Сняв крышку, я заглянул в ведро. Прозрачный монолит стоял неподвижным конусом, опрокинутым вниз отсутствующим острием. Взяв черпак, я отломил три-четыре пригоршни и, запрокинув голову, стал медленными глотками откусывать морозную тягучесть. Холод параллельными жилами прокатился по легким. "Вода", - с облегчением подумал я и ёкнул под сердце.
Вокруг леденел мир. Холодный прозрачный ветер облизывал сопки, словно горсть леденцов, шлифуя панцирь наста до морозного искрящегося сияния. Валенки плющились об асфальт броневоды. Плечо мозжило бревно. "Деревянное", - скосив глаза, шевельнул я извилиной. Сзади, под этим же бревном, топорщился Кушмат. Шли в ногу. Как на плацу. Плац наста закруглялся вниз метрах в трехстах впереди.
Шр-р-рух!!! Левая нога пронзила сверкающий панцирь и по пояс утонула в броневоде. "Х... п... ё... з...", - не доводя дело до греха, деловито выругался Кушмат, и отскочил от плющившего меня бревна. Два обхвата взъерошили бушлат и хрястко въехали в затылок. "А где искры из глаз?" - нахмурился я из-под шапки и уже хмуро подумал: "Сколько же лет Октябрю..."
Оказалось - 68.
Поборов оба обхвата, Пончик вмял их в наши погоны и ушел в лес. Мы с Кушматом замаршировали к округлости края. 250... 200... 150... 100... 50... 0... метров.
Берегись!
Пара обхватов хрястнула сопку по загривку и, вздымая белые облака, закувыркалась вниз. Черные фигурки с топорами и пилами задвинулись в укрытие. Отбросив развевающийся снег, бревно выскочило на заледеневшую дорожку, встало торчком - куда же дальше? - и, подпрыгнув, гулко долбануло в стену бани. Та затряслась в экстазе и, плюнув искрами из трубы, обмерла. Черные фигурки выдвинулись из укрытия и начали деловито четвертовать гостью. Детина с топором, скучая о доме, готовился расщеплять останки. Баня, гуднув проглоченным тазиком бензина, сыпанула искрами по морозу.
- Все! Заготовили дрова и на баню, и на отопление! - забыв о доме, отбросил топор детина. Красное лицо его морозно дышало из-под звездной кокарды. Черный бушлат кутался в пар.
- Здравствуйте, товарищи!!! - уверенный во взаимности, гаркнул полковник.
- З... ж... т... п...!!! - ухнула взаимность.
- 68 - это вам не х... с... - разостроумничался двухобхватный гость.
- Х... х... х... - хохотнул строй.
- Поэтому прошу праздновать, - расслезился погонный дедушка и щелкнул пальцами в адрес личного шофера служебного уазика. Тот выхлюпнулся из кабины и, размахивая строевыми ногами, понесся к полковнику с ящиком пряников.
- Ура!!! - зарокотал полковник, швыряя пряники в строй.
Пряники, разбиваясь о грудь черной гвардии, повисли над строем гроздьями фонтанов. Морозная тишина раскололась на хрумкающие звуки: зубы перемалывали схваченные морозом сладкие осколки.
- Ува!!! - зашамкал личный водила, сунув голову за пазуху - к сворованным еще в уазике пряникам.
- Уля!!! - зазвенел обожравшийся Пончик.
- Сколько лет Октябрю? - коварно поинтересовался полковник.
- 68!!!
- Ура!!! - ликовали два обхвата, выскочив на обледеневшую дорогу.
- Ура!!! - дважды обхватив себя, забасил полковник и, щелкнув пальцами в адрес бани, подпрыгнул и гулко долбанулся в стену.
Черные фигуры, всосав гроздья фонтанов, бросились к неподвижно лежащему полковнику.
- Сколько ура 68? - коварно поинтересовался хор.
- Уля... - морозно зазвенел полковник под четырьмя пилами.
Детина с воспоминаниями о доме, размахивая топором, принялся обрубать отростки.
Баня, судорожно задрожав, втянула в себя морозный ветер и слизала иней с леденцов сопок.
Водила, своровав недоеденный ящик, понесся на строевых ногах к уазику.
Свежо взвизгивая по задеревеневшей дороге, вприпрыжку за ним закувыркалось бревно с Кушматом на сучке.
- Ура, - сказал я, увидев сплющенную о баню папаху полковника. Подняв ее с искрящегося наста, согрел дыханием и развернул. Оттуда посыпались желтые листья. Старые желтые письма да тоска по дому.
Вытряхнув воспоминания, я лихо заломил папаху на своей голове и, запрокинувшись, тоскливо запел светлым одиноким голосом:
Дерево и вода,
Сажа и лед из бани...
Коль два обхвата с нами,
Это не навсегда...
Пряники на снегу...
Пряники на снегу...
И ни гугу.