неосвещенной стороны и не спеша двинулся прочь от города. Впереди встретил группу молодых людей без оружия, внимательно на него поглядевших, но не сказавших ни слова. Замедлил шаг, стараясь что-нибудь услышать из их разговора.
       Мимо проехала легковая машина, остановилась возле группы, те обошли машину вокруг, что-то спросили у водителя. Было уже далеко, и Азаров ничего не услышал. Он продолжал вышагивать, прикидывая, как долго придется ждать военных.
       «Хорошо, что людей не убивают, - подумал он. - Очевидно, нет такой установки. Хотя, если учесть слухи о двух грузовиках убитых и двух действительно убитых в Агдамском районе, можно ожидать всего».
       Впереди показался «Икарус». Азаров зло выругался. Маршрут Баку - Комсомольск закрыли, а о 211-м маршруте (Аэропорт – Комсомольск) все забыли. Он идет в объезд центра Баку и водитель ничего не знает об обстановке в городе. В автобусе могут оказаться армяне, и судьба их незавидна, если учесть путь, по которому им придется добираться.
       Азаров ускорил шаг навстречу приближающемуся автобусу. Помахав руками водителю, подбежал к двери остановившегося автобуса, дождался, когда она откроется, и прерывистым от бега голосом прокричал водителю по-русски:
       - Высаживай всех азербайджанцев прямо здесь, русских и армян увози из города!
       - Куда я их увезу? - испуганно спросил водитель.
       - В Баку, в Насосный, куда хочешь, только увози!
       Азаров обернулся назад и увидел приближающихся парней из замеченной им группы.
       - Все! Поздно! Разворачивай автобус и вези всех в Баку! - голос Азарова сорвался на визг.
       - А ты кто такой? - перешел на азербайджанский язык водитель. - Почему я должен тебя слушать?
       Азаров молча вытащил удостоверение и показал водителю.
       - А кто мне бензин оплатит? - не сдавался тот.
       - К черту бензин! - выругался от бессилия Азаров и двинулся вдоль борта автобуса к его задней части, чтобы потом обогнуть его и перебежать на противоположную сторону шоссе. Группа молодых людей уже подбегала к автобусу, им оставалось до него метров пятнадцать-двадцать.
       Когда они достигли цели, Азаров уже лежал на холодной земле, предварительно вытащив пистолет-пулемет из ременной петли под пальто, пистолет по-прежнему покоился в кобуре под мышкой.
       Молодые люди о чем-то поговорили с водителем, затем двое из них стали оглядывать пространство вокруг автобуса, один вытащил револьвер из кармана. «Наган», - тут же определил Азаров.
       Пока двое болтались вокруг с важным видом (особенно значительно старался выглядеть тот, с наганом), остальные шуровали в автобусе. Оттуда они вышли с девчонкой лет восемнадцати-двадцати.
       «Армянка», - подумал Азаров и закусил губу. Стрелять нельзя, в суматохе могут погибнуть люди от шальной пули, да и удостоверение свое засветил - водитель обязательно расколет его на следствии. В том, что следствие обязательно будет искать виновных среди сотрудников МВД и органов безопасности, Азаров не сомневался.
       «В конце концов, моя задача - встретить военных», - думал капитан, внимательно следя за тем, что будет дальше делать с девчонкой эта группа.
       А те направились в сторону от шоссе, где находились фабрика объемной пряжи и общежития рабочих этой фабрики. Азаров выругался про себя, еще раз взглянул в сторону трассы Баку - Ростов, где никак не хотели маячить огни военных машин, и двинулся за бандитами, забравшими с собой девчонку из автобуса.
       Ему пришлось обходить автобус, затем пробираться в камышах придорожного болотца, замочив при этом ноги, а когда он вышел к фабричному забору, то не увидел тех, кого преследовал. Судя по всему, они могли выйти лишь сюда или к общежитиям, но вокруг общежитий освещение было достаточно хорошее, и никого не было видно. Азаров подождал еще немного, замерев, затем, так ничего не увидев и не услышав, пошел вдоль забора в глубь темноты. Метров через пятьдесят в заборе был пролом. Проникнув через него на территорию фабрики, Азаров пересек двор, вдоль которого расположились складские помещения, и вышел на противоположную сторону. С другой стороны отсутствовало ограждение и сразу за территорией фабрики виднелась громада шлакоотвала трубопрокатного завода.
       Азаров еще немного постоял, прислушиваясь, и направился обратно к шоссе. Встретить военных нужно было обязательно.
       
       Глава 16.
       Эльчин наблюдал за происходящим прямо из окна арендованной квартиры. Все три основные группы расположились в одном доме, четвертая группа, которую надо было подставить, находилась в другом месте.
       По комнате, как ни в чем ни бывало, расхаживал Тембел. Когда Тембел стал задавать неудобные вопросы, Эльчин подумал, было, о том, чтобы сменить его и поставить помощником кого-нибудь другого, но сначала подходящей кандидатуры не смог подобрать, а теперь убедился, что Тембел не дрогнул. Просто он хотел узнать больше, чем ему положено, но теперь это прошло, и он опять - прежний надежный Тембел.
       Сначала Эльчину не понравилось, что они расположились прямо в центре событий - в третьем микрорайоне, но теперь, когда он наблюдал погромы прямо из окна квартиры, его оценка изменилась. Так было гораздо удобнее.
       Зашипела рация на журнальном столике.
       - Тайфун, Тайфун, я - Цунами! Как слышите меня?
       Переговоры по рации велись только на русском языке.
       - Цунами, я - Тайфун! Слышу хорошо!
       Эльчин держал рацию, оперевшись локтями о подоконник. Тембел перестал маячить и затих в кресле.
       - Как расположились «родственники»? - голос Ильгара Мехтиева, руководящего всей операцией, начиная с пятнадцати часов, был неузнаваем по рации.
       - Как и договорено - один справа, другой слева, третий ждет, когда на стол накроют, а четвертый у порога гостей встречает.
       Эльчин лаконично разъяснил Мехтиеву диспозицию четырех групп возмездия: одна работала в 36-м квартале, другая - в третьем микрорайоне, третья была в готовности номер один, а четвертая – «подставная» - орудовала на въезде в город.
       - Все, кроме третьего родственника, могут приступать к трапезе, - приказал Мехтиев.
       - Четвертый родственник начал обедать сразу, у него даже пара «вилок» есть.
       - Это ничего. Смотри, чтобы другие только «ложками» обходились, - усмехнулся на том конце эфира Мехтиев и добавил: - Все, конец связи!
       Эльчин достал другую рацию - для внутреннего управления группами.
       - Тайфун -1, Тайфун -2, Тайфун -3, я - Тайфун! Как слышите меня?
       Дождавшись поочередного доклада - все вышли в свою очередь, никто не засуетился - Эльчин отдал приказ, которого ждали уже несколько часов.
       - Первый и второй родственники начинают обед, третий ждет, когда накроют стол. Всем доложить о получении приказа!
       Выслушав лаконичные ответы - позывной и короткое слово «понял», Эльчин откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.
       Сквозь не до конца сомкнутые веки он наблюдал за тем, как ведет себя Тембел, а сам думал о том, удастся ли ему покинуть Комсомольск после завершения операции. Да и что означает эта фраза: «завершение операции»? Эльчин не знает ни ее целей, ни общего плана. Его три группы должны убить несколько мужчин армянской национальности в возрасте от двадцати до сорока лет, не допуская убийств женщин и детей. План эвакуации был продуман, существовало несколько вариантов для разных обстановок, но Эльчин не был уверен, что все его три группы предусмотрено оставить живыми вместе с их командиром.
       Никто не хочет быть замешанным в убийствах. Мехтиев получил общее руководство операцией, сместив на этом посту Рзаева, а убрать Рзаева поручено Эльчину, и приказ давался Максимовым косвенно, в устной форме, в присутствии телохранителя Рзаева и Мехтиева. В случае чего, отвечать за все будет Эльчин, а Максимов и Мехтиев останутся не при чем.
       Расправиться со Рзаевым нужно было сейчас, под шумок погромов, пока еще не прибыли военные.
       Эльчин открыл глаза и окликнул Тембела. Тот, старательно притворявшийся до этого читающим какую-то книгу, оторвался от нее и был весь внимание.
       - Найди телохранителя Рзаева и вместе с ним ликвидируйте его хозяина.
       Заметив замешательство Тембела, он изобразил жесткое выражение на своем лице и добавил:
       - Приказ выполнить немедленно, труп спрятать в шлакоотвале трубопрокатного завода.
       Тембел развернул на столе топографическую карту города, и Эльчин ткнул пальцем возле фабрики объемной пряжи.
       - Вот здесь. Машину его заберешь себе, новые номера и документы на машину возьми в моем дипломате.
       Эльчин еще не успел усесться на диван, как Тембел, сопя, уже вытащил автомобильные номера из дипломата, стоящего в углу комнаты, и стал заворачивать их в какую-то тряпку. Затем он вышел в другую комнату, Разбудил Довшана и, не прощаясь, вышел в подъезд, аккуратно захлопнув за собой дверь.
       
       Рзаев наблюдал за происходящим, прижавшись спиной к стене пятиэтажки. В таком же доме напротив громили две квартиры. У Рзаева тряслись коленки.
       Только что из одной квартиры вывели молодого армянина, ударили арматурой по голове, и тот упал. К упавшему нагнулся один из мятежников с большим ножом в руке и хладнокровно перерезал горло жертве.
       До сего момента Рзаеву все было ясно и понятно. По кварталу сновали разведчики Мехтиева, расспрашивая болтающихся во дворе мельчишек о квартирах, где живут армяне. Те с готовностью давали информацию, получая в награду импортную жвачку и перочинные ножи, а разведчики, в свою очередь, снабжали информацией погромщиков. Но сейчас среди погромщиков появились командиры, неизвестные Рзаеву. Мамед заметил, что все они стекаются за приказами к человеку, которого Рзаев сразу же узнал. Это был Рустам, они виделись сегодня у Максимова.
       Сегодня. Впечатление такое, будто прошло не менее недели. Мир перевернулся с ног на голову, и помог этому он - Рзаев.
       Ему было страшно. Сознание того, что ему уже никто не подчиняется, и от него ничего не зависит, создавало какую-то пустоту в желудке. Если его не предупредили о подобном развитии ситуации, а растерянности среди других участников событий не чувствуется, значит, он начал играть в чужую игру в качестве пешки.
       Только что убили человека. О подобных акциях вообще не было никаких разговоров. Все это приобретает совсем другую окраску, и никаких денег не хватит, чтобы компенсировать опасность, которой подвергается сам Рзаев. Возможно, они хотят подставить его, свалить на него убийства. В сущности, он ничего не знает. Хотя почему? А Максимов? Он не допустит, чтобы Рзаев проболтался о нем при допросе в компетентных органах. Значит...
       Рзаев испугано обернулся в сторону своего «телохранителя» и почувствовал себя очень неуютно. К бойцу, ошивающемуся поблизости от Рзаева, подошел какой-то бродяга со свертком под мышкой, они переговорили минуты три и направились к Рзаеву.
       Когда они подошли, у Мамеда все еще дрожали, не переставая, колени. Новоприбывший назвался Ибрагимом, представился курьером Максимова и сказал, что Рзаева срочно вызывает Максимов. Говорил он по-азербайджански.
       - Мне нужно ехать в Баку? - спросил Рзаев, едва справляясь со своим голосом.
       - Нет. Максимов еще здесь. Поедем на вашей машине, Мамед-мюаллим.
       Неуклюжая лесть курьера не обманула Мамеда. «Курьер» был профессионалом своего дела: заметил, что у Рзаева трясутся колени, но вида не подал. Рзаев, этот испуганный вершитель судеб, еще недавно державший за горло огромный город, попытался как-то сгладить отвратительную ситуацию.
       - У вас аспирина нет? Что-то температура поднялась.
       Сказал и подумал, что все это ни к чему, совсем не нужно ему, и сейчас, через какое-то время, произойдет что-то страшное, от чего дрожащие коленки уже не будут иметь никакого значения, а мир станет для Рзаева совсем иным или его совсем не станет для Рзаева, а Рзаева не станет в нем.
       Он послушно сел на свое место возле водителя. Курьер сел позади Рзаева. Машина тронулась, и Рзаев стал наблюдать за ее маршрутом, не забывая все время держать левую руку ладонью на лбу, чтобы нельзя было сзади накинуть удавку на шею, а правой сжимал в кармане куртки стальную телескопическую дубинку, привезенную шурином из Западной Германии.
       Машина поехала сначала к выезду из города, затем свернула в сторону молокозавода и еще раз - к шлакоотвалу трубопрокатного завода.
       Времени оставалось мало.
       - Максимов на машине? - спросил Рзаев, чтобы как-то отвлечь курьера. Он хорошо знал старую зону шлакоотвала, часто играл там в детстве, а она, в отличие от новой зоны, уже не изменялась более двадцати лет.
       - Да, на машине, - ответил курьер, а Рзаев, краем глаза наблюдая за тем, как передвигается машина, левой рукой не переставая тереть лоб и выпростав из кармана куртки правую руку, чтобы схватиться ею за ручку дверцы, спросил его неожиданно громко:
       - Так это для него автомобильные номера у вас в свертке?
       Курьер на секунду замешкался, и этого времени хватило, тем более, что машина уже подъехала к нужному месту.
       Рзаев дернул ручку на себя, резко толкнулся спиной в дверь и вывалился наружу. Сначала он коснулся спиной дороги, усыпанной острыми фрагментами шлака. Ощутив резкую боль, неожиданно, перевернувшись через голову, оказался на ногах, ему даже показалось, что он сможет удержаться в этом положении, но уже через мгновение он ударился о дорогу коленями и сразу же лицом. Еще через секунду он уже катился, как и задумал, под откос к спасительной трубе. Она была почти в человеческий рост и под ней было множество нор, в которых без труда мог спрятаться человек.
       Уже скатившись к трубе, Рзаев вытащил из кармана куртки телескопическую дубинку и стал искать нору. Когда проехавшая по инерции вперед машина остановилась, он еще продолжал лихорадочно искать нору, вырытую кем-нибудь из современных пацанов, но когда двигатель заглох (очевидно, по приказу курьера - телохранитель-водитель ни за что бы не догадался), он тоже затих.
       Молчаливая дуэль продолжалась минуты три, затем курьер обратился к водителю:
       - Рзаев вооружен?
       - Пистолета у него не было, - отозвался тот.
       - А нож?
       - Не знаю.
       Курьер еще немного помолчал, надеясь что-нибудь услышать внизу, затем спросил, не ожидая положительного ответа:
       - Фонарь есть?
       Рзаев ничего не услышал в ответ. Очевидно, водитель отрицательно помотал головой. Еще через минуту машина завелась и, развернувшись, поехала в сторону города.
       Рзаев просидел, не шевелясь, еще с полчаса, боясь, что машина, может, и уехала, да курьер остался наверху, чтобы убить его. Он чутко вслушивался в тишину, но слышал только далекий и неясный гул гражданской войны, затеянной людьми, в число которых попал и он сам. «И чуть было не «выпал» из этого числа», - с сарказмом подумал он о себе, обретя способность шутить в такой ситуации.
       Он почему-то вспомнил о Боге, в существование которого интуитивно верил еще с детских лет, но к которому ни разу не обратился за всю свою жизнь. Мысленно попросив защиты у Всевышнего, Рзаев резко поднялся из-за трубы, с трудом распрямляя затекшую спину, и огляделся. Вокруг не было ничего, кроме темноты. Наверху, где проходила дорога, еще можно было что-то разглядеть, пользуясь слабым освещением вечернего города, а здесь, возле трубы, было черно - хоть глаз выколи.
       Рзаев вылез на дорогу, предусмотрительно оглядев ее из-за укрытия, и направился в сторону 9-го микрорайона, где жила его русская любовница.
       
       Глава 17.
       Как только начало смеркаться, Марина забеспокоилась, и это состояние не покидало ее до тех пор, пока Самохин не согласился отправиться домой пораньше.
       Отец сначала поуговаривал их остаться подольше, затем махнул рукой - завтра понедельник, всем на работу - и проводил их до остановки электропоезда. Поезда дожидаться не стали, сели в такси и мигом добрались до автовокзала.
       Уже подходя к автовокзалу, Самохин почуял неладное. На площадке не было автобусов, которые обычно ждали своей очереди, чтобы захватить в свое чрево пассажиров. Даже издали было видно, что автовокзал Баку - Комсомольск закрыт на большой висячий замок.
       Повернули к месту, где обычно толпятся «халтурные» автобусы, и снова облом: стоянка была пуста, только несколько человеческих фигур сиротливо топтались у забора расположенного рядом стадиона «Спартак». Пришлось пройти еще пару десятков метров на угол, где можно было поймать междугороднее такси.
       Первый же таксист на предложение Самохина отрицательно замотал головой:
       - У вас в Комсомольске война. Туда никто не поедет.
       Самохин понял, что все напуганы вчерашними беспорядками и попробовал уговорить таксиста.
       - Ты зря боишься. Вчера ребята немного пошумели, а сегодня утром уже навели порядок.
       - А зачем автовокзал закрыт? - не согласился таксист.
       - Войска, наверное, ввели, вот и закрыли въезд в город.
       Таксист неопределенно пожал плечами, и Самохин понял, что он не повезет.
       - Настало время неорганизованных частников, - пробормотал себе под нос Самохин и махнул рукой первому попавшемуся зеленому «Москвичу». Тот сразу остановился, Самохин открыл дверь и спросил:
       - В Комсомольск подбросишь?
       - Сколько дашь? - моментально отреагировал водитель.
       За такси до Комсомольска обычно брали восемь рублей из расчета по 2 рубля с пассажира, и Самохин махнул рукой:
       - Десятку!
       - Садись, - согласился водитель и разблокировал заднюю дверь «Москвича», заметив Марину с детьми.
       Пока Марина с тремя детишками усаживалась на заднее сиденье, к Самохину подошли две женщины.
       - Мы слышали, что вы едете в Комсомольск, не могли бы вы взять нас с собой?
       - У меня трое детей и жена, вряд ли вы поместитесь. Вам проще поймать другую машину.
       Одна из женщин старательно ловила взгляд Самохина, а тот так же старательно уводил его в сторону. Он чувствовал себя подлецом, но доехать до Комсомольска хотелось с удобствами, заплатив десятку, и тесниться с еще двумя женщинами было не с руки.
       - Там что-то случилось, автобусы не едут, таксисты отказываются везти, а мне обязательно нужно быть в Комсомольске. Сын дома один.
       Женщина умоляюще смотрела на Самохина, и тот сдался.
       - Одну вас возьму.
       Тут в разговор вступила вторая женщина.
       - Прошу вас, возьмите и меня, я здесь никого не знаю, автобусы не ходят, такси нанять я не могу - никто туда не едет. Я боюсь оставаться здесь одна.
       Самохин озабоченно покосился на водителя, но тот, кажется, ничего не услышал.
       - Ладно, садитесь обе, - согласился он и уселся на переднее место рядом с водителем.
       - Женщины должны заплатить отдельно, - заявил водитель. - Я не собирался перегружать машину.
       - Хорошо, - согласился Самохин. - Отдельно заплатят.
       Самохин передал водителю десятку, женщины - еще по два рубля, и машина тронулась.
       Путь до Комсомольска прошел без приключений, Самохин подремывал, прикидывая, возникнут ли проблемы при въезде в город. Проблем, наверное, не будет. Русских пустят беспрепятственно, женщина, первой попросившаяся в автомобиль, судя по внешности, была нерусской национальности, но и не азербайджанка. Татарка, скорее всего. Да хоть и азербайджанка - военные не будут предъявлять претензии к женщине.
       Когда подъезжали к «птице» у поворота с трассы, водитель заметил:
       - Огонь какой-то горит.
       - Это - химкомбинат, газ из трубы сгорает, - успокоил водителя Самохин.
       - Какая труба? В городе горит.
       Самохин повернул голову и замер. Прямо в том месте, где ответвляющееся от трассы шоссе превращалось в проспект Мира и упиралось в три стоящие друг за другом двенадцатиэтажки, появлялись и исчезали довольно длинные языки пламени, освещающие знаменитые небоскребы Комсомольска пульсирующим оранжевым светом.
       Пока водитель сворачивал в сторону города, Самохин прикидывал, как можно въехать в город, минуя проспект Мира. От улицы Ленина, где есть еще один въезд, до проспекта Мира рукой подать, там тоже могут быть беспорядки. Въехать в город со стороны химкомбината может оказаться еще опаснее, чем здесь, да и водитель, не зная города, непременно заплутает, делая многочисленные повороты. «И поехать в обход водитель не согласится, - подумал Самохин. - Будь что будет. Поедем здесь».
       Подъехали к проходной трубопрокатного завода. На площадке разворачивался красный «Икарус».
       «211-й маршрут, Аэропорт - Комсомольск, - отметил Самохин. - В город не вошел».
       Водитель, заметив на мостовой кристаллики битого автомобильного стекла, стал притормаживать.
       - Останови! – решился, наконец, Самохин.
       Он вышел из машины, прошел вперед метров пятьдесят - на шоссе никого не было. Вернулся, постоял в раздумье. Над городом продолжало полыхать зарево.
       - Давай, назад отвезу, - прервал молчание водитель. - Денег не возьму.
       Машину он не заглушил, готовый в любую минуту сорваться с места.
       - Меня, пожалуйста, в Насосный отвезите, - вмешалась вторая женщина.
       Первая, у которой ребенок дома один, молчала, ожидая решения Самохина.
       - Всё, выходим, - выдохнул он и открыл заднюю дверь. - Отвезешь женщину в Насосный, а мы пешком дойдем. Здесь недалеко. А то тебе могут машину разбить, хоть ты и азербайджанец.
       Самохин понял - случилось что-то страшное. Наверное, продолжаются погромы, возможно, бьют людей на улицах. Идти по улицам, заполненным погромщиками, было опасно, но Самохин интуитивно ощущал, что с ним и его детьми ничего не случится. Возможно, на него повлияли события вчерашнего дня, когда толпа обкуренных бандитов обтекала русских, стоящих на площади, даже не помышляя причинить им какой-либо вред.
       Он надеялся, что молчащая до сих пор женщина поедет в Насосный со своей попутчицей, но та тоже вылезла из машины и ожидала приказа Самохина как какой-нибудь солдат.
       На этот раз Самохин окинул ее более внимательным взглядом. Не русское лицо, но и не азербайджанское, на армянку тоже не похожа. Скорее всего - Северный Кавказ или Татария. Очень хочется спросить о национальности, но язык не поворачивается. С другой стороны, первый погромщик, увидев это лицо, спросит что-нибудь по-азербайджански и, не получив ответа, может заподозрить в ней армянку. Доказать что-либо в подобной ситуации будет нелегко.
       Самохин обернулся к машине - ее огни были уже далеко. Женщина стояла и молча ждала. Она уже не искала взгляда Самохина, а смотрела себе под ноги.
       «Хоть бы сама сказала о своей национальности», - с тоской подумал Самохин, а затем решился:
       - Вот мой сын, держи его за руку.
       Самохин подтолкнул своего среднего сына к женщине, и та взяла его за руку, подняв голову и благодарно глядя Вовчику в глаза.
       - Ты - моя невестка. Жена моего брата, - почти по слогам, противным менторским тоном декламировал ей Самохин, а она испуганно кивала головой. - Это твой сын. Зовут его Захаром. Мы были у моего отца в Баку. Теперь возвращаемся домой.
       Самохин намеренно обращался к ней на «ты», хотя никогда не позволял себе этого с незнакомыми людьми. Он даже к ученикам старших классов обращался на «вы», но по легенде эта женщина была его невесткой, и он должен был обращаться к ней на «ты».
       - Меня зовут Владимиром, моя жена - Марина, - Самохин подождал немного, надеясь услышать, как зовут его новую «невестку», но, не дождавшись, заключил фразу: - А тебя зовут Наиля. Ты татарка, мусульманка. Ты все поняла?
       Самохин намерено говорил грубо, ибо в глубине души понимал, что заговори он сейчас ласково, уговаривающим тоном, женщины разревутся, а с плачущими женщинами продвигаться в экстремальных условиях не очень удобно.
       «Пусть лучше они будут в шоке», - решил Самохин и взял на руки младшего. Прижав к щеке его драповое пальтишко, Самохин аккуратно склонил голову сына себе на плечо и обернулся к женщинам.
       - Возьми Ингу за руку. Инга ближе ко мне, ты - с внешней стороны. (Это жене).
       - Ты тоже сделай так. (Это "невестке").
       Они пошли прямо по шоссе. Несколько шагов под ногами хрустели кристаллики битого автомобильного стекла, потом дорога вновь стала чистой.
       Самохин шел, почти не ощущая невесомую тяжесть Николая - младшего сына, который посапывал у него на плече. Все дети даются с трудом. Первый ребенок потому, что он первый, второй - потому, что он не такой как первый, а третий, когда уже, казалось, все знаешь и все умеешь, вдруг оказывается серьезно больным.
       С первых дней жизни они с женой борются за его существование, и главнокомандующий в этой войне - жена. На ней лежит вся тяжесть забот, лечения и ежедневной скорби. Самохину было тяжело переносить боль за сына, но он даже предположить боялся, что чувствует жена все эти долгие четыре года.
       Когда Николка принимал курс антибиотиков, уколы ему делались по четыре раза в сутки. Его маленькая попка была не в состоянии принять такое количество проколов, но другого выхода не было. Марина кипятила шприцы в кухне на плите, затем осторожно, прикрыв полотенцем, заносила стерилизатор в гостиную и потихоньку, стараясь не звенеть стеклом и металлом, собирала пугающее старых и малых медицинское орудие.
       Николка, которому старались не показывать шприц заранее, чтобы не травмировать его, заскочив неожиданно в комнату, замирал, заметив материнские руки, орудующие под полотенцем, и стоял, опустив голову и не двигаясь с места до конца сборки шприца. Он не хотел смотреть туда, где мать, стараясь не звенеть, сосредоточенно заглядывала под полотенце, но его взор упорно подымался сам собой на уровень стола и был уже не в силах оторваться от пугающего зрелища.
       Самохин, сидя на диване, ловил взглядом осторожный кивок жены и произносил как можно ласковее:
       - Коленька, иди ко мне, сынок.
       Николка начинал беззвучно плакать и, как ягненок на заклание, мелкими шажками передвигаться к отцу, затем покорно ложился поперек на его колени и в этом положении, сотрясаясь от беззвучных рыданий до самого последнего момента, когда мать вытащит иглу из тела, а отец станет массировать пораженное тело, извивался в руках отца своим гибким и страшно худым телом.
       Двигаясь неспешным шагом, Самохин осторожно прижимал к себе худенькое тело сына и думал о том, что сегодня вполне могло бы случиться самое страшное с ним и его детьми, но не случится, потому что его охраняет Господь. Самохин ранее не верил в Бога, был таким же атеистом, как и все его сверстники, но с течением времени стал делить людей в сфере отношения к религии на две категории: на «глупых» и «умных». Есть «глупые» верующие («глупые» - условное и, по сути своей, необидное, по мнению Самохина, определение) и «умные». Одни верят в Бога, не требуя доказательств и не умея философствовать в споре с атеистами, другие хорошо подкованы в теории и могут дать сто очков вперед неподготовленному атеисту. Точно так же и атеисты: одни не верят в Бога потому, что им в школе сказал об этом учитель, а другие сами докопались до сути и могут разбить в споре самого искушенного «мракобеса». С удивлением определив, что он относится к разряду «глупых» атеистов, Самохин стал усиленно изучать Библию. В результате, за три года Самохин стал «умным» верующим. Как это произошло, он сам не мог объяснить, но как только он понял, что верит во Всевышнего, ему стало легче жить. Он понял, что «глупые» верующие совсем не глупы, они имеют что-то, недоступное остальным, какое-то внутреннее понимание. А «глупые» атеисты просто глухи, и эта глухота может когда-либо пройти, как прошла она у Самохина, в то время как «умные» атеисты - их единицы - либо за что-то наказаны Богом, если не слышат и не понимают Слова Божьего, изучая его на протяжении долгих лет, либо просто лукавят. Кроме того, среди «умных» атеистов чаще всего встречаются полные мерзавцы.
       Самохин шел в опасность, в гущу страха, держа на плече своего сына, рядом шагали еще двое его детей, держась за руки женщин, с одной из которых Бог соединил его на всю жизнь, а с другой свел на короткие час-два, чтобы потом никогда уже не сталкивать в этом огромном мире.
       
       Глава 18.
       Азарову пришлось вернуться на шоссе. Он так и не узнал, что случилось с девчонкой, похищенной бандитами из автобуса. На этот раз он выбрал место для наблюдения там, где оставил арматурину возле дерева. Присев на корточки, он оглядел позицию позади него: камыши, общежития фабрики объемной пряжи и чуть дальше - шлакоотвал трубопрокатного завода. Переходить шоссе он не стал - в этом случае за спиной у него окажется капитальный забор трубопрокатного завода, а теперешняя позиция давала приличные шансы на то, чтобы скрыться, и, учитывая имеющееся оружие, была просто идеальной.
       Пока Азаров преследовал неизвестных, похитивших девчонку из автобуса, сам автобус уже полностью освободил свое чрево от пассажиров и теперь стоял по-прежнему - мордой к городу. Минут через двадцать преследуемая Азаровым группа вернулась к шоссе как раз напротив автобуса. Водитель, не дожидаясь, пока они подойдут, развернулся на площадке перед проходной трубопрокатного завода и поехал в сторону трассы Баку - Ростов, откуда Азаров так долго ждал военных, а навстречу ему осторожно подкатил зеленый «Москвич», из которого сначала вышел мужчина, пробежавший вперед метров пятьдесят и вернувшийся обратно к машине, затем еще две женщины и трое детей.
       Группа неизвестных затаилась в тени деревьев метрах в сорока от пассажиров «Москвича», не выходя на свет придорожных фонарей. Почувствовав неладное, Азаров вынул пистолет из кобуры и расстегнул пуговицу пальто на случай, если придется стрелять очередями из пистолета-пулемета.
       Женщины, держащие детей за руки, и мужчина с самым маленьким на руках подходили все ближе к Азарову, а группа, остановившая ранее автобус, не двигалась с места. Когда мужчина поравнялся с Азаровым, тот узнал в нем Владимира Самохина - приятеля Музыканта. Самохин жил в четырнадцатом квартале и пройти ему предстояло через весь этот шабаш.
       Азаров, не долго думая, отправил пистолет обратно в кобуру, застегнул пуговицы пальто, взял арматурину, прислоненную к неосвещенной стороне ствола дерева, и осторожно, стараясь не бросаться в глаза мерзавцам, притаившимся напротив заводской проходной, двинулся по обочине шоссе за шестерыми беззащитными людьми, решив помочь им спастись во что бы то ни стало, если это понадобится. Он еще раз взглянул назад, откуда должны были прибыть военные, и пошел, стараясь не выпускать идущую впереди группу из вида. Он мог бы остановить их, но оставаться здесь могло оказаться еще опаснее, чем двигаться вперед.
       Азаров вспомнил, что с утра у него крошки во рту не было, но не огорчился: если пуля попадет в живот, врачам будет легче спасти его.
       
       Самохин увидел впереди группу молодых людей. Они стояли на обочине шоссе и разглядывали идущих в город, в руках у них были дубины и куски арматуры. Один из них, определив, что идут русские, усмехнулся как-то странно и произнес, обращаясь к Самохину:
       - Вам лучше не идти в город. Там опасно.
       - Среди нас нет армян, - как мог спокойнее ответил Самохин, стараясь не глядеть в блестящие каким-то сатанинским блеском глаза молодого человека.
       - Могут перепутать, - лаконично уточнил другой парень, пониже ростом и без какого-либо оружия в руках. Оба они превосходно говорили по-русски.
       - Я прожил в этом городе всю жизнь, - зачем-то сказал Самохин и прошел мимо них. Удалившись шагов на пять, он увидел под ногами лужу крови и несколько кирпичей, некоторые из которых были окровавлены. Вокруг валялись осколки автомобильного стекла, но самого автомобиля не было видно. От кровавой лужи тянулся неровный прерывистый след, уходящий на обочину.
       «Труп оттянули в кювет», - подумал Самохин, не испытывая при этом страха и ужаса, которые обязательно должны были посетить его душу в обычной ситуации, заметь он подобное. В воздухе стоял странный запах. Подумав немного, Самохин определил: запах горелого железа, жженой краски и паленого мяса. Впереди, у развилки на молокозавод, горела машина.
       Втягивая носом непривычный запах, Самохин подумал, что так, наверное, пахнет война. Он обернулся назад. Группы мятежников уже не было видно, но шагах в сорока позади шел какой-то мужик в черном пальто и шапке. Он шел в город. В руке его была арматура.
       Неожиданно из кустов, напугав Самохина, выскочила молодая женщина. Из-под вязаной шапки выглядывали белокурые волосы. «Русская», - с облегчением подумал Самохин.
       - Можно мне с вами? - голос ее дрожал, она вся тряслась от страха. - Я иду с работы, а автобусы не ходят. Хотела пройти пешком - мне недалеко, в 36-й квартал - а дальше боюсь идти одна.
       Самохиным овладела какая-то уверенность.
       - Присоединяйтесь, прорвемся!
       Когда поравнялись с горящей машиной, Самохин переложил малыша с правого плеча на левое, чтобы тому не было видно - кроме самой машины горел наполовину вывалившийся из передней двери труп мужчины. Рядом, метрах в десяти, горел еще один труп у обочины дороги. Языки пламени бегали вокруг него по облитому бензином асфальту.
       - Папа, мне страшно! Огнем пахнет! - заплакал Николка.
       К запаху горелого железа, краски и мяса добавился запах разогретого асфальта. Дух стоял нестерпимый.
       Обернувшись к детям, идущим за руку с женщинами, Самохин с удивлением отметил, что они не смотрят по сторонам, а уткнулись носами себе под ноги и не вертят головами.
       «Ну и слава Богу, - подумал Самохин. - Может, они таким образом не сильно напугаются».
       Впереди, между 36-м кварталом и третьим микрорайоном стояли многочисленные группы людей и глазели на то, как из разбитых окон в прилегающих к проспекту Мира домах вылетали домашние вещи, годами наживаемые своими хозяевами. Каждую утварь, покидающую родную квартиру таким странным образом, толпа встречала одобрительным гулом. Трупов вокруг не было видно.
       На мостовой, ближе к 36-му кварталу, стояла черная «Волга», рядом находился майор милиции и разговаривал с мужчиной в пиджаке без верхней одежды, который держал в руке топор. Майор что-то объяснял мужчине, а тот внимательно выслушивал милиционера, не выпуская топора из рук и не обращая никакого внимания на Самохина и его спутников. На них вообще никто не обращал внимания, как будто их и не было. Какие-то ретивые парни на входе в город еще заглядывали Самохину в лицо, но, определив его национальность, теряли к нему интерес, а здесь, в городе, его просто не замечали.
       Приставшая по дороге молодая женщина не свернула в свой родной 36-й квартал, где вовсю бесчинствовали мятежники. На вопросительный взгляд Самохина она бросила коротко: «Я боюсь» и пошла вместе со всеми дальше.
       Пересекли перекресток улицы Дружбы и проспекта Мира. Здесь было спокойнее - никаких толп и квартиры не громят. Скорым шагом достигли центрального универмага. Здесь обе женщины - и та, которая ехала вместе с ними из Баку, и та, которая пристала на входе в город - попрощались и отправились каждая в свою сторону, нервно оглядываясь и быстро перебирая ногами.
       Оглянувшись еще раз на женщин, Самохин незаметно повернул голову чуть больше, чем надо было, и заметил фигуру в черном пальто и нутриевой шапке - обычный костюм сумгаитского щеголя-азербайджанца. Незнакомец остановился на углу и не пошел дальше за Самохиным и его домочадцами, хотя провожал их от самого въезда в город.
       Пройдя еще метров сто, Самохин наткнулся на группу милиционеров. Их было человек 30 - 40, они сидели на краешке фонтана рядком, как волнистые попугайчики на жердочке и о чем-то тихо переговаривались. До дома оставалось недалеко. Вокруг было тихо, но Самохин подумал, что нужно предупредить соседей о том страшном, что происходит в городе. Многие, наверное, ничего не знают.
       Когда они оказались дома, Самохин приказал всем раздеваться и укладываться спать, а сам направился к входной двери. Марина столкнулась с Самохиным в коридоре, в руках у нее было грязное постельное белье.
       - Ты куда?
       - Пойду соседей предупрежу, - ответил Самохин и поглядел на белье в руках Марины. - А это что?
       - Стирать буду, - заявила Марина, нервно теребя пододеяльник.
       - Нашла время.
       - Если случится что-то, не хочу, чтобы сказали, будто у русских было грязное белье, - глаза Марины смотрели куда-то в стену.
       Самохин знал, что спорить с женой в таком состоянии бесполезно, и молча повернул к двери.
       
       Азаров пронаблюдал, как семья Самохиных скрылась за центральным универмагом, и повернул обратно. Когда он подумал, что военных сегодня не дождется, с долгожданной стороны послышались пулеметные очереди.
       - Черт! - выругался Азаров. - Все-таки упустил!
       Он ускорил шаг, стараясь не отрываться от стен зданий. Впереди прозвучали еще две очереди.
       
       Глава 19.
       Машина Мехтиева стояла возле 36-го квартала, прямо посреди проезжей части проспекта Мира. Когда раздались первые очереди у развилки в сторону промышленной зоны, Мехтиев тотчас приказал водителю въехать внутрь квартала и расположиться подальше от громящихся квартир.
       Водитель остался в машине, а Мехтиев с телохранителем вышли из нее и расположились у торца одного из домов, выходящих окнами на проспект, так, чтобы одновременно видеть, что происходит у въезда в город и не терять машину из вида.
       Пулеметные очереди прозвучали еще два раза. Мехтиев увидел несколько светящихся пуль, уходящих в небо, и понял, что стреляют в воздух.
       «Так оно и должно быть», - подумал Мехтиев и достал сигарету. Какой-то горожанин-зевака, проходя мимо, заметил пачку «Мальборо» в руке у Мехтиева и направился к нему. Мехтиев взглядом остановил телохранителя, дал прохожему сигарету, огня, и прикурил сам.
       - Здорово мы всыпали этим армянам, - заискивающе произнес прохожий по-азербайджански - серый небритый человечек средних лет, опасливо поглядывающий на телохранителя.
       Мехтиев ничего не ответил, продолжая смотреть мимо него, и тот, неловко поклонившись и произнеся неожиданно охрипшим голосом прощальное «саг ол», удалился, чуть не пятясь задом.
       Вдали показался бронетранспортер, за ним шла цепь солдат в касках и без оружия. Стоящие на проспекте оцепенели. Бронетранспортер водил стволом башенного пулемета прямо по толпе, мятежники пятились, не подпуская бронетранспортер ближе, чем на пятьдесят метров. Стоящие впереди уже оставили свои позиции и сместились к крайним домам 36-го квартала, а также рассыпались вокруг двенадцатиэтажек в третьем микрорайоне. Еще немного, и бронетранспортер поравняется с крайними зданиями, а солдаты начнут блокировать квартал.
       Солдат было немного, приблизительно рота - человек сто пятьдесят. У Мехтиева людей было значительно больше, плюс неорганизованная толпа, но если солдаты захватят инициативу и к ним подоспеет подмога, акция сорвется. Мехтиев нервно оглянулся по сторонам. Все активные участники заняты погромами, на проспекте остались только зеваки. Он достал из внутреннего кармана рацию.
       - «Буран», я – «Цунами». Как слышишь меня?
       Рустам не замедлил отозваться:
       - Я «Буран», слышу тебя нормально.
       - Ты что, не видишь, что происходит? Нельзя допустить, чтобы «они» прошли дальше!
       - Все нормально. Сейчас наши отсекут их.
       - Хорошо. Конец связи.
       Мехтиев засунул рацию обратно во внутренний карман теплой канадской куртки. Зря он надел ее: жарко очень. Расстегнул куртку до конца и руками, засунутыми в боковые карманы, развел полы куртки в стороны. Стало прохладнее.
       Бронетранспортер был уже на уровне передних зданий 36-го квартала и медленно продвигался дальше, грозно поводя башенным пулеметом. Когда со зданиями поравнялась цепь солдат, из-под двенадцатиэтажек, находящихся на противоположной стороне проспекта, тихо, без единого выкрика вылетело человек пятьдесят, вооруженных металлическими прутьями и дубинами, и они с тыла ударили по цепи солдат, двигающейся за бронетранспортером. Дико орать они стали только тогда, когда первая дубина опустилась на каску солдата.
       Напавшие, которых было раза в три меньше, чем солдат, неожиданно внесли сумятицу в ряды военных, которые, в сущности, были всего-навсего пацанами восемнадцати-двадцати лет. Дикие крики и неизвестно откуда посыпавшиеся удары разорвали стройную цепь на не связанные друг с другом куски, закрутившиеся водоворотом.
       Когда напавшие ретировались так же неожиданно, как и напали, на месте боеспособного подразделения остались островки ошалевших солдат, старающихся прижаться спиной к зданию, а бронетранспортер бессильно изрыгал сдобренные трассирующими светляками очереди вверх и в сторону трубопрокатного завода, откуда он недавно подъехал.
       Осмелевшие зеваки, увидев это, бросились на солдат, подбадривая друг друга, но когда первые же два смельчака попали в руки солдат; когда одного из них скрутили и уволокли вглубь серых шинелей, а второго какой-то рослый солдат отходил по физиономии снятой с головы каской, отчего физиономия несчастного обильно залилась кровью, азарт у остальных пропал, и они, скалясь и огрызаясь, откатились назад.
       Но и солдаты тоже вперед не пошли. Очевидно, повинуясь приказу, они вновь выстроили свои ряды вокруг бронетранспортера, взяв на руки раненых, и двинулись обратно из города.
       Толпа улюлюкала, кто-то кидал камни вслед уходящим солдатам. С балконов, где расположились зеваки, наблюдающие необычное зрелище, не выходя из своих квартир, неслись проклятия.
       Мехтиев запахнул куртку и поежился. Волнение прошло. Эндшпиль он выиграл, теперь развернется основная часть партии. Жаль, что дело происходит зимой. Скоро всем предстоит спать до завтрашнего утра, а для этого оборудованы заранее подготовленные подвалы. Подвалы - слабое место в «шахматной партии» Мехтиева. Там, обладая незначительными силами, можно в момент прихлопнуть «пушечное мясо» его «армии». Вся надежда только на то, что власти не скоро оправятся от нанесенного им удара.
       Заметив, как дернулся телохранитель, Мехтиев поглядел влево и увидел переходящего проспект Эльчина. Если командир группы возмездия сам вышел на контакт, значит, произошло что-то очень важное.
       Эльчин был одет в потертое темно-серое пальто, какую-то невообразимо облезлую шапку, из-под пальто выглядывали такие же невзрачные брюки и стоптанные ботинки. Весь этот камуфляж был подготовлен заранее и подогнан по росту каждого участника, так что создавалось впечатление, будто Эльчин - настоящий хозяин своего облачения и уже не первый сезон носит его.
       Эльчин подошел к Мехтиеву и сразу же выпалил:
       - Рзаев ушел.
       - Как ушел? - Мехтиев понял, почему на Эльчине нет лица.
       Конечно, выйти по рации с подобным сообщением он не мог. Прокол с его стороны огромный. Правда, Мехтиев уже давно понял, что Рзаев - не тот человек. Он даже предлагал Максимову поменять его на Рустама до начала операции, но Максимов, находясь в плену своей гениально выстроенной стратегии, не соглашался.
       - Если мы уберем Рзаева до начала событий, это вызовет подозрения, - говорил он, - а, убрав его на начальной стадии операции, когда трупов будет много, и он уже засветится, мы ничего не потеряем.
       «Вот и не потеряли, - со злорадством подумал Мехтиев. - Этому Эльчину только убийство беззащитных армян можно доверить». Он даже не спросил как было дело - в конце концов, это его не касается.
       - Что же теперь делать? - Эльчин все еще топтался возле Мехтиева.
       - Это - твои проблемы. У Рзаева есть семья, родители, знакомые. Сам решай. А Максимову придется доложить прямо сейчас.
       Мехтиев посмотрел вслед удаляющемуся Эльчину, затем вызвал своего помощника по рации, дал ему указания относительно отхода ко сну, приказав десятерым не ложиться спать и продолжать колобродить до утра, будоража местных жителей.
       - Как только появятся войска, эти тоже пусть идут спать, сказал он напоследок и направился к машине. Нужно было срочно доложить Максимову об обстановке.
       Конечно же, Максимов имеет массу осведомителей, которые докладывают о каждом шаге операции, но порядок есть порядок. К тому же, чем быстрее он доложит о проколе Эльчина, тем надежнее обезопасит себя.
       
       Азаров покинул наблюдательный пункт только после того, как Мехтиев уехал на своей машине.
       «Наверное, на сегодня – всё», - подумал Азаров. Он сразу же вычислил мужика в модной куртке. Это он сидел в черной «Волге», которая стояла теперь в глубине 36-го квартала. Азаров видел, как этот неизвестный доставал из кармана рацию, отдавал приказы. Затем к нему подошел какой-то обормот, мужик в куртке угостил его сигаретой, приняв, очевидно, от него доклад, и тот, кланяясь, удалился.
       Азаров хотел пройти как можно ближе от мужика в куртке, но не решился. Его экзотический камуфляж мог не сработать при ярком свете фонарей на проспекте.
       Теперь, когда черная «Волга» уехала, Азарову совсем нечего стало делать среди обезумевших от погромов людей. Когда били солдат, он вновь обратил внимание на рыжего парня без головного убора. Он уже видел его днем с близкого расстояния. Глаза у того были голубые.
       «Тебя-то мы вычислим быстро», - тихо пообещал рыжему Азаров и двинулся в сторону конспиративной квартиры во втором микрорайоне. Она, правда, уже была засвечена, но Азаров надеялся, что до таких тонкостей, как разборки с офицерами безопасности, сегодня дело не дойдет, да и секретную квартиру «палить» раньше времени не хотелось.
       Пока он сидел на диване, откинувшись на спинку и заложив руки за голову, у него созрел план дальнейших действий. Сначала он прозвонил по всем телефонам горотдела - везде отвечали правильно. Затем позвонил на свою квартиру, где жил один. Трубку поднял Виктор.
       - Ты все-таки приехал! - радостно отозвался Азаров. Усталость как рукой сняло. - Ты правильно сделал, что не заехал в горотдел. Тебя в командировку прислали?
       - Нет. Начальник знает, но официальной санкции не дал.
       Понятно. Виктор работает в республиканском управлении, а там перестраховщики - мир не видел.
       - Там у меня все-таки опасно. Я тебе сейчас объясню, куда идти, по дороге встречу. Надеюсь, не заблудишься.
       Азаров улыбнулся. Приезд Виктора обрадовал его. Теперь он не один.
       
       Аяз гладил рукой подлокотник кожаного кресла. Всё. Теперь разговор может идти только о том, посадят его или выгонят просто так. Старания многих лет полетели псу под хвост.
       Кресло первого секретаря горкома партии вдруг оказалось ему не впору. Аяз анализировал свои поступки и не видел в них ошибок. Он все сделал правильно. Просто обстоятельства так катастрофически сложились, что другого результата и не могло быть. Черт дернул его перейти из комсомольской номенклатуры, где он занимал первую позицию, в первые секретари горкома.
       Аяз вспомнил, как все ему твердили: «трамплин, трамплин», а он тогда даже и не подумал о том, что после прыжка с трамплина обычно падают вниз, и горе тому, кто не умеет приземляться. Обстановку в городе он знает из достоверных источников. После первых сообщений о жертвах среди мирных жителей Аяз стал воспринимать поступающую информацию как во сне. Как будто все это происходило на другой планете.
       - У нас в Советском Союзе такого быть не может, - тупо повторял себе под нос Аяз, раскачиваясь в роскошном кресле первого лица города. За этим занятием его застал Закир Велиев.
       «Не хватало, чтобы он принял меня за сумасшедшего», - устало подумал Аяз и спросил:
       - Ну, что там у тебя?
       - Я здесь совсем не нужен.
       - Крысы бегут с тонущего корабля?
       Аяз знал, что зря обижает Велиева. Закир не из породы предателей, но ему почему-то захотелось сделать больно своему верному помощнику. Безродному псу все нипочем - поднялся из грязи, упал в грязь - а ему, Аязу, придется долго искать, где приткнуть свою породистую задницу после всего случившегося.
       Закир сделал вид, что не обратил внимания на резкость своего шефа.
       - Машины скорой помощи не выезжают на вызовы. Есть раненые, убитые, а врачи боятся погромщиков, говорят, что те уже перевернули одну машину. Хочу поехать к ним и возглавить помощь раненым.
       Помолчав немного и не дождавшись от Аяза никакой реакции, Закир добавил:
       - Я здесь все равно не нужен сейчас, а как только все налажу в скорой помощи, сразу вернусь сюда.
       Аяз выдавил из себя улыбку и согласно покачал головой. Ему вдруг стало стыдно оттого, что он в такое время думает только о своей карьере, а Закир - о других людях. «А, может, он метит на мое место?», - пришла ему в голову неожиданная мысль.
       Закир уже ушел, а Аяз все еще думал о том, что Велиева никто не поставит «первым», даже если он спасет всех армян в городе, и тот - парень не глупый - прекрасно знает это. Почему же какой-то безродный может позволить себе благородство, воспетое в героических книгах, а он, который привык смотреть на таких, как Закир, свысока, готов на коленях ползать и блеять бараном ради того, чтобы сохранить свое место?
       «Если Бог существует, он поставит Закира выше меня в той, другой жизни», - совсем некстати подумал Аяз.
       Вошедший секретарь доложил обстановку: накал страстей спадает, боевые группы куда-то исчезли, предполагаемый руководитель операции тоже уехал на своей «Волге».
       - Узнали, кто он, куда уехал?
       - Он не местный. Опознать не удалось. Поехать за машиной не решились - возможно, его телохранители вооружены.
       Аяз жестом указал секретарю, чтобы тот подготовил постель в комнате отдыха и устало потер виски. Войска пообещали прислать к часу ночи, надо выспаться до их прихода. Потом долго спать не придется.
       
       Глава 20.
       Войска прибыли в три часа ночи. Азаров сообщил дежурному по горотделу номер телефона конспиративной квартиры, и ночной звонок поднял их с Виктором почти сразу же после того, как им удалось заснуть. Старым друзьям было о чем поговорить, беспредметная беседа легко перескакивала с одной темы на другую, и время пролетело почти незаметно.
       Дежурный сообщил о прибытии войск, но официального приказа явиться в горотдел не последовало.
       «Делай, что хочешь», - невесело подумал Азаров и пошел умываться - все равно спать уже не придется.
       К четырем утра они с Виктором прибыли на центральную площадь Комсомольска, откуда все и началось. Теперь она была во власти военных. Половина площади была запружена техникой, рядами стояли бронетранспортеры, боевые машины пехоты, солдаты спешно разворачивали радиостанцию на базе «Газ – 66».
       «Интересно узнать, куда рассосались мятежники», - думал Азаров, разглядывая скопление техники. Они шли с Виктором пешком по ночному городу и не заметили никого. Правда, они не коснулись своим маршрутом ни 36-го квартала, ни третьего микрорайона, но там, наверное, тоже было тихо - военные вошли в город по проспекту Мира.
       Внутренние помещения здания горкома партии напоминали Смольный в семнадцатом году. Всюду сновали военные, громко отдавались приказы, люди в гражданской одежде тоже невольно подтягивались, и их голоса звучали в унисон с хлесткими лаконичными приказами военных.
       Азаров с Виктором поднялись на четвертый этаж, где располагался кабинет первого секретаря. Здесь было поспокойнее: военные чуть погрузнее снующих внизу, не такие подтянутые, и звезды на их погонах были покрупнее. У дверей приемной первого секретаря дорогу им преградил часовой. Азаров предъявил удостоверение, а Виктор даже не потянулся к карману - одного удостоверения хватило.
       Часовой попросил их подождать и кого-то окликнул. Подошел старший лейтенант в бушлате вместо шинели и, сначала проверив документы Азарова, а затем и Виктора, заявил, что пропустить их не может. Нет приказа.
       Азаров усмехнулся и направился вместе с Виктором в горотдел. Там никто не спал, все были в сборе. Здороваясь с коллегами, Азаров подумал, что им с Виктором легче - они русские, а вот каково теперь азербайджанцам, когда город захлестнут националистической истерией, когда, быть может, их близкие, родственники и знакомые, если не находятся в рядах мятежников, если не поддерживают мятеж, то уж сочувствуют мятежникам обязательно.
       Войдя в кабинет, Азаров снял пальто и рядом с ним на вешалку повесил пистолет-пулемет, прикрыв его широким рукавом. На удивленный взгляд Виктора он ответил:
       - Обычно я держу его в сейфе, просто сегодня на все уже наплевать.
       - Ты зря расслабляешься, - предостерег его Виктор. - Еще будет проводиться следствие, будут проверять каждый шаг.
       - А мне кажется, ничего уже не будет, - Сергей сел на продавленный диван и потер ладонями колени. - Это - начало конца.
       В кабинет вошел Волков - заместитель начальника горотдела.
       - Привет, Серега. Привет, Витек. - Волков поочередно протянул свою теплую и сильную ладонь спортсмена друзьям и поинтересовался:
       - Что-нибудь интересное есть?
       - Только что собрался писать рапорт, - тут же отозвался Азаров.
       - Сначала устно, - Волков уселся на стул и обратился к Виктору: - а у тебя что?
       - Я даже не в командировке. Как киплинговский кот - сам по себе.
       - Понятно...
       Волков улыбнулся, и Сергей почувствовал в нем надежность и опору. Рассказав все, что видел за вчерашний день, Азаров замолчал. Волков тоже не спешил сказать что-либо. Он бесцельно разглаживал свои прекрасные усы, оперевшись правой рукой в столешницу и разводя большим и указательным пальцами густую щетину под носом в разные стороны. Ноги его в этот момент отстукивали рифлеными подошвами ботинок по вытертому линолеуму мудреный ритм. Вопроса, с которым обратился к нему Волков, Азаров никак не ожидал.
       - А почему ты не доложил о донесении в Москву и о спрятанных на конспиративной квартире бумагах?
       Взгляд у Волкова был серьезный, строгий, и Азаров немного растерялся. Краем глаза он заметил, что Виктор недоуменно уставился на него.
       - Ты что, «наружку» за мной установил? - тихо спросил он и затем ни к селу, ни к городу добавил: - товарищ майор.
       - Да нет, - улыбнулся, наконец Волков. - О донесении твоем из Москвы сообщили, а бумаги свои ты как раз вчера спрятать должен был. Я просто проверил.
       - Шутить изволите? - улыбаясь, съязвил Азаров, но в глазах его еще не погасли огоньки досады.
       Он решил отыграться и вновь обратился к Волкову.
       - А почему, товарищ майор, вы не разрешили выдать личному составу оружие?
       - Подальше от греха, - вновь стал серьезным Волков, и хитрые чертики, блестевшие в его глазах, пока он разыгрывал Азарова, вновь погасли. - Они азербайджанцы, и стрелять в своих соотечественников все равно не станут. Ты-то свою «пушку» получил?
       - Получил, - ответил Азаров и не преминул съязвить: - Как начальник отдела.
       - «Как начальник», - передразнил его Волков. - Тебе-то какая разница?
       - А ты вооружен? - чуть погодя обратился майор к Виктору.
       Тот отрицательно покачал головой.
       - Ну, тогда тебя Азаров снабдит из своих неучтенных запасов.
       Еще не дослушав до конца эту фразу, Азаров незаметно бросил взгляд на вешалку, но Волков сразу же перехватил это мгновенное движение глазами. Азаров тут же стал сосредоточенно разглядывать щербатую дверь рядом с вешалкой, но было уже поздно - Волков поднялся со стула и направился в угол, где висела одежда.
       Сначала он, ухмыляясь, похлопал по карманам модной куртки, затем проверил карманы потертого пальто и только после этого отвел рукав пальто в сторону и увидел самодельное оружие.
       Обыск он проводил шутовски, подражая киношным героям, но когда увидел пистолет-пулемет, улыбка на его лице сменилась неподдельным изумлением.
       - Ни хрена себе... - удивленно протянул он, беря «игрушку» в руки. - Чувствуется рука Елизарова. Откуда у тебя это? Ведь ты все готовое оружие сдал в Баку, оставались лишь запчасти.
       Он вопросительно посмотрел на Азарова, и тот «раскололся»:
       Трех деталей не хватало. Елизаров изготовил их под моим чутким руководством.
       - И теперь знает, что у тебя есть сделанное им оружие?
       - Нет. Я сказал ему, что это нужно для экспертизы.
       - Хорошо, - Волков вернул пистолет-пулемет на место и прикрыл его рукавом пальто. - Авантюристы в КГБ тоже нужны. После окончания мятежа уничтожишь «машинку» на моих глазах, а пока пользуйтесь.
       Друзья заулыбались, а Волков, выходя из кабинета, подумал: «Пацаны. По тридцать лет уже обоим, а все еще пацаны. Романтика в жопе играет».
       Он вернулся в свой кабинет, сел за стол и набрал номер телефона городского отдела внутренних дел. Сегодня ночью ребята взяли четверых мятежников на отшибе, где не было большой толпы. Что делать с ними, они не знали и передали бандитов ментам у дома культуры имени Низами. Ментам передали также куски арматуры, которыми были вооружены воинствующие оборванцы, а две единицы холодного оружия забрали с собой. Сейчас Волков собирался позвонить в горотдел внутренних дел, чтобы скоординировать свои действия с работой милиции и сказать о ножах.
       Дежурный ответил, что никаких мятежников не приводили. Волков связался с заместителем начальника ГОВД (начальник отсутствовал) - результат тот же.
       Майор открыл ящик стола и взглянул еще раз на холодное оружие. Нож-«выкидуха» был обычной поделкой из «зоны», а вот морской кортик вызывал удивление. Волков думал раньше, что морской кортик - вещь сугубо декоративная, но, рассмотрев его поближе, убедился, что сделан он из отличной стали и заточен отменно - хоть брейся.
       «Надо дать приказ ребятам задержанных сдавать только военным», - решил майор, пока набирал номер телефона Азарова.
       - Зайди ко мне, - коротко бросил он и, положив трубку на место, откинулся на спинку стула.
       Вошедшему Сергею кивнул на открытый ящик стола:
       - Забери ножи. Пользуйтесь с Витьком, вдруг понадобится. Потом сдашь обратно.
       Помолчав, пока Азаров доставал оружие из ящика, приказал домашним тоном:
       - Задержанных сдавайте только военным.
       Заметив вопросительный взгляд Азарова, добавил:
       - Менты отпускают их.
       Когда Азаров вышел, Волков прикрыл глаза - он не спал уже более суток. Сейчас, казалось, можно было бы и поспать. Военные вошли в город, они обеспечивают охрану здания горкома партии, в состоянии «прикрыть» военкомат, горотделы МВД и КГБ, но, с другой стороны, жилые кварталы остаются неприкрытыми. Город большой, бандиты еще сутки смогут терроризировать население.
       В усталом мозгу Волкова бандиты из неясных теней с плоскими серыми лицами стали вдруг превращаться в «шварцнегеров» из полюбившегося майору фильма «Киборг – убийца», который он увидел на конфискованной видеокассете, «зажатой» им впоследствии для собственного пользования.
       «Шварцнегеры» были вооружены большими дубинами и крошили ими углы пятиэтажек. Волков стрелял в них из своего «макарова», а пули, вылетая из ствола, двигались очень медленно - можно было проследить глазами - и, слегка ударяясь о громадные тела монстров, беспомощно падали к их ногам.
       Волков знал, что, если «шварцнегеры» сейчас побегут за ним, ноги не будут его слушаться, ему придется пригибаться к земле и отталкиваться руками, чтобы ускорить движение. Он считал выстрелы. Их было уже двенадцать без смены магазина, когда затвор не вернулся на свое место, оголив ствол пистолета.
       «Странно, но отстрелявший своё пистолет больше напоминает об эрекции, чем заряженный», - успел подумать Волков, но тут зазвонил телефон, и он окончательно проснулся.
       Майор поднял трубку. Звонили из горкома партии.
       
       Глава 21.
       Касум-заде постепенно втянулся в работу по размещению военнослужащих и отвлекся от невеселых дум, одолевавших его всю ночь. Он так и не сомкнул глаз, ворочаясь на своей постели в смежной с кабинетом комнате отдыха. Часа в два ночи позвонила жена. Они там, в Баку, волнуются, спрашивают как дела. Успокоил. Сказал, что все в порядке, нет никакой опасности, а сам не успокоился. Реальная опасность существовала вплоть до появления военных.
       Сейчас, когда опасность захвата мятежниками здания горкома партии миновала, Аязу стало казаться, что все еще можно исправить, обойтись минимальными жертвами и обуздать мятежное население. Ему пришло в голову, что для оправдания нужны трупы азербайджанцев, в этом случае конфликт можно изобразить как взаимные нападки наиболее радикально настроенных националистов с обеих сторон. Не давая себе возможности ужаснуться тому, что подобное могло прийти ему в голову, Аяз срочно отозвал в сторону начальника ГОВД, с которым тут же уединился в комнате отдыха. О возможных подслушивающих устройствах он уже не думал.
       - Нужны трупы азербайджанцев.
       Полковник, похоже, ничего не понял.
       - Армяне должны убить столько же азербайджанцев, сколько будет убито с их стороны, - стараясь отделить слово от слова, произнес Аяз.
       - У них не будет такой возможности, - полковник сразу вспотел, снял форменную фуражку и носовым платком вытер взмокшую лысину.
       - Это твои проблемы. Если будут убиты одни только армяне, пойдешь под суд.
       Аяз, предупреждая возможные вопросы, резко встал и вышел из комнаты отдыха, оставив полковника наедине с собой. Главное было уже сказано. Войдя в кабинет, он услышал, как военные разбирались с председателем горисполкома. Тот был и без этого туповат, а, напуганный событиями, превратился в полного дебила, заикался, долго не мог сообразить, о чем его спрашивают, путал русские слова, и даже акцент его стал еще явственней.
       Узнав, что военным нужно помещение для фильтрационного пункта, Аяз тут же решил: трамвайный парк. Находится в промзоне, далеко от центра, есть огромное пустое помещение, охрану обеспечить очень легко. К тому же, там можно держать основную массу войск, которые продолжают прибывать в город. Хорошо бы, чтобы все нежелательное для глаз горожан происходило подальше от центра города.
       В кабинет вошел генерал.
       - Товарищи офицеры!
       Привычная команда подняла с места сидящих кое-где офицеров. Аяз повернулся в сторону вошедшего.
       Генерал досадливо махнул рукой, кивнув при этом головой. На нем была повседневная шинель, но он своими огромными звездами, яркими петлицами и роскошными позументами на тулье фуражки резко отличался от окружающих его офицеров. Широкие лампасы на брюках, выставляясь из-под шинели, дополняли величественную картину.
       Безошибочно определив в Аязе главу города, он представился:
       - Генерал-лейтенант Кроев. Назначен комендантом Комсомольского гарнизона. Командование всеми воинскими подразделениями в городе, а также подразделениями МВД переходит ко мне.
       Аяз еще тряс руку генерала, а к тому уже поочередно подходили командиры подразделений, представлялись и докладывали обстановку.
       - Выделите мне в помощники офицера из вашего подразделения, - обратился генерал к одному из полковников. Затем он обратился к Аязу.
       - И вы тоже подберите толкового парня.
       «Парня, - подумал Аяз. - Наверное, моя молодость позволила ему выразиться подобным образом. Молодые руководители на высоких постах - пока еще редкость в Советском Союзе». Легко сказать – «толкового». Где ж его взять? Надежные есть, а вот с толковыми - проблема. Да и разбежались, как крысы, все, в ком была хоть капля толка.
       «Зря Закира в скорую помощь отпустил», - запоздало раскаялся Аяз и поручил своему секретарю быть при генерале. Кабинет коменданту гарнизона предоставил на третьем этаже - на месте отбывшего в «командировку» Закира Велиева.
       Аяз вновь вошел в комнату отдыха. Начальника ГОВД там уже не было - успел слинять незамеченным. Бросился на диван и прикрыл глаза. Теперь даже секретаря у него не было. Надо позвать кого-нибудь из охраны - пусть побудет за секретаря.
       За окном светало. Начинался день, который случался раз в четыре года - 29 февраля.
       
       Утром, несмотря на то, что уснул очень поздно, Музыкант поднялся чуть свет. Вчера он проболтался почти до двух часов ночи, периодически названивая Азарову. То, что довелось увидеть, не укладывалось в голове. Разгромлены армянские квартиры в третьем микрорайоне и в 36-м квартале. Есть жертвы среди армянского населения города. Музыкант одевался и прикидывал, какая в городе обстановка с утра. Военным не удалось вечером войти в город, попытка провалилась, среди военнослужащих есть раненые. Вплоть до двух ночи не мог дозвониться Азарову: никто в его кабинете не поднимал трубку, в квартире его тоже не было.
       Не завтракая и слегка умыв лицо, Музыкант накинул свою синюю куртку и тихо открыл входную дверь. Мама с сестрой еще спали, и ему не хотелось их будить.
       «Быстро сбегаю в центр, разведаю обстановку - и назад», - решил он, спускаясь по лестнице. По пути проверил наличие «двушки» в кармане - надо было все-таки дозвониться до Азарова.
       Еще не дойдя до площади Ленина, Музыкант увидел длинную, растянувшуюся на два квартала, колонну боевых машин пехоты. Почувствовав облегчение, он ускорил шаг, вышел на площадь и встал на углу ее, возле хлебного магазина. Дальше не пропускали солдаты.
       На пятачок у хлебного магазина выскочил грузовик, в то время как боевая машина пехоты пересекала тот же пятачок, пренебрегая правилами движения. Уверенный в своей правоте водитель грузовика не уступил дорогу железной махине, за что и поплатился: боевая машина своим мощным и острым передком протаранила дощатый борт грузовика, даже не сбавив хода.
       Грузовик проделал часть пути, двигаясь в поперечной плоскости, благополучно сорвался с безжалостного рога рычащего чудовища, проехал еще несколько метров и остановился. Из кабины выскочил водитель и бросился к проломленному борту. Он хотел было что-то прокричать вслед удаляющейся боевой машине, но, поняв, что та даже не сбавила свой ход, как будто по пути наехала на пустое ведро, благоразумно промолчал, забрался в кабину и уехал.
       Рядом с Музыкантом стояли два парня-азербайджанца из второго квартала. Сопляки обсуждали случившееся в городе. Один из них, заметив двух прапорщиков в бушлатах, направляющихся к хлебному магазину, громко произнес, глядя в глаза русоволосому здоровяку в военной форме:
       - Она бах: гиждыллах! (Погляди на него: долбо...б!)
       На лице прапорщиков не дрогнул ни один мускул, хотя видно было, что сказанное обращено в их адрес. Проходя совсем рядом, один из военных сделал неуловимое движение рукой, отчего резиновая дубинка, до сих пор бесцельно болтавшаяся в его руке, обрушилась снизу прямо между ног шутника.
       Прапорщики прошли дальше, к дверям хлебного магазина, а пацан, получив сокрушительный удар по своим гениталиям, присел на корточки, засунув ладони между ног, и хватал широко открытым ртом воздух. Его товарищ стоял рядом и растерянно молчал. Наконец к пострадавшему вернулся дар речи.
       - Сиким сене! - грязно выругался он по-азербайджански.
       В это время прапорщики вышли из магазина и вновь направились к пацанам. Второй мальчишка хотел, было, убежать, но чувство товарищества оказалось сильнее.
       - Ты что, с ума сошел? - плачущим голосом по-русски проскулил прапорщику пацан, все еще не вставая с корточек.
       - Инди гёрум, ким гиждыллахдыр! (Сейчас посмотрим, кто долбо...б!) - не обещающим ничего хорошего тоном произнес русоголовый прапорщик по-азербайджански и, подхватив согнувшегося пацана под руку, потащил его к площади. Второй прапорщик подхватил другого, который даже не пытался сопротивляться, и поволок его туда же.
       Выбежавшие им навстречу солдаты в касках, с автоматами за спиной и с резиновыми дубинками в руках подхватили нарушителей порядка и потащили куда-то в глубь площади. По пути каждый из пацанов получил по пять - шесть ударов дубинками в спину и по ногам.
       «Блондин-то местным оказался, - весело подумал Музыкант. - Сразу дал оторваться ишачонку. Эти балбесы только такой язык и понимают».
       До сих пор резиновые дубинки Музыкант видел только в американских фильмах и в заграничной хронике, а теперь - вот они, в действии.
       Перейти площадь по кратчайшему расстоянию даже не стал пытаться - солдаты имели серьезный вид. Пришлось обходить вокруг. Позвонил из автомата, который находился недалеко от горотдела КГБ. Азаров отозвался сразу, договорились встретиться возле центрального универмага в десять утра.
       - Нас будет двое, - предупредил Азаров и, предваряя возражения Музыканта, добавил: - Вторым будет мой коллега из Баку.
       - Хорошо, - ответил Музыкант и повесил трубку.
       До десяти он успел забежать домой, успокоить мать и сестренку, позавтракать. Все складывалось удачно, но на самом подходе к универмагу встретился Самохин. Он тоже болтался один-одинешенек. Свалить на открытом пространстве было некуда, и Музыкант, изобразив на своем лице радушие, двинулся навстречу. Самохин искренне обрадовался.
       - Привет, Толя!
       - Привет. Вчера заглядывал к тебе - никого не было дома.
       - Мама была на работе, а мы с Мариной и детьми ездили к отцу в Баку.
       - А когда вернулись?
       - Вечером.
       - Так ты все видел? - Музыкант поглядел на Самохина с интересом.
       Сначала он хотел избавиться от Вовчика, но теперь обязательно надо как можно скорее выкачать из него информацию. Жаль только, что до десяти часов осталось пять минут.
       И тут Музыканту пришла в голову удачная мысль. Самохин был знаком с Азаровым. Тот как-то рассказывал, что привлекал Вовчика, который работал фотографом на алюминиевом заводе, к съемке незаконно изготовленного оружия, так что случайная встреча не вызовет подозрений, тем более, что Азаров будет не один.
       Дойдя до условленного места, Музыкант остановился, чтобы прикурить. Вовчик тоже достал неизменную казбечину. После того, как они задымили, шаг их стал медленнее, а разговор спокойнее. Самохин уже не размахивал руками, живописуя свои вчерашние впечатления.
       Навстречу, из-за угла универмага, вышел Азаров со светло-русым парнем выше него ростом почти на голову. Они так же медленно шли навстречу друзьям. Азаров увидел Музыканта в паре с Самохиным и тут же принял решение.
       - Владимир Николаевич, здравствуйте! - обратился он к Самохину. - Что вы делаете на улице в такое время? Кругом очень опасно.
       - Да вот - гуляю со своим товарищем, - объяснил Самохин, поздоровавшись с майором, и мучительно вспоминая его имя-отчество. - Знакомьтесь - Анатолий Барабанов.
       Азаров с Музыкантом обменялись рукопожатиями, затем Музыкант познакомился со спутником Азарова – «просто Виктор» - далее настала очередь Самохина поручкаться с Виктором. Все выглядело вполне естественно.
       «Сергей», - отметил про себя имя Азарова Самохин, когда тот «представлялся» Музыканту. Далее они не спеша пошли по проспекту Мира. Никто не предлагал этот маршрут, но всех тянуло к месту недавней трагедии. Пока Самохин вновь стал передавать свои вчерашние впечатления уже для троих слушателей, они незаметно дошли до перекрестка проспекта Мира с улицей Дружбы. Здесь бурлила толпа, бегали разгоряченные люди с металлическими прутьями в руках.
       Азаров заметил своего знакомца - рыжего парня с голубыми глазами. Тот был в одной рубахе, несмотря на холод. Его небесного цвета глаза с расширенными зрачками смотрели сквозь мельтешащих возле него людей. Что-то героическое - греческое или римское - было в его позе, в выражении лица. Казалось, ему нет преград, и ничто его не остановит. Толпа бесцельно бурлила многочисленными водоворотами на углу двух улиц, метрах в трехстах от нее, у дома культуры имени Низами, стояли в каре военные в касках и с автоматами, заменившие на этом посту безоружных милиционеров.
       Азаров, не дослушав Самохина, извинился и покинул их, утянув за собой Виктора. Нужно было попробовать отсечь и взять рыжего, пока толпа разобщена, а тот под сильным наркотическим опьянением.
       - Этот Сергей - гэбэшник, - заговорщицким тоном сообщил Музыканту Самохин.
       - Ага, - просто отреагировал Музыкант и тут же увел разговор в сторону. - Твои-то дома сейчас?
       - Дома, - вздохнул Самохин. - Маму еле уговорил не ходить на работу, она за тридцать лет первый раз прогуляла свою смену. А жену так и не отговорил. Утром провел ее в детский сад, побыл там с ней полчаса, а затем отвели одного малыша домой (родители дома остались, а малыша в сад отправили в такой день), и сами пошли обратно. Сейчас еле вырвался - не хотела отпускать.
       Музыкант молча смотрел на Самохина, пока тот что-то втолковывал ему. Вовчик - парень рисковый, хотя и не выглядит героем - очки а-ля Джон Леннон, неопрятная бородка русского разночинца столетней давности, потертые джинсы...
       - Ты что, не слышишь меня?
       Вовчик потряс Музыканта за плечо и сообщил:
       - Военные едут!
       Автобус «ЛАЗ» с батареей красных газовых баллонов на крыше ехал почему-то не в город, а из города, от центрального универмага. Он, очевидно, прорывался к дому культуры имени Низами или просто заблудился. Замыкал колонну из двух единиц техники четырехосный бронетранспортер.
       Толпа на перекрестке угрожающе загудела и ощетинилась металлическими прутьями. Ехать автобусу было некуда. В салоне сидели солдаты - человек двадцать - с офицером во главе.
       
       
       Глава 22.
       Мехтиев собрал всех у Эльчина. Это было небезопасно: в городе вовсю орудовали военные, в любой момент могли начаться облавы, но лучше здесь, чем где-то в тихом месте - там скорее могли засечь их агенты службы безопасности.
       Первым докладывал Рустам. Погромщики уже находятся на улицах – «разогревают» жителей города. Сейчас они орудуют на перекрестке улиц Мира и Дружбы (Мехтиев внутренне усмехнулся по поводу саркастического оскала судьбы), а затем двинутся по улице Дружбы в сторону от центра, захватывая в сферу своей деятельности второй и четвертый микрорайоны, а также сорок пятый квартал. Между третьим и четвертым микрорайонами - новая больница, занимающая собой целый городской квартал. Сбор назначен на девятнадцать часов на пустыре возле больницы.
       Эльчин докладывал еще короче. Две группы возмездия в работе, есть две жертвы. Третья группа в резерве, а четвертая орудует на въезде в город. Там уже несколько трупов. Сегодня будут работать все четыре группы: три с бойцами Рустама, по наводке разведчиков, а четвертая отдельно, в сорок первом квартале, на самом отшибе, у шлакоотвала. Там военным будет легче засечь ее и взять.
       Мехтиев закурил, помолчал немного и приказал:
       - Все действуют по плану. Эльчину забрать из квартир всё барахло и больше в них не возвращаться. Рустаму задержать своих еще на ночь. Военные не успеют развернуться, чтобы ночью проверить подвалы. Встреча в девятнадцать часов на пустыре у городской больницы. Если не получится - в девятнадцать тридцать возле дворца культуры «Химик». Эвакуация группы возмездия сегодня вечером.
       - И смотрите, - Мехтиев обернулся к Эльчину, - чтобы «под раздачу» не попали женщины и дети.
       - Я не могу проконтролировать четвертую группу, - возразил Эльчин.
       - Четвертая не в счет, - Мехтиев поднялся. - Совещание закончено. Все по местам.
       
       Самохин с Музыкантом с интересом наблюдали за действиями водителя автобуса. Тот медленно двигался вперед, все больше снижая скорость. Когда до толпы, стоящей прямо на мостовой, осталось не более десяти метров, кто-то из мятежников швырнул камень в лобовое стекло автобуса. Триплекс моментально покрылся молочно-белой паутиной. Водитель надавил на акселератор, двигатель взревел, и автобус рванулся вперед, сбив нескольких зазевавшихся мятежников, остальная толпа схлынула в разные стороны.
       - Стоять! - раздался приказ офицера из салона автобуса, завизжали тормоза и «ЛАЗ» остановился прямо на перекрестке улиц, справа от них виднелись ряды военных. Пока офицер и солдаты выпрыгивали из открытых дверей автобуса, бронетранспортер, шедший сзади, неожиданно свернул прямо на тротуар и, давя простых зевак вперемежку с мятежниками, срезал угол, оказавшись на перпендикулярной улице. Музыкант с Самохиным находились буквально в двух шагах от места трагедии.
       Им было хорошо видно, как извивались люди, попавшие под колеса бронетранспортера, как раскололась голова молодого парня, попавшего под смятое бронетранспортером металлическое ограждение между тротуаром и мостовой, уши резали душераздирающие крики раненых.
       Бронетранспортер медленно рассекал толпу на мостовой, прорываясь к стоящим рядами возле дома культуры и не двигающимся с места солдатам. Офицер, высунувшийся из верхнего люка боевой машины, кричал солдатам, выпрыгивающим из автобуса, чтобы они поторапливались. Затем, обернувшись вперед, что-то угрожающе закричал в толпу, стреляя из пистолета в воздух и вновь обратился к солдатам, поторапливая их.
       Невооруженные солдаты с какими-то чемоданами гуськом устремились за бронетранспортером в проделанную им промоину в толпе. Один боец в спешке выронил чемодан, тот раскрылся, и из него высыпались какие-то листовки. Боец стал собирать листовки, но второй офицер, выскочивший вместе с солдатами из автобуса, диким голосом что-то прокричал ему, после чего солдат бросил чемодан и устремился за всеми. Офицер, держа пистолет в руке, замыкал колонну.
       Толпа, разъятая бронетранспортером, попыталась вновь сомкнуться на флангах невооруженной колонны солдат, но офицер, продвигаясь трусцой позади своих подопечных, направлял ствол своего «макарова» то вправо, то влево, грозя, вперемежку с матами, подстрелить тех, кто осмелится приблизиться.
       - Не бойтесь! У них резиновые пули! - раздался голос из глубины толпы.
       Несколько смельчаков, сжимая в руках куски арматуры, бросились к солдатам, офицер выстрелил, и один из нападавших упал. К нему тотчас подбежали двое, подхватили под руки и быстро унесли в глубь толпы. Из ноги выше колена у раненого лилась кровь.
       Больше, несмотря на воинствующие выкрики, никто не решился напасть на солдат. Офицер поднял ствол своего пистолета на уровень голов мятежников и по-прежнему водил им то вправо, то влево. Еще через три минуты колонна во главе с бронетранспортером пробилась к военным у дома культуры.
       Из шестерых, оставшихся лежать на тротуаре, четверо были раздавлены насмерть (трое попали под колеса бронетранспортера, еще один - под смятое ограждение), двое с тяжелыми ушибами стонали и звали на помощь. Над ними склонились двое мужчин, остальные зеваки в оцепенении наблюдали страшное зрелище настоящей смерти. Рыжий мятежник с голубыми глазами обошел всех убитых, после чего двое из толпы куда-то уволокли одного из них, оглядел раненых и сразу же потерял к ним интерес. Обернувшись к раненым спиной, он подошел к покинутому военными автобусу, поднял листовку, почитал немного, шевеля губами, и бросил ее обратно на мостовую. Затем сделал какое-то распоряжение стоящему рядом пацану.
       Мальчуган шустро влез на крышу автобуса, изрядно повозился, но все-таки открыл вентили на газовых баллонах. Жидкий пропан потек по стенкам автобуса. Другой пацан подхватил брошенный солдатами чемодан с листовками и забросил его обратно в пустой салон.
       Пока все это происходило, Рыжий стоял и разговаривал с каким-то мужчиной. Когда газ из баллонов вытек, его собеседник прикурил сигарету, зажигалкой подпалил какую-то тряпку и передал ее, горящую, суетившемуся рядом пацану. Тот подбежал к автобусу и кинул тряпку в салон. Автобус загорелся.
       - Армян выгоняют - понятно, но зачем народное имущество уничтожать?
       Музыкант осторожно обернулся. Говорил мужчина средних лет, русский. Рядом с ним стоял азербайджанец того же возраста. Музыкант несколькими осторожными шагами боком приблизился к беседующим, чтобы прослушать весь разговор, когда раздалась сирена, и на перекресток выскочила машина скорой помощи. Одного из раненых выскочившие из машины люди в белых халатах положили на носилки, второго подхватили за руки и за ноги и в сидячем положении тоже отнесли в машину.
       Оставшиеся трупы троих мужчин лежали минут двадцать, пугая вновь прибывших зевак, затем и их забрали еще две машины скорой помощи, подъехавшие к месту происшествия. На тротуаре и мостовой остались черные лужи крови.
       Среди людей в белых халатах Музыкант заметил Закира Велиева - инструктора горкома партии и свой постоянный источник информации. Музыкант не стал его окликать, чтобы не привлечь к себе внимания, а, воспользовавшись всеобщим интересом к транспортировке убитых, вышел на мостовую и подобрал листовку, оброненную солдатами. Это было обращение к гражданам Азербайджана, подписанное одним из членов Политбюро ЦК КПСС и датированное позавчерашним днем.
       Музыкант выкинул листовку и возвратился на тротуар. Через некоторое время, когда машины скорой помощи, завывая, уехали, а автобус догорел, превратившись в черный обугленный скелет, к тротуару подъехала боевая разведывательно-дозорная машина и остановилась рядом с Музыкантом. Башня угрожающе повелась вправо-влево, а затем остановилась, направив ствол пулемета в сторону Музыканта. Крупнокалиберный пулемет опустился вниз, и Музыкант увидел черный зрачок ствола.
       «Стрелку ничего не стоит нажать на гашетку», - подумал Музыкант, ощутив холодок в животе, и отошел на три шага вправо. Его место тут же занял какой-то зевака.
       Рыжий уже увел своих в сторону сорок пятого квартала, и на перекрестке ничего интересного не ожидалось. Музыкант с Самохиным послушали немного, о чем болтают зеваки, и пошли обратно в сторону дома. По другой стороне проспекта неспешно двигалась боевая машина пехоты.
       В одном из дворов стояли совсем маленькие мальчишки и корчили рожи в сторону машины, изображая руками оскорбительные жесты. БМП резко развернулась в их сторону, неожиданно выскочила на тротуар, пересекла его и, круша деревья на своем пути, рванулась в сторону мальчишек. Те стремглав бросились врассыпную, спасительные подъезды пятиэтажек поглотили их. Машина, не останавливаясь, развернулась и понеслась обратно на мостовую, вывернув по пути пару-другую бордюрных камней.
       Музыкант с Самохиным на всякий случай сместились поближе к зданию, хотя машина шла по противоположной стороне проспекта и между ними была разделяющая проспект на две полосы клумба с оливковыми кустами. Когда друзья прошли еще немного, БМП доехала до площади перед универмагом и повернула навстречу, двигаясь по их стороне.
       Опытный в таких делах Музыкант тут же затащил Самохина под дверь промтоварного магазина, где они и стояли, прижавшись спинами к стене. Какой-то прохожий безбоязненно шел навстречу машине по тротуару, затем остановился и открыл рот, дивясь на невиданное зрелище. БМП шла ровно, неожиданно резко развернулась и со всего маху ударила своей мощной передней частью в опору освещения. Зевака, не ожидавший такого оборота, испуганно дернулся и бросился убегать, уронив свою шапку. Хотел вернуться за головным убором, но в это время с качающейся туда-сюда на проводах опоры сорвалось металлическое обрамление плафона, с грохотом упавшее неподалеку от незадачливого зрителя, и он, махнув рукой, ретировался, оставив шапку на поле боя.
       Боевая машина победно сделала оборот на 360 градусов и неспешно пошла своим путем. Опора освещения после долгой раскачки упала на тротуар, оборвав свои провода, а Музыкант с Самохиным двинулись в сторону своего дома.
       
       Кинувшись найти кого-нибудь в помощь для поимки Рыжего, Азаров пометался среди военных возле дома культуры и, не найдя добровольцев (а нужны были люди в гражданском), влез в разведывательно-дозорную машину и стал уговаривать командира проехать к толпе на перекрестке. Наконец уговорил, окликнул Виктора, попросив его подождать на месте, и машина двинулась к перекрестку объездным путем.
       Когда добрались, наконец, Рыжего уже не оказалось на месте, зато на краю тротуара стоял Музыкант. Азаров отодвинул стрелка с кресла под башенкой, попробовал левой рукой повернуть башню вправо - влево, а затем развернулся в сторону Музыканта и опустил ствол пулемета. Лицо Музыканта оказалось в перекрестии прицела - перископа.
       Когда Музыканта в прицеле сменил кто-то другой, Азаров заметил кнопку под большим пальцем правой руки.
       - Если нажму эту кнопку, пулемет выстрелит? - спросил он стрелка.
       - Нет, с предохранителя снять надо, - ответил тот.
       Азаров освободил кресло и попросил командира:
       - Давай, в сторону сорок пятого квартала прошвырнемся.
       - Это куда?
       - Назад.
       БРДМ развернулась и поехала в указанном направлении, пройдя улицу до сорок пятого квартала и не встретив никакого скопления людей. Проезжая обратно, Азаров в щели бокового обзора заметил толпу в том месте, где расположились «небоскребы» Комсомольска - три двенадцатиэтажных здания - и скомандовал повернуть туда.
       БРДМ остановилась метрах в пятидесяти от толпы. Азаров сразу же заметил Рыжего, стоящего в окружении нескольких человек. Взять его было невозможно, а завтра его может и не быть в городе.
       У одного из солдат была СВД - снайперская винтовка.
       - Снайпер? - обратился Азаров к солдату с азиатским лицом.
       Тот согласно кивнул головой.
       - Стреляешь хорошо?
       - До армии охотник был, - ответил тот с сильным акцентом.
       - Рыжего можешь снять?
       При этих словах старлей, командующий разведчиками, напрягся:
       - Товарищ капитан, у нас строжайший приказ - не стрелять.
       - Я беру все на себя. Это - задание особой важности, связанное с государственной безопасностью.
       Азиат, ожидавший, пока они разберутся между собой, наконец, встрял в разговор офицеров:
       - Из дырка стрелять не могу, - произнес он и похлопал ладонью по прицелу. - Вылезать надо.
       - Вылезать не надо, - заключил Азаров, обследуя отверстие для стрельбы. - Из автомата сможешь?
       Азиат утвердительно кивнул головой и взял в руки чей-то автомат. Он перевел предохранитель до конца - в положение для одиночной стрельбы - передвинул прицельную планку, предварительно взглянув в отверстие, чтобы прикинуть расстояние до цели, и приложился щекой к ложу автомата, уперев край ствола на нижнюю часть отверстия для стрельбы.
       Азаров прильнул к перископу бокового обзора и увидел, что рыжий скрылся в кустах масличного дерева. Он уже собрался крепко выругаться, когда раздался выстрел, и, как подкошенный, упал высокий красивый парень, в руках у которого не было никакого оружия.
       Минутное замешательство сменилось паникой. Азаров недоуменно спрашивал что-то у азиата, тот неуклюже оправдывался, с перепугу напрочь забыв многие русские слова.
       - Палец сам нажал, - только и мог он повторять по-русски, пространно что-то объясняя на родном языке, которого Азаров не понимал, хотя в речи азиата проскакивало множество знакомых тюркских слов.
       Старлей понял, что снайпер уложил не того, кого надо, был ужасно растерян, но команду водителю дал вовремя, и БРДМ сорвалась с места. Когда они прибыли к дому культуры, Азаров помолчал немного, затем произнес:
       - Советую всем не распространяться насчет произошедшего. Будут спрашивать - вы ничего не знаете.
       Снайпер, водитель и еще один боец согласно покивали головами. Старлей молчал. Когда Азаров собрался вылезать из машины, он вдруг ожил и обратился к гэбэшнику.
       - Товарищ капитан, позвольте еще раз взглянуть на ваше удостоверение.
       - Взгляни, - согласился Азаров, протягивая ему раскрытое удостоверение. - Только советую тут же забыть обо всем. Это - в твоих интересах.
       Старлей согласно покивал головой, читая надпись в красной книжице и старательно шевеля при этом губами.
       
       Рыжий не услышал выстрела. Он отошел, чтобы взять у носильщика анашу для городских ребят, а когда вернулся с добрым куском, завернутым в тряпку, то увидел парня, лежащего на спине с дыркой от пули прямо посредине лба. Только что тот весело подшучивал, предвкушая кайф, а теперь неподвижно лежал, истекая черной, загустевшей на воздухе кровью.
       - Отлетался, - по-русски сказал Рыжий и протянул кусок наркотического вещества товарищу убитого. Тот молча принял сверток дрожащими руками и не двинулся с места.
       - Давайте разбегайтесь, а то всех повяжут, - вновь по-русски, но с нездешним кавказским акцентом приказал Рыжий, и сам первый ретировался в масличные заросли. За ним потянулись остальные, только товарищ убитого, пришедший вместе с ним за анашой, все еще топтался возле остывающего трупа.
       
       
       Глава 23.
       Место проведения акции сместилось в сторону новостроек, покинув перекресток проспекта Мира и улицы Дружбы. Рустам по-прежнему координировал свои действия с разведчиками. Те указывали квартиры, где проживают армяне, и шли дальше. Погромщики Рустама обеспечивали вскрытие дверей и, ворвавшись в квартиру, тут же покидали ее, давая возможность плохо управляемой толпе насладиться погромом.
       Если в квартире оказывались армяне, люди Рустама старались увести женщин и детей к соседям-азербайджанцам, мужчины избивались толпой, а мельтешащие тут и там люди Эльчина тщательно подбирали себе жертву из лиц среднего возраста. В принципе, работы им почти не было - толпа так добросовестно избивала свои жертвы, что тем нечасто оставлялась возможность выжить.
       Погромы переместились во второй и четвертый микрорайоны, а также в сорок пятый квартал. Небольшие группы людей с дубинами и металлическими прутьями перетекали от одного дома к другому, выходили на улицу, безбоязненно расхаживая рядом с проезжающими по улице бронетранспортерами, и вновь ныряли во дворы, где продолжалось невиданное жертвоприношение человеческой ненависти, жестокости и глупости.
       Четвертая группа, которую Максимов обрек на сдачу властям, получила приказ работать в сорок первом квартале, но, прибыв туда и убедившись, что там нет поддержки в лице разбушевавшейся толпы, вернулась в третий микрорайон. В стороне, противоположной проспекту Мира, профессиональные убийцы наткнулись на неорганизованную группу погромщиков, штурмовавших какую-то квартиру.
       - Идемте с нами в сорок первый квартал! - прокричал командир четвертой группы тому, кого он принял за главного в этой разношерстной толпе.
       Мужчина в болоньевой куртке и стоптанных сапогах согласно покивал головой, но тут же уточнил:
       - Сначала эту квартиру добьем, потом пойдем с вами.
       - Какие-нибудь трудности? - спросил командир четвертой группы, определив, что погромщики до сих пор не вошли в квартиру.
       - Их там четверо собралось, один сосед еще зашел, - зло ответил мужчина и грязно выругался.
       - Вас больше, выломайте дверь - и все!
       - Дверь железная, и у них ружье есть.
       Командиру четвертой группы позарез надо было возвращаться в сорок первый квартал. Кроме него, из своих в группе был еще один, остальные наняты специально для сдачи властям. Если он не устроит погромы в сорок первом квартале до девятнадцати часов, дела его будут плохи. Невыполнение приказа влечет за собой жесткие санкции и понижение статуса.
       Решение он принял быстро.
       - Ты, Длинный, дуй на пожарную лестницу, затем с нее - второй этаж невысоко - перейдешь на соседнее окно. С него - на окно этой квартиры. Стекла разбиты, значит, сразу прыгай в комнату и режь всех, кто подвернется под руку.
       Длинный был уже достаточно хорошо «загашен» анашой, и подобный приказ его даже не удивил. Он послушно полез по пожарной лестнице.
       Командир четвертой группы поинтересовался у стоящих рядом зевак:
       - Давно эту квартиру громят?
       - Скоро час уже, - ответил один, а второй укоризненно покачал головой и осуждающе поцокал языком.
       - Понятно... - отреагировал командир и подозвал своего помощника.
       - Эти идиоты уже час громят квартиру. Кто-нибудь уже сообщил в милицию или военным, они могут прибыть с минуты на минуту. Готовь группу к эвакуации. Длинного, в случае чего, бросим на произвол судьбы.
       В это время Длинный уже добрался до нужного подоконника правой ногой, осторожно перенес центр тяжести своего тела с левой ноги на правую - благо, рост был немалый - и полностью перелез на подоконник штурмуемой квартиры. Когда он присел на корточки, чтобы влезть в комнату, изнутри раздался выстрел, и Длинный навзничь, не делая никаких попыток удачно приземлиться, рухнул на асфальт двора. Лицо его было сильно иссечено дробью и обожжено пороховыми газами, но он был еще жив.
       Командиру четвертой группы вновь пришлось принимать решение, исходя из сложившейся ситуации. Он обратился к мужчине в болоньевой куртке:
       - Ну что, идем в сорок первый квартал?
       - Нет, - мужик скрипел зубами. - Пока этих сук не убьем - не уйду отсюда.
       «Соседи его, наверное», - с отвращением подумал командир четвертой группы, а вслух попросил:
       - Дай хотя бы двух человек - раненого отнести.
       - Это - пожалуйста, - оживился мужчина. - Бери четверых.
       - Двух хватит.
       Командир подозвал помощника и проинструктировал его:
       - Пойди сам с ними и добей Длинного. Пусть они закопают его на шлакоотвале. Оттуда возвращайтесь в сорок первый квартал. Мы к тому времени будем уже там.
       Когда его помощник и два добровольца с Длинным на плечах скрылись из виду, командир уже имел готовый план. Группа снимала квартиру в подобной пятиэтажке, и он обратил внимание на то, что перегородки между квартирами были не кирпичными, а картонно-алебастровыми. Такую проломить ничего не стоит.
       Он приказал мужчине в куртке - тот уже беспрекословно подчинялся ему - найти что-нибудь тяжелое в качестве тарана, а сам повел свою группу в смежную квартиру.
       Попробовавшему воспротивиться хозяину квартиры кто-то из его ребят сразу же «сунул в рыло», затем они отодвинули шкаф и кровать от смежной со штурмуемой квартирой стены и стали ждать. Через тонкую стену были слышны из соседней квартиры непрекращающиеся удары по железной двери и какие-то выкрики.
       Наконец двое погромщиков принесли тяжелую полутораметровую толстостенную трубу миллиметров триста в диаметре. Пока ребята привязывали веревки к передней и задней частям трубы, командир приказал погромщикам выделить четверых для работы с тараном, а остальным дал задание активизировать свои действия, молотя, что есть мочи, в железную дверь и бросая камни в окна квартиры.
       Вчетвером справились быстро, раскачивая трубу и мерно ударяя ею в глухо стонущую картонно-алебастровую стену. Не трудно было представить каково пришлось осажденным, когда усилился натиск с двух сторон, а в дальней комнате (точнее - неясно где) вдруг стали раздаваться глухие удары.
       Когда было пробито отверстие, достаточное, чтобы пролез один человек, в соседней спальне - а попали они именно туда - никого не было. Убийцы проникли один за другим в квартиру, быстро сделали свое дело без единого выстрела, открыли железную дверь, чтобы впустить погромщиков, и вновь убрались через пролом в стене и соседний подъезд.
       Командир четвертой группы загодя проверил чердак, чтобы, в случае чего, через него попробовать уйти. Он был уверен, что на улице их будут поджидать военные или милицейский наряд, но все было чисто.
       Передислоцировав группу подальше от громящейся квартиры, он вновь подозвал мужчину в куртке.
       - Ну что, теперь пойдете с нами?
       - Сейчас соберу всех и пойдем.
       - Собирай скорее, в любой момент здесь могут появиться военные или менты. Мы выдвигаемся сейчас, а вы догоняйте. Начнем со стороны молокозавода...
       Четвертая группа уже покинула третий микрорайон, а мужчина в болоньевой куртку все смотрел вслед удаляющимся крепким парням в обычной для этих мест одежде. Это были не простые ребята. Они расправились с армянами быстро и умело, а теперь им зачем-то нужен сорок первый квартал.
       Ну что же, сорок первый, так сорок первый. Он уже рассчитался с Эрнестом за все свои обиды. Эта сволочь еще с детства издевалась над такими как он, как будто армянин Эрнест живет в своей родной республике, а он, азербайджанец, здесь чужой.. Никогда власти в республике открыто не поддерживали свою нацию, все эти эрнесты и аванесы держали магазины, рестораны, а простые азербайджанцы имели большие семьи и ели пустой хлеб и кефир. Пришлось своими руками добиваться справедливости.
       Мужчина вспомнил предостережение командира бравых ребят о ментах и военных, подошел к пацанам, группой стоящим у подъезда, и скомандовал:
       - Собирайте всех, сейчас идем в другое место.
       
       Майор милиции наблюдал долгую осаду квартиры директора ресторана из дома напротив. Он еще утром дал своим ребятам задание взломать складские помещения ресторана и вывезти все ценное, что там было, к себе на дачу, а сейчас только ожидал окончания штурма, чтобы узнать обстановку и подготовиться соответственно.
       Когда направленная им группа захлебнулась, разбив свой лоб о железную входную дверь, он стал прикидывать, как подчистить следы своей операции в подсобке ресторана, но неожиданно появившаяся боевая группа, выполнившая задачу в течение каких-то десяти минут, исчерпала все проблемы.
       Эрнеста взять оказалось не так-то просто. Свой человек, сидящий на телефоне в горотделе и блокирующий всю информацию из третьего микрорайона (майор побоялся указать конкретную квартиру), не обеспечил успеха всей операции. Слабым звеном оказались неподготовленные люди с улицы. Водка и наркотики не решили положительно исход дела. Хорошо, что подвернулись эти странные ребята.
       Когда они уносили своего убитого, майор пожалел, было, что не оставили труп для отчета - чужак, убивший Эрнеста и его родственников, существенно менял дело, но, вспомнив о приказе начальника горотдела: «Как можно больше трупов горожан-азербайджанцев и как можно меньше трупов чужаков», успокоился. Пусть все будет, как Аллах повелит.
       Правда деньги, нажитые таким образом - это «харам», неправедные деньги, но в Коране говорится, что «воюющий на пути Аллаха попадет в рай», и майор надеялся, что Аллах простит ему этот «харам» ради участия в справедливой войне против неверных.
       Когда погромщики все разом зачем-то двинулись в сторону сорок первого квартала, майор обрадовался еще больше. Эрнест обязательно хорошо спрятал большую сумму денег у себя дома, так что этим придуркам вряд ли удалось найти их.
       Он позвонил из телефона-автомата на улице в дежурную часть, едва пробившись сквозь массу звонков из всех концов агонизирующего города, и отдал распоряжение прислать наряд милиции и машину скорой помощи по указанному адресу. Рацией он почему-то пользоваться не стал. Подождав еще минуты три возле телефонной будки, майор направился в разгромленную квартиру.
       В зале, прихожей и на кухне лежали четыре трупа, два из которых - Эрнеста и его соседа Юру - майор опознал сразу. Двух других - родственников Эрнеста - он не видел раньше ни разу. С трудом отведя взгляд от обезображенных тел, майор не спеша занялся тщательным обыском.
       
       
       Глава 24.
       Рустам крутился в одном из дворов сорок пятого квартала, когда к нему подбежал помощник и доложил:
       - В одной из квартир оказались старик со старухой, двое детей и молодые мужчина с женщиной. Стариков и детей мы увели к соседям, а женщина стала упираться, кричала: «Без мужа не пойду!». Наши стали его бить, а он крепкий оказался, зараза, двоих свалил. Ребята злые, избили этого идиота, а баба орет, оскорбляет всех. «Бешеные» схватили ее и тащат сейчас на улицу, наши ничего не могут сделать.
       Рустам подбежал к указанному подъезду. Обкуренные бродяги выволокли молодую полную женщину на улицу и под улюлюканье толпы срывали с нее одежду. Она и так, несмотря на холодную погоду, была лишь в домашнем халате, а теперь, когда десятки жадных до мерзости рук изорвали на ней в клочья и халат, и белье под ним, ее тело предстало перед всеми в полной наготе, которая резала глаз на фоне плотно одетых мужских фигур. Лишь рыжий парень с голубыми глазами, снующий здесь же без верхней одежды, в одной рубахе на голое тело, да еще и расстегнутой на три пуговицы, как-то гармонировал с этим беззащитно нагим телом.
       Позади толпы, в подъезде, мелькали лица ребят из группы Рустама. Рустам понял, что спасти женщину не удастся, и жестом подал команду сматываться. Наверху вовсю орудовали «любители», громя квартиру несчастной.
       Уже уходя за пределы сорок пятого квартала, Рустам увидел, что голую женщину погнали по улице в сторону больничного двора, где на девятнадцать часов был заранее назначен сбор всех оперативных групп.
       
       Аяз делал вид, что руководил городом, но на самом деле власть уже принадлежала военным. Генерал Кроев уже занял трамвайный парк, и туда отправляли всех задержанных. Не советуясь с Касум-заде, генерал решил, в виду малочисленности войск, не охранять армянские квартиры, а свозить армян в центр города, охраняемый войсками, и расположить их там на время, пока будет производиться зачистка города.
       К центру потянулись бронетранспортеры с армянами на борту. На броне сидели вооруженные солдаты, а внутри боевых машин тряслись нервной дрожью старики, женщины и дети, отправляясь в неведомое. Еще вчера вера в силу государства была незыблемой, а сегодня, ошалевшие и испуганные, они прикидывали, куда бежать из этого, ставшего вдруг враждебным, города.
       Когда началась свистопляска с Карабахом, подогреваемая из Москвы и из-за рубежа, они нутром своим почувствовали беду, но надеялись, что самое страшное пройдет стороной, и молчали. Где Карабах, и где - Комсомольск. Какое отношение ко всей этой возне имеет родной город на берегу Каспия, где они родились, выросли и жили без вражды с людьми любой национальности? Думали - обойдется.
       Не обошлось. Чья-то злая воля перенесла центр межэтнической вражды в их родной город, и он взорвался лютой ненавистью. Гнев притесненных в Армении, зависть неудачников, тупая злоба необразованных людей - все обрушилось на головы обычных горожан, не готовых отвечать за чужие грехи.
       Беженцев располагали во дворце культуры на центральной площади города. Сновали туда-сюда бронетранспортеры с несчастными людьми, в воздухе барражировали вертолеты, вокруг площади в огромной сплошной цепи стояли солдаты в касках, вооруженные автоматами. На одном участке, где солдат, очевидно, не хватало, оборону держали курсанты-морячки в черных шинелях и шапках, вместо автоматов в их руках были грубо оструганные черенки лопат.
       И в то же время в нескольких точках города продолжались погромы и убийства мирных жителей. Вертолеты доносили в штаб уже созданной комендатуры сведения о скоплениях мятежников, но не было сил рассеять их. Все силы были брошены на перевозку армян в центр города.
       
       Первая же армянская квартира в сорок первом квартале оказалась на первом этаже. Пока ломились в дверь, кое-кто из осажденных успел убежать из окна с противоположной стороны дома, но всем уйти не удалось. Ворвавшиеся бойцы четвертой группы успели захватить двух мужчин и одну женщину. Мужчин вывели на улицу, а женщину стали насиловать в квартире.
       Командир группы с помощником предусмотрительно удалились к соседнему дому, чтобы не попасть в переплет, когда военные станут брать погромщиков. Среди трех завербованных уголовников был один армянин. Вернее, армянином был его отец, бросивший мать, когда мальчику еще не исполнился год, а отпрыску в наследство достались армянские имя и фамилия. Жизнь сложилась у него паршиво: несколько «ходок» в зону, а теперь завербовался прямо из зоны туда, где обещали хорошо заплатить. Армян этот парень ненавидел, поэтому и согласился не раздумывая. Теперь главное - сдать его получше, чтобы следственные органы поломали голову, а в руках азербайджанских националистов оказался хороший козырь.
       Пока «герои» разбирались с женщиной в квартире, орава из третьего микрорайона, которая так бездарно штурмовала квартиру с железной дверью, добивала прямо на улице двух мужчин. Один из них уже не двигался, и его оставили в покое, зато второй, помоложе, подавал признаки жизни: его грудь круто вздымалась, когда он с хрипом втягивал воздух через окровавленный рот. К нему по очереди подходили парни лет шестнадцати-семнадцати, били его - кто ногами, а кто и железным прутом - затем отходили на несколько шагов назад и наблюдали, как он по-прежнему втягивал с шумом воздух, не желая умирать.
       Командир и его помощник не двигались с места, ожидая военных с минуты на минуту. При первом их появлении следовало слинять подальше, чтобы не быть случайно опознанными.
       Роберт - их «армянин» - вытащил с напарником на улицу изнасилованную и избитую женщину, бросил ее на кучу домашних вещей, выброшенных из квартиры прямо на асфальт. Третий боец вышел с бутылкой водки в руках, полил из нее на матрасы и одеяла, среди которых валялась изуродованная женщина и поднес зажигалку.
       «Шакалы», избивающие мужчину, потеряли к нему всякий интерес и гурьбой направились к разгорающемуся костру. Роберт вопросительно взглянул на командира, стоящего с помощником у торца соседнего дома, и, получив такой же молчаливый приказ жестом, направился к следующему дому.
       Военных все не было.
       Костер из домашнего скарба разгорался. Пламя коснулось ноги женщины, и она, застонав, стала отползать в сторону. Сопляк лет четырнадцати упер ей в плечо стальную арматуру, которую держал в руке, отчего женщина не смогла двинуться с места. Она с трудом подняла голову, посмотрела на искаженное наркотиком лицо подростка и повернулась лицом к командиру четвертой группы. Тот, не выдержав взгляда, подошел к пацану, отвел рукой арматуру в сторону, схватил женщину за руки и оттянул ее от костра, оставив лежать на асфальте. Дернувшийся было подросток, увидев нож-выкидуху в руках помощника командира, быстро остыл и с безразличным видом отошел в сторону. Остальные тоже стали отходить от костра.
       В проеме между домами показался бронетранспортер. Командир с помощником тут же покинули двор, выйдя на улицу. По мостовой медленным ходом двигались два бронетранспортера, солдаты сидели на броне человек по пять на каждой машине. На переднем бронетранспортере был офицер.
       Пожилой мужчина-азербайджанец (очевидно, сосед пострадавших) бежал рядом с передним бронетранспортером и кричал:
       - Товарищ офицер! Поверните к нам! У нас людей убивают! Товарищ офицер!
       - Ты армянин?! - прокричал в ответ молоденький лейтенант.
       - Нет, азербайджанец!
       Офицер замолчал и отвернулся от мужчины, о тот продолжал трусить рядом, что-то крича и доказывая, но не получая никакого ответа. В бронетранспортере находились четыре армянские семьи, и рисковать их жизнями лейтенант не имел права.
       - Блинов! - обратился он к радисту внутри бронетранспортера. - Сообщи в штаб... Какой адрес?!
       - Что?! - не понял мужчина.
       - Адрес какой, говорю!
       - Сорок первый квартал, дом...
       - Сорок первый квартал! - крикнул лейтенант в глубь бронетранспортера и добавил: - Пусть пришлют команду!
       Командир четвертой группы переглянулся с помощником, и они двинулись опять внутрь квартала, чтобы наблюдать за действиями трех спятивших наемников и кучки деградировавших люмпенов, одурманенных наркотиком.
       
       Убитая женщина лежала на пустыре возле новой городской больницы. Поза ее была неестественной. Одна нога - очевидно, сломанная в бедре - была вывернута в сторону, правая рука попала под спину, нагое тело истерзано было донельзя.
       Возле нее, замерев, стояли любопытные. Смотреть на мертвое тело было страшно, но любопытство брало верх над страхом, и люди, никогда не видевшие подобного зрелища даже в кино, как завороженные смотрели в то место, где еще недавно было лицо женщины, а теперь - леденящее душу кровавое месиво.
       Один из тех, кто стоял здесь с самого начала, рассказывал другому:
       - Они вели ее, голую, вон от того дома. Кричали ей: «Танцуй!», и она танцевала. Аллах забрал у нее разум. Они били ее палками по спине и кричали: «Смейся!», и она смеялась.
       Стоящие вокруг прислушивались к словам свидетеля, а его собеседник удрученно качал головой и цокал языком. Дело клонилось к вечеру, вокруг темнело, а белое тело женщины, лежащее на загаженном пустыре, не теряло своей яркости.
       Из подъехавшей машины скорой помощи вышли люди в белых халатах, подошли к лежащему телу. Один из них приложил пальцы к шее несчастной, хотя и так все было ясно. Пока трое перекладывали тяжелое тело на носилки, четвертый - инструктор горкома партии Закир Велиев - нервно достал сигарету, долго прикуривая трясущимися руками.
       Он проработал на своем посту всего три месяца, но все равно был отчасти виновен в том, что произошло в городе. Эта вечная ложь, когда старались «не замечать» того, что замечать было невыгодно, когда желаемое выдавали за действительное, правду объявляли ложью, а ложь - правдой, это состояние всеобщего обмана стало частью его души. Он все понимал и сознательно смирялся с ложью, оправдывая себя тем, что так же поступали другие.
       Сегодня люди убивают себе подобных и, возможно, оправдывают себя тем, что так же поступают другие. Берут на себя мизерную толику коллективной вины, не желая отвечать за все в одиночку. Только в двух случаях будет возможна индивидуальная ответственность - если каждого человека будут судить судом человеческим или судом Божьим.
       «Если Бог есть», - подумал Закир и выбросил дотлевшую сигарету. Тело несчастной уже погрузили в машину, и он занял свое место рядом с водителем. Машина рванулась с места и, завывая сиреной, двинулась в сторону старой больницы.
       
       
       Глава 25.
       К девятнадцати часам все были в сборе. Мехтиев предварительно связался с Рустамом и Эльчином по рации, убедился, что они прибудут, послал разведать, все ли в порядке в районе новой больницы и только после этого прибыл на встречу.
       Сбор на свежем воздухе он назначил намеренно - терпеть не мог встречаться в помещениях, тем более, сейчас это небезопасно: шайтан их знает, этих соратников, продадут за медный грош, а на открытом месте скорее заметишь чужаков.
       У Рустама все в порядке. Погромы проведены - лучше некуда. Эльчин подкачал. По имеющейся у Мехтиева информации, подопечные Эльчина провели всего две-три акции. Все остальные жертвы, включая нежелательные, следует отнести к четвертой группе, действующей без правил и вышедшей из-под контроля, и к неорганизованным погромщикам Рзаева.
       - Кстати, что с Рзаевым? - поинтересовался у Эльчина Мехтиев.
       - Вычислили его русскую любовницу в девятом микрорайоне. Не хотим следить в квартире русской, дождемся, когда выйдет на улицу.
       - Дождетесь, когда всюду будут военные, и вам не удастся провести ликвидацию.
       - У меня в группах работают профессионалы, - Эльчин едва сдерживал раздражение.
       - Профессионалы, - съязвил Мехтиев. - Два акта за двое суток, и Рзаева упустили.
       - Профессионалы, а не мясники, - с нажимом на слове «профессионалы» уточнил Эльчин.
       Мехтиев, поняв, что перегнул, улыбнулся, чтобы разрядить обстановку, и сгладил конфликт:
       - Ну ладно, ладно, не сердись. Я ведь не со зла.
       Стараясь больше не раздражать Эльчина, он спросил мягким, насколько это возможно в данной ситуации, голосом:
       - Как там поживает четвертая группа?
       - Всё по-прежнему. Военные не в силах пресечь погромы, они лишь вывозят армян в центр города, но и эту работу им придется проводить еще не менее недели, чтобы вывезти всех. Четвертая группа действует безнаказанно, они уже уничтожили нескольких женщин.
       Мехтиев задумался. Времени оставалось мало. Завтра военные могут захлопнуть все выезды из города.
       - Вызови командира четвертой группы и его помощника к себе, а группа пусть расположится в арендованной квартире. Снабдите их наркотиками, и пусть их всех четверых возьмут тепленькими.
       - Троих, - поправил Мехтиева Эльчин. - Один убит при штурме квартиры в третьем микрорайоне.
       - Подсадной жив? - обеспокоился Мехтиев.
       - Жив.
       - Куда дели труп убитого?
       - Командир четвертой группы приказал закопать его на шлакоотвале.
       - Местонахождение трупа тоже укажи, когда будешь сдавать группу. Не забудь при этом указать на национальность Роберта.
       - Есть! - коротко, по-военному ответил Эльчин, и Мехтиев остался доволен.
       - Все группы сегодня же эвакуируются из города, автобусы будут поданы через час. Куда - сообщу каждому отдельно, курьером. Про рации забудьте. Здесь остаются только пятеро добровольцев, - Мехтиев обернулся к Рустаму. - Они будут разогревать население. Каждому из них будет оплачено еще по двести процентов сверх обещанного, но и риск, сами понимаете, тоже огромный. Оставить самых толковых.
       Мехтиев уже собрался отпустить всех, когда вспомнил еще кое-что.
       - Кстати, что это за рыжий с голубыми глазами? Мне неоднократно докладывали о нем.
       - Видел я его, - отозвался Эльчин. - Похоже, наркоман. Человек Рзаева. Где он его откопал - не знаю.
       - Я его тоже частенько видел, явные задатки лидера, умеет держать толпу, - добавил Рустам. - Там, где был он, моим ребятам практически нечего было делать.
       - Доставь его через час на эвакуацию, - обратился Мехтиев к Рустаму. - Это я поручаю тебе. Все остальные готовятся к эвакуации, в городе остаются добровольцы Рустама и исполнители по делу Рзаева.
       Разошлись молча. На небе не было зарева от горящих машин, погромы с темнотой прекратились, и сам город, это каменное прибежище почти двухсот тысяч людей и без того разных, но ко всему еще и разделившихся по такому признаку, как этническая принадлежность, притаился в ожидании утра, которое может принести измученным людям или новые страдания, или избавление от них.
       
       Тахир стоял, положив ладони рук себе на макушку и не сводя глаз с прапорщика, сидящего напротив за облезлым письменным столом.
       Взяли Тахира по недоразумению. Он долго ждал жену с работы возле дома культуры имени Низами: рабочих всегда подвозили из авиаремонтного завода в Насосном, где она работала табельщицей, к дому культуры. Прошел час, еще час, а жены все не было. К Тахиру подошел старший лейтенант и предложил предъявить документы. Тахир, проклиная свою невезучую судьбу, протянул справку об освобождении.
       - Это что? - недоумевая, спросил старлей.
       - Справка об освобождении.
       - Освободился, значит? - бесцельно спросил офицер, изучая документ. - Много отсидел?
       - Три года.
       - За что?
       - За хулиганство.
       - Тахир Бигматов, - прочитал вслух старлей. - Азербайджанец?
       - Нет, татарин.
       - Чего здесь делаешь?
       - Жену ожидаю. Их на машине должны подвезти.
       - Куда подвезти? Когда?
       - Вот сюда, - Тахир неуверенно ткнул рукой в несколько стоящих у дома культуры бронетранспортеров и совсем тихо добавил: - Полтора часа назад.
       - Хорошо. Разберемся.
       Лейтенант подозвал рядового, передал ему справку и приказал доставить Тахира в трамвайный парк...
       Подняв глаза, и в то же время стараясь не шевелиться, Тахир определил по часам, висящим на стене, что стоит он в этой дурацкой позе уже более часа. Руки затекли, в пятки как будто иглы загнали, но шевелиться он не решался - не хотелось получать дубиной по ребрам. Тут один шустрый попался, из городских, сначала есть попросил. Прапорщик ласково пообещал: «Сейчас мы тебе стол накроем...». Пацан не уловил в ответе сарказма, стал шутить, прикалываться, так его как следует отходили дубинами и отволокли к следователю.
       Тахир стоял уже долго, рядом с ним стояли другие, тоже городские, а иных - расхристанных, опьяненных наркотиками - сразу вели к следователю, так что Тахир не особенно огорчался из-за долгого стояния на уставших ногах.
       Наконец очередь дошла и до Тахира. Заходя к следователю из производственного помещения трамвайного парка, он рассчитывал попасть в кабинет, но попал опять в производственное помещение, только размером поменьше.
       Следователей оказалось двое. Один, на столе которого лежала тахирова справка об освобождении, был постарше другого, а тот, молодой, сейчас допрашивал подростка, которого провели в это помещение уже с час назад. У подростка были мокрые волосы и сухая одежда, он трясся от холода, и на его лице уже не было никаких следов наркотического опьянения.
       Пожилой следователь обратился к Тахиру:
       - Фамилия?
       - Бигматов.
       - Имя, отчество?
       - Тахир Мирзоевич.
       - Национальность?
       - Татарин.
       - Где задержан?
       - У дома культуры имени Низами.
       - Что там делал?
       - Ждал жену.
       Заметив недоуменный взгляд следователя, Тахир добавил:
       - Она работает на авиаремонтном заводе в Насосном. Их привозят с работы на машинах.
       Молодой человек, сидящий рядом со следователем за тем же столом, старательно что-то записывал.
       - Где проживаешь?
       Тахир назвал адрес, а следователь сверил его со штампом на справке.
       - Что-нибудь имеешь сообщить следствию?
       - Нет. Я стоял рядом с военными, видел то, что они видели.
       - Хорошо, - ответил следователь, что-то пометив на листе бумаги. Затем он повернулся к молодому человеку, уже заканчивающему писать, и приказал:
       - Этого - в Баилово, в следственный изолятор, следующего пригласите после чая.
       Наблюдая, как следователь достает из портфеля кипятильник, Тахир в сопровождении солдата вышел из маленького помещения опять в большое, но не в то, где простоял битый час с руками на голове, а в другую сторону. Какая-то емкость вроде автомобильной ямы прямо в полу помещения была доверху заполнена водой, а из воды торчало несколько голов. Обладатели этих голов тряслись, как в лихорадке, и просили выпустить их оттуда.
       - Зачем их туда засунули? - спросил Тахир у конвоира.
       - Они все пьяные от анаши, героями себя чувствуют, а как постоят в холодной воде, сразу начинают показания давать, - охотно ответил русоголовый паренек с автоматом.
       У Тахира сразу пропала охота жаловаться на свою судьбу. Теперь ему уже не казалась произволом отправка в Баилово - в следственную тюрьму на окраине Баку. Сидеть в воде в такую холодину - занятие не из приятных.
       
       Роберт с двумя товарищами возвратились на арендованную квартиру. Эльчин дождался, пока они примут очередную дозу наркотиков - все трое сидят на игле - принял доклад от командира четвертой группы и позвонил в горотдел внутренних дел.
       На том конце провода переспросили адрес. Эльчин не спеша повторил и повесил трубку. Затем втроем - он, командир четвертой группы и его помощник - дожидались минут десять, пока приехал бронетранспортер с солдатами и милицейский УАЗик, проследили, как забирали Роберта и двух других - руки в наручниках, рты заклеены липкой лентой - и отправились в девятый микрорайон.
       Остановившись у подъезда, где живет любовница Рзаева, Эльчин распорядился:
       - Двигайте к недостроенному рынку между девятым и тринадцатым микрорайонами, там будут ждать автобусы для эвакуации. Как получите деньги, сразу сматывайтесь в Россию. Куда звонить - знаете.
       Обнявшись на прощание, они разошлись - двое в сторону тринадцатого микрорайона, третий стал подниматься на четвертый этаж.
       На звонок вышла молодая русская женщина. Увидев одежду Эльчина - сумка с нормальными вещами висела у него на плече - она испуганно прикрыла дверь обратно, оставив небольшую щель, и спросила:
       - Вам кого?
       «Боится чего-то», - подумал Эльчин и ответил:
       - Мне Мамеда, пожалуйста.
       Услышав чистую, без акцента, и вежливую речь, женщина успокоилась, но в квартиру Эльчина не впустила, а, ответив: «сейчас», прихлопнула дверь и пошла звать Рзаева.
       Эльчин терпеливо ждал, а за дверью испуганный Рзаев ругал свою любовницу. Наконец он, держа правую руку в кармане брюк, левой оттянул защелку замка и приоткрыл дверь. Увидев Эльчина, он изменился в лице, но дверь не прикрыл. Прятаться и бежать было бесполезно.
       - Ты так и будешь держать меня в подъезде? - ухмыльнулся Эльчин.
       - Проходи, - посторонился Рзаев и пропустил Эльчина в прихожую.
       Пока Эльчин снимал пальто, щвырнув его в угол и туда же отправив шапку, Рзаев молча смотрел на него и пытался что-нибудь придумать, чтобы спасти свою жизнь. Конечно же, дом окружен, и судьба Рзаева решена, но зачем тогда Эльчин вошел один, да еще раздевается в прихожей? У Рзаева в душе затеплилась искорка надежды.
       - Ты останешься на ночь?
       Эльчин не ответил, а Рзаев не решился повторить свой вопрос.
       - Я переоденусь с вашего позволения, - улыбнулся Эльчин женщине и бесцеремонно прошел в ванную.
       Из ванной послышался шум воды и Рзаев засуетился:
       - Людочка, сообрази нам водки, закуску там всякую, салат-малат, да чай поставь на плиту.
       Он потирал руки и нервно вздрагивал.
       - Мамед, кто это, и почему в такой одежде? - попробовала поинтересоваться женщина, но Рзаев зашикал на нее, прижимая палец к губам.
       - Молчи, дура! Ничего не спрашивай!
       Женщина фыркнула, обидевшись, но собирать на стол все же пошла.
       Эльчин вышел из ванной в приличной рубахе, красивом пуловере поверх нее и в фирменных джинсах. В руках его была яркая куртка и сумка, в которой, как догадался Рзаев, лежала старая одежда. Эльчин запихнул туда еще пальто и шапку, отчего сумка стала огромной и безобразной.
       - Пойдем, поужинаем, - предложил Рзаев.
       Эльчин молча поставил сумку в угол и прошел в кухню.
       Женщина, увидев преображенного, побритого Эльчина, улыбнулась:
       - С легким паром.
       - Спасибо, - Эльчин присел за кухонный стол, а вошедший вслед за ним Рзаев тут же разлил водку в рюмки.
       - За твое здоровье, - Рзаев протянул свою рюмку Эльчину, и тот чокнулся с ним.
       - И за твое - тоже.
       Они молча закусывали. Рзаев налил по второй, Эльчин снова выпил, на этот раз без тоста.
       - Скажи, зачем пришел, - решился, наконец, Рзаев.
       - Мне поручено убрать тебя, - спокойно произнес Эльчин, глядя Рзаеву прямо в глаза.
       Рзаев выдержал взгляд, хотя внутренне содрогнулся: он все еще надеялся на другой ответ.
       - Судя по тому, как ведешь себя, ты убивать меня не собираешься.
       - Это будет зависеть от того, как мы с тобой договоримся.
       - У меня на даче спрятано пятьдесят тысяч...
       - Этого мало.
       - Хорошо. У меня есть сто тысяч, я тебе их отдам, только не делай этого... Я уеду отсюда, никто не будет знать, где я...
       - Ста тоже мало.
       - Клянусь Аллахом, у меня больше нет.
       Глянув в глаза Эльчину, он поправился:
       - У меня есть сто двадцать тысяч...
       - Хорошо.
       Эльчин поднялся и направился к выходу.
       - Сейчас поедем за деньгами. Бабе скажи, что уезжаешь надолго.
       Заметив протестующий взгляд Рзаева, сразу оборвал его попытку возразить:
       - Прощаться с домашними не надо. Уедешь из города сейчас же. Это мое условие.
       - Хорошо, хорошо...
       Эльчин уже стоял – одетый, со своей огромной сумкой в руках - а Рзаев все никак не мог собраться: пихал в портфель полотенце и зубную щетку, искал электробритву. Только через пять минут он, наконец, был готов.
       - Людочка, я уеду надолго, ты моих предупреди как-нибудь.
       - Не нравится мне все это. В городе неизвестно что, а ты куда-то уезжаешь!
       - Все! Прекрати!
       Рзаев погладил женщину по спине и направился к двери.
       Спускаясь по лестнице с четвертого этажа, он думал: «Если есть еще кто-то, кроме Эльчина, значит он задумал убить меня, а про деньги соврал, чтобы выманить меня на улицу». Выйдя на улицу, он не увидел никого, но это еще ничего не означало.
       - Далеко до дачи?
       - Нет, недалеко, сразу за семнадцатым микрорайоном.
       - Но там только сто тысяч, - помолчав, добавил Рзаев. – Остальные - у меня дома.
       Рзаев хотел протянуть время, но Эльчин не стал жадничать:
       - Черт с ними. Ста хватит. Сейчас такси поймаем.
       Пока выходили из двора на улицу, Рзаев решил: «Если Эльчин сам поймает такси, значит жизнь моя в опасности». Как бы отвечая на его сомнения, Эльчин предложил:
       - Такси сам лови.
       На душе у Рзаева стало спокойно. Пока ехали на дачу, он уже обдумал, куда скроется из города. На даче у него было сто пятьдесят тысяч, так что пятидесяти вполне хватит, чтобы прилично устроиться на первое время. О поддельных документах он позаботился давно, и они всегда были вместе с ним.
       Когда подъезжали к дачным участкам, Эльчин предупредил Рзаева, чтобы тот остановил машину метров за сто от дачи. Машина остановилась, Эльчин дал таксисту пятнадцать рублей - сумму для подобной поездки неслыханную - и попросил подождать, пока они с товарищем вернутся.
       Рзаев долго пыхтел, доставая деньги из-под половицы в чулане. Они все были сотенными банкнотами по десять тысяч в пачке. Пять пачек он запихал себе за ворот рубахи, остальные десять вынес в руках и положил на стол перед Эльчином.
       Эльчин довольно улыбнулся, снял куртку и присел за стол.
       - У тебя выпить есть?
       - Есть, - обрадовался Рзаев.
       - Тогда раздевайся, посидим чуть-чуть, а то у меня эвакуация через час только.
       - Конечно, конечно, я сейчас... - засуетился Рзаев.
       Он скинул пальто, оставшись в костюме. Отойдя за спину Эльчину, пощупал свои бока - не выпирают ли деньги - и пошел к серванту за водкой.
       Когда выпили по рюмке, Эльчин попросил поставить какую-нибудь музыку - в углу стоял магнитофон с усилителем и двумя колонками. Рзаев поднялся из-за стола и подошел к столику с магнитофоном. Он внимательно выбирал кассету, когда Эльчин подошел сзади неслышным шагом и точным движением вогнал ему заточку под левую лопатку.
       Металл проткнул Рзаева почти насквозь. Он попытался крикнуть, но не было сил. В его мозгу, как в ускоренном кино, пролетела в одно мгновение вся его недолгая жизнь, но он все еще не умер.
       Эльчин, стоя позади опустившегося на колени Рзаева, взял его пальцами левой руки за волосы, оттянув голову жертвы назад, и, уверенно взмахнув небольшим ножом, вскрыл яремную вену на шее.
       «Как барана», - успел подумать Рзаев, пока жизнь вместе с кровью покидала его лежащее на левом боку тело. Сердце его в это время уже не билось.
       Эльчин вытряхнул из своей сумки одежду, бросил в нее десять пачек новеньких сторублевок, затем обыскал Рзаева, добавив в сумку еще пять пачек, вытер носовым платком лезвие своего ножа. Положив нож в карман, он внимательно огляделся, тем же носовым платком вытер рукоятку заточки, не вытаскивая ее из тела, протер тщательно рюмку, из которой пил, бросил испачканный кровью платок в сумку, закинул ее, полегчавшую, на плечо и вышел на воздух.
       Когда таксист заикнулся о товарище, Эльчин, буркнув: «с бабами остался», предложил таксисту еще тридцатку, если тот подкинет его в Баку окружной дорогой через Бинагады. Таксист обрадовался - привалит же счастье - и они двинулись к побережью, чтобы окольными путями покинуть израненный Комсомольск.
       
       
       Глава 26.
       Наступил вечер 29 февраля. Первые войсковые части уже вошли в город, но контролировали они только центральную его часть. В жилых массивах поблизости от автовокзала продолжались бесчинства погромщиков. Оперативная обстановка менялась каждые полчаса.
       Азаров сидел за своим столом, оперевшись локтем левой руки в столешницу и уронив подбородок на подставленную ладонь. Чувство бессилия угнетало, хотя он прекрасно понимал, что не может ничем помочь несчастным, попавшим в эту страшную мясорубку. Что он может сделать со своим пистолетом? Азаров покосился на сейф, куда он уже успел «упаковать» самодельный пистолет-пулемет - ничего не поделаешь: хоть и жалко, а отдавать придется, раз Волков про него узнал.
       Раздался звонок, Азаров поднял трубку. Звонил Виктор из трамвайного парка, он там уселся рядом со следователем из прокуратуры и пытается вычислить кого-нибудь из бандитов. Голос у него был усталый.
       - Нашел? - поинтересовался Азаров.
       - Ты про Рыжего?
       - Ну а про кого же еще?
       - Нет, Рыжего не было. Я тут спрашивал у задержанных, многие его видели, но кто он, откуда - никто не знает.
       - Из главных кто-нибудь попал?
       - Тут все говорят о руководителе... - Виктор стал описывать главаря, и Азаров сразу его прервал:
       - Знаю, это Рзаев. Я уже послал людей за ним. Дома он не появлялся, но у него есть любовница в девятом микрорайоне. Если еще не смылся из города, то сегодня ночью возьмем его. А как ты оцениваешь этих бандитов, что попали в трамвайный парк?
       - Среди них много местных, но они не из города, в основном - жители «нахалстроя». Есть и «еразы» из Армении, но их мало. Народ, в общем-то, неорганизованный, командовал ими этот “твой” Рзаев, с ним было человек шесть каких-то «спортсменов». Куда они подевались - никто не знает.
       - Ну ладно, если что - звони.
       Азаров положил трубку и потер виски. Голова раскалывалась, а организм не принимал никаких анальгетиков, кроме аспирина. Уже проглочены три таблетки, еще одну принять боязно - мало ли что - а голова болеть не перестает.
       Опять звонок. Азаров поднял трубку.
       - Капитан Азаров? Докладывает Гаджиев. Рзаева в квартире у гражданки Прохоровой нет. Он был сегодня, примерно полчаса назад ушел с каким-то молодым человеком, сказал - ненадолго.
       - Срочно! Все, что касается этого молодого человека, все, что касается Рзаева - какие-либо вещественные доказательства, саму Прохорову - ко мне в кабинет! Выезжайте немедленно!
       Бросив трубку, Азаров тут же выбежал из кабинета, прихватив из сейфа дело Рзаева. Волков был у дежурного, что-то диктовал ему, а тот старательно записывал.
       - Рзаев удрал, - выпалил с ходу Азаров.
       - Какой Рзаев? - не вник сразу Волков.
       - Да этот, с алюминиевого завода!
       - Что намерен делать?
       Азаров заглянул еще раз в картонную папку, где были сложены бумаги, касающиеся Рзаева, и доложил:
       - Пошлю оперативную бригаду к нему на дачу. Они сейчас приедут, привезут его любовницу.
       - Проверь, конечно, дачу, но я думаю, что ты вряд ли чего-нибудь найдешь там, - безнадежным голосом отозвался Волков и вновь стал диктовать что-то дежурному.
       Прохорова оказалась миловидной женщиной. Азаров считал Рзаева довольно красивым и интересным в интеллектуальном плане малым, поэтому не удивился ее выбору. Быстро отправив оперативную группу на дачу Рзаева, для чего пришлось выйти из кабинета и отдавать приказы в коридоре, Азаров вернулся к Прохоровой, которая в ответ на его приглашение расположилась на диване, и начал допрос.
       Уже через пятнадцать минут Азаров знал, что приходил мужчина лет тридцати. Прохорова услышала краем уха, когда мужчины пили в кухне, имя мужчины - Эльчин. Был он в ужасной одежде, но очень интеллигентный, вежливый, затем переоделся. Они с Мамедом выпили водки, закусили, затем Рзаев собрался и уехал с ним.
       - От этого мужчины что-нибудь осталось в доме?
       - Нет. Он переоделся в нормальную одежду, а старую положил к себе в сумку.
       - Вы отличаете бакинский диалект от местного?
       - Я плохо знаю азербайджанский язык.
       - Я имею в виду русские диалекты, - поправился Азаров, хотя уже понял, что она в этом деле не помощник. - А как выглядела «ужасная» одежда, в которой пришел к вам Эльчин?
       - Он был похож на обычного амшару из района - пальто потертое, шапка облезлая, ботинки стоптанные, а когда переоделся - стал совсем другим.
       Пока Прохорова описывала старую одежду Эльчина, Азарова кольнуло какое-то предчувствие.
       - А вы разговор их слышали? Слова какие-нибудь, название места, куда они собирались?
       - Нет. Они на кухне пили, а я в комнате была. Вы же знаете мусульманские порядки.
       «Мне-то эти порядки по должности положено знать, - с недовольством подумал Азаров, - а вот ты-то какого черта на себя их примеряешь?».
       Почувствовав неприязнь Азарова, Прохорова смутилась. Азаров вернулся к допросу.
       - А переодевался он где?
       - В ванной.
       - Там тоже ничего не осталось?
       - Нет, он все забрал с собой в сумке.
       Азаров набрал номер Волкова. Тот оказался на месте.
       - Товарищ майор, надо отправить эксперта чтобы он снял отпечатки пальцев в ванной и на кухне в квартире Прохоровой... Да, любовница Рзаева, - произнес Азаров, покосившись на женщину. - Я понимаю - нет людей, но это дело самое срочное... Хорошо, пусть зайдет, хозяйка квартиры у меня.
       Не успел он положить трубку, как телефон зазвонил.
       - Да, Азаров.
       Молча выслушав доклад начальника опергруппы, Азаров приказал:
       - Оставить на даче одного человека! Остальные - в горотдел!
       Извинившись перед Прохоровой, Азаров вышел из кабинета, заперев на ключ ящик стола и оставив входную дверь открытой. Волков не удивился его посещению.
       - Ну что там еще?
       - Рзаев убит. На даче. Я оставил там одного человека. Нужны эксперт и кинолог с собакой.
       - Ты уже выпросил эксперта в квартиру Прохоровой.
       - Туда тоже нужно. Убийца мог оставить отпечатки пальцев.
       Волков задумался.
       - Тогда надо попросить специалиста у МВД, хотя я не уверен, что они чем-то помогут. У них самих за два дня план по убийствам на целый год вперед перевыполнен, - невесело пошутил майор.
       - Органы МВД вообще не стоит пока посвящать в это дело, - возразил Азаров. - Сообщим, когда положено, в прокуратуру - и дело с концом.
       - У тебя есть на это какие-то причины? - поинтересовался Волков.
       - Пока нет.
       Через пять минут явился эксперт со своим чемоданчиком, и они втроем - эксперт, Азаров и Прохорова - отправились в девятый микрорайон.
       Пока эксперт возился со своими приспособлениями, Азаров огляделся в квартире Прохоровой, постоял на кухне и в ванной, медленно переводя взгляд с предмета на предмет, а затем оставил эксперта с хозяйкой и отправился на дачу, где произошло убийство.
       Прибыв на место, отправил водителя обратно в девятый микрорайон:
       - Как только эксперт закончит свою работу в квартире Прохоровой, пусть сразу едет сюда.
       Заходя на дачный участок, чуть было не наткнулся на розыскную собаку. В кино всегда показывают овчарок - Азаров сразу вспомнил фильм его детства «Ко мне, Мухтар» - а у них за горотделом КГБ был закреплен кинолог с собакой какой-то охотничьей породы. Азаров не разбирался в собаках, но эту длинную морду и висячие уши он где-то видел - не то в кино, не то на картине какого-то художника - и связано это было именно с охотой.
       Собака помчалась по дороге между дачными участками в сторону города, а Азаров вошел в здание. Дача была капитальной. Отец Рзаева построил ее, еще будучи начальником автобазы, сам Мамед здесь и руки не приложил. Образование получил заочно, ни к чему, в сущности, не был пригоден – инженер по технике безопасности - и вдруг выплыл в таком качестве...
       В комнате, где все произошло, горел свет. Рзаев лежал возле столика с магнитофоном на левом боку, согнувшись в животе и коленях. Из спины с левой стороны торчала заточка. Обойдя труп, Азаров заметил, что в руке Рзаева была зажата магнитофонная кассета. Магнитофон на столике был включен - горел индикатор сети.
       Согнувшись ниже, Азаров увидел, что рубаха Рзаева расстегнута до пояса. Возможно, убийца что-то искал. Зачем-то было перерезана вена на шее жертвы, хотя одного удара заточки хватило бы с лихвой.
       На столе стояли две рюмки, закуска, начатая бутылка водки: все говорило о том, что Рзаев доверял убийце.
       Заметив кучу хлама прямо на полу в углу помещения, Азаров подошел поближе и увидел пальто, шапку, мятые штаны, свитер и стоптанные башмаки, лежащие в беспорядке. Оставленная одежда сразу напомнила ему вчерашний вечер, человека, руководившего погромами, и бродяг, подходивших к «главному». Их было двое, подходивших. Одного «главный» угостил сигаретой, а этот, второй, просто подошел, сказал что-то и удалился.
       Наверное, он был помощником Рзаева, а затем убил своего начальника. Из-за денег. Ведь недаром же рубаха расстегнута.
       Когда приехал эксперт, Азаров встретил его и проводил в комнату с убитым.
       - Нас очень интересуют отпечатки пальцев человека, выпивавшего с Рзаевым, и вот эта куча одежды. Скоро прибудет следователь прокуратуры, но вы его не дожидайтесь: как закончите работу, сразу отправляйтесь в лабораторию. Данные нам нужны срочно.
       - Но... - попытался возразить эксперт.
       - Никаких «но». Я все беру на себя. Дело особой важности! - с наигранным пафосом воскликнул Азаров и поспешил в машину.
       Прохорова еще не спала.
       - Я на минутку, - извинился Азаров.
       - Ничего, заходите.
       - Мне надо задать вам несколько вопросов.
       - Пожалуйста, - Прохорова пригласила Азарова в комнату, но тот намеренно напросился в кухню.
       - Людмила...
       - Николаевна.
       - Людмила Николаевна, Рзаев не ругался со своим гостем?
       - Нет, они вели себя тихо. Только сначала, правда, мне показалось, что Мамед испугался. Он стал меня ругать за то, что я открыла дверь, но потом успокоился, когда они переговорили.
       - Этот человек мог быть его подчиненным?
       - Нет, я всегда чувствую отношение Мамеда к человеку. Он относился к нему как к уважаемому человеку.
       - Рзаев, наверное, сам дал адрес ему?
       - Нет, он был очень удивлен появлением этого молодого человека. Мне показалось, никто не должен был знать, что Мамед находится у меня.
       Прохорова немного помолчала, наблюдая за Азаровым, который усиленно думал, пытаясь собрать воедино расползающиеся детали, и обратилась к нему с вопросом:
       - Что-нибудь случилось с Мамедом? Ваши подчиненные ничего не ответили на мои вопросы.
       - Он был убит некоторое время назад на своей даче.
       Прохорова осталась сидеть с открытым ртом, а Азаров, вставая с табурета, задал ей вопрос:
       - У вас есть друзья, родственники, у которых вы могли бы переночевать сегодня?
       - Есть.
       - Запишите мне их телефон и собирайтесь – я вас подвезу к ним.
       - У них нет телефона.
       - Тогда - адрес.
       Прохорова записала адрес, растерянно побродила по комнате, затем вышла в прихожую и надела пальто поверх домашнего халата.
       Спускаясь вниз, Азаров думал, что это дело час от часу не становится яснее. Двоих он собирался прибрать к своим рукам - Рзаева и Рыжего, и, похоже, что оба они ускользнули из его рук.
       
       Глава 27.
       Рыжего Рустам приволок прямо к машине Мехтиева. Сначала Мехтиев хотел возмутиться по поводу такой неосторожности, но потом все понял: Рыжий был без сознания и с заклеенным липкой лентой ртом.
       - Сопротивлялся? - поинтересовался Мехтиев.
       - Не хотел идти. Наверное, думал - убьем.
       Рыжего посадили на заднее сиденье между двумя телохранителями, Рустам пошел к своим в автобус. В наличии были все, кроме Эльчина - тот приказал командиру четвертой группы не дожидаться его. Мехтиев посмотрел на часы и отдал приказ об эвакуации. Три невзрачных ПАЗика двинулись через село Сарайы на трассу Ростов-Баку, а машина Мехтиева направилась в объезд села Сары-Гайа через Апшеронский полуостров.
       Мехтиев покачивался на переднем сиденье Волги, поглядывая в зеркало заднего вида на Рыжего. Странная внешность: рыжие волосы и голубые глаза при кавказском строении лица. «Он похож на какого-то древнего бога», - думал Мехтиев. Судя по докладам информаторов, он не азербайджанец, скорее всего, откуда-то с Северного Кавказа, говорит по-русски с нездешним акцентом - сплошные загадки.
       «Ничего, мы тебя разгадаем», - мысленно обратился Мехтиев к рыжему герою, до сих пор находящемуся в отключке. Забыл, к сожалению, спросить у Рустама, чем усыпили парня, ну да ничего, до приезда в Баку очухается. Интуиция подсказывала Мехтиеву, что Максимов будет рад этой находке.
       Мысли незаметно перескочили с Рыжего на Эльчина. Командир группы возмездия изрядно наследил в Комсомольске, не убрав вовремя Рзаева, и теперь его судьба зависит от того, как он, в конце концов, справится с этим делом. То, что он остался один, вызывало подозрение. Может случиться, что он, не достав Рзаева, захочет инсценировать убийство, подкинув милиции обезображенный труп, а Рзаев, в свою очередь, притаится где-то, представляя постоянную опасность для Мехтиева, потому что все его цели окажутся достигнутыми лишь в том случае, если операция в Комсомольске будет проведена без помарок. К тому же, Рзаев никогда не забудет, от кого исходил приказ убрать его.
       Незаметно для себя Мехтиев стал думать о Максимове. Этот немолодой педераст благоволил к Ильгару, называл его своим лучшим учеником, чем безжалостно ранил мужское сердце Мехтиева. Поначалу, еще не ведая о сексуальных пристрастиях своего шефа, Ильгар гордился отеческой привязанностью к нему денежного и умного патрона, но затем, когда патрон прозрачно намекнул ему о существующих связях между лицами одного пола, а Мехтиев притворился, что ничего не понял, его гордость как корова языком слизала. Между ними установились отношения по принципу: «Я делаю вид, будто не знаю, что ты знаешь...».
       С того самого дня Мехтиев стал замечать особые отношения между Максимовым и его молодым помощником Аликом. Все эти жесты, возгласы и мимика, которые раньше воспринимались обычно, теперь обретали особый смысл и день ото дня становились все нестерпимее для Ильгара. В некоторых случаях угодливое прислуживание Алика, при прочих условиях не вызывавшее никаких ассоциаций, кроме подозрения в неумеренном подхалимстве, теперь способно было довести Мехтиева до тошноты, за которой вполне мог последовать рвотный рефлекс. Он старался не глядеть на Алика в присутствии Максимова, чтобы тот не смог по глазам определить отношение Ильгара к молоденькому помощнику.
       К своей работе Мехтиев тоже стал относиться иначе. Он сделался осторожнее и внимательно проверял каждый свой шаг, стараясь не дать Максимову повода отправить его на свалку раньше времени. Причина для этого была - отказ от любовной связи, хотя и не высказанный открыто. К тому же, Максимов мог опасаться Мехтиева, осведомленного о его сексуальных пристрастиях и относящегося к ним явно отрицательно. Оставалось найти повод.
       «А, может быть, он совершенно не боится, что кто-то узнает о его слабости, и я зря паникую? - думал Мехтиев, поглядывая на приходящего в себя Рыжего. - Может быть, у них, в кругах, где он вращается, этот смертный грех для каждого правоверного - вовсе не грех?».
       Как бы то ни было, Мехтиев стал в каждом своем действии, в каждом поступке искать возможности для незаметного и безвозмездного уязвления Максимова. Тот упивался своими гениальными планами и выкладками, а Мехтиев выстраивал свое видение случившихся неудач, неизменно поворачивая их так, чтобы кругом виноватым, в конечном счете, оказывался слишком мудреный план Максимова.
       Максимов не разрешил убрать Рзаева до начала операции - получите потенциальную опасность утечки информации, которая на данном этапе может оказаться губительной в политическом плане. Лев Давыдович намудрил с обязательной сдачей четвертой группы возмездия - провалился план ликвидации исключительно мужчин, притом определенного возраста. В число жертв попали женщины и старики. Людей, убитых неорганизованной толпой, тоже можно «пришить» четвертой группе. И так по каждому пункту.
       Рыжий полностью пришел в себя и вывел Мехтиева из состояния задумчивости. Пленник не стал кричать, хотя рот его уже был освобожден от ленты, он просто внимательно оглядел соседей справа и слева, затем Мехтиева, посмотрел в окно автомобиля, и, заметив проплывающие мимо нефтяные вышки, лаконично спросил:
       - В Баку едем?
       Мехтиев намеренно промолчал, вышколенные телохранители тоже как в рот воды набрали. Так продолжалось минуты три, Рыжий, похоже, больше не собирался чего-либо спрашивать, и Мехтиев решил заговорить первым.
       - Ты кто по национальности?
       - Татарин я.
       - Врешь, на татарина ты не похож. Ты откуда-то с Северного Кавказа. Документы есть?
       - Потерял.
       - Понятно... Даю на размышление две минуты. Я задам тебе несколько вопросов, после первого вопроса жду две минуты, если не ответишь - пуля в лоб, и выбросим труп здесь, в районе промыслов. Если на первый вопрос отвечаешь, после каждого последующего у тебя будет не более двух секунд. Ты все понял?
       - Да.
       - Национальность?
       Рыжий немного помолчал, затем обратился к соседу справа:
       - Братан, когда будет одна минута, пятьдесят секунд - скажешь?
       Сосед справа никак не отреагировал, и Рыжий перестал дурачиться.
       - Чеченец, - спокойно произнес он.
       Мехтиев постарался не обнаружить своей радости. Предчувствие его не обмануло.
       - Как зовут?
       - Аслан Закаев.
       - Почему нет документов?
       - Справка об освобождении есть, в Баку у одной женщины спрятана. Только она ничего не знает о моих делах.
       - Давно «откинулся»?
       - Уже три месяца.
       - Откуда родом?
       - Грозный.
       - Почему домой не вернулся?
       - Кровная месть.
       - Сидел за убийство?
       - Да.
       Мехтиев помолчал, переваривая информацию, еще раз посмотрел на рыжие волосы, голубые глаза и решил проверить свою догадку:
       - Мать русская?
       - Нет, эстонка. Они с отцом встретились в Сибири, женились уже в Грозном.
       Мехтиев еще немного помолчал, уже не переваривая информацию, а наслаждаясь понурым видом чечено-эстонца Аслана и готовя план ошарашивания его неожиданной выходкой. Ильгар любил такие штучки - заранее разработать план, затем привести его в исполнение и во время приведения насладиться результатом: удивлением, восторгом, почитанием простых участников действия. Вот и сейчас он заранее в уме отрепетировал каждую свою фразу.
       - Работать на меня хочешь?
       - А если откажусь?
       - Отпущу на все четыре стороны.
       Рыжий застыл, но постарался не показать, что изумлен.
       - А когда отпустите?
       - Когда захочешь.
       - А если сейчас захочу?
       Мехтиев дал водителю сигнал остановиться. Телохранитель справа, подчиняясь жесту Мехтиева, открыл дверь и вышел в ночь, освобождая дорогу.
       Рыжий не двинулся с места. Слабоосвещенное небо было перечеркнуто древними нефтяными вышками. Место было глухое.
       - Я лучше в городе выйду, - стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее, произнес пленник.
       Сосед справа молча сел на свое место, водитель продолжил путь, а Мехтиев вновь обратился к Рыжему.
       - Ты не ответил на мой вопрос.
       - У меня по-прежнему две секунды на ответ?
       - Можешь думать, сколько влезет, - произнес Мехтиев, стараясь, чтобы голос его прозвучал как можно равнодушнее. - Это тебе нужна работа, а не мне.
       - В среде, из которой я вышел, ментов не жалуют, а тех, кто с ними сотрудничает, суками называют.
       - С чего ты взял, что я мент? – Мехтиев изобразил удивление, а сам внимательно следил в зеркало за лицом Рыжего.
       Аслан действительно был ошарашен.
       - Если вы из госбезопасности, то я - маленький человек, ничего не знаю. Даже не представляю, чем могу быть вам полезен.
       - Во-первых, я не из госбезопасности, а, во-вторых, ты знаешь Рзаева, который руководил вами все эти дни.
       - Какого Рзаева?
       - Мамед-мюаллим.
       Аслан тут же «захлопнулся», как раковина моллюска, лихорадочно соображая, что бы это могло значить, а Мехтиев, положительно отметив это качество потенциального новобранца, подумал, что будущее у чечено-эстонца Аслана Закаева будет весьма бурным и успешным.
       
       Первый секретарь горкома выдержал очередную атаку генерала Кроева.
       - Извините, Аяз Гасанович, но помощник, которого вы мне предложили, совершенно безынициативен и медлителен. Я не могу с ним работать, на этом месте нужен человек с головой, и умеющий распоряжаться.
       - Будет вам такой.
       Аяз сам набрал номер главврача скорой помощи, долго ждал, пока кто-то поднимет трубку, и коротко произнес:
       - Велиева пригласите к телефону. Первый спрашивает.
       Очевидно, на той стороне выразили недоумение, потому что Касум-заде вспылил и проорал в трубку:
       - Так вызовите того, кто знает, кто такой Велиев!
       Помолчав, добавил:
       - И еще того, кто знает, кто такой я - первый секретарь горкома партии!
       Аяз бросил трубку и сразу устыдился своей слабости. Генерал молчал, тактично отведя взгляд. Он уже собирался уйти в свой кабинет, когда зазвонил телефон и поднявший трубку Касум-заде спокойно ответил звонившему:
       - Хорошо, пусть приедет сюда, как только освободится.
       - Ну вот, Иван Андреевич, - обратился он к генералу. - Скоро прибудет Закир Велиев, им вы останетесь довольны.
       Генерал ушел, а Аяз стал думать о том, что людей возле первого секретаря вьется всегда неисчислимое множество, а опереться в трудную минуту не на кого. Обязательно рядом работает или дурак, или такая сволочь, что только держись. И то и другое - плохо, а настоящего работника днем с огнем не сыщешь.
       День подходит к концу, а стабилизации в городе не будет, пока не пришлют еще войск. Оказывается, нужно блокировать центр, разделив город на две неравные части - микрорайоны дадут сто очков вперед старым застройкам по количеству жителей - и фильтровать переходящих из зоны в зону по наличию паспорта и прописки в нем.
       Переходить контрольно-пропускные пункты будут практически все - предприятия находятся в старой части города, а почти все рабочие живут в микрорайонах – значит, нужно много постов и очень много военных. Уже вышел приказ о введении в черте города комендантского часа, в типографии печатаются специальные пропуска, которые будут выдаваться только тем, кто занят на сменной работе. Создаются опорные пункты правопорядка в каждом квартале и микрорайоне, дежурить там будут круглосуточно военные патрули и отряды народной дружины, которые уже завтра должны будут укомплектованы на предприятиях города.
       Вот для всей этой работы и нужен не кто-либо другой, а именно Велиев - человек, способный предпринимать осмысленные действия в нестандартной обстановке.
       «Время требует своих героев», - с сарказмом произнес в уме невесть откуда всплывшую фразу Аяз Касум-заде и откинулся на спинку кресла. Он представил себе, какое наслаждение получит, растянувшись, не раздеваясь, на своем диване в комнате отдыха, но уходить было еще рано, и он подавил в себе ощущение сладкой ломоты в суставах, когда после долгой работы, бывало, вытянешься в горизонтальном положении.
       В эту ночь работа его продлится до четырех утра и не принесет ничего, что могло бы хоть немного развернуть течение событий в нужном направлении.
       Городом по-прежнему владели бандиты.
       
       
       Глава 28.
       Получив результаты экспертизы, Азаров бесцельно разглядывал отпечатки пальцев, полученные со стеклянной полочки ванной в квартире Прохоровой и не принадлежащие ни Рзаеву, ни Прохоровой. Два пальца - указательный и мизинец левой руки - не ахти какой улов, даже если они принадлежат убийце. Странное поведение у этого невидимки. Его действия никак не вяжутся воедино. Если он командовал Рзаевым, почему пошел сам на ликвидацию? Может быть, деньги всему причиной?
       Решил все сделать сам, чтобы не делиться ни с кем? Понятно - знает, сколько получил Рзаев; обладает достаточным интеллектом, чтобы уговорить того поехать на дачу. Все складывается, но вот заточка, загнанная через пиджак, пуловер и рубаху точным ударом прямо в сердце - это уже из другой оперы.
       Надо будет еще раз съездить на дачу, осмотреть там все повнимательней. Может, их было все-таки трое... А, впрочем, какой теперь от всего этого прок? Судя по всему, организаторы беспорядков спешно покинули город, а у милиции, КГБ и военных не было достаточных сил, чтобы остановить это бегство.
       В кабинет - дверь настежь - влетел оперативник из азаровского отдела.
       - Сергей Иванович, только что доложили: в районе строящегося рынка между тринадцатым и девятым микрорайонами три автобуса марки ПАЗ государственные номера 21-23 АГВ, 74-13 АГВ и 91-64 АГВ приняли на борт активных участников беспорядков и выехали в сторону села Сарайы.
       - Как вычислили?
       - Все агенты наружного наблюдения в одно время сошлись в одном месте, следуя за своими подопечными.
       - В автобусы садились только те, за кем наблюдали или кто-то еще?
       - Не знаю. Агенты скоро прибудут на конспиративную квартиру, и я сразу же доложу вам.
       - Квартиру не «спалите»... – начал, было, Азаров, но, как-то вдруг обмякнув, махнул рукой и отвернулся.
       - Товарищ капитан... - оперативник переминался с ноги на ногу.
       - Ну что там еще?
       - Вы давали ориентировку на Рыжего и на машину ГАЗ-24 госномер 39-17 АГА...
       - Ну и что? - почувствовав неприятность, насторожился Азаров.
       - Почти все агенты доложили, что Рыжего приволокли под руки два здоровяка прямо к указанной машине. Рыжий был или мертвецки пьян или усыплен.
       - Может, ранен?
       - Нет, тащили его небрежно, и рот его был заклеен липкой лентой. Посадили его в указанную машину между двумя амбалами.
       Оперативник вздрогнул, когда Азаров опустил кулак на столешницу и громко выругался.
       - Суки! Суки! Суки! - три раза прокричал он в конце тирады, давясь яростью. - Сколько раз просил усилить горотдел, сколько рапортов отправили в Баку и в Москву - все псу под хвост! Потом эти пидарасы будут присылать комиссию за комиссией, чтобы найти ошибки в наших действиях!
       Посмотрев на открытую дверь, Азаров осекся и совершенно другим, спокойным голосом, добавил:
       - Черт с ними. Надо сохранять спокойствие. Еще ничего не прекратилось. В городе по-прежнему продолжаются погромы?
       - С прежней силой.
       - Все агенты наружного наблюдения сошлись у рынка?
       - Нет, двое продолжают наблюдение.
       - Значит - не все убрались. Теперь все силы на этот участок, всех свободных агентов - им на помощь! Возьмите хоть двух ублюдков.
       - Нужны военные в помощь.
       - С военными я договорюсь.
       Оперативник ушел, а Азаров стал названивать Виктору. Наконец того подозвали к телефону, и Азаров поинтересовался:
       - Есть что-нибудь серьезное?
       - Да. Взяли группу из трех человек в третьем микрорайоне, им инкриминируются убийства. Сейчас допрашивают. Рыжего твоего не встретил еще.
       - Уже не встретишь.
       - Что, убили?
       - Нет, смылся. Только что доложили.
       Виктор молчал, Азаров, не найдя чего сказать, решил закруглить разговор.
       - Ладно, продолжай дежурство.
       Минут через пять пришел Волков, закрыл дверь в кабинет и сел напротив Азарова. Тот улыбнулся.
       - Что, в демократию играем, товарищ майор? В свой кабинет не приглашаем, сами в поле подались?
       - Не юродствуй, а то заставлю твой пулемет по всем правилам оформить.
       - Какой пулемет? Не было никакого пулемета.
       - Зато есть в фотографиях изделий и деталей. По ним, сравнивая то, что сфотографировано, с тем, что сдано, и вычислим искомое.
       - Дело мы оформили явкой с повинной, а так как оружие и детали были сфотографированы без санкции прокурора до явки с повиной, в обход закона, то фотографий, насколько я знаю, также не существует.
       - У фотографа остались негативы.
       - Тоже уничтожены.
       Волков, улыбаясь, поглядел на хитрую физиономию Азарова.
       - Не зря я тебя считал самым способным.
       - Стараемся быть похожими на своих начальников! - дурашливо отрапортовал Азаров.
       - Так, шутки в сторону! - Волков сразу стал серьезнее. - В городе только одно убийство из огнестрельного оружия. Следствие ведет военная прокуратура, но оттуда позвонили, чтобы мы держали это убийство на контроле - если что станет известно, сразу сообщать в прокуратуру.
       - А почему только это убийство выделено из множества других? - спросил Азаров, внимательно наблюдая за Волковым.
       - Я же сказал - это единственное убийство из огнестрельного оружия.
       Азаров молча ждал, и Волков добавил:
       - Убит невооруженный азербайджанец пулей калибра 7,62. Есть информация, что стреляли из бронетранспортера.
       - Позавчера, в сутолоке, из бронетранспортера могли и не одного убить.
       - Убили вчера, в светлое время, возле двенадцатиэтажек.
       Азаров молчал, думая: «Главное - чтобы военные не прокололись», а Волкову сказал:
       - Теперь они уцепятся за этот факт, чтобы выровнять ситуацию - мол, не одни азербайджанцы убивали.
       Волков, поднявшись, произнес:
       - Плюнь, это все - политика. Наша работа заключается в другом.
       - Государство охранять, - в тон ему заявил Азаров, и Волков покинул кабинет, картинно разводя руками.
       
       Максимову доложили, что боевые группы покинули Комсомольск. Это его уже не интересовало. Даже если бы их всех взяли с поличным, все было бы прекрасно. Мавр сделал свое дело - мавр может умереть.
       Конечно, они еще пригодятся - дел впереди невпроворот, но подобный материал всегда можно найти. Возможно, только члены групп возмездия, на которых угроблено больше всего средств, представляют собой какую-то ценность.
       Сейчас подъедет Мехтиев, будет рассказывать, как он гениально все провел, как выполнил все задачи, не подозревая, что весь этот спектакль с запрещением убивать женщин и детей подготовлен для неженок вроде Рзаева и других идиотов, мнящих себя национальными героями, вроде Мехтиева. Они все думают, что подобная операция проводится ради благоденствия их неповторимой нации, и не следует пока разубеждать их в этом. Армянские националисты уже поняли всю выгоду этой акции для себя; пока разберутся в последствиях резни азербайджанские, Максимов будет уже далеко.
       «Надо бы убрать всех, кто лично контактировал со мной, - подумал Максимов. - Не сразу, но всех».
       Рзаева Эльчин достанет обязательно, следующим будет Рустам, Мехтиев... Лев Давыдович задумался. Не успеешь приблизить к себе человека, он тут же высматривает, как продать тебя. Чем больше доверяешь человеку, тем больше у него соблазнов к предательству. С Мехтиевым все будет проведено позже, когда Максимова уже не будет в Азербайджане - он вылетит в Москву завтра же утром.
       Поймав взгляд Максимова, Алик вопросительно поднял брови. Торчать в грязной квартире, снятой на время операции, ему не нравилось, но он старался не показывать этого, частенько переигрывая в желании угодить.
       «Пора и с тобой решать, мой мальчик. Ты был мне ближе всех в этом далеком краю, но все-таки продался за деньги». Максимов внутренне поморщился. Карл, работающий у Юргена, донес Максимову, что у Юргена есть аудиозапись беседы Максимова с Мехтиевым, Рзаевым, Эльчином и Рустамом, состоявшейся в гостинице Волна. Сделать запись и передать ее Юргену мог только Алик. Максимов знал, где хранит свои деньги этот мальчишка, и после проверки обнаружил несколько стодолларовых банкнот с чужими сериями.
       Пришлось брать Алика «на пушку», заявив, что ему, Максимову, стало известно о валютных операциях, проводимых Аликом вопреки строжайшему запрету. Пока Алик негодовал по поводу недобросовестных информаторов, Максимов внимательно изучал его реакцию. Убедившись, что тот, хотя и взволнован, но не врет, успокоился и сгладил конфликт: «Извини, я тоже могу ошибиться». В тот вечер участь Алика была решена.
       Мехтиев позвонил из автомата. Узнав, что с ним есть кто-то еще, Максимов спросил:
       - Ты что, пленных набрал? Не на войне ведь.
       - Я его оставлю в машине. Сегодня доложу подробности, а завтра все организую, и вы, как всегда, посмотрите со стороны.
       Мехтиев имел в виду обычный смотр, который он устраивал всем претендентам, когда Максимов, скрытый портьерой, внимательно наблюдал за новобранцем, делая собственные выводы. Теперь, в связи с отлетом Максимова в Москву, это становится невыполнимым.
       «Возможно, он притащил что-то интересное», - решил Максимов и скомандовал:
       - Объект сейчас же ко мне, я на новом месте - улица Басина, 26, второй этаж, зеленая дверь. Встречать будет Алик.
       - Понял, выполняю.
       Алик расположился в кресле, посадив Мехтиева и прибывшего с ним рыжего парня с голубыми глазами и кавказскими чертами лица на диван. Максимов, затаив дыхание, рассматривал сквозь щель в двери интересный экземпляр. Такой слишком заметен, чтобы выполнять ординарную работу, но когда будет проводиться какая-либо операция, его можно будет использовать как отвлекающий фактор.
       Сначала Рыжий, побуждаемый Мехтиевым, рассказал свою историю. «Надо проверить, у какой женщины оставлена справка и запросить данные в исправительном учреждении», - отметил про себя Максимов. Затем Алик сам подал чай, сладости («Прокол», - в сердцах заметил Максимов), и разговор перешел на малозначительные предметы.
       Чуть позже, предварительно включив музыку, Алик прошел в спальню, где сидел Максимов и встал против шефа в ожидании приказа.
       - Завтра его - в Москву, моим рейсом, - едва слышно скомандовал Лев Давыдович. - Денег дать в обрез, телефон сообщить дежурный, проверочный.
       Алик послушно кивнул и вышел в комнату. Сев на кресло, он закинул ногу на ногу и сообщил Рыжему:
       - Сегодня сходим за твоей справкой, купим тебе билет на самолет, завтра полетишь в Москву.
       - Что мне там делать?
       - Там скажут.
       - А сколько платить будут?
       - Больше, чем ты сейчас думаешь.
       - Хорошо.
       «А он не дурак, - думал Максимов, отследив несколько осторожных взглядов, брошенных Рыжим в сторону спальни. - Понял, что Алик – подставной».
       Уже не слушая беспредметный разговор, текущий в комнате за дверью, Максимов решил вопрос с Аликом закрыть завтра, после его отлета, Рустама убрать тогда же, а Мехтиев еще подождет. Пусть сначала обрадуется, решив, что он не такой, как все.
       
       С рассветом подвал дома во втором микрорайоне был окружен военными. Два агента «наружки» свели своих подопечных в одну западню, и эта западня должна была сейчас захлопнуться.
       Старший лейтенант, командующий подразделением внутренних войск, предназначенным для этой цели, был русским, но практически все его солдаты были низкорослыми азиатами - невысокими, но крепкими парнями с раскосыми глазами и широкими скулами.
       По приказу своего командира двое в противогазах встали у двери подвала с автоматами наизготовку, третий одним ударом обычной кувалды выбил дверь, а четвертый бросил в подвал большую металлическую банку, предварительно выдернув чеку на ее торце.
       Ребристый цилиндр скрылся в недрах подвала. Сначала ничего не было слышно, затем снизу раздались крики и ругань по-азербайджански, из двери подвала повалил густой дым.
       - Всем выходить наружу с поднятыми руками! - прозвучала зычная команда старшего лейтенанта.
       В клубах едкого дыма показались погромщики. Первым вышел подросток лет четырнадцати, одетый в потертую болоньевую куртку синего цвета, бесформенные серые штаны и спортивные кеды. Руки он держал строго вверх, не сгибая в локтях. Двое азиатов с автоматами за спиной и резиновыми дубинками в руках оттащили его к ожидавшей рядом машине и стали избивать дубинками, нанося жестокие удары по голове, спине, ногам.
       Какой-то сердобольный азербайджанец с первого этажа жилого дома открыл форточку и прокричал:
       - И што делаешь, а? Нелза!
       Стоящий неподалеку солдат быстро подбежал к окну - оно было довольно высоко над землей - и дубинкой ударил, что есть мочи, по стеклу. Послышался звон разбитого стекла, сердобольный обыватель рухнул в свою квартиру. Инцидент был исчерпан.
       Когда вышел второй погромщик, первого, который уже ничего не мог делать без посторонней помощи, солдаты вразмашку, как мешок картошки, вкинули в открытую дверь милицейской машины.
       - Обоссался, сука! - сказал один солдат, брезгливо вытирая ладони о кузов автомобиля.
       - И обосрался, наверное, - подхватил второй. - Воняло от него.
       Они безразлично посмотрели на второго «клиента», который, подрагивая всем телом, медленно приближался к ним под конвоем - такой же бродяга, как и первый, и такой же молодой.
       Скоро в «обработку» выходивших из подвала включились почти все солдаты – «подпольщиков» было так много и они выходили с такой частотой, что даже трудно было представить, как они все умещались в этом подвале.
       Азаров, приехавший на операцию с опозданием, бегал вокруг старшего лейтенанта и просил:
       - Браток, ты скажи своим «скифам», чтобы сильно не забивали. Тут есть такие, которые многое рассказать должны.
       - Не волнуйся, - улыбнулся офицер, поправляя портупею. - После такого обучения они все разговорчивыми станут. Моим ребятам тоже «оторваться» надо. Это первым много досталось, последние вообще минимум получат.
       Азаров сразу же по описаниям агентов определил двух своих подопечных - тех били ни шатко, ни валко, значит, причин вмешиваться не было. «Поеду за ними, - думал Азаров. - Увижу Виктора заодно, да следствие направлю в нужную сторону».
       Его волновало то, что, по сообщениям агентов, в автобусах от строящегося рынка отбыли за пределы города несколько человек, в погромах не участвовавших, но появлявшихся в последний момент, чтобы убить избранную жертву и вновь скрыться. Попытки выследить их ничего не дали - они умело прятались в толпе, и только при погрузке в автобусы некоторые из агентов узнали их.
       Эти двое, которых сейчас методично колотили солдаты-азиаты, замечены в контактах с убийцами, хотя своими руками они не убивали и даже не громили квартиры. Они только организовывали и управляли. Вот они-то, если за них хорошо взяться, и могут привести, куда надо.
       
       
       Глава 29.
       Аязу удалось поспать менее трех часов. Никогда за всю свою карьеру он не находился в таких экстремальных условиях, но это ему чем-то даже нравилось. Он не ощущал усталости, уже успел привыкнуть к неизбежному своему поражению - ничто уже не сможет спасти первого секретаря горкома в городе, охваченном восстанием - и относился к происходящему вокруг него с ледяным спокойствием.
       Велиев, который уже работал у генерала Кроева, влетел в кабинет и предложил:
       - Пошли во дворец культуры - встретимся с пострадавшими!
       Дворец культуры имени Самеда Вургуна находился рядом, через площадь, но идти туда Аязу не хотелось. Не то, чтобы ему было стыдно за своих соотечественников или он боялся за себя, опасаясь обвинений в бездеятельности, высказанных армянами. Просто не хотелось видеть этих перепуганных людей, проникаться жалостью к ним перед тем, как придется принимать какие-то решения. Хотя, какие решения, способные повлиять на ход событий, он мог принять в данный момент? Вся реальная власть уже сконцентрирована в руках военных. Первый секретарь республики так и сказал Аязу: «Пусть они (военные) принимают все решения. Сам никуда не лезь!». Была бы польза от его советов...
       Аяз поднялся с кресла, согласно кивнув головой.
       - Хорошо! Я сейчас предупрежу генерала! - обрадовался чему-то Закир и помчался в свой кабинет, где расположился генерал Кроев.
       «Мальчишка!», - подумал Аяз и решил, что ходить среди армян с генералом куда лучше, чем без него.
       К дворцу культуры подошли впятером, с генералом были еще два военных - майор и полковник, оба держали в руках блокноты и ручки. Перед входом Аяза и Закира стал обыскивать старший лейтенант с малиновыми погонами, ему помогал прапорщик.
       - Товарищ старший лейтенант, эти люди со мной - первый секретарь городского комитета партии и его заместитель, - опешившим тоном произнес генерал.
       - Я выполняю ваш приказ, товарищ генерал, - ни капельки не смутился офицер.
       Прапорщик, остановившийся было при словах генерала, закончил обыск и удовлетворенно кивнул головой. Все прошли в вестибюль дворца культуры, генерал, проходя мимо офицера, внимательно оглядел смельчака.
       В вестибюле были только военные. У дверей в зрительный зал стояла вооруженная охрана, но обыскивать гражданских лиц здесь не стали - увидев генерала, пропустили без помех. Зрительный зал был заполнен наполовину. Увидев высокопоставленного военного, все кинулись к нему.
       - Товарищ генерал, нас здесь не убьют? - пожилая женщина сложила дрожащие руки на груди.
       - Немцев, немцев надо позвать! - вспомнив зачем-то давних врагов, твердил старик с седой головой и крупными узловатыми руками. - Они здесь быстро порядок наведут.
       Генерал объявил, что офицеры главного политического управления - он указал на подполковника и майора с блокнотами - готовы выслушать и записать все просьбы и претензии. Через секунду погоны военнослужащих были окружены галдящей толпой, а Аяз с Закиром поспешили ретироваться в сторону, чтобы не быть зажатыми между креслами зрительного зала.
       К Закиру подошел его сосед-армянин. Пожали друг другу руки.
       - У тебя все живы? - Закир не мог смотреть в глаза соседу, с которым прожил рядом всю жизнь.
       - Слава Богу, все.
       Армянин посмотрел на Аяза, протянул ему руку, тот ответил на пожатие.
       - Мы еще долго тут просидим?
       - Не знаю, - ответил Закир. - Вряд ли сегодня или завтра удастся вернуть вас в свои дома.
       - Тут один туалет. Уже забит. Люди «ходят» прямо на пол, воняет сильно, а народ все прибывает.
       - С этим мы что-нибудь придумаем, - Закир разглядывал отполированную тысячами ног шляпку гвоздя в деревянном полу.
       Армянин помолчал, затем вновь обратился к Закиру:
       - Ты не знаешь, кто все это устроил?
       - Не знаю.
       Прощаясь, армянин взглянул на Аяза и спросил:
       - Ты - первый секретарь?
       «Надо же – «ты». Раньше он не посмел бы», - подумал Аяз, а сам согласно покивал головой.
       - Я тебе не завидую.
       «Я тебе – тоже», - мысленно ответил ему Аяз, отвернулся и пошел к выходу.
       
       Выйдя из дома, Самохин решил пройти вдоль приморского парка. Там, где ответвлялась дорога в сторону моря, по которой можно было попасть в Баку, минуя трассу Ростов-Баку, стояли две БМП, по перекрестку расхаживали солдаты в бушлатах, вооруженные автоматами. Они останавливали каждый автомобиль и проверяли документы у всех пассажиров. Прохожие тоже подвергались досмотру и проверке документов. На Самохина никто из солдат не обратил внимания - он был русский.
       Вовчик остановился и стал разглядывать боевую машину пехоты - не каждый день встретишь на улицах города подобную машину. К перекрестку подъехал милицейский автомобиль, за рулем сидел сержант, рядом - майор. Сержант сразу подчинился приказу и вышел из машины, предъявив свои документы, майор же воспротивился, из машины не вышел, а документ предъявил в собственных руках в открытом виде.
       - Я сказал - выйти из машины! - рявкнул военный.
       - Я майор милиции, и вашим приказам не подчиняюсь! - резко ответил милиционер, не выходя из машины.
       На военного этот ответ подействовал, как удар плети. Он резко изменился в лице и заорал хриплым голосом:
       - А мне насрать, что ты мент! Живо из машины, козел!
       Майор испуганно вылетел из машины, увидев, что военный взялся за автомат. На бушлате военного не было знаков различия, но по кокарде на шапке и по возрасту было видно, что это - не рядовой-срочник.
       Майор милиции стоял, широко расставив ноги и положив руки ладонями на голову, нервный военный тщательно обыскивал его после сверки номера табельного пистолета с номером в документе, предъявленном майором. Другой военный осматривал машину, для чего открыл багажник и капот, а сержант милиции, не подвергшийся за свою послушность такому унижению, как майор, стоял, отвернувшись, чтобы не смущать своего начальника.
       Когда закончился досмотр, униженный майор сел на свое место, и машина уехала.
       «Недурно, - подумал Самохин. - А меня, русского, даже не останавливают. Впервые вижу такое на земле Азербайджана. А, может, теперь всегда так будет?».
       Он направился к центру и столкнулся с Барабаном. Толян опять двигался к центру. Подойдя к телефонной будке, он замялся и сказал Самохину:
       - Ты, Вовчик, пройди вперед, мне позвонить надо.
       - Не замечал я за тобой подобной стеснительности, - ухмыльнулся Самохин. - Ты же к замужним не ходишь - чего тебе бояться?
       - Ладно, иди, я сейчас догоню, - ни капли не смущаясь, улыбнулся Барабанов.
       Самохину не терпелось побыстрее рассказать Барабанову историю с ментом, происшедшую на перекрестке рядом с домом, но Толян стоял в будке и накручивал диск, не получая, очевидно, ответа. Это было видно по его сосредоточенному виду и не открывающемуся рту.
       Наконец он, не дозвонившись, вышел из телефонного аквариума, и Самохин получил, наконец, возможность похвастаться новостью. Рассказав все в лицах и с выражением, он заметил, что неплохо было бы, если такие порядки закрепились бы в Комсомольске навсегда.
       - Представляешь, - горячился он, - русского пропускают, а азербайджанца, да еще милиционера, обыскивают! Когда бы ты такое мог здесь увидеть?!
       - Пустые надежды, - странно отреагировал вдруг Барабанов. - Пройдет немного времени, и Азербайджан отделится от России, а мы все будем драпать отсюда, как тараканы.
       - Где ты умудрился перегреться в такую погоду? - съехидничал Самохин. - А может, кто-то косячок тебе подогнал?
       - Насчет косячка - это по твоей части, - отпарировал Барабанов. - А кто из нас прав - время покажет.
       - Кто тебя надоумил такую чепуху сморозить? - не унимался Самохин.
       - Предчувствую я, - став вдруг серьезным, ответил Барабанов. - А предчувствие еще никогда меня не обманывало.
       Они шли рядом, два друга: Вовчик Самохин, душа общества, отец троих детей, художник и фотограф, увлекающийся курением анаши, и Толик Барабанов - умный и расчетливый журналист, закоренелый холостяк, имеющий тайную вторую жизнь, где зовется он во всех рапортах и донесениях Музыкантом.
       Покружив по городу, они два раза пересекли военные кордоны, наблюдая со стороны проверку документов. Обыскивались все подряд, но у Самохина с Барабановым даже документов не спросили - без паспорта видно, что русские. Подозрительные, у кого не было документов или отсутствовала прописка в Комсомольске, отводились в сторону и усаживались прямо на асфальт в ожидании машины, которая отвезет их в трамвайный парк, где устроен фильтрационный пункт.
       Задержанные сидели задницами на холодном асфальте, положив руки на головы. Один, очевидно, замерзнув, попытался пересесть на корточки, но получил такой удар дубиной по спине, что опрокинулся лицом в кусты на газоне. Остальные молча покосились на пострадавшего, спешно пытающегося принять надлежащую позу, и отвернулись. Урок был усвоен.
       Музыкант внимательно оглядел задержанных. Среди них городских ребят не было. Они могли быть из «нахалстроя» или же вовсе приезжими.
       - Давай ко мне на работу зайдем, - предложил Самохин. - Все равно без толку болтаемся.
       Он работал фотографом на алюминиевом заводе, это было неблизко, но Музыкант согласился. Ему надо было о многом подумать, а, болтая с Самохиным по дороге, это сделать было легче всего.
       На заводской проходной Самохина огорошила табельщица:
       - Где ты ходишь? Тут уже все телефоны оборвали - тебя ищут!
       Бормоча под нос: «на кой хрен я им сдался», Самохин поднялся на второй этаж, Музыкант - за ним. Там все выяснилось. Как фотограф Самохин не нужен. Он сразу успокоился - выходить на улицу с фотоаппаратом было небезопасно, уже набили морду одному фотографу. А собирали всех для записи в народную дружину.
       - Это мероприятие добровольное или обязательное? - первым делом поинтересовался Самохин.
       - Обязательное, - заметил начальник отдела кадров, который руководил процессом, и добавил: - Дежурить будете в рабочее время и получать за это зарплату.
       - Здорово, - огорчился Самохин. - Я и так ни хрена не делал, получая зарплату, а теперь придется за нее дежурить.
       - За кого – «за нее»? - отложил свою писанину начальник отдела кадров.
       - Да за зарплату! - в сердцах ответил Самохин.
       Начальник усмехнулся в свои кавказские усы и продолжил работу, а Самохин, недовольно ворча, направился прочь из кабинета.
       - Через час сбор у проходной! - крикнул ему вдогонку начальник отдела кадров.
       - Да не расстраивайся ты, - успокоил Самохина Музыкант. - Я с тобой буду до вечера, все равно мне делать нечего.
       Через час их погрузили в бортовые автомобили, и они, обдуваемые ветром, понеслись к филиалу Госуниверситета. Через полчаса генерал Кроев держал речь перед стройными рядами народных дружинников, мобилизованных с разных заводов, обещая, что скоро будет наведен порядок.
       - И уже в конце марта вы будете свидетелями наказания виновных в этой трагедии! - кричал генерал, потрясая сжатым кулаком.
       Затем их развезли по опорным пунктам. Самохину достался пункт в девятом микрорайоне, далековато от дома, но могло быть и хуже - в семнадцатом. Он придирчиво осмотрел кабинет, в котором будет сидеть свободная от патрулирования смена, и сразу нашел непорядок.
       - Политбюро давно не меняли.
       - Кто про что, а вшивый - про баню, - развеселился Музыкант.
       - Повозился бы ты с мое, облизывая эти рожи, не так бы запел, - в тон ему ответил Самохин.
       - Мне на своей работе грязи хватает, - не растерялся Музыкант.
       Записавшись в журнал и узнав, когда ему выходить на дежурство, Самохин попрощался с членами своего нового коллектива - он один был русским среди них - и пошел домой, сопровождаемый своим добрым товарищем и постоянным соперником в спорах Толей Барабановым.
       
       
       Глава 30.
       Рейс 868 Баку - Москва. Самолет прибыл в Домодедово. Среди прочих пассажиров по трапу сошел рыжий пассажир с голубыми глазами и кавказскими чертами лица.
       Одет он был просто - темно-синяя куртка, дешевые джинсы из фирменного материала, но пошитые в Калининграде, советские ботинки на меху. Одежду выбирал он сам, стараясь останавливаться на том, что чаще встречается на других прохожих и не будет бросаться в глаза.
       Али Мирзоевич - молодой человек, которого в Баку представили как «хозяина», на делового похож не был. Там, в квартире, был еще кто-то, кто и принимал решение.
       Ну что же, Аслан принял предложенную ему игру. В конце концов, из Комсомольска он улизнул так далеко, что его трудно будет достать, ну а если новые друзья его сами сдадут, то и делать нечего - судьба! Хотя, какой прок им сдавать его, если свободно пришить могли в любой момент - кто его, беглеца от кровной мести, искать будет?
       Навстречу Аслану стали попадаться разбитные московские таксисты. Покручивая на пальце ключи от автомобиля, они наперебой предлагали любые маршруты, назойливо улыбаясь, и всем своим видом олицетворяя услужливость.
       Разоряться на такси Аслан не стал. Деньги были, но очень мало. Этот Алик повел себя странно. Сначала он не ограничил в сумме Аслана, когда они фланировали по Бакинскому ЦУМу, выбирая одежду, а затем проявил крайнюю скупость, выделяя деньги в дорогу.
       Аслан намеренно выбирал самые дорогие вещи, проверяя платежеспособность Алика, но тот платил, не моргнув глазом и не требуя чеков для отчета. Совершенно невзрачный, но ужасно дорогой свитер из Исландии, глупая, но дорогая японская куртка, немодные, но дорогие ботинки из Калуги - все перекочевало к Аслану без проблем. Он даже купил себе «дипломат», электробритву, белье, туалетные принадлежности. Сумма давно перевалила за тысячу, а Алик и не думал беспокоиться.
       Естественно, что Аслан рассчитывал на хорошую сумму командировочных для поездки в Москву, а когда получил от Алика пятьдесят рублей красными десятками, от неожиданности онемел. На вопросительный взгляд Аслана, Алик состроил постную физиономию и заявил:
       - Больше нет. Сам понимаешь - деньги не мои, отчитываться надо...
       В начальники он больше не играл.
       «Шалишь, - думал Аслан. - Тут другая причина».
       Возможно, это проделано затем, чтобы Аслан не удрал, но это глупо. Проще было бы послать с ним человека. А может, у них людей не хватает? Нет, скорее всего, причина кроется в другом, но Аслану все равно до этого не додуматься.
       Он прошел к остановке автобуса, следующего до станции метро «Домодедовская», уселся на пустующее место в передней части салона и минут через сорок оказался у станции метро среди непривычно высоких домов жилого массива. Вновь спустился в подземный переход, через который снующие вокруг люди проникали в подземные вестибюли метро, остановился у одного из многочисленных телефонов-автоматов, расположенных прямо на стене, и достал из кармана блокнот, где был зашифрован нужный номер - все цифры были записаны на одну единицу меньше. Набирая номер, усмехнулся – «Как шпион».
       Сначала на звонок никто не отвечал, затем заспанный мужской голос, (хотя было далеко за полдень), прогундосил:
       - Слушаю вас.
       - Я по объявлению. Готов на любую работу, - произнес он условную фразу.
       На той стороне все тот же человек недоуменно переспросил:
       - Какую еще работу? Вы в квартиру попали.
       Аслан немного потоптался, слушая короткие гудки, доносящиеся из трубки и не замечая нетерпеливого ерзанья ожидающего своей очереди к телефону прохожего. Он вновь стал набирать номер, шевеля губами и стараясь не ошибиться, переводя цифры на одну вперед.
       Трубку поднял все тот же человек.
       - Простите, - выдавил из себя Аслан. - Я попал по номеру...? - Он, косясь на стоящих рядом и запинаясь в переводе цифр на одну вперед, продиктовал данный ему Аликом номер телефона.
       - Да, вы позвонили по этому номеру, но здесь квартира, и никакого объявления мы не давали, - раздраженно, но все-таки обстоятельно ответил мужчина.
       Аслан обескуражено повесил трубку, тут же подхваченную стоявшим рядом гражданином, и поплелся в метро. Нужно было что-то придумать. У него были московские адреса, они хранились в Баку у Татьяны - случайной знакомой Аслана. Справку об освобождении он забрал, когда был у нее вместе с Аликом, а вот адреса при Алике брать не стал, решил позже перезвонить Татьяне из Москвы.
       Теперь он стоял в вестибюле метро с дипломатом в руке, с полусотней рублей в кармане (вернее, с сорока семью - он успел купить пачку «Мальборо» в бакинском аэропорту) и решал, что ему предпринять. Немного порывшись в своей памяти, он вспомнил, что на пересылке познакомился с парнем, а тот говорил, что его сестра работает барменшей в ночном баре туркомплекса «Измайлово». Оставалось только вспомнить имя того парня, без имени все рушилось.
       Вспомнив имя своего сокамерника - Вячеслав - и изучив маршрут до «Измайлово», Аслан двинулся в путь. Выйдя из метро, он увидел группу высотных зданий, которые и были туркомплексом. Войдя в первое из зданий, Аслан подошел к справочной. Симпатичная молодая девушка бодро улыбнулась:
       - Слушаю вас?
       - Я хотел узнать - эти здания, они все являются туркомплексом «Измайлово»?
       - Да, все пять зданий.
       - Скажите, а в каком из них бар расположен?
       - В каждом здании есть свой бар на первом этаже, а еще есть бары в пристройке между корпусами «Г» и «Д», где расположен комплекс ресторанов.
       Аслан мысленно выругался, отошел и встал в задумчивости. Эти идиоты из Баку испортили ему все. Он должен был сегодня уже быть за пределами Комсомольска со всеми своими деньгами и хорошим куском анаши. Все было бы хорошо, если бы «они» не вывезли его раньше времени. Теперь ему уже нельзя было возвратиться в Комсомольск без риска для жизни. Его долю конечно уже поделили между оставшимися - выбывшие не в счет - и можно поставить крест на своей пятидневной работе в Комсомольске. Торчи теперь с полусотней в кармане в этой паршивой Москве, где каждый мент может докопаться до твоей справки.
       - А вы какой бар ищете?
       Аслан обернулся к симпатичной девушке в справочном бюро и ответил:
       - Я не знаю. Мне сказали - ночной бар в туркомплексе.
       - Так вы и сказали бы - ночной, - оживилась девушка. - Он у нас один - на двенадцатом этаже корпуса «Д», только работает он с девяти вечера до семи утра.
       - Вот спасибо, - обрадовано поблагодарил участливую девушку Аслан и направился к выходу.
       
       Наконец-то зазвонил телефон. Беспокоил, конечно же, Сомов.
       - Здравствуйте, Лев Давыдович! Как долетели?
       - Ты, Илья, оставь официоз, сразу докладывай обстановку.
       - Понял. Докладываю. Объект два раза позвонил по указанному телефону, там ответили как надо. Затем он постоял в нерешительности и поехал в Измайлово. Там зашел в корпус «А» и в справочной узнал, где ночной бар. Связи, судя по всему, у него там плохие. Девчонка в справочной сказала ему, что ночной бар работает с девяти вечера, так он сейчас болтается по городу. Только что был на Красной площади.
       - Наблюдение с него не снимать. Если появится в районе метро «Проспект Маркса», «Дзержинская» или «Кировская» - немедленно сообщить мне с описанием всех контактов, даже случайных. В ночном баре посадите человека до прихода объекта. Все. Действуйте.
       «С Комсомольском мы закончили, пора плести новую сеть», - неспешно подумал Максимов, поглаживая округлый бок телефона.
       Если Рыжий - тот, за кого он себя выдает, то ему место в команде Эльчина. Операция в Комсомольске - первая ласточка. Скоро будет проведена серия военных конфликтов, в результате которых карта мира существенно изменится, и одним из главных виновников этого будет он - Лев Максимов.
       Надо только убрать, как следует, за собой. Из всех, кто работал непосредственно с Максимовым, по-прежнему нужен ему только Эльчин - командир группы возмездия. Его и всю его «армию» уже вывозят из Азербайджана и базируют в укромном местечке на Северном Кавказе, а с остальными...
       Мехтиева нужно обязательно убрать, а Алика - не обязательно, но нужно.
       Максимов улыбнулся невольно возникшему каламбуру. С Аликом его связывали не только деловые отношения, но со временем Максимов научился жертвовать личным во имя великой цели.
       Льву Давыдовичу никогда не нравились женщины. Их глупость и самонадеянность вызывали у него чувство омерзения. После развода с женой ему некогда было заниматься приручением какой-нибудь женщины, и он прекрасно обходился самоудовлетворением в случае крайней необходимости. Затем, ближе к сорока годам, у него вдруг открылось второе дыхание или, как выражаются в народе, «бес в ребро - седина в бороду», но сильное чувство, которое он стал испытывать, относилось не к женщинам. Его мучили ночные кошмары, в которых он прижимал к себе сильное юношеское тело, и утром он просыпался разбитым, опустошенным.
       Когда-то в молодости он уже имел связь с таким же, как и он, молодым человеком. Они сделали это ради опыта - сначала один был в роли женщины, затем они поменялись ролями. Тогда это все забылось, но через двадцать лет всплыло в памяти и стало беспокоить.
       Максимов потолкался в сквере у Большого театра всего однажды и сразу понял, что здесь собираются низы этого общества. Люди с положением сами подыскивают себе партнеров и живут с ними, сколько вздумается, меняя их по своему желанию на новых. Положение ему позволяло, и он стал вести сексуальную жизнь, скрытую от других людей, даже не подозревавших о подобном.
       Возрастающее ощущение власти в политической деятельности подкреплялось ощущением сексуальной власти над мужчинами. Ему даже в голову не приходило, что можно лечь в постель с женщиной - этим слабым и капризным созданием, способным только лгать и кокетничать.
       Со временем его сексуальные возможности весьма понизились, и он вдруг открыл для себя новый мир - пассивное сексуальное партнерство. Теперь не он старался, неистово отдавая свои силы, старались молодые и крепкие ребята, как бы отдавая ему частицу своей молодости, а он лишь благосклонно получал удовлетворение.
       С этого момента он стал люто ненавидеть женщин. В каждой женщине он видел соперницу, хотя понимал, что их красота и его деньги лежат в совершенно разных плоскостях бытия. И он, и женщины влияли на молодых красивых мужчин, но на разные сферы их интересов.
       Максимов сладко потянулся в кресле. Взяв трубку телефона, он позвонил Геночке - своему массажисту.
       - Гена? Это Лев Давыдович тебя беспокоит... Да... Хорошо... Спасибо... Слушай, ты не занят сейчас?... Ну заходи ко мне... Да... Жду.
       Он положил трубку на место и взял со стола пульт управления новеньким видеомагнитофоном. Экран засветился сразу, и через пару секунд на нем появились двое молодых, красивых и совершенно голых мужчин, сладострастно обнимающих друг друга. Максимов включил перемотку в обратную сторону, а пока решил посмотреть новости по первой программе.
       Женщина-диктор хорошо поставленным голосом подробно рассказала о подготовке к весеннему севу в южных районах страны, о каких-то фестивалях и конкурсах, но о событиях в Комсомольске было сказано коротко и глухо, как о небольшом недоразумении на фоне общего порядка, хотя все радиостанции мира взахлеб твердили о танках, разъезжающих по улицам этого прикаспийского городка и о бесчисленных жертвах.
       Перемотка уже завершилась, и Лев Давыдович выключил программу новостей, переключившись на видеомагнитофон.
       
       В 21.15 Аслан был уже в баре на двенадцатом этаже корпуса «Д». Бар был небольшим, вместиться здесь могли максимум двадцать человек. Кроме него здесь уже находилась какая-то парочка - он в очках, она тоже не лучше. Сидят прямо за стойкой, но Аслан решил, что они ему не помешают.
       - Привет, - развязано обратился он к барменше за стойкой.
       - Привет, - удивленно протянула та, стараясь, очевидно, вспомнить, откуда они знают друг друга.
       - Рюмку коньяка и чашку кофе, - как можно ласковее произнес Аслан, сел за стойку и стал думать, как подойти к главному.
       - В Москве оказался, а знакомых - никого, - начал он издалека.
       Немного помолчал, пригубляя из рюмки и чашки поочередно, затем продолжил:
       - Правда, познакомился с одним на «пересылке». Москвич. Говорил, сестра у него в ночном баре в Измайлово работает.
       - А как сестру зовут? - кокетливо включилась в игру барменша.
       - Да вот, не знаю. Известно только его имя - Вячеслав.
       - Оль, - обратилась барменша к кому-то за занавеской. - У кого из наших брат на этой, как ее, на пересылке работает?
       - Да не работает, а сидел. Три года назад, - поправил Аслан.
       Барменша сразу стала строгой и скучной, а из-за занавески вышла Оля - румяная молодая женщина лет двадцати пяти.
       - Это Таисии брат, наверное. Он уже пятый год сидит. - Она внимательно посмотрела на Аслана. - У тебя к ней дело какое-то?
       - Да, дело.
       - Она завтра будет. С девяти.
       Аслан помолчал, затем спросил:
       - А домашний телефон нельзя узнать?
       - Нельзя.
       - Мне переночевать негде, - Аслан спокойно выдержал устремленный на него внимательный взгляд.
       - Ночевать мы тебя устроим, - целая гостиница под боком.
       - У меня паспорта нет. Только справка об освобождении, - Аслан старался не отводить глаз от взгляда этой удивительно сильной женщины, хотя это удавалось ему с трудом.
       - Паспорт не понадобится.
       Минут через двадцать Оля подвела Аслана к дежурной на восьмом этаже этого же корпуса, и та за пятнадцать рублей устроила его на сутки в угловой одноместный номер.
       Проснулся Аслан оттого, что почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Он осторожно приоткрыл веки и сквозь пелену рыжих ресниц увидел мужчину, сидящего в кресле и изучающе рассматривающего его. Дальше притворяться не было смысла, и Аслан раскрыл глаза.
       - Проснулся? - участливо спросил незнакомец, вставая с кресла и намереваясь выйти из номера. - Вот и хорошо. Ты одевайся, а я подожду тебя в коридоре.
       «Как в шпионском фильме», - подумал Аслан и рывком скинул с себя одеяло.
       
       
       Глава 31.
       После отъезда Максимова в Москву Мехтиев остался в Баку за главного. На данный момент необходимо было произвести денежный расчет только с двумя добровольцами из оставшихся в Комсомольске - остальные двое уже попали в руки военных. Если не выкарабкаются и эти, все деньги останутся у Мехтиева. У него достаточно рычагов, чтобы заткнуть рты родственникам и доверенным лицам добровольцев, попавших в руки военных.
       «Надо придумать, как списать эти деньги», - думал он, слушая донесение из Комсомольска.
       Город уже во власти военных. Еще происходят единичные погромы, предпринимаемые «бешеными» Рзаева, но их уже хватают на месте преступления и отправляют в следственную тюрьму. Все дела можно сворачивать до следующего приказа.
       Одно только беспокоило Мехтиева. Согласно приказу Максимова, Эльчин и его группы возмездия были на время операции подчинены Мехтиеву, другого приказа не было, но после своего приезда в Баку, еще до отлета Максимова, Мехтиев вдруг обнаружил, что все члены этих групп мгновенно растворились, пропав из вида.
       Рустам со своими погромщиками ожидал дальнейших распоряжений Мехтиева, а Эльчина с командой и след простыл.
       Собственные информаторы из Комсомольского ГОВД доложили, что Рзаев убит на своей даче еще до того, как группа покинула Комсомольск, но Мехтиеву никто об этом не доложил. Максимов безусловно знал об этом до своего отлета, но не удосужился сообщить Мехтиеву, которому передавал все полномочия.
       «Странно все это, - думал Мехтиев, закуривая сигарету. - Если «им» нужна моя работа, зачем относиться ко мне с недоверием? Как я могу успешно работать, не зная обстановки?».
       Помощник закончил донесение и стоял в ожидании, не смея удалиться без приказа. Мехтиев махнул рукой, и тот скрылся.
       Раздался телефонный звонок.
       - Хозяин?
       - Да, это я, - Мехтиев узнал голос Эльчина и успокоился: теперь он «хозяин».
       - Я получил приказ отправить ребят на отдых. Есть небольшие финансовые затруднения, нужно встретиться и обговорить все.
       - С твоими ребятами произведен полный расчет.
       - Я знаю, но обстоятельства несколько изменились... Требуется ваше решение.
       - Вся полнота власти передана мне.
       - Конечно, решать будете вы сами. Просто я не могу приехать к вам по известной причине, поэтому жду вас на въезде в поселок Бильгя. И, пожалуйста, возьмите наличные, у нас очень мало времени.
       К поселку Бильгя автомобиль подъехал через полчаса, двое ребят Эльчина уже ждали у въезда на «Жигулях». Два автомобиля степенно проследовали к одиноко стоящей даче за высоким каменным забором у самого берега моря, въехали в огромные железные ворота и остановились.
       Мехтиев вылез из своей Волги, а навстречу ему, радостно улыбаясь, уже шел Эльчин. Кроме двух его ближайших помощников, встретивших Мехтиева у въезда в поселок, никого, по-видимому, на даче не было.
       - Салам алейкум, Ильгар-мюаллим! - по-азербайджански поприветствовал начальника Эльчин и уважительно пожал его руку двумя руками.
       - Что тут у вас случилось? - перешел на русский Мехтиев.
       - Нужно засвидетельствовать смерть и оплатить работу, - по-прежнему улыбаясь, сказал Эльчин. – Давайте, пройдем за дом.
       Мехтиев заволновался. Обернувшись назад, он встретился глазами со своими телохранителями, неотступно следующими за ним, и немного успокоился. У него не хватило сил спросить, какую смерть имеет в виду Эльчин. Труп Рзаева остался в Комсомольске, кто же лежит на заднем дворе каменной двухэтажной дачи?
       - Чья это дача? - спросил он, чтобы что-нибудь сказать. То, что его хотят приобщить к убийству на не известно чьей даче, пугало его.
       - Настоящий хозяин «сидит», а номинальный боится здесь появляться. На какое-то время дача осталась без хозяина, вот мы ею и воспользовались.
       Завернув за угол, Мехтиев увидел выкопаную прямо в цветочной клумбе яму, рядом с ней была гора свежевырытой земли, и стояла железная бочка. Проходя мимо бочки, Мехтиев кинул в нее взгляд и заметил мелкие камни сероватого цвета. Подойдя к яме, он осторожно глянул вниз и увидел на двухметровой глубине труп Алика с неловко подвернутой головой и поджатой к животу левой ногой. Дно ямы было усыпано серыми камнями из бочки.
       «Известь», - догадался Мехтиев и медленно обернулся.
       Два его телохранителя стояли, опустив руки, между двумя головорезами Эльчина. Никто не доставал оружия, только Эльчин держал в руке пистолет иностранного производства.
       - Эльчин, - голос Мехтиева задрожал. - Здесь у меня деньги, много денег. Я знаю, как их списать. Нам всем надолго хватит.
       Он протянул Эльчину «дипломат» и, не дождавшись, пока тот возьмет его, поставил на землю. Оба телохранителя Мехтиева стояли, не поднимая рук, одного из них колотило мелкой дрожью. Люди Эльчина не спускали с них глаз, открыто не угрожая.
       Мехтиев, заметив, что Эльчин сделал шаг в его сторону, прижал обе руки к груди и произнес непослушными губами на моментально посеревшем лице:
       - Эльчин-мюаллим, не стреляй! Не надо...
       - Ты же не хочешь, чтобы я тебя удавил, - перестав улыбаться, отчетливо произнес Эльчин. - Такая смерть недостойна для мусульманина.
       Завывший каким-то нечеловеческим воем Мехтиев упал на колени лицом к Эльчину и боком к яме. Его трясло крупной дрожью, руки были прижаты к груди, глазами он ловил взгляд Эльчина, а тот, обойдя жертву вокруг, зашел Мехтиеву за спину, чуть левее, поднял пистолет и без задержки выстрелил в затылок.
       Фигура на коленях сначала резко качнулась вперед, затем откинулась назад, упав на спину. Испачканные землей колени уперлись в небо. Пистолет двадцать второго калибра выстрелил сухо, почти беззвучно. Безоболочечная свинцовая пуля не вылетела насквозь, оставшись в голове, и лицо Мехтиева было обезображено только животным страхом.
       Замершие телохранители Мехтиева не двигались с места, один из них по-прежнему дрожал.
       - Перестань дрожать! - пряча пистолет и поднимая «дипломат» с земли, бросил трясущемуся парню Эльчин.
       - Выньте из карманов все, что может помочь в опознании трупа, и бросьте его в яму. Потом засыпьте известью из бочки и закопайте, - это уже относилось к обоим телохранителям мертвого Мехтиева.
       Пока люди Мехтиева отдавали последнюю дань своему хозяину под присмотром Тембела и Довшана, Эльчин сидел на просторной веранде за дубовым столом и рассматривал документы убитого.
       «Чего не хватало этому идиоту? - думал Эльчин, глядя на фотографию Мехтиева в новеньком паспорте, - Обеспеченная семья, хорошее образование, гарантированная и хорошо оплачиваемая работа... И все это - в обмен на несколько дней власти над людьми и эту яму с известью».
       Мехтиева никто не гнал в Афганистан, его сестре не довелось быть «украденной» из-за отсутствия денег у жениха на уплату калыма.
       Эльчин вспомнил, как горько плакала его старшая сестра, когда «убегала» со своим женихом, как судачили потом соседи, как мать (отца у них к тому времени уже не было) ждала почти целый год, пока у дочери родится сын - ее внук, чтобы по обычаю предков «простить», наконец, беглецов.
       Его, Мехтиева, никто не вынуждал идти в убийцы, он сделал выбор сам, по своему желанию, и потому Эльчину не жаль его. Эльчин не позволил себе пожалеть даже несчастных армян, которые оказались разменной монетой в руках таких, как этот Мехтиев. Чем эти армяне лучше тех узбеков или пуштунов, которых он убивал в Афганистане по приказу родного правительства? Аллаху все равно, кого он, Эльчин, убивает - армянина или папуаса. Эльчин - конченый человек и бояться ему теперь нечего.
       В дипломате оказалось много денег. Пересчитав пачки, (их было сто сорок), Эльчин установил сумму - сто сорок тысяч новыми червонцами. Закрыв «дипломат» и поставив его под стол, Эльчин зашел в комнату и бросил документы Мехтиева в камин, поджег их и подождал, пока они полностью сгорят. Когда он вернулся на веранду, там уже стояли Тембел с Довшаном и два телохранителя Мехтиева.
       Выглянув через стекло веранды, Эльчин увидел, что земля на клумбе выровнена и дерн, предварительно аккуратно снятый, уложен обратно на свое место.
       - Лишнюю землю куда дели?
       - Вынесли в наливной колодец, - доложил Довшан. - Там много ила на дне - не разберутся.
       - Бочку из-под извести?
       - В чулане вверх дном поставили, на нее положили разобранный двигатель от «Москвича», - Тембел отвечал медленно, но обстоятельно.
       Взгляд Эльчина перекочевал на двух телохранителей Мехтиева.
       - У вас теперь выхода нет. Поедете с нами. Водитель - тоже. Дома никого не предупреждать, позже сообщите.
       Нагнувшись, Эльчин поднял с пола «дипломат» с деньгами, подержал его на вытянутой руке, как бы определяя вес, и заключил:
       - Всё. Поехали. Деньги разделим в безопасном месте, - он подмигнул телохранителям покойника. - Всем поровну!
       
       Заканчивающийся день радости не принес. Вчера вечером все руководители и подстрекатели погромов и убийств отбыли как с официального приема - на трех автобусах. Они беспрепятственно покинули израненный Комсомольск и бесследно растворились в пространстве и во времени. Несколько активистов осталось, очевидно, для дальнейшей дестабилизации, двоих из них взяли сегодня утром в одном из подвалов, и Азаров целый день вытягивал из них информацию об исчезнувших руководителях.
       Теперь у него есть примерная схема развития событий в Комсомольске. Сначала руководил всем Мамед-мюаллим - это покойный Рзаев. Пока мятежники ходили толпами по улицам города и скандировали лозунги, цепляя на ходу киоски и сапожные будки, Рзаев был главным. Затем, когда начались первые погромы, командовать стали другие люди. Появились какие-то группы по пять - шесть человек, которые первыми врывались в квартиры. Как они определяли эти квартиры - пока еще до конца не известно, но уже задержаны несовершеннолетние, которые за деньги показывали взрослым дядям, где живут армяне.
       Хотя большая часть убийств была совершена неорганизованной толпой, три убийства обращали на себя внимание. Все трое были мужчинами примерно одного возраста, акции проводились в темных малодоступных местах, и - главное - на всех троих отсутствовали многочисленные кровоподтеки от ударов, которые в изобилии обнаруживались на остальных жертвах.
       Эти двое, которых удалось задержать, признались, что в их задачу входило только организовывать погромы, а убийств они не совершали.
       Есть еще одна группа задержанных - три человека. Их взяли по наводке: кто-то позвонил в дежурку ГОВД. Все трое были под сильным наркотическим опьянением. Ночь допроса кое-что прояснила, но их тут же увезли в следственный изолятор в Баку.
       То, что Витька был заслан в фильтрационный пункт на территории трамвайного парка, дало свои плоды. Присутствуя при первом допросе тех троих, он собрал максимум возможной информации.
       Все трое были наняты за неделю до событий. Был еще один, но его убил армянин выстрелом из ружья. Странно, но аноним, звонивший в ГОВД, назвал также место захоронения четвертого бандита, и туда уже отправлена команда для эксгумации.
       Задержанные уже признались в нескольких убийствах, но все они были исполнены не чище остальных, где действовала неорганизованная толпа. Судя по всему, те три убийства, которые не дают покоя Азарову, были делом не их рук.
       Описание человека, которому подчинялась их группа (значит, были и другие?), совпадало с описанием возможного убийцы Рзаева, данным Прохоровой. Его кличка – «Илан» (змея по-азербайджански), а позывной при радиосвязи – «Тайфун». Все приказы они получали по рации, их позывной – «Тайфун–4».
       «Значит, были еще три группы», - отметил про себя Азаров.
       И еще. Один из задержанных оказался армянином. Местная прокуратура сразу же схватилась за него, и теперь это дело никогда не попадет в следственный отдел КГБ. Уж теперь-то будет раскручена пропагандистская шумиха вокруг этого эпизода. На этого выродка попытаются свалить едва ли не все жертвы трагедии.
       Вечерело. Виктор мирно посапывал, лежа на продавленном диване, а Азаров сидел за столом над чистым листом бумаги. Схема никак не выстраивалась.
       Верхушка ясна - это человек в черной «Волге», имя которого пока не установлено. Установлены двое, подчиняющиеся ему непосредственно - Рзаев (погромщики) и Эльчин-Илан (убийцы). В результате перекрестных допросов появился еще один, претендующий на этот уровень - некто Рустам, и вот тут начинаются накладки. Рзаев и Рустам выполняют одни и те же функции - организация погромов. Быть может, это и послужило причиной уничтожения Рзаева?
       Группа, захваченная в третьем микрорайоне полностью выпадает из схемы. Если учесть, что командир группы и его помощник испарились накануне сдачи бандитов в ГОВД, создается впечатление, что их намеренно подставили. Все остальные, попавшие в сети МВД, КГБ и военных - лишь низовые исполнители разного уровня, а связующие звенья никак не желавшей складываться схемы организованно покинули Комсомольск на трех автобусах вчера вечером.
       Выбраться наверх по ступенькам пирамиды теперь не удастся: кто-то мастерски выдернул из этой пирамиды средний, связующий слой - функционеров, которые, в отличие от таких, как Рзаев, Илан, Рустам очень тяжело вычисляются в толпе. Теперь вся надежда на троих убийц, взятых в третьем микрорайоне, и двоих организаторов погромов, захваченных в подвале. Нужно по крупицам собрать всю информацию и систематизировать ее. Придется привлекать Музыканта, без него не обойтись.
       «Эх, компьютер бы сюда, - мечтательно подумал Азаров, откинувшись на спинку стула. - В Америке этих компьютеров - пруд пруди. Их фэбээровцы пальцами по клавишам постучат - результат сразу на экране, хочешь - на принтере распечатывай, а тут - ковыряйся в этих бумажках, бегай по инстанциям. Их работники не смогли бы «пахать» у нас».
       Оторвавшись от несбыточных мечтаний, Азаров скомкал уродливую схему с множеством пробелов, которую попытался составить, следуя имеющейся информации и своей собственно логике, швырнул бумагу в корзину для мусора и, встав со стула, направился будить Виктора. Надо было собираться домой, чтобы успеть поспать хотя бы часа три.
       
       
       Глава 32.
       Прошел месяц. Самохин привык к постоянным дежурствам. Девятый микрорайон находится не так далеко от дома, и служба не хлопотная - ходи себе с повязкой на руке по тихим уголкам микрорайона, где давно уже никто даже похулиганить не смеет, да поглядывай по сторонам.
       Уже месяц, как в городе установлен комендантский час. Думали - через месяц отменят, а на самом деле в типографии отпечатали новые пропуска. Военных в городе - хоть отбавляй. Поначалу сердобольные хозяйки, напуганные дьявольским шабашем, выносили патрульным поесть прямо на улицу. Довольные солдаты складывали всевозможную снедь впрок, будучи уже не в силах съесть все предложенное, зато теперь на них никто не обращал внимания. В этом городе уже не удивлялись, встретив на улице солдата в полной амуниции и с автоматом на плече.
       Первые апрельские дни выдались теплыми. Самохин снял, наконец, надоевшую теплую куртку и надел видавшую виды штормовку, защитный цвет которой давно уже превратился в белый, и лишь под капюшоном на спине еще можно было определить первоначальный цвет «хаки».
       Как всегда, ребята чуть не передрались из-за того, кто будет сегодня дежурить с Самохиным. Дежурство вместе с ним предполагало интересные беседы на всем протяжении времени, хорошую практику в изучении русского языка, а также самые свежие анекдоты, которые он начинал всегда с присказки: «Аналогичный случай был в нашей деревне...». Самохин, окруженный азербайджанцами, тоже не терял время и углубленно изучал азербайджанский язык на практике.
       Ветра совсем не было, с солнечной стороны изрядно припекало, и патруль народной дружины, украшенный красными повязками, перебазировался на южную сторону девятиэтажки, где и застрял, подставляя побледневшие за зиму щеки щедрому солнцу.
       - Скажи, Самохин, почему Москва - за армян? - начал один из бесконечных разговоров «за политику» низенький слесарь из цеха алюминиевой посуды.
       - А почему ты решил, что Москва - за армян?
       - Смотри: в Кафане азербайджанцев выгоняли - Москва молчала. В Агдамском районе двоих убили - опять молчала. А как только в Комсомольске началось - сразу мы виноваты!
       - Ты сравниваешь разные вещи, - ответил Самохин. - Выгнать человека - это одно, убить - другое.
       - Мы не хотели убивать, мы хотели только выгнать! - загорячился слесарь. - Ты же знаешь, среди убийц армянин был - это все им самим надо было!
       - И все остальные на улицах - тоже армяне были? - спросил в свою очередь Самохин.
       Слесарь промолчал, остальные терпеливо ждали продолжения разговора.
       - Ты же знаешь обстановку в городе, которая была до этих событий, - вмешался Гасан. Он работал художником-оформителем, имел хорошее образование и был намного развитее остальных. - Армяне здесь чувствовали себя белыми людьми - занимались торговлей, портняжили, в парикмахерских работали. В общем, жили богато, а там, в Армении, наши азербайджанцы зелень выращивали и торговали ею на базаре.
       - Ну и что? - не понял Самохин.
       - А то, что нашим в Армении не позволяли заниматься тем, чем армяне занимались в Азербайджане.
       - Я с тобой не согласен, но спорить не буду, - отпарировал Самохин. - Просто посмотри, чего вы добились: к вам приедут из Армении зеленщики на место квалифицированных портных и парикмахеров. А кроме ателье и парикмахерских, насколько я знаю, армяне еще кое-где работали. Через какие-то два-три года это здорово скажется на вашей экономике.
       - Ты все время говоришь: «ваше», «вам», а сам ты что - не живешь здесь? - с укоризной попенял Самохину Гасан.
       - Пока живу, - улыбнулся Самохин, вспомнив свой давний разговор на эту тему с Барабаном. - Но скоро ваша республика отделится от Советского Союза, и мне здесь, согласитесь, делать будет нечего.
       Тут все кинулись доказывать Самохину, что он не прав. Такой умный, а не видит, что именно армяне решили отделиться от Советского Союза, для этого они и Карабах хотят отнять у Азербайджана, чтобы потом, когда отделяться будут, он у них остался.
       - Бура бах! (послушай), - сгоряча переходя на азербайджанский, доказывал низенький слесарь. - Они сейчас кричат в Карабахе: «Ленин - партия - Горбачев!», давай, говорят, перестройку и гласность, пусть Карабах от Азербайджана отделится, все равно в Советском Союзе останется. А потом уйдут из Советского Союза, и Карабах отнимут у Азербайджана и у Советского Союза!
       Самохин задумался. Бог его знает, что действительно руководило людьми, затеявшими возню вокруг Карабаха. Ясно одно - события в Комсомольске сыграли на руку этим людям. Желая немного поразмышлять над этим, он, чтобы его не донимали расспросами, подбросил спорящим их излюбленную тему.
       - Вчера по телевизору показывали Старовойтову...
       Что тут началось! Сначала подняли из могил всех предков этой всплывшей на мутной волне перестройки политической деятельницы, затем, когда разговор о Старовойтовой перешел уже на садистско-сексуальную тему, Гасан вдруг тоже «выпал» из этого бесконечного и бессмысленного охаивания и обратился к Самохину:
       - Слушай, у нас что, некому за нас в Москве заступиться? Армяне себе Старовойтову купили, а у нас там ни одного «адвоката» нет.
       - Ну, если ты считаешь, что ее армяне купили, то тогда виновата лишь ваша жадность.
       - Моя жадность? - переспросил Гасан. - У меня пятеро детей, и я за свою жизнь никогда тысячу рублей вместе не видел. Работаю, «халтурю» с утра до вечера, и только на хлеб хватает.
       Самохину ответить было нечего, и он бессильно развел руками.
       - Ты понимаешь, - не унимался Гасан. - Мы не только жадные, мы еще и простые. Знаешь, в семье иногда бывает так: младший брат слабый, но хитрый, сам напакостит, а потом на старшего свалит - на простака и увальня. Старший поколотит его за это, а мать опять накажет старшего. И так все время.
       - И еще: армяне - христиане, а азербайджанцы - мусульмане, и поэтому в Москве все защищают армян, - ворвался кто-то в разговор, и спор перешел в новое русло.
       Стали обсуждать количество мусульман в Советском Союзе и быстро установили, что их гораздо больше, чем всех остальных. Самохин спорить не стал - пусть себе тешатся, зато, когда стали обсуждать, сколько дает стране Азербайджан, а сколько - Армения, он весело заметил:
       - Ну вот, видели? Только что говорили, что не собираетесь отделяться от Советского Союза, а уже делиться начинаете.
       Опять пошел гомон, а Самохин подумал, что действительно азербайджанский народ более приемлем для союза с Россией, чем армянский. Он не страдает национальной ксенофобией и адаптируется с представителями любой национальности. В массе своей азербайджанец доброжелателен и «не капризен» в этническом смысле. Он не страдает комплексом этнической исключительности и обладает глубоким и искренним уважением к власти - будь то местный хан одной с ним крови или белый царь в Москве.
       Многолетний опыт, проведенный самой жизнью в Баку, доказал, что ассимиляция азербайджанцев с другими народами приносит отличные плоды, вот только сегодня подобная ассимиляция - после событий в Комсомольске - стоит под большим вопросом.
       Разговор с политики постепенно переместился на «Рабыню Изауру» - многосерийный бразильский сериал, собирающий по вечерам к голубым и цветным экранам практически все население Советского союза.
       «Странно. Такое сильное оружие - телевидение, а эти старые пердуны в Москве не могут использовать его в целях стабилизации обстановки в стране, - удивлялся Самохин, глядя на горячо спорящих азербайджанцев. - Армяне и азербайджанцы, молодые и старые - все смотрят телевизор и верят практически каждому слову, сказанному с экрана, а власть имущие боятся прямо сказать о том, о чем говорит весь народ, боятся сказать правду и указать всем выход из сложившейся ситуации».
       - Самохин, а, Самохин! - вновь обратился маленький слесарь. - Ты много книг читал, а «Рабыню Изауру» читал?
       - Читал, - неизвестно зачем соврал Самохин. По правде говоря, он сомневался, что подобная книга вообще существует.
       - Чем закончится? - наперебой стали спрашивать его со всех сторон.
       - Если я расскажу, потом неинтересно будет смотреть сериал, - попробовал выкрутиться он, но, припертый со всех сторон, вынужден был врать дальше.
       - Давно читал, почти ничего не помню. В конце только окажется, что она - настоящая дочь хозяев фазенды, а этот придурок, который докопался до нее, - не сын им вовсе, а приблудный.
       Наступила гробовая тишина - все переваривали сказанное. Никто не посмел засомневаться - Самохин читал! - но, чтобы уложить в голове подобную информацию, требовалось долго сопоставлять все уже прошедшие на экране эпизоды с таким неожиданным концом.
       Один только Гасан понимающе подмигнул Самохину:
       - Теперь они весь вечер будут только об Изауре говорить.
       Самохин присел на корточки и достал папиросу.
       - Тебе хорошо - папиросы куришь и никто к тебе не цепляется, - заметил Гасан, присев рядом и достав «Приму». - А наш брат, азербайджанец, только вытащит папиросу - тут же мент рядом: «Что? «План» куришь?».
       - Зато ты можешь в Азербайджане стать ментом, а я - нет, - улыбнулся Самохин.
       Услышав слово «план», в разговор встрял маленький слесарь.
       - Самохин, у меня хороший план есть. Курнем?
       - Я план не курю, - Самохин затянулся казбечиной и выпустил через нос густой сизоватый дым.
       - Ага, рассказывай, - не унимался слесарь.
       - Не курю с того момента, как двадцать восьмого все это, - Самохин неопределенно махнул рукой, - своими глазами увидел.
       - Это же надо - так сильно подействовало, - задумчиво произнес Гасан.
       - Еще как сильно, - Самохин прикрыл глаза, затягиваясь. - У меня после этого целую неделю не стоял...
       Все замолчали. Кто-то попробовал хихикнуть, но тут же получил по загривку.
       - А теперь как? Нормально? - осторожно поинтересовался кто-то, и настала очередь Самохина рассмеяться.
       Обстановка сразу разрядилась.
       
       Азаров сдавал дела старшему лейтенанту Скворцову, прибывшему из Костромы. Осталось только свести его с Музыкантом, и тогда все формальности будут завершены.
       Неделю назад отбыл в Смоленск Волков, теперь очередь за Азаровым. Из горотдела убирают всех сотрудников-неазербайджанцев, которые весь этот месяц перелопачивали горы информации о происшедшем в городе. На бумаге нельзя оставить свои догадки и домыслы, на которых по-настоящему держится оперативная работа. Интуиция, эта королева гениального озарения, не может родиться из прочтения мертвых слов в пыльных папках. Все, что с таким трудом сложилось в голове Азарова за последний месяц, будет умирать невостребованное, а этот костромской парень, весьма далекий от Закавказья, не принесет никакой пользы следствию. Все будут решать другие люди.
       «Кому-то все это нужно», - сказал Волков, когда его отправляли в Смоленск.
       «Кому-то все это нужно», - повторил Сергей, приводя в порядок свои папки.
       За прошедший месяц Азаров подготовил подробный анализ происшедших событий на двадцати пяти печатных листах. Бумаги ушли в Баку, и через три дня его предупредили, что он направляется в Москву, откуда прибыл сюда, «для дальнейшего прохождения службы».
       Реакции на его работу не последовало.
       В кабинет, не постучав, вошел Скворцов. «Не приучен еще», - подумал Азаров.
       - Ну что, идем? - в поведении Скворцова сквозило нетерпение.
       - Агент не звонил еще, - спокойно произнес Азаров и стал приглядываться к преемнику.
       Молод и горяч. Суетлив слишком. Образование экономическое. Непонятно, зачем такие в контрразведке?
       Зазвонил телефон, Азаров поднял трубку.
       - Да... Хорошо, - взглянул на часы, - я успею. Мы будем вдвоем, как и договорились.
       Выходя из кабинета, еще раз глянул на старшего лейтенанта: «Ему бы костромских «теневиков» вычислять, а он попал в такую кашу - живым бы остался. Ничего, Музыкант - тертый калач, где надо – подскажет».
       Встреча прошла в аллее приморского парка у кладбища старинных аттракционов, уже лет десять ржавеющих под солеными морскими ветрами. Музыкант старался казаться веселым, но у него не получалось. Налаживать отношения с новым офицером госбезопасности в присутствии еще не отбывшего - все равно, что строгать доски для гроба на глазах умирающего родственника.
       Когда все формальности были соблюдены, Азаров обнялся с Музыкантом, и они распрощались.
       - Будешь в Москве - заходи, - сказал на прощание Азаров и зашагал в сторону города.
       Вечером Музыкант пришел к Самохиным. Вовчик, оказывается, дежурил допоздна, дома была Марина с детьми. Николка - младший - сразу взобрался на спину своему старшему другу и не слез даже тогда, когда музыкант уселся пить чай. Отхлебывая из чашки горячую ароматную жидкость, Музыкант осторожно пощипывал острую костлявую попку Николки и с удовольствием слушал его притворные повизгивания.
       Марина взъерошила Музыканту его густую шевелюру легким движением руки.
       - Когда женишься, Тольчик? - специально-противным голосом прогундосила она, передразнивая их дотошную соседку, не пропускавшую на своем приподъездном посту ни одной возможности встрять в чье-нибудь дело.
       - Как только - так сразу! - не задумываясь, выпалил Музыкант и, помолчав, добавил: - И что это всем женщинам неймется, когда они видят рядом неженатого мужчину?
       - Не знаю, как другие, а я хочу увидеть ту счастливицу, которой ты достанешься, - смеясь, ответила Марина.
       Заметив, что Музыкант уже собирается, она спросила:
       - Володю не будешь ждать?
       - Нет, пойду - дела есть. Завтра увидимся.
       Выходя из двери, он подумал, что каждый раз, покидая этот дом, он уносит с собой частицу чего-то теплого и доброго, и сейчас, когда ему особенно нужна поддержка, побыть в этих стенах хотя бы пять минут ему было просто необходимо.
       
       
       Глава 33.
       Несмотря на приезд гостей из Москвы, день должен пройти как обычно. Эльчин с утра обошел посты, поприсутствовал на утренней поверке, зашел на кухню, чтобы проверить, как повар готовится к встрече именитой делегации. Хотя гостей из Москвы никто не должен видеть в лицо, об их приезде знали все, и неудивительно, что, зайдя на кухню, Эльчин успел услышать, как повар обсуждал со своим подсобным рабочим приезд большого начальства.
       Сегодня в наряде по кухне был Аслан - рыжий и голубоглазый кавказец, присланный из Москвы, но знакомый Эльчину еще по Комсомольску. Эльчин похлопал его, сидящего над кастрюлей с ножом в одной руке и с картофелиной в другой, и поинтересовался просто так, лишь бы что-нибудь спросить:
       - Как служба?
       - Плохо. Мне сказали - интересная работа будет, а я тут картошку чищу, азербайджанский язык изучаю, - увидев недоумение на лице Эльчина, Аслан уточнил: - С азербайджанцами, значит, день-деньской общаюсь.
       - Интересного еще много будет. О такой жизни, - Эльчин широким жестом обвел кухню, - еще вспоминать с удовольствием будешь. А пока подожди. Вот, может быть, с начальством специалист по оружию прибудет, тогда веселее дело пойдет.
       - Свежо предание, да верится с трудом, - процитировал классика Аслан и вновь занялся сниманием тонкой и непрерывной ленты кожуры с боков картофелины. - Деньги хорошие обещали - не платят.
       - А зачем тебе в лесу деньги? - удивился Эльчин. - Еда бесплатная, курева - сколько хочешь, по выходным дням водку можешь выпить за казенный счет.
       - Боюсь, что при расчете все это с меня вычтут, - съехидничал Аслан. - А были бы мои деньги при мне - я был бы спокоен.
       - Ну-ну, - задумчиво протянул Аслан. - Об этом стоит подумать.
       Покинув кухню, он пошел на самые дальние посты, прихватив с собой карабин. Полевой лагерь был расположен километрах в трех от базы. Построен он был еще в военное время, но о нем знали единицы. Рассчитан этот лагерь на команду в 60-70 человек, при наличии достаточного количества продуктов в нем можно продержаться довольно долго, не рискуя быть замеченными.
       Построила лагерь специальная команда германского подразделения «Эдельвейс», укомплектовала продуктами на два месяца для тридцати человек, а когда Советская армия выбила немцев с Северного Кавказа, здесь, как и было предусмотрено, расположились кавказские повстанцы под командованием немецкого офицера из подразделения «Эдельвейс», очень хорошо владевшего русским языком.
       Эльчин дошел до очередного поста и, увидев выходящего навстречу бойца, раздраженно спросил:
       - Ты что, в армии не служил?
       - Нет, - бесхитростно ответил тот, - я в институте физкультуры учился.
       - Тебя что, начальник караула не инструктировал, как нужно встречать подходящего к посту человека?
       - Инструктировал, но это же - вы! Я вас знаю!
       - «Знаю»! - все больше раздражаясь, передразнил Эльчин. - Всех! Понимаешь? Всех надо обязательно встречать вопросом: «Стой, кто идет?». А вдруг я на мушке у врага и хочу предупредить тебя? Ты должен выполнять свой долг независимо от того, кто идет - начальник караула, начальник лагеря или сам Аллах!
       При слове «Аллах» боец вздрогнул, и Эльчин подумал, что даже семидесятилетнее вытравливание веры в Бога не привело к повальному атеизму. Разве что в городе молодежь не думала о Всевышнем, как о возможном варианте устройства вселенной, а этот парень, наверное, из села, где до сих пор верят в Аллаха и чтят его пророка Мухаммеда.
       - Ладно. Наперед будь внимательней, - уже миролюбиво проворчал Эльчин, забросил карабин на плечо и двинулся дальше - полевой лагерь находился в полутора километрах отсюда.
       Сейчас он уже видел то место, знал каждый камушек, каждое деревце, но все равно ему казалось невозможным так замаскировать лагерь, что человек, стоящий прямо на нем, ни за что не догадается о расположенных под ногами помещениях. Несмотря на давность - более сорока лет - бревна не истлели, обработанные каким-то неизвестным составом, и подземное убежище было еще довольно крепким. Сидеть в нем, не вылезая, можно было все эти сорок лет при наличии пищи. Прямо по полу помещения протекал ручей из горного родника, вентиляция обеспечивалась за счет двух огромных деревьев с дуплами, чьи пустые тела сообщались с помещениями в противоположных сторонах.
       Об этом лагере знал в 1958 году только один человек. В сороковые, когда все окрестное население вывезли в товарняках в далекие Казахстан и Сибирь, здесь находилось более сорока абреков, промышляющих грабежами и разбоями на советской территории. Лишившись материальной базы после выдворения населения - жен, братьев, сестер - они вынуждены были спуститься с гор за пополнением продовольствия, где их и накрыли специально подготовленные отряды чекистов.
       Человеку, который остался единственным, кто знал об этом лагере, в то время было двенадцать лет. Чекисты, несмотря на то, что взят он был с оружием в руках, пожалели пацана и передали его в детский приемник-распределитель, где он и получил возможность выжить.
       В 1958 году, когда ему - молодому, сильному и полному желаний - удалось вернуться на родину, осмотр лагеря дал возможность узнать о последних днях оставшихся в его чреве мятежников. Все они умерли от голода, так как были тяжело ранены и не могли самостоятельно добыть пищу. Оставшиеся с ними бойцы или погибли, добывая пищу раненым, или бросили их. В бункере лежали четыре высохших скелета в истлевшей одежде. О судьбе бесстрашного немца - Иохима Шнайдера - ничего не было известно.
       Новоявленный хозяин бункера долго не мог найти ему применения, пока его сын, отправившийся в Москву на учебу, не проболтался своему однокурснику, и тогда, в семидесятые годы, в далекий аул приехали ученые мужи из Москвы и осмотрели лагерь, проведенные туда растерянным от неожиданного посещения «владельцем». Узнав доподлинно, что ни одна единица оружия из бункера не продана на сторону, и никто в окрестных аулах не знает о тайной находке, удовлетворенные ученые уехали, а вскоре их гостеприимный хозяин вместе с женой и двумя сыновьями отравились какими-то консервами.
       Его сын приезжал из Москвы хоронить скоропостижно скончавшихся родственников, а затем, возвратившись в Москву, сам погиб, попав ночью под проезжавшую электричку. Он был совсем не пьющим молодым человеком, но в тот день изрядно нагрузился, и не мудрено, что все закончилось столь плачевно...
       Эльчин проник в бункер через тщательно замаскированный лаз под одним из вентиляционных стволов и зажег в главном помещении стоящую на дубовом столе керосиновую лампу.
       На него весело взглянул с любовно увеличенной фотографии в добротной рамке на стене легендарный Иохим Шнайдер: красивое волевое лицо, но впечатление портил головной убор - кепи с козырьком, на котором властно раскинул крылья гитлеровский орел, сжимающий в своих когтистых лапах свастику, обрамленную дубовым венком.
       Эльчин уже преступил многие человеческие законы, многое ему было нипочем, но он никак не мог приучить себя нормально относиться к гитлеровской символике. Видно, глубоко въелась в кровь генетическая память отцов.
       Осмотрев оружие, складированное в подсобном помещении - пистолеты, пулеметы, автоматы, гранатометы - Эльчин вновь закрыл ящики и направился к выходу - через два часа должны приехать гости.
       
       Максимов был доволен. Километров за пять до лагеря их встретил Эльчин с двумя своими подручными - люди проверенные - и выдал две маски, похожие на те, в которых бойцы зарубежных специальных подразделений штурмуют террористов на экранах телевизоров.
       Проверяющий радовался, как ребенок, но вида старался не подавать. На инспекцию подобного объекта не могли послать кадрового разведчика - спалит объект в момент - вот и пришлось использовать завербованного сотрудника международного Красного Креста. Спешно организовали международный семинар на тему: «Помощь населению при оползнях в горах», для чего и были разосланы предварительно в горные районы разных стран инспекторы Красного Креста.
       Господин Миллер - так звали посланца гуманитарной организации - сразу же натянул маску на голову и стал похож на растолстевшего грабителя. Максимов, внутренне усмехнувшись, тоже надел тонкую хлопчатобумажную шапочку черного цвета, которая в развернутом виде покрывала всю голову до плеч, оставив прорези для глаз и рта. В таком виде они и въехали в лагерь.
       Весь личный состав лагеря - 46 человек - были выстроены на плацу - ровной поляне, покрытой весенней травой. Почти все были одеты в хлопчатобумажную «песчанку» - самое распространенное обмундирование афганской кампании, и только командиры щеголяли в пятнистом «камуфляже».
       «Надо будет срочно переодеть всех в «камуфляж», - решил Максимов, обходя строй и держа руки строго по швам. Он физически ощущал, как лопается от гордости его немецкий спутник.
       «Погодите, - мысленно пообещал кому-то Максимов. - То ли еще будет!».
       В полевой лагерь пришлось идти пешком. По дороге сняли маски - кроме Эльчина и его подручных рядом никого не было. В пути были окликнуты часовым, заслышав пароль, тот пропустил их. «Как в армии», - с удовлетворением подумал Максимов, немец тоже был доволен подобной проверкой.
       Восхищению господина Миллера не было предела, когда Довшан нырнул под корни дерева, исчезнув в тщательно замаскированном лазе. Следом, приглашенный Максимовым, полез он сам.
       Довшан зажег лампу, и немец сразу же обратил внимание на портрет.
       - Зачем это? - спросил он по-немецки Максимова.
       - Это основатель бункера, - также по-немецки ответил Максимов.
       - Снимите, - поморщился немец.
       Эльчин, не дожидаясь перевода, снял портрет и положил его на стол лицом вниз.
       Осмотрев оружие, господин Миллер удовлетворился и изъявил желание покинуть бункер. Выйдя из подземного убежища, он еще раз восхищенно покачал головой, цокая при этом языком.
       На обратном пути, пока немец глазел по сторонам, Эльчин прилип с расспросами к Максимову.
       - Я надеялся, что вы пришлете инструктора-оружейника. Ребята маются от безделья.
       - Скоро будет вам инструктор. Я не мог привезти его с собой в этот раз.
       - Тут еще один вопрос возник: бойцы беспокоятся о зарплате.
       - На кой черт им тут деньги?
       - Засунув деньги в чулок, они приобретут душевное спокойствие.
       - Ну, раз ты такой психолог, завтра же выдай им зарплату за месяц.
       - Но у меня нет средств, - осторожно возразил Эльчин, чувствуя какой-то подвох.
       - А ты из собственных пока выдай, - улыбнувшись, промолвил Максимов. - У тебя после Рзаева и Мехтиева их много должно быть. Потом рассчитаемся.
       «Напросился», - с досадой подумал Эльчин, а Максимову ответил, подпустив побольше обиды в интонацию своего голоса:
       - Я деньги разделил между участниками поровну. Ребята могут подтвердить.
       - Да ладно тебе, я пошутил. Деньги будут.
       Чтобы сгладить неприятный эпизод с деньгами, Максимов похлопал Эльчина по плечу и промолвил:
       - Скоро много работы будет у тебя и у твоих ребят.
       - Можно узнать - где? - усмехнулся Эльчин.
       - Между Азербайджаном и Арменией будет война, вот вы в ней и поучаствуете.
       Гости отбыли, наскоро попрощавшись - даже не поели.
       Эльчин, думая о последней фразе Максимова, зашагал не к лагерю, а в бункер. Довшану и Тембелу он махнул рукой в сторону лагеря, а сам свернул вправо.
       В бункере он достал из ящика «калашников» старого образца, калибра 7,62 - они были надежнее новых - снарядил магазин рассыпанными прямо в ящике патронами, поставил на стол портрет гитлеровца, уперев его в бревенчатый настил стены, и, отойдя к противоположной стене, дико закричав, выпустил весь магазин в ненавистную рожу.
       Потом он долго наблюдал, опустив автомат, как тяга между двумя вентиляционными отверстиями рассеивает пороховой дым, пересчитал попадания в портрет: их было девять, шесть пуль влетело в стол, остальные - в бревенчатую стену. Бросил автомат, не разобрав его и не смазав, прямо на крышку ящика и покинул бункер.
       
       Господин Миллер хотел прямо в дороге обдумать свой секретный доклад по поводу увиденного, но ужасная тряска - машина шла прямо по руслу горной речки - не давала возможность сосредоточиться. Он стал думать о более простых вещах, и этот путь привел его к мыслям о пиве. Достав банку - он любил бутылочное пиво, но оно было непрактичным в данных условиях - господин Миллер открыл ее и в течение четырех-пяти минут пытался напиться. Отчаявшись утолить жажду в условиях дикой скачки по речным камням, он с досадой выкинул наполовину опорожненную банку в окно автомобиля, брезгливо вытер мокрый от пролитого пива живот и, насупившись, уставился в лобовое стекло, где в диком танце скакали деревья по берегам строптивой речушки.
       А Максимову было хорошо. Лев Давыдович вспомнил, как он, тогда еще в числе прочих, «разрабатывал» возможность использования этого бункера, а затем мысли его ушли еще дальше в прошлое, когда назревал заговор против Хрущева и молодого агента бросили на поиски контактов с возможным преемником, и контакт этот был установлен через жену того самого преемника.
       Сколько было сделано с той поры невидимой простым глазом, но очень важной работы. Зоркие глаза Максимова всегда видели подспудную жизнь огромной империи с сюсюкающим названием Советский Союз. Информация, которой он обладал, позволяла отслеживать гнилостные процессы, протекающие внутри этого огромного и нестерпимо блестящего снаружи монстра. Максимов явственно ощущал запах гниения, усиливающийся с каждым годом. Подкупленные диссиденты устраивали шумные, хорошо срежиссированные кампании, а глупые романтики от политики разбивали свои головы о крепкую тогда еще государственную машину, заканчивая свои жизни в лагерях и психушках.
       Сейчас настало время для последнего удара. Сегодня Миллер передал на словах то, что ему было сказано во Франкфурте-на-Майне: «От ваших действий будут зависеть результаты переговоров о воссоединении Германии». Значит, срочно нужно инициировать большую войну на Кавказе, а этот лагерь, расположенный на границе трех республик - ключевой объект в данной операции.
       Подпрыгивающий автомобиль создавал иллюзию скачки на лошади, и Максимов, прикрыв глаза, ощутил себя одиноким ковбоем, несущимся по диким прериям дряхлой России и вершащим судьбы всего мира.
       
       
       г. Буденновск, март 1996г. - сентябрь 1997 г.