А потом был грандиозный разгром немецких оккупантов под Москвой. Чудо продолжается. 22 марта 1942 года Илья Эренбург помещает статью "Весеннее равноденствие". Смысл статьи: природа тянет на весну, на победу. И главный рефрен: июль сорок первого не повторится. В этой эйфории мы жили дальше. Увы. Июль сорок второго оказался еще ужаснее, чем июль сорок первого. Немцы бросили на Южный фронт громадные силы. Фронт был прорван. И вдруг раздался отчаянный крик соседки:" Немцы на Буденовском!" А мы на Ворошиловском. Три квартала всего-то. Схватили первое попавшееся и помчались на 56-ю линию. Здесь под огнем перешли Дон по последнему пантону, который взлетел на воздух у меня за плечами. И далее бежали в сторону Батайска и за Батайск.
Немцы нас обстреливали и били нещадно. Я выковырял пальцами осколок бомбы из правой голени. Сформировался вход, через который зацветшие зеленью воды от разлива реки заливались в ногу, которая быстро распухла, стала огромных размеров и нечувствительная зеленого цвета. Мы шли у основания так называемой "каменки" – высокой, сухой дороги, по которой бежали войска и гражданское население. Я понял, что на моей ноге я вряд ли дойду. Я подошел в голову моей колонны, обратился к нашему лидеру, кстати гражданскому человеку, который вел нашу группу из гражданских и военных, и сказал ему:" Все люди идут по сухому, а мы хлюпаем по болоту". Лидер – типичный интеллигент-очкарик остановился, протер очки и сказал мне назидательно:"Мальчик! Если ты выберешься отсюда живым, в чем я, впрочем, весьма сомневаюсь, запомни на всю оставшуюся жизнь: никогда не ходи по тем дорогам, по которым ходят ‘все’;.
По моему возрасту и обстоятельствам момента я не мог оценить этот силлогизм, но мне помогли – появилась немецкая рама-разведчик, он радировали куда надо, и немецкие самолеты появились очень быстро. Они ударили в голову и хвост колонны, после чего начали хладнокровно ее расстреливать. На нас летели головы, руки, ноги людей, коров, лошадей, взрывался боезапас в бронемашинах. А нас даже взрывной волной не било, потому что мы стояли в "мертвой зоне", прижатые к подножью каменки. Я видел голову немецкого пилота, который выглянул за борт уже без шлема и был виден четко пробор на его голове. Был ад. А потом разом все закончилось. Наступила звонкая тишина, и запели птицы. Они всегда поют, как только ад заканчивается. С тех пор я никогда не хожу, по тем дорогам, по которым ходят все.
На войне это помогло в дальнейшем спасти жизнь, а в мирной жизни позволило избежать больших ошибок и разочарований.
Итак, мы бежали пешком, под огнем до станции Самарская. Здесь одна старуха дала мне кусок пирога с вишнями. Здесь нам удалось погрузиться в переполненную теплушку последнего эшелона, который пошел на восток. По дороге эшелон был обстрелян с воздуха и многие в панике кинулись в поле. Я тоже хотел бежать и в последний момент вспомнил: не ходить по той дороге, по которой идут все. Действительно, поезд дернул и помчал на большой скорости, а те, кто выскочили в степь, – остались. В теплушке стало свободно. В Армавире местная милиция пыталась высадить солдат и, по-видимому, переформировать. Но они щелкнули затворами, и менты отступили. Так мы ехали до станции Прохладной. А здесь стоял только что сформированный и очень грозный на вид, что, кстати, соответствовало действительности, заград-отряд. Эти быстренько высадили солдат и погнали их на переформировку. Никто даже вякнуть не посмел.
Между тем у нас были документы с печатями, которые наш лидер под кустом оформил, подписал и скрепил печатями из специального мешочка, который он захватил, покидая Ростов. На основании этих документов нашу семью пропустили в город Орджоникидзе. Здесь стояла потрясающая невоенная тишина. Улицы были завалены горами картошки, которая уже не умещалась во дворах. В парке имени осетинского поэта Хетагурова прилежные садовники как ни в чем не бывало выращивали колированные розы. В городе была расквартирована специальная дивизия НКВД, которая формировала заград-отряды по всему фронту.
Станцию Прохладную все же пришлось сдать, но дальше Моздока немцы не прошли. Здесь, по-видимому, заград-отряды сыграли свою роль. Конечно, если бы мы только знали, что Орджоникидзе не будет сдан, мы бы остались в этом прелестном, сытом городе, но мы ничего не знали. Поэтому двинулись дальше. И в результате залегли на горячий асфальт 58-ой пристани города Баку. Здесь мамочка купала меня в Каспийском море, применяя мыло и густой гребешок, чтобы избавить от вшей и гнид. Здесь периодически устраивалась выдача супов, а иной раз даже появлялись кубики масла по американскому ленд-лизу. И все равно, голод был свирепый. Однажды, на пепелище костра я нашел сожженную лепешку. Это была зола. Я ее высосал. И с тех пор регулярно обследовал пепелища костров. Во второй раз такая удача уже не сопутствовала мне. Рядом с нами лежали на асфальте молодые люди, которые по "дороге жизни" покинули блокированный Ленинград. На них были красивые костюмчики, и выглядели они хорошо. Свою проблему они решили просто и гениально. У них был громадный ящик-чемодан, заполненнный развалами соленого сала. Видимо они купили его вместе с чемоданом. Они отрезали по кусочку сало и были живы.
Впрочем, здесь были организованы даже и культурные программы. Женщина-медиум завязывала глаза надежно, чтобы нечего не видеть, а другая женщина вопрошала ее, по-видиму, условным кодом, и она удачно угадывала, что в руках у того или иного зрителя. Под конец медиум пообещала даже узнать не только ношу, но и мысли человека. Ведущая спросила ее: "О чем думает этот молодой человек с сержантскими нашивками, голова которого прикрыта окровавленной марлей?" Медиум сказала твердо:" Он думает о том , как бы быстрее разгромить ненавистного врага". Ведущая спросила: "О чем думают все остальные?" Медиум сказала: "О том же". И все было правильно.
Только уехать отсюда было невозможно. Мы стояли в какой-то мифологической очереди на корабль, и каждый раз какие-то прохвосты отталкивали нас, и мы оставались на берегу. Тогда лопнуло наше терпение и мы штурмом взяли корабль. Поднялись на борт и уплыли в Красноводск, по ту сторону Каспия.
Отсюда началось длительное железнодорожное движение в теплушках на север. Движение было очень непредсказуемым. Иногда мы ехали по пять-шесть дней без остановок и, разумеется, без еды. А иногда нас выбрасывали на станции, поезда маневрировали и куда-то исчезали. К свирепому голоду присоединился не менее свирепый холод. А бежали мы из Ростова в летних костюмах. И теперь спасались от холода газетами, которые затыкали в различные складки одежды. Но бумага, увы, не сильно греет.