Тяжелый случай - 5. Занозы

       
16.
Утром сквозь сон Танька почувствовала: мир пришел в движение. Она не выспалась, но в комнате было так много всяческого мельтешения, что сон как рукой сняло.
       Девочки занимались утренней уборкой, ими руководила Стела. Она, перекрывая своим командным голосом рабочий шумок, призывала к тишине:
-Не галдите, Таня еще спит!
       Девочки прибирали свои постели, некоторые меняли простыни, хлорированной водой протирали клеенчатые матрасы. В одной смежной комнате складывали в большой шкаф какую-то непонятно чью одежду, в другой – почти пустой – уже мыли пол.
       Танька нехотя вылезла из своей ячейки, встряхнула покрывало, перевернула подушку. Под подушкой, как ни в чем не бывало, лежала косметичка. Сегодня она вернулась к своей хозяйке так же необъяснимо, как вчера исчезла.
-Умывайся-одевайся! – улыбалась Стела. - Скоро завтрак принесут!
       Выйдя в коридор, Танька искала глазами что-то недомытое, еще не охваченное хозяйским взглядом новой подруги, но хлорный запах стерильной чистоты витал над всем убожеством ковчега, больничной белизной отливала керамика на стенах, совершенством овальных форм блестели выдраенные раковины и унитазы. Шелестели от сквозняка выставленные к самой двери мусорные мешки, стрекотала на крытом балконе стиральная машинка, без всякой брезгливости перекатывая в своей утробе простыни, пропитанные последствиями детских страхов и ночных кошмаров. Начинался новый день, не похожий на все другие в прошлой Танькиной жизни.
       К переменам в своей жизни она привыкла, но её детская память с добросовестной бережливостью хранила образы безвозвратно ушедшей в прошлое жизни.
       Она помнила город своего детства, звонкоголосые красненькие трамвайчики и особенный запах клейкого тополиного листочка. Еще она помнила бабушку, которая по утрам водила её в детский сад через серый тоннель под железнодорожным мостом. Весной и осенью они проезжали через этот тоннель на троллейбусе, чтобы не промочить ноги в луже, которая была такой глубокой и полноводной, что через неё нельзя было перебраться даже в резиновых сапогах.
       Таньке вспоминался северный посёлок, застывший на высоком берегу над стремительно движущейся серой водой. Она помнила, как боязливо прикасалась ладошкой к мордочкам оленей, застывших возле магазина в ожидании хозяина-ненца, помнила клички поселковых собак и по-праздничному яркий желто-зеленый ковер, которым вдруг за одну ночь расцветала летняя тундра. Еще она помнила вкус и запах малосольной белорыбицы, взятого из пекарни горячего хлеба…
       Потом началась другая жизнь. Бесконечно долгая дорога к ней лежала через удивительный город Москву, в котором Таньку поразили три вещи: суета,
метро и Красная площадь.
       Город ей не понравился: она боялась потеряться в многолюдной городской толпе, в метро ей не хватало воздуха, а в магазинах повсюду были длинные очереди. Мама крепко держала ее за руку и всё время приговаривала:
- Я с тобой! Ничего не бойся и смотри!
Десятилетняя Танька жадно всматривалась в живые черты этого необычного города, только побывать в котором считалось мечтой. Она торопила родителей, ей хотелось поскорей своими глазами увидеть самое сердце родины: куранты, рубиновые звезды Кремля, Красную площадь. Шли туда после Третьяковской галереи, по длинному мосту к Васильевскому спуску, но не плутали и дорогу ни у кого не спрашивали – папа дорогу знал.
       Главная площадь страны показалась Таньке огромной и пустынной, почти безжизненной. Увидев Кремлевскую стену и Спасскую башню, она как-то растерялась: всё было знакомым и узнаваемым, но совсем другим: строгим и холодным, а не торжественным и ослепительным, как по телевизору.
       В Кремль не пускали, и они подошли к Лобному месту. Папа сказал, что это – Голгофа, а собор, похожий на праздник, он назвал Иерусалимом.
 На площади, на холодном ноябрьском ветру, они сфотографировались: папа двумя руками обнимает "своих женщин". Он их тогда только так называл…
 Когда получали готовые снимки, мама сказала как-то по-особенному грустно:
- Беречь будем! Это память нам на всю жизнь!
Именно эта непонятная печаль в голосе матери навсегда освятила Танькино воспоминание о Москве.

17.
       Начиналась жизнь в новой стране. Когда приелись апельсины и прочие экзотические чудеса, Танька почувствовала себя ограниченной и скованной, как младенец, предусмотрительно обложенный подушками. Подушками были запреты и предостережения, советы и ограничения, совершенно не оставлявшие ей шанса стать такой же, как все, или просто – быть самой собой.
       Она умела приспосабливаться к переменам, принимать ту форму, которую требовали обстоятельства, занимать нишу, которая ей отведена. Но самой ей казалось, что именно из-за этой способности подстраиваться и изменяться всё у неё получается не так, как у людей. Даже история её первой любви не выглядела прямой линией, соединившей две точки в пространстве. Она оказалась треугольником, в основании которого лежал предмет их общей со Светкой любви. Взаимоотношения сторон этого треугольника были запутаны почти тригонометрической сложностью чувств и производных от них функций.
Одной из них была вероломная ложь, которая и привела Таньку в этот странный ковчег, именуемый укрытием.
       Танька чистила зубы и пыталась понять, что в ней не так. Чем она так уж отличается от других девочек? Ночное откровение Стелы заставило её задуматься о той стороне жизни, с которой Танька была совершенно незнакома, даже понаслышке ничего не знала о ней. Стела сразу же увидела это. Её слова поразили Таньку:
- Ты отсюда уйдешь! Ты здесь случайно или даже по ошибке.
- Как она смогла узнать? - назойливая мысль продолжала крутиться в голове. Танька не понимала, как, но чувствовала в уверенных словах девочки угрозу разоблачения: она играет чужую роль, живет чужой жизнью, рядится в чужие платья. Это заметно! Стела видит её насквозь! Может, не только она одна.

18.

       Новый день начался с того, что в укрытие пришел посыльный из магазина. На вид ему было лет шестнадцать- семнадцать, но он не учился в школе, а работал. Девочки называли его " добытчиком" и относились  с осторожностью, будто в чём-то  зависели.
       Он принес булочки без начинки и мешочки охлажденного какао. Все набросились на завтрак, тут же обдумывая обеденное меню. Видимо, готовить никто не умел, поэтому список заказанных продуктов был предельно прост. Одна из девочек, Рита, записывала: макароны, сосиски, кетчуп, огурцы и помидоры, хлеб, маргарин.
 Стела что-то шепнула на ухо "добытчику", он улыбнулся почти по-кошачьи и сказал:
-Сейчас!
-Нет, когда принесёшь!- девочка взглянула на него уверенно, даже с вызовом.
Продуктовый список был готов, "добытчик" подхватил полные мусорные мешки и запер за собой дверь.
       Танька хотела узнать у Стелы, что она просила у посыльного, но не успела – пришла Дора. Следом за ней потянулись социальные дамы и к другим девочкам.
Появилась пожилая учительница-волонтерка, которая предлагала позаниматься математикой. Танька поняла, что  в убежище не посещают школы, и занятия с приходящей учительницей тоже не обязательны. Это ей нравилось.
       Дору интересовало, как прошла первая ночь в убежище, и, что бы Таня хотела, чтобы Дора ей принесла.
-Ночь прошла нормально, - не вдаваясь в подробности, ответила Танька и попросила принести ей общую тетрадь и шашки.
-Скука здесь, нечем заняться, - мотивировала она свою просьбу.
Такие скромные претензии подопечной вполне устраивали Дору, и она быстренько распрощалась, назначив следующую встречу на послезавтра.
К часу дня все обязательные гостевые визиты закончились. Девочки проголодались и ждали " добытчика", распределяя между собой обязанности: кто будет варить макароны и сосиски, кто крошить салат. Стела не принимала в этом никакого участия, и Танька успела её тихонечко спросить:
-Что ты у него попросила?
-Сигареты.
-У тебя есть деньги?
-Нет.
-А как без денег?
-Очень просто - натурой,- тоже шепотом в тон Таньке ответила Стела, и тут в замочной скважине ожил ключ.
       Посыльный появился с большой картонной коробкой. В ней было всё, что заказывали девочки на обед, и еще две замороженные пиццы – на ужин. Убедившись, что в убежище нет посторонних, парень достал пять пачек сигарет и отдал их Стеле.
- Держи, я скоро, - бросила она их Таньке и вошла с "добытчиком" в ванную комнату.
       После обеда все девочки, получив от Стелы по сигарете, молча покурили под открытым настежь окном и молча расползлись по своим ячейкам. Над комнатой повисла какая-то стыдливая тишина: в ней каждый был одинок, несчастен и предоставлен самому себе. Танька, потрясенная откровенным цинизмом произошедшего, тоже залегла в свою кровать, повернулась лицом к стенке и лежала неподвижно. Она знала, как это называется. Это не совращение малолетних! Это детская проституция. Танька чувствовала себя соучастницей чего-то очень гадкого и подлого. Она вместе со всеми курила эти самые сигареты. Курила и молчала. И все молчали. Вот почему тишина в комнате была напряженной и тревожной. Все  чувствовали себя соучастницами преступления, а значит, преступницами. И только Стела, как и вчера, сидела за столом и красила ногти. Казалось, она вслушивается в эту тишину, как в музыку, слышит все наигрыши, улавливает предательскую фальшь.


               ( продлжение следует)