Часть 2
ВОЕННОЕ СТРАННОВЕДЕНИЕ
И ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ
Сначала – все интересно и ново, даже война. Но потом очень быстро начинаешь понимать, что это самая обыкновенная рутинная работа. В которой, правда, вознаграждением и ставкой становится жизнь, а смерть – расплатой за ошибки
В это время на непродолжительный период у руля Совета Безопасности России стал весьма авторитетный генерал, который, только что будучи отправленным в несправедливую и опрометчивую отставку с поста командующего армией, просто поразил всех своим необычайным и неожиданным для политтехнологов успехом на президентских выборах.
Этот генерал умел добиваться выполнения поставленных перед ним задач, и многие весьма удивлялись этому. Ведь он, как правило, не просил к этому ни дополнительных условий и привилегий, ни дополнительного финансирования.
Так, в неспокойном Приднестровье, которое он и замирил в недавнем прошлом, генерала беспокоили не недостатки сил и вооружений, но, наоборот, их совершеннейшее излишество, о чем он неоднократно заявлял во всеуслышанье.
Этих его открытых заявлений очень боялись те, кто уже вознамерился погреть себе руки на оставшихся после Советской Армии вооружениях и боеприпасах. Они-то и устроили отставку и опалу «мятежного» и непонятного генерала, а он именно тогда столкнулся в первый раз с теми силами, с которыми ему вскоре предстояло серьезно схватиться. А именно с теми, кто готов начать и развивать для собственного обогащения любую войну, когда угодно и где угодно. И такую, чтобы правду о ней знали как можно меньше заинтересованных людей.
Оставив далеко позади себя группу из большого количества «достойных» претендентов, и только от некоего народного «смущения» уступивший устоявшимся политическим зубрам, он занял в этом предвыборном представлении-марафоне почетное третье место. Сразу же заявив о себе, как о серьезнейшем и перспективнейшем политике для будущей обновленной и сильной России.
Впрочем, означенным «зубрам» еще предстояло пободаться во втором туре выборов, и для безоговорочного обеспечения своей будущей победы (в которую каждый из них безоговорочно верил) наш и тогда и ныне действующий Президент проявил завидную расторопность и первый пригласил неожиданно успешного генерала в свою команду.
Он предложил ему несколько скользкую и не очень то престижную должность секретаря Совета Безопасности, да еще в такое сложное для отправления этой должности время, но угадал. Генерал был готов принять эту должность и даже тянуть ее со свойственной ему энергией.
Тем самым Президент как бы убивал двух зайцев. С одной стороны, – решая вопрос о сторонниках генерала уже отдавших за него свои голоса сознательно и убежденно, поэтому полуавтоматом перетекавшего в ельцинский электорат. А во-вторых, перед упорным и компетентным человеком, привыкшим выполнять поставленные перед ним задачи, была поставлена задача почти невыполнимая, но в тоже время и весьма животрепещущая, очень близкая живой генеральской душе, за свою жизнь уже повоевавшим немало и насмотревшегося на войну изнутри и со всех прочих сторон. Он должен был максимально быстро и пропагандистски эффективно закруглить и закончить длившуюся уже не первый год войну на российском Северном Кавказе.
С багажом этой странной и непопулярной войны даже кряжистый, устойчивый и по-хорошему изворотливый Ельцин не представлял себе будущего страны. Ну и естественно, что даже более важно в политике, будущего для «себя любимого» и своей все оперяющейся и обнаглевающей в широте вдруг представившихся возможностей «семье».
Закончить же эту войну, ставшую перекрестком интересов совершенно разнообразных и влиятельнейших групп и группировок, можно было только способом совершенно необычным и неординарным, сочетающим в себе ослепительный блеск замысла, спринтерскую скорость его претворения в жизнь и абсолютное бесстрашие, и неподкупность исполнителей. То есть, в конечном счете, выполнение любого гениального и не очень замысла, который должен был быстро «родить» генерал, упиралось главным образом в наличие исполнителей, которых что-то заставило бы поработать не за страх, а за совесть. Приблизительно так, как видимо должны были воевать штрафные батальоны времен Великой войны.
Таких людей действующая власть генералу не гарантировала, но, напротив, совершенно мотивированно и основательно сомневалась в своих кадрах. Свистопляска и взаимное уничтожение ближайшего окружения набирало силу и получило дополнительный импульс от неуверенности своего положения конкретно в президентском лагере. Ведь на следующий день можно было оказаться и в оппозиции, продолжая быть в ельцинской команде.
Многие, ранее казавшиеся верными друзья-товарищи, только и рыскали по сторонам, ища возможности почетного перемещения из одной политколоды в другую, поближе к теплому кремлевскому стойлу и обильному корыту.
Замысел сложился действительно блестящий в своей простоте. Остановить вора (а именно ворами и были в первую очередь главные вдохновители этой войны, причем с обеих сторон – и с российской, и с чеченской) можно только поймав этого самого вора за руку. Документально и доказательно определив состав его преступления, расписав доказательную базу, и определив конкретную меру вины для возбуждения уголовного дела и возможного вынесения судебного приговора с самыми суровыми санкциями и мерой наказания.
Воровали же там в это время много и почти беспрерывно. Но за время с начала боевых действии очень умело отработали маскировку этого воровства.
Надеяться поймать кого-то при этом можно было только спокойно и не торопясь, по-крестьянски обстоятельно дожидаясь, когда кто-нибудь из участников событий и промыслов даст сбой от пьянства или от страха, обманет своих или станет неугодным им по какой-то другой причине, а может быть, у него возьмет и проснется совесть (такое, кстати, тоже иногда случается в нашей жизни, и не так уж редко на самом деле. Я лично был свидетелем таких случаев).
Но и в этом случае результат не будет полным, ибо таковые «предательские хвосты» в этом случае будут рубиться профессионально безжалостно, захватывая «до кучи» невиновных и непричастных.
Мочили, сажали, калечили «виновных» и «возможно виновных» пакетами во взаимоувязке с выездами киллеров, похоронных и трофейных команд и прочих исполнителей в любую точку России, за рубеж и вообще куда угодно. В своем неправедном гневе они были способны, пожалуй, достать непослушного врага или заворовавшегося бывшего друга, пожалуй, даже на Луне или другой планете Солнечной системы.
А все мы еще удивлялись, видя невозможность раскрыть так называемые заказные убийства, а еще и видимую безмотивность таких убийств. Точнее, искали эти самые мотивы в совершенно иных областях и плоскостях.
Но стоило только повернуть следствие в нужное русло (то есть в область военного обогащения), как это самое следствие постигало участь того, чью гибель оно недавно безуспешно расследовало. Это явление было сродни неосторожно, опрометчиво сдвинутой снежной лавине огромной мощности и разрушительного неимоверного размаха.
По моему глубокому разумению, разгадки тайн многих заказных убийств, громких уголовных дел, политических скандалов и отставок нашли свои корни в этих разборках. Их сейчас и не вспомнить конкретно и осязательно, хотя тогда они ежедневно были на слуху у граждан и на министерских «контролях». С окончанием активных боевых действий они потеряли свою оперативную, сиюминутную актуальность.
Но с большой долей уверенности можно сказать, что дел таких в 1995 году было процентов сорок от общего количества подобных преступлений по стране и ближнему зарубежью, но в 1996 году таких дел было уже процентов до семидесяти от общего их количества, и прослеживалась заметная устойчивая тенденция к их увеличению. Пожалуй, еще годик этой войны и до девяноста процентов серьезных преступлений в стране и на ее периметрах совершались бы по мотивам военного обогащения и продолжения войны.
Так что остановка боевых действий должна была сэкономить человеческие жизни не только на боевых полях Чечни, но и на гражданке.
Хотя эти дела не закончились с формальным окончанием военных действий и продолжаются даже сейчас, теперь вызывая и вспышки международной напряженности с ракетно-бомбовыми ударами, вылазками спецназа, маневрами войск, авиации, флота и нотами МИДа.
В такой сумасшедшей обстановке круговой поруки ничего не давали попытки подкупить или запугать каких-то людей, являющихся на первый взгляд ключевыми фигурами «партии войны». Ведь это все было уже вне человеческой воли, а в механизме некоей бездушной машины, целой фабрики, которая имела конечным продуктом смерть.
В этом положении ждать случая как у моря погоды было неприемлемо, тем более что и времени по большому счету уже не было. Так, недели две–три. Месяц – это было уже недопустимое превышение сроков.
Что же можно сделать в случае, когда нужно поймать вора, но ждать, чтобы он своровал то, что надо и сделал это заметно и оставил бы при этом документально зафиксированные следы – невозможно.
Реальной является только возможность организовать событие, привлекательное для вора, «нарисовать», подать ему «на блюдечке» необычайно благоприятные условия и убедить при этом в том, что лично ему при этом ничего не грозит (ну в худшем случае «трешник»).
Тем более, что в данной ситуации это было вполне оправдано. И дело даже не в том, что такая высокая скорость проведения операции вытаскивала из горнила войны десятки молодых жизней, но и в том, что если чиновник или командир готов попасться на такую открытую провокацию, то он уже только и тем самым виноват.
Поистине хорош отец-командир или слуга народа, аппетитно и нетерпеливо ждущий случая подороже, и лучше за валюту продать свой народ или своих солдат.
Итак, замысел был хотя прост, но весьма изящен, и главное, практически, единственно выполнимый в данных условиях времени и места. Санкция на его ускоренное претворение в жизнь пусть и специфическими (давно проверенными и одобренными веками практики работы секретных служб) методами также, видимо, была самая высокая. Так что нерешенным оставался только вопрос о привлекаемых исполнителях.
Но и здесь могучая и напористая генеральская сообразительность определила очередной неординарный, хотя и весьма простой на самом деле выход (вообще-то я всегда думал, что наивысшая гениальность всегда скрывалась в совершеннейшей, очевидной простоте).
Впрочем, подобный вариант уже витал в воздухе и заключался он в возможности привлечения к «делу» людей в жизни достаточно искушенных, видевших многое и многих знающих не понаслышке, отвыкших верить на слово кому попало и не всегда доверяющим даже самим себе. Но ни сном, ни духом не причастных к делам верхушки власти. В то же время всеми силами пытающихся чистосердечно обрубить свои «хвосты» в виде неудачного предпринимательства, деловых подстав и кидалов, да и просто неудачно сложившихся жизненных обстоятельств.
На самом деле, не уголовников же по тюрьмам искать (хотя и такой вариант, как я узнал позже, рассматривался, а может быть, где-то и кем-то даже применялся, я ведь знаю и даже мельком слышал далеко не обо всех случаях).
Это был как раз мой вариант. А таких как я тогда было хоть не то что очень много, но более чем достаточно. Всех нас нельзя было не заметить (мы вообще были весьма заметными и вовсю старались обратить на себя внимание, и мы умели это делать еще в прошлой жизни). И теперь, будучи замеченными, некоторые из нас милостиво удостоены были чести оказаться в числе уже не «новых русских» предпринимателей, миллионеров, меценатов, но новых «кавказских» миротворцев. Роль была новая и незнакомая, но тем более интересная.
Наша подготовка не заняла много времени и не потребовала больших материальных затрат. Сводилась же она в большей степени именно к разъяснению особенностей предстоящей работы. Зато уж это внушалось и раскладывалось по полочкам сознания весьма основательно.
Главным же выводом, который засел в моей голове после этого подготовительного процесса было то, что никакая разведка, никакой анализ поступающей информации и прочие традиционные меры сегодня уже не эффективны. Они потеряли практическую ценность и в оперативном, и в тактическом, и в стратегическом военном планировании.
Да посудите сами, зачем пытаться подслушать разговор чиновников там или генералов, тратить на это драгоценное время и сумасшедшие деньги, гонять спутники, устанавливая агентуру и совершенствуя немыслимые «жучки», но... не получая взамен практически ничего.
Ведь если говорят они одно, то думают, как правило, другое, делают третье, а получается из всего этого что-то совершенно непонятное, неизвестное и непредсказуемое.
Оценить же что-то можно только по результатам, а кого-то – по его делам. Как в Писании сказано, «по плодам их узнаете их» (Мф, 7,16). Поэтому каждого, о ком надо что-то узнать, надлежит проверить делом, а если к этому не представляется быстрой оказии, то следует склонить его к делам.
Жили мы тогда где-то в районе Манычских озер, на самом севере Ставропольского края и, в общем, достаточно далеко от непосредственной войны. Хотя война все же приблизилась к нам уже близко в хмурых лицах наших боевых инструкторов и командиров.
Они-то уже посмотрели на все перипетии горных и городских боев со всех сторон, насмотрелись на чеченов и их сподручных наемников, знали им истинную цену (не очень-то и высокую) да и поубивали – покалечили этих «чехов», «чич» в своей военной карьере тоже немало.
Наша учебная база в одном из бывших весьма знаменитых охотничьих хозяйств управления делами ЦК КПСС (а теперь вообще неизвестно чья, может быть президентская) подходила для своих целей наилучшим образом.
Спокойствие и обширность внутренних угодий, оборудованных всем необходимым даже в избытке – от хорошего жилья, библиотеки до стрельбища, гаража и ремонтных боксов, способных вместить и принять, и обслужить любую боевую технику включая броневики и танки, а также вертолетной площадки с ангарами способствовали эффективной, успешной и быстрой подготовке задействованных в операции людей.
Автономность и всегдашняя историческая закрытость от любопытных глаз этого участка земли (местные жители хоть и проявляли любопытство, но рефлекторно и дисциплинировано обходили его вне пределов прямой видимости окружающих этот объект по всему периметру тайных постов охраны), делали его идеальным с точки зрения обеспечения секретности проводимых там мероприятий.
Подготовка специальных операций – вещь, видимо, достаточно серьезная и основательная. Но подготовка каждого конкретного исполнителя сугубо индивидуальна и подчиняется только и исключительно общим целям операции. Так что недостатки подготовки каждого исполнителя были очевидны. Ведь многие из нас не были не только специальными агентами (точнее никто из нас раньше не занимался похожей оперативной работой, в лучшем случае служил в армии на «действительной» или был на агентурной заметке всевидящего комитета госбезопасности), но и давно далеко отстояли от военной службы с ее дисциплиной и особой аурой.
Но эта незадача компенсировалась взаимной увязанностью в точности и доскональности каждого элемента, продуманных до секунд и сантиметров деталей этой дерзкой и своеобразной операции.
Элементов же этой операции – задуманных и спланированных – было видимо немало, но знать полагалось каждому только свое непосредственное дело и определенную лично ему функцию. В чужие дела и замыслы лезть не полагалось, и это было мучительно для моего «пытливого» и раскрепощенного свободой от прежней жизни ума.
Всяческими приемами и ухищрениями, с которыми, как мне представлялось, я был знаком неплохо (два года работы в банке и прочий «трудовой стаж», включая комсомольское прошлое, говорили за это) пытался проникнуть в тайные планы командования. Но натыкался стабильно нет, не на словоблудение и затуманивание мозгов, но на непроходимое молчание.
Со стороны же своих коллег, даже если они были и не прочь побалагурить, выяснить чего-то стоящего также не удавалось. Они, точно так же как и я, знали только свою определенную узкую задачу, которая ничего не могла объяснить в целом. Но в целом и они предпочитали молчать. Понимали, что от молчания и секретности могут зависеть их жизни.
Теперь, с высоты прожитого, я могу сказать, что в этом был еще один и, возможно, основной залог успешного выполнения генеральского плана и нашего конечного возвращения домой живыми.
Ведь сейчас мы вставали на пути организаций и людей, располагавших такими возможностями и ресурсами, что от всех нас, шевельни они мизинцем, могла остаться пыль после случайного налета штурмовиков или смертоносной лавины противотанковых вертолетов.
А еще проще им было изничтожить нас простым росчерком пера. Где бы оказался каждый из нас после этого – одному Богу известно – тюрем, отдаленных лагпунктов и прочих легендарных мест в России и по сей день остается очень и очень много. Все могло оказаться на манер детской басенки про белого медведя, которую я частенько цитировал:
Природой не обижен
Мишка.
Он пострадал
За дело только,
Как белый, он
За белых дело
Теперь вот тундру
Топчет хмуро.
Но враги не заметили нас.
И это был первый важнейший успех, в том числе и мой, поскольку я также уже был частицей этого действующего и быстро отлаженного, несмотря ни на какие злобные происки врагов, миротворческого механизма.
Я же продолжал в меру способностей и настойчивости знакомиться с армейскими документами и приказами последнего времени, касающимися вопросов финансового обеспечения, денежного довольствия и прочего подобного материала. В целом оказалось, что институтская подготовка по этому предмету была достаточно фундаментальна, и в обновлении нуждалось только знание конкретных новостей и особенностей военных финансов в специфической обстановке военного конфликта, когда война юридически не объявлена и не существует, но фактически идет по полной программе, со всеми ее признаками, да еще и на собственной территории.
Надо сказать, что ни теоретической, ни практической базы к этому не было практически никакой, все держалось в большей степени на импровизации конкретных исполнителей. И это тоже, вкупе с прочим, способствовало невиданному расцвету коррупции на театре военных действии. Так что нам и разбираться со всем этим безобразием предстояло, видимо, импровизационными методами, придуманными на месте.
Это не радовало, но давало возможность уделить больше внимания военным тактическим дисциплинам, которые в институте мы изучали поверхностно, да и реальной практики не доставало. Без практики же многим из этих военных фокусов научиться просто не возможно.
Особенно же свои недостатки я ощущал в стрельбе. Теперь же все или почти все доступные на этом театре военных действий виды вооружений были доступны нам, и желание поработать с ними (просто пострелять) безоговорочно поощрялось командованием. В общем патронов, как в остальной армии, не экономили. Как ни странно, у меня проявились некоторые способности к стрельбе из пистолета.
На почве моей увлеченности и желания пропадать в тире все свободное время (которого на самом дел было достаточно много) мы подружились с одним из инструкторов этой своеобразной школы.
Игорь Воронов – капитан морской пехоты из Севастополя. Там он командовал ротой «головорезов». Так он сам называл своих воспитанников и говорил о них с какой-то особенной любовью (мне по-другому не сформулировать это многогранное и всеобъемлющее чувство).
Не сомневаюсь, что каждого из них он знает досконально, но способен при этом не говорить об их конкретных силе и слабостях с кем-либо на стороне. Объяснить им самим и каждому в отдельности – да, но не трепаться, расписывая их мастерство в горделивой браваде.
Это было важно и для меня. Ведь именно они (часть из них) должны были обеспечивать прикрытие нашей доли миротворческой операции и, значит, мою собственную безопасность, а этим, хочешь ни хочешь, приходилось интересоваться со всей возможной серьезностью.
Побывав на их занятиях, я немного успокоился, поскольку увидел, что кто-то из нас занимается со всей серьезность. И их занятия напоминают классические сюжеты из боевиков и прочего досужего материала, окружающего нас в жизни. Сам я и мои коллеги ничем похожим не занимались, да и глупо было бы рассчитывать сделать из нас суперменов.
Впрочем, Игорь сказал, что все, что нам показали и показывают вообще, все это и есть та часть подготовки для успокоения зрителей и создания благоприятного общественного мнения, срывания аплодисментов широкой публики и мимолетной девичьей привязанности. Настоящие же секреты, что называется шедевры, и произведения искусства боевой подготовки скрываются настоящими профессионалами от посторонних досужих любопытных и от противника как зеница ока. От этого ведь зависит многое, в том числе и их жизнь.
Так что после этого я окончательно убедился, что в процессе боевой учебы лучше всего следовать буквально и досконально установленным командованием и штабом планам и нормативам и не удалятся от них. А еще важнее – не распространяться об этом перед посторонними, ведь этим сам даешь оружие против себя врагу. Тогда у тебя есть надежда, и даже больше – уверенность выйти сухим из воды.
Принцип этот весьма полезный и за пределами военной жизни, и я буду придерживаться его с Вашего позволения и в этом повествовании.
Мои замыслы – это моя тайна, меня же узнаете по делам и по тому, что я написал. Но ведь не обязательно все из этого написанного есть правда. Часть из этого – только мое представление об этом как о правде. Так что не обессудьте и принимайте мои откровения от этого момента, с поправкой на узость моих собственных знаний и широту воображения очевидца, не зря же говорят: врет как очевидец, – возможно, эта сентенция и ко мне тоже относится.
Я же потихоньку продолжу свою повесть.
Не могу сказать, что «золотое время» военной учебы (я заметил, что с возрастом каждому из нас все большее удовольствие доставляет именно учеба) успело мне наскучить. Скорее я могу сказать, что был несколько удивлен тем, что через десять дней наших занятий и тренировок каждого из нас по одному уже вызвали в штаб и там детально ознакомили с распределением ролей и будущих подмостков. То есть, определили назначения в группы и провели территориальное разграничение нашей своеобразной работы.
После этого какое-то общение с внешним миром, которое и раньше было для нас весьма условным, прекратилось. Все перемещения нашего маленького отряда приобрели какую-то особенную государственную важность, секретность, значимость и осуществлялись по пока еще неведанным мною стратегическим законам войны.
Так мы прожили четыре дня, когда оказались, наконец, в месте, где нам предстояло выполнить свой долг. Поздним вечером в дом, где мы маскировались от постороннего взгляда какой-то праздной экипировкой (там вообще-то трудно отличить и выделить какие-то особенности конкретного человека, все скрыто под обезличивающим камуфляжем), пришел незнакомый нам офицер, сопровождаемый нашим командиром.
Кратко представившись, он без излишних предисловий приступил к изложению боевой задачи, которую нам надлежало исполнить уже наступающим утром. После окончания его выступления для меня стали наконец ясны все особенности нашей подготовки в учебном лагере, и я совершенно четко представил и осознал свое место в этой операции.
Сделать же предстояло следующее. В расположении одного из отдельных подразделений (отряда милиции особого назначения – ОМОНа) Министерства внутренних дел направлялся спецтранспорт полевого учреждения Центрального банка для обеспечения военнослужащих этого подразделениями видами денежного довольствия. Этот спецтранспорт представлял собой БТР, сопровождаемый конвоем. Передвигался он в составе колонны бронетехники, ничем особенным не выделяясь из череды своих бронированных боевых собратьев.
В специальных хранилищах-сейфах, составляющих единое целое с бронемашиной, было уложено тугими пачками несколько (точнее мне не сказать, я просто этого не знаю) миллиардов рублей (тогда еще даже не думали о деноминации, но сумма все же более чем солидная).
В какой-то момент этот броневик отделялся от колонны бронетехники, для того, чтобы доставить часть своего «сладкого» груза на базу этого самого подразделения. Утечка информации о нашем передвижении организовывалась кем-то и, видимо, также достаточно профессионально. Как и предупреждали на инструктаже, минут через тридцать мы увидели приближающиеся к нам автомобили и броневик.
Я не мог бы определить, пожалуй, их принадлежности, они были умело замаскированы (а чечены и наши располагали техникой приблизительно одинаковой). Но, привыкнув верить своим инструкторам, был уверен, что это те самые омоновцы, к которым мы везем их деньги.
Эта ментовская часть уже давно проявляла недовольство тем, что не получает подобающих им зарплат (не единственная). Для проявления своего недовольства они активно использовали средства массовой информации, где организовывали и собственные выступления, и выступления своих опечаленных отсутствием денег родственников. Но это был уже не первый транспорт с денежным довольствием, который не доходил в эти места, пропадая где-то бесследно.
Это вызывало естественные подозрения, но отлаженный механизм военного воровства пока все успешно списывал. На этот раз так было не должно случиться.
Впрочем, шквал огня, который вдруг обрушился на наш конвой со стороны еще не опознанных, но явно враждебно настроенных боевиков, заставил меня было усомниться в успешности нашего предприятия. Я не специалист в такого рода делах, но налет, видимо, организован был профессионально.
Несмотря на то, что мы должны были быть и были готовы к нему, нас спасла только самоуверенная наглейшая небрежность этих профессиональных «джентльменов удачи», привыкших уже, видимо, к тому, что все каштаны со всех деревьев должны сами падать им в руки.
Через несколько секунд ни одна из трех имевшихся в нашем конвое машин не двигалась, броневик, хорошенько простреленный из гранатомета, также не проявлял признаков жизни. Он не горел (зачем же сжигать находившиеся там деньги), но двигатель замер навечно.
Не будь все мы защищены специальными бронированными экранами (о которых не подозревали наши противники), оглушенные и обескураженные, мы наблюдали за тем, как показательными короткими перебежками они приближаются к нам. На ходу, как в кино, постреливая из автоматов эффектными очередями трассеров.
Нам же следовало пока изображать отсутствие всякой активности, делая вид, что мы напуганы или вообще перебиты. Такое наше поведение ободрило доблестных бойцов-налетчиков и уже очень беспечно они подошли к самому броневику и прочим машинам конвоя.
Тут наступил момент, когда в дело вступала группа поддержки – те самые «головорезы», морские пехотинцы капитана Воронина, о которых я писал выше. Их было всего десять, то есть минимум вполовину меньше, чем нападавших на нас. Но в какую-то секунду мне показалось, что их вдруг стало в два-три раза больше, чем было на самом деле. Они умудрялись быть и тут, и там, и везде, где было нужно их присутствие. Действовали они практически безошибочно.
Пишу так, подразумевая, что как минимум одну ошибку совершили и они. Как иначе объяснить тот факт, что я в какой-то момент получил от нападавших тяжелый и смачный удар в лицо прикладом. На какую-то минуту у меня все поплыло в голове, посыпались звезды из глаз, а уже в следующий момент я полубессознательно начал стрелять из своего пистолета, не осознавая собственно, где моя цель. Думал же я при этом, что вот и я теперь, возможно, кого-то убил. Таковы уж превратности этой жизни.
Это мое самозабвенное занятие прервали наши морпехи, которые к этому моменту уже закончили с омоновцами и упаковали их, как смогли, не очень эстетично, но надежно, практично и, главное, крепко.
После этого подоспела очередь нашей работы, которая заключалась в документировании и установлении обстоятельств случившегося. Ничего не должно было ускользнуть от внимательного взгляда, чтобы потом не послужить лазейкой для бандитов в погонах. Каждый знал свое место и свой маневр, и вся эта работа не заняла у нас много времени. Мы, с подачи наших командиров и инструкторов, научились все-таки хорошо работать вместе и одной сплоченной командой.
Не буду докучать читателям мелкими деталями и подробностями этой работы. Обычно и в детективах (где упоминают и судмедэкспертов, и криминалистов, и ревизоров) ей не уделяют много внимания, но просто обращают в должное время внимание на конечные результаты.
Через сорок минут за нами прибыли специальные вертолеты. Оставив все оставшееся от недавно происшедшего здесь побоища на руках морпеховской охраны, мы поднялись в воздух и отправились в сторону своей базы. Быстро темнело, ночи в Чечне далеко не теплые. Я вдруг почувствовал какой-то пронзительный озноб, задрожал, как осиновый лист, привалился к какому-то косяку и натянул подвернувшийся под руку (не мой точно, у меня такого и не было) бушлат.
Когда мы прибыли в свое расположение, я не помню. Потом мне рассказали, что я никак не вставал и не окликался на окрики. Хорошо еще, что бушлат оказался не моим, и хозяин позаботился его забрать.
Когда же ко мне подошли и осветили фонариком, то увидели что вся моя куртка пропитана кровью и немало ее пролилось уже на пол вертолета. Удар прикладом в лицо и по голове был неплох. Хотя поначалу в горячке я его не заметил и не воспринял серьезно, но раны он вскрыл заметные, и я уже истекал кровью, что на холоде может стать смертельным. Но не стало. Может быть и просто – повезло, а может быть, я не сделал еще всех дел, определенных мне в этой земной жизни Господом.
Потом еще было два месяца госпиталя. Это время явно пошло мне на пользу. Во всяком случае, я распрощался с Божией помощью с дурной привычкой курить. Стал серьезно относиться к вере в Бога. Вроде бы поумнел, стал вообще серьезнее и основательнее, как мне казалось временами. Появились какие-то совершенно новые мысли и желания, которые раньше мне были совершенно не свойственны, и если бы я только заподозрил их в себе раньше, то испугался бы, наверное, и попытался отогнать, как дурной сон. Сейчас же все это, каждая мелочь жизни, каждая простая, невычурная радость, казались мне совершенно нормальными и не выглядели излишне мелкими и лишними.
За это время нашим генералом были подписаны соглашения о перемирии, так называемые «хасавьюртовские соглашения». Эта война закончилась. И пусть потом этот непрочный мир будут критиковать (уже тогда в этом никто не сомневался), но он был нужен.
Войну, именно эту, надо было закончить в любом случае, даже если через несколько дней начать новую войну там же и с тем же противником, то война эта была бы уже другая и потому только могла иметь шансы на успешный исход. Закончившаяся же только что война уже слишком себя скомпрометировала и не закончилась бы добром ни при каких условиях.
Естественно, я собирался отправиться домой. Узнать, как там все. Ведь дома все же мне было известно все, и там меня, наверное, ждали.
ВИКА
Первое возвращение и новые иллюзии, которые, к счастью, не были продолжительными. Но при этом доказали, что самая настоящая и самая сильная боль рождается внутри нас
Я возвращался домой из этой своей командировки как будто другим человеком. Оставшиеся в прошлом серьезные и настоящие опасности и приключения почему-то всегда создают такую иллюзию. А в голове и на сердце зреют планы, чувства и мысли совершенно невообразимые в каком-нибудь другом состоянии.
Я попытался отразить как-то это свое состояние и у меня получилось так:
Рискованные рифмы
Сердцу моему
Приходят.
Я их люблю,
Я их боюсь,
Я их гоню,
Я радуюсь.
Но только Бог
Дает
По сердцу моему
Ответ:
Где «Да»,
Там «Да»,
Где «Нет»,
Там «Нет».
Кажется же при этом, что вся жизнь пойдет каким-то новым, необычным, неведанным, но и прекрасным порядком. И уж точно я был уверен в том, что вместе со мной изменился и окружающий меня мир. Я идеализировал новый мир и хотел, чтобы он стал совершенным. Возвращался я не просто так. Был уверен, что еду к своей жене и своему сыну.
Обиды, которые стояли не так уж давно непроходимой стеной между мной и моей женой, сейчас представлялись чем-то нереальным и мелким. Я только и мечтал о том, как увижу свою Вику и как Стивка, заметив меня как всегда издалека и вперед всех, опрометью кинется ко мне, напролом, не обращая внимания ни на что.
Мне было трудно пережить и те несколько часов полета в самолете. Но как непроходимо бесила меня медлительность таксиста! Я был готов разорваться на куски и порвать нерадивого «шефа». И только кидая взгляд на спидометр, который показывал устойчивые 110 километров в час, понимал на секунду свою несправедливость к старому волку дорог, но тут же снова начинал злиться…
И вот я на месте.
Вот.
Вот.
Вот...
И ничего.
Здесь ничего не изменилось.
Я понял это, как только приблизился к жене на расстояние, через которое я мог увидеть ее. Стивка меня, правда, не забыл и, как всегда, пролетел метров 90 по пересеченной местности парка. Но Вика предстала передо мной такой же, как была. Это она умела – быть, по желанию, такой надменно холодной, чужой и совершенно бесстрастной.
Сказать, что я был обескуражен, это значит, пожалуй, ничего не сказать. Мы вступили с моей женой, к которой я так спешил в какой-то деловой разговор, напоминающий переговоры высоких договаривающихся сторон по поводу предоставления льготного, беспроцентного кредита или гуманитарной помощи слаборазвитой стране.
; Ты вернулся. Даже как-то неожиданно. Мог бы позвонить, что ли, или телеграмму дать, – для затравки и несколько смущенно сказала мне Вика.
; Как видишь. Первым самолетом, телеграмма бы шла все равно медленнее, чем я летел, а ты мне что – не рада? – скороговоркой выпалил я.
; Почему же? Рада. Да и Стивка по тебе здорово скучал. Что собираешься делать? – и это добавление к обычному приветствию представилось мне очень уж сухим и деловитым. Говорящим сразу же слишком много такого, что оборачивалось явно не в мою пользу.
; Что мы собираемся делать? – попытался я такой репликой подломить ледок, сразу же сковавший разговор, и местоимением «мы» давая понять, что я все еще, несмотря ни на что, рассматриваю всех нас троих единой и неделимой, любящей семьей.
; Да нет. У нас все нормально. Можешь видеться со Стивкой хоть каждый день, – опять же торопливо и как-то сумбурно сказала Вика, и этим как бы устанавливая четкие, достаточно узкие, и строго очерченные, рамки наших возможных будущих взаимоотношений.
; А как же мы? – уже все понимая, но как бы на всякий случай неловко сформулировал я свой ставший уже глупым и явно лишним вопрос, но он исходил от меня как-будто по инерции, я не мог его просто так взять и остановить. И пусть я при этом выгляжу глупо.
; Поживем – увидим, – таков был лаконичный и, пожалуй, самый логичный ответ, который я и услышал сейчас от своей все еще жены.
Я же уже увидел, пожалуй, все. Все что мог, хотя и очень этого не хотел.
И снова во мне проснулось мое глупое и еще не изжитое упрямство. Почему-то мне подумалось, что время все же решит эту проблему и затянет пропасть, неожиданно для меня возникшую между нами. Время же у меня было.
Как минимум два месяца отпуска по ранению, а потом всю эту службу можно было бы бросить окончательно. Для Вики со Стивкой я готов был сделать это без раздумий и незамедлительно. Время пошло.
Ощущая серьезность момента, я сознательно наступил «на горло» своему чувству юмора и присущего мне вообще сарказма. Боялся и думал:
; А вдруг обижу ее или ее родителей? Этого мне сейчас только не хватало!
Но, сдерживаясь так вот в семье, я становился совершенно невыносимым для других окружающих, с которыми мне хочешь – не хочешь, а приходилось иметь все больше и больше дел. Среди этих окружающих были старые школьные друзья, родители, родственники. И все эти издержки во взаимоотношениях с ними я так же был готов принести, и без сожаления приносил в жертву урегулированию в семье.
Уже без расписаний и ожиданий я перешел на режим ежедневного пребывания в дороге. Жить я продолжал у матушки, в старой доброй двухкомнатной «хрущобе» и ездил к своим через весь город. Денег было немного, и я привык их ценить, поэтому ездил на трамвае, причем на одном, не рискуя платить за два вида транспорта одновременно.
Семерка же тащилась по своему маршруту ужасно долго. Через Володарский мост и проспект Обуховской обороны. В одну сторону что-то около полутора часов, а если брать вместе с ожиданием и обратной дорогой, то можно сказать, что весь мой отпуск и уходил на эту самую дорогу.
Я изучил буквально наизусть все нюансы и остановки на этом трамвайном маршруте. Мне он даже стал нравиться, и я находил удовольствие в этом продолжительном ежедневном круговом путешествии.
Это было внове для меня, но я быстро привык. Стивка ждал моих приездов и всегда бежал ко мне, завидев еще издалека. Мы с ним придумывали какие-то совершенно невообразимые занятия и претворяли в жизнь потрясающие замыслы. О! Это были великие задумки. В частности мы начали писать длинную (просто бесконечную) книгу о нашем «Непридуманном Мире», в котором и предпочитали пребывать большую часть времени, проводимого совместно. Об удивительных Героях, порожденных тогда нашей фантазией – добряках Взрывале, Злыбне, философе Харли-Одна-Нога и Супердинозавре, о хрониках собачье-кошачьего войны и мира я еще напишу когда-нибудь в будущем, и это будет небезынтересно.
Вика, кажется, тоже помаленьку оттаивала и отходила от своей «замороженности». И как-то сказала, что неплохо было бы нам куда-то переехать, чтобы жить вместе.
Я был на «седьмом небе» от счастья и праздновал победу, аналога которой еще не было в моей жизни. Я даже напился, хотя не притрагивался к спиртному уже полгода и искренне надеялся, что это навсегда (меня и не тянуло к этому занятию). Поднял на ноги немногих оставшихся у меня в Питере друзей и завис в поисках квартиры, требования к которой у Вики все же были достаточно высокими.
Побегать мне пришлось немало. Я никогда лично не занимался жильем. Всегда находился кто-то желающий мне в этом помочь. Проблем в этом возможно и не было, но для меня это было совершенно новое занятие и требовало привыкания и адаптации. Кому-то это может показаться надуманной и ненастоящей трудностью для делового человека, но это было на самом деле. И несколько затянуло мои хлопоты.
А тут случилось что-то, что мне вообще показалось знамением судьбы. Вика как-будто неожиданно, но серьезно приболела и ее даже отвезли в больницу. Я же получил возможность проявить свою заботу о ней.
Это было для меня также внове, но весьма интересно и зависело только от меня, а не от капризов каких-то там квартирных хозяев. И поэтому я с необычным для себя в последние годы энтузиазмом взялся за это дело.
Неделю я не вылезал из ее палаты, доставляя всяческое беспокойство, а может быть и чувство зависти ее соседкам по палате. Я перезнакомился со всеми, и больными и медперсоналом, и «произвел неизгладимое впечатление». Это я умел и любил, а вот случая давно не представлялось, и поэтому я даже превзошел себя. Никто, наверное, и не предполагал, что мы уже второй год пребываем в разладе.
Обстановка же в больнице оставляла желать лучшего и была даже весьма гнетущей. Каждый день на отделении умирали один-два человека. Не то чтобы они были сильно больны. Просто они были приезжими, не располагали полисом медицинской страховки, а потому в качестве медицинской помощи получали неряшливую койку в коридоре больницы и чего-то, что не давало им проявлять бурных чувств по отношению к такому вот своему медленному, но верному умиранию.
В сравнении с военным госпиталем гражданская больница проигрывала явно, хотя и в госпитале, честно говоря, ничего особенно хорошего не было. Разве что у офицеров. Но все же там было лучше.
Так что Вике достаточно быстро надоело ее больничное времяпрепровождение. Она начала капризничать, убегать надолго с отделения на прогулки со мной. Гуляли мы по Петроградке с особенным удовольствием и радостью. Многое нам напоминало здесь недавние, но уже подзабывшиеся счастливые и неомраченные размолвками годы. Тогда-то мы на секунду поняли, что годы эти все же были.
А потом она сказала мне, что хочет домой. И прямо сейчас, из больницы. Здесь ей обрыдло, да и вообще, она давно уже выздоровела.
Операция по ее вывозу (официально ее так быстро выписывать не хотели) заняла несколько минут. Мы оставили на память больнице Первого медицинского института все, что было завезено мною за эту великолепную, неповторимую неделю (всякие там одеяла, белье, посуду, лекарства, шприцы, еду, книги и прочие предметы быта и скромных больничных развлечений – все надо было везти свое, в больнице практически ничего толком и не было (и зачем только тогда там следует лежать), и мы уже мчались на белой «Волге» к моему дому.
Радости и счастья от остатков нашей семейной жизни хватило ровно на двенадцать дней. Я начинал работать, но ничего обязательного и требующего продолжительного пребывания на службе не было (да я и не хотел с этим связываться). Денег хватало. Хватало и времени на вечерние развлечения, и сил на их ночное продолжение. Идиллия, да и только. Я даже думал:
– Ну вот, Антон, ты и получил от этой жизни все, что хотел и даже больше.
Все было хорошо (мне так, во всяком случае, казалось), когда мы поехали по делу к моему партнеру (делами я стал обрастать очень быстро. Еще бы, ведь надо было примерно содержать семью).
Этот мой старый знакомый – Женя – тоже претерпел когда-то большие неприятности в своей деловой карьере, но был постарше меня и поумнее, и потому сумел что-то затихарить и оставить себе на черный день.
В частности, из детского кафе, которое мы когда-то, в прошлой жизни, выкупали и приватизировали на пару, он сделал сейчас зоомагазин. Чего у него там только не было, но особенно привлекали внимание небольшой, но всамделишный крокодил и аквариум с кровожадными пираньями. Это было занятно, ну, а также в помещении магазина было какое-то экзотическое корейское кафе, где неплохо и вкусно кормили чем-то специфическим (совершенно для меня бесплатно).
Я помогал Жене по привычке с всякими экономическими делами. Был при деле и получал за это нормальные деньги. Ну и еще привлекал этими своими успехами новых клиентов для экономических консультаций. Глубже чистого консультирования проникать я пока не решался, да и не нужно мне это было. Ведь зарабатывал я неплохо, и наниматели были довольны результатами моей работы. Так что безработица и голод мне не грозили, и я хотел доказать это Вике, в том числе и в процессе этой занятной профессиональной поездки.
Вика делала вид, что довольна этим нашим выездом и сказала, что пока я занимаюсь бухгалтерией, она пройдется по близлежащим магазинам. Моя работа заняла немного времени, и я уже собирался предложить ей продолжить наш вечер где-нибудь в другом, более престижном месте. Но она почему-то все не возвращалась и не возвращалась.
; Уж не случилось ли чего? Ведь только что из больницы, – думал я тревожно.
Окружающие меня успокаивали и приводили какие-то свои аргументы и доводы в пользу ее столь долгого отсутствия. Но я уже понимал что-то.
Больше я не видел ее, в качестве своей жены во всяком случае. Через несколько дней, она как-то незаметно и тихо собрала и увезла свои вещи, которые за несколько дней до этого мы дружно перевозили ко мне.
Меня тогда как раз не было дома и я ее не встретил. Она, видимо, специально подобрала это время. А мне сказала потом по телефону, что меня не любит и ничего не может с этим сейчас поделать.
; Вот, может быть, через некоторое время, – под конец разговора сказала она.
; Хорошо. Ну, а сколько же тебе надо времени? – сказал я несколько растерянно.
; Я и сама не знаю, да и вообще, это скорее чтобы тебя на время успокоить. Я к тебе возвращаться и не собираюсь. Не жди особенно.
; Зачем же ты выходила за меня замуж? – говорил я, еще не веря, что это окончательная точка.
; Ты был другой. И я видела себя и тебя другими. Ну, все. Позвони. К Стивке можешь заезжать, только предупреждай заранее, за пару дней.
Я в таком заявлении увидел нежелательность этого моего возможного проявления внимания к нашему ребенку, но спорить и возражать уже не мог, да и не хотел. Для Стивки это было бы только хуже.
Знакомый трамвай медленно влачил меня по бесконечному маршруту домой. Туда, где мне теперь вновь, как и год назад, было совершенно нечего делать.
На следующий день я явился в Петербургское отделение нашей «конторы» («контора» обзаводилась помаленьку) и заявил о своей готовности продолжить службу. Петербург и свой дом я увидел снова почти через одиннадцать месяцев.