Глава 4 Жизнь в черновике

 Самое трудное – не отказаться от внешних признаков материального благополучия, но в отказе от осознания себя богатым и преуспевающим в глазах близких, знакомых и просто окружающих. Но когда по жизни приходится это делать, то лучше рассматривать сам по себе процесс такого преображения как некий вид спорта или даже охоты


Я почему-то быстро привык думать о том, что моя новая жизнь должна начаться с полного отказа от многого, что связывало меня с моим предыдущим существованием и образом жизни. Кому-то может показаться при этом, что расставание с признаками видимого достатка, благополучия и жизненного успеха были для меня наиболее мучительны. Положа руку на сердце скажу честно и искренне: это не так. Ибо груз страха и проблем, связанных с этой видимостью, давно перевешивал в моей душе радости и причуды высокообеспеченного материального благосостояния.
За остатки же старого образа жизни заставляла держаться былая приверженность кругу знакомых и друзей, которые уже несколько лет окружали меня и казались надежными.
Некоторые устоявшиеся мелочи и привычки, типа возможности поспать утром в свое удовольствие, а днем прослушать полный курс восхвалений своих знаний, опыта и прочих заслуг от лиц, желающих получить благосклонность, спонсорскую помощь и зарплату повыше.
Эти вещи, незаметные на первый взгляд, на самом деле жизнеобразующие. Хотя таковое трепетное, и в целом оправданное отношение к ним многие стараются скрыть за маской показного равнодушия и скепсиса, как бы уговаривая себя, что в мирской жизни для них есть что-то более важное, чем эти так называемые «мелочи жизни».
И с ними мне предстояло расстаться сейчас, возможно, даже раз и навсегда, не только добровольно, но и прилагая к этому немалые собственные усилия. Честно говоря, этого очень хотелось избежать, или хотя бы сгладить острые углы этого болезненного для моего самолюбия процесса. Но без этого тяжелого расставания желанный пропуск в новую жизнь, о которой я так долго мечтал, никак не мог обрести необходимой полновесности, стать действительным и надежным.
 Об этом мне прямо сказал мой нынешний куратор, уже знакомый читателю Сергей Николаевич Смирнов. От него в последнее время я ежедневно узнавал о том, что мне надлежит сделать наступающим днем.
На кого переписать ту или иную квартиру, машину или оформить перевод шифрованного счета, или пакета ценных бумаг. В какой нотариалке зафиксировать сделку, оформить доверенность или еще какую-то бумагу или договор. За время с начала перестройки юридических тонкостей, формальностей и казусов стало неимоверно много, я же за всеми этими процессами и веяниями специально не следил.
Поэтому приходилось полностью полагаться на знания и компетенцию людей, с которыми на этот раз свела меня жизнь. Впрочем, какая мне разница, как это все будет оформлено. Ведь я не получаю чего-то, а наоборот, теряю. И теряю добровольно, без давления, но даже с ощущением облегчения и положенного в таком состоянии очищения
Все было благопристойно, без суеты и без излишних понтов. Так, как и полагается все делать без спешки и основательно. Это у бандюков были свои нотариусы и юристы, через которых они все и оформляли по своим киданиям. На этом постоянно горели, или, во всяком случае, информации о себе давали кому не лень, сколько угодно.
Да любая такая частная нотариальная контора могла бы стать могилой для многих из так называемых авторитетов, не говоря уж о мелких бригадирах и бойцах. Да чего там говорить – это не просто теория, но и практика жизни. Я и сам впоследствии использовал такие возможности поймать и ущучить кого-то из этой братии, и мне это удавалось легко.
У моих новых знакомых таких наворотов не было, все было правильнее и аккуратнее, в том числе и в мелочах. Но мелочи-то как раз все в основном и определяют. Я оценивал это со своей точки зрения и радовался такой постановке работы у моих новых нанимателей. Радовался тому, что расставался со своими накоплениями, которые создавал несколько лет совокупная стоимость которых составляла не одну сотню долларов по самым скромным подсчетам. Это может показаться неправдой, этакой бравадой. Но это все-таки было так. Парадокс.
Однако главным моим занятием и первым «боевым» заданием новой службы, как я уже и рассказал, стало «рубление хвостов». Отсечение очень резкое, почти хирургическое, только без наркоза и потому очень болезненное, целого пласта моей жизни со знакомыми, привычками, приверженностями, образом жизни, связями, любовницами, делами, развлечениями – в общем всем тем, что и составляло основу моей прежней жизни в ее внешнем и внутреннем проявлениях.
Для того, чтобы сделать это наиболее успешно, мне пришлось вновь прибегнуть к испытанному способу глушения реальной действительности – сильной выпивке. Так, в состоянии непроходящего и сильного опьянения, что называется «в стельку» я решительно приступил к выполнению операции «Жизнь в черновике».
Впрочем, само по себе пьянство и должно было стать основополагающим фактором проведения мной этой серьезной операции. Со мной, как с человеком сильно пьющим и потому конченым для дел и для мирной жизни, не стоило уже более общаться.
Вообще в России, если куда и можно было уйти тогда относительно безнаказанно, так это только в «большое пьянство». Как ни странно, это находило понимание, и на человека спившегося все смотрели даже благосклонно, пожалуй.
Впрочем, один мой старый знакомый (пройдоха) ушел от похожих проблем в секту свидетелей Иеговы. Ушел, если можно так выразиться, достаточно успешно и даже занял в иерархии этой культовой мути какое-то высокопоставленное и обеспеченное положение. Для меня же, исконного православного христианина, это было неприемлемо. А пьянство… Что ж, вполне органично, приемлемо и даже почетно в своем роде.
Мое недолгое отсутствие (буквально два дня) в Питере уже успело наделать переполоха в среде моих знакомых и деловых партнеров. Кого-то, правда, перед отъездом я предупредил об этой командировке, приплетя какие-то финансовые причины и фантастический межбанковский кредит. Но это были буквально единицы и они благоразумно помалкивали. Большая же часть мелких клиентов и компаньонов пребывали в состоянии легкого шока.
Моя «крыша» для них была недоступна, и узнать что-то обо мне через нее они не могли, заместитель пребывал в состоянии перманентного и неинсценированного, а вполне искреннего опьянения человека, уставшего от нападок несправедливых клиентов. По всем вопросам с пьяной убежденностью он ссылался на свою неосведомленность, незнание и непричастность.
Время от времени с каким-то особо настойчивым клиентом он вступал в продолжительные нравоучительные беседы (особенно если они сопровождались халявной проставкой какого-нибудь спиртосодержащего напитка), где излагал свои обиды и претензии к не оправдавшему его ожидании банку и его управляющему (то есть ко мне).
Это было на самом деле неприятно и я испытывал адские муки, когда кто-то из «доброжелательно» настроенных коллег и бывших компаньонов излагал мне подробности и перепитии всех этих бесед за «рюмкой чая». (Как оказалось, таких любителей немало). Вроде того, что…
– Антон, ты знаешь, Рафаил тебя так искал, что чуть на пар не изошел. Ходил вокруг банка, приставал ко всем, включая случайных прохожих и дворников и местных бомжей, всем говорил о твоей черной неблагодарности к нему – твоему учителю и благодетелю с детства.
Я был готов то провалиться сквозь землю, то взять топор и зарубить особо ретивого клиента, который был рад всегда хорошенько подзаработать с моим участием, но упорно не хотел признавать за мной прав на ошибки, а за общим предприятием – права на неудачный исход.
Отвечал же при этом своим «озабоченным моей репутацией доброхотам» приблизительно так:
– Значит, так и говорил своему «учителю и благодетелю», так значит, сам меня и научил всему. Так пусть теперь не очень-то и обижается. Все могло выйти и хуже. Если хочешь, можешь все это ему сам передать.
Наш общий неудачный исход дела они персонифицировали в моем лице и говорили об этом со всеми подряд направо и налево. Тем самым подрывая окончательно остатки моей загубленной деловой репутации.
При этом продолжая настаивать на том, что именно он (а каждый из них конкретно подразумевал именно себя несправедливой и неоправданной жертвой, а о прочих своих товарищах по несчастью отзывался как о людях недалеких, нечистоплотных и вполне достойных легкого (или даже тяжелого) финансового кровопускания достоин наибольшего внимания и уважения и возмещения всех своих «моральных» страданий, исчисляемых в каких-то невообразимых сотнях процентах от сумм своих мнимых потерь.
Некоторые подобные заявления могли довести просто до иступленного хохота или полнейшего психического ступора. Так бывало. И я действительно впадал в дикий хохот. На что мои заявители проявляли искреннее удивление и по-настоящему поражались этому моему «веселью». И предупреждали, что когда они приступят ко «второй части марлизонского балета», то есть наезду «крыши» (а это будет скоро, очень скоро), то мне будет не до смеха.
Вообще-то, что касается их решимости устроить наезд на меня, я ни на секунду не сомневался, как впрочем и в том, что этот наезд кончится плохо в первую очередь для них самих. Так что я отговаривал их.
Меня же успокаивала и сдерживала при этом только выпитая водка и осознание, что вся эта разогнанная «пурга» работает все же на меня, и я сам не мог бы организовать ее так хорошо, как это сделали несколько человек из среды моих особенных «доброжелателей».
 Кто только не приложил к этому руку и всю силу своих неиспользованных в мирных целях возможностей! Известно, что банк всегда обрастает большим количеством всяческих посреднических, конвертационных, торговых, риэлтерских и прочих контор (у меня в банке притулилась почему-то даже какое-то туристическое агентство, сам не знаю почему).
Кто-то из них в банке обслуживается, кто-то обслуживает клиентов. Если с банком все нормально, и они сыты, и довольны, как рыбы-прилипалы подле крупной и вальяжной акулы. Руководители и хозяева этих контор ходят в друзьях управляющего банком и всегда подчеркивают эту свою дружбу и близкое знакомство перед своими друзьями и компаньонами, иногда отстегивают что-то своим благодетелям, получают информацию о своих потенциальных новых клиентах и их насущных потребностях. В общем, действует сложившийся, отлаженный и взаимовыгодный финансовый механизм.
Но когда банк начинает лихорадить в кризисе, то конторы эти становятся весьма для него опасны, так как слишком много знают, располагают доверием клиентов. Клиентам, в данном случае, свое доверие уже следовало бы ограничивать, но инерция берет свое и вот после этого начинаются «обломы». Кто-то взял у кого-то безнал под обналичку, а рассчитаться за это забыл, кто-то так же поступает с рублями для конвертации и с валютой. С поставками товаров без предоплаты и с консигнацией в этом случае также начинают твориться всякие чудеса.
Некоторые банковские клиенты в суете и собственной самонадеянности попали как раз в подобную ситуацию. Деньги, иногда целевые и казенные, переводились ими на обналичку, а обналичивальщики куда-то пропадали. Скандал. И пахнет серьезными неприятностями для незадачливого «обналичивающегося».
Хотя мне таких было и не очень жалко, ведь они сознательно нарушали массу законов и деловых принципов, то есть вполне сознательно тем самым соглашались принимать участие в игре со ставкой в виде своих финансовых вложений, что подразумевает и возможность их полной потери.
Некоторые, понимая это, старались предпринять что-то самостоятельно, испрашивая у меня только совета, который я как мог, всегда давал. Но один человек утвердился во мнении, что виноват во всем этом именно и только я, а, стало быть, его нынешний убыток подлежит возмещению именно из моих банковских активов (которых тогда уже и не было), или из моих собственных средств (с этим я готов был даже согласиться без проблем, но это требовало времени на реализацию той же недвижимости. Они же недобросовестно требовали себе всего этого самого сейчас же и за бесценок, так что и потеряв все это, я, в конечном счете, остался бы им должен).
Его резоны и доводы при этом простирались от моральных увещеваний до серьезных обещаний сравнять меня с землей, уничтожить, превратить в пыль и развеять по атомам. От этого его, как он говорил, удерживали только искренне добрые чувства ко мне. Один раз он додумался сказать, что подаст на меня в какой-то там суд.
На это я справедливо ответил, что банк, а стало быть и я, никаким боком не участвовали в его сделке, а, стало быть, причем здесь я? В суд же он может подать, пожалуй, на своего обналичивальщика, но и это будет опрометчивым ходом поскольку сама по себе операция по отмыванию денег, мягко говоря, не совсем законна.
Он расстроился и здорово меня разжалобил, а поскольку я считал себя обязанным ему чем-то еще со студенческих времен, то предпринял массу усилий к тому, чтобы возместить его не очень большой материальный убыток.
Но уже чуть позднее понял, что сделал это зря. Так как, вдохновленный этим, он продолжил свой морально-психологический наезд на меня, желая получить с меня же еще и какое-то возмещение какого-то морального ущерба.
Я был удивлен, тем более, что и этот человек не пожалел красок, расписывая мою черную неблагодарность всем, кому только мог. Включая, кстати, опять же банковского вахтера, дворника, грузчиков магазина, который арендовал помещение в большом банковском здании и кому-то еще, вроде пресловутых местных бомжей и прочего подобного элемента (им нравились следующие за излиянием такого искреннего душевного горя дешевые проставки какой-то очередной «Красной шапочки», поэтому слушали они внимательно, но как-то нетерпеливо. Все-таки им больше хотелось выпить).
Вообще-то это очень интересный факт, что очень многие похожие клиенты разговаривали о своем «горе» буквально со всеми подряд. Прямо как Антон Семенович Шпак. Помните, как он разговаривал со служебной собакой:
– Это ж все, что нажито непосильным трудом. Портсигар золотой отечественный... Три.
 Из этих же деклассированных источников я в большей степени и узнавал о карах, призываемых на мою голову, а также встречные предложения не пускать его в помещение, проколоть шины его автомобиля, просто побить или сделать еще чего-нибудь неприятное для него.
С удовольствием он звонил моим соседям по квартире, где я уже не жил сам, но оставалась моя семья, и с удовольствием ставил этих людей в известность о своей интерпретации наших деловых взаимоотношений. Я же должен был радоваться этим событиям, засчитывая их в свой актив в операции «жизнь в черновике». Мне было трудно делать это без того, чтобы принять ежедневную водочную дозу, которая в то время уже устойчиво перевалила за пол-литра.
Был и еще один активист движения за мое полное и окончательное подавление. Тот самый помощник профессора Благова и мой, о котором я уже писал раньше (организация бань, массажисток и пикников).
Сперва я даже не понял. Ведь он-то от всех кризисов нашего банка не потерял практически ничего. Он ничего не вкладывал, ничего не обналичивал, не конвертировал. Да и кто бы ему чего-то из этих серьезных вещей доверил, после хотя бы двадцатиминутного тестового разговора.
Его статус аспиранта Финансово-экономического института (которым он очень гордился) никак не мог скрыть его полнейшей некомпетентности (глупости и полного отсутствия каких-нибудь знаний и навыков) в вопросах экономики, финансов и даже элементарных дел.
К тому же он был подвержен постоянным устойчивым запоям, не в пример даже моим, но значительно более сильным. Из института его не выпирали, пожалуй, только благодаря его весомым связям, как раз в отделе аспирантуры и докторантуры, но то, что рассказывали тамошние «доброхоты» о его похождениях, пожалуй, достойно отдельной книги.
Про институт я не знаю лично и не скажу ничего, но один раз мне пришлось самому вытаскивать его с пистолетом в руках из бани, где он в пьяном безобразии пытался заставить группу из пятнадцати (приблизительно) особей азербайджанской национальности оказывать ему, без пяти минут кандидату экономических наук, какие-то услуги сексуального характера (отсосать). Они уже собирались частично выполнить его просьбу, правда, с другой стороны его могучего организма и поэтому мое вмешательство оказалось весьма своевременным.
Конечно, с пьяным бывает всякое, но с этим моим другом такие истории случались два-три раза на дню. Прямо беспокойный какой-то. Не мог уснуть без приключений, или, может, в возбуждение от этого впадал.
Разобрался в этом его неприязненном отношении ко мне и особом старании подорвать мою репутацию я только тогда, когда он прямо сказал мне, что моей кандидатской защиты у нас в институте не будет.
Этим он, видимо, пытался выбить дополнительное ранее не оговоренное и весьма существенное финансирование (хотя он точно знал, что в настоящее время я не располагаю такими деньгами или просто не смогу их внести), а стало быть все мои первоначальные немалые расходы аннулируются (все пропитое официально списывается), и я сам при этом виноват во всем. Так, без хлопот, доказывая окружающим, что я человек ненадежный и уже финансово несостоятельный, он замаскировал простое кидалово со своей стороны.
Я не расстроился от этого, тем более, что та диссертация, которую мне сварили на этой научной кухне, напоминала какую-то редкостную неудобоваримую муть, чем на самом деле и являлась. Защитить ее можно было действительно только за деньги, и чести она бы явно не прибавила никому, даже посредственному студенту в виде курсовой или дипломной работы.
То же, что он демонстративно прекратил заниматься организацией банного досуга (почему-то, приходя за своим жалованием, которое по недосмотру выплачивали ему еще несколько месяцев), меня так же не трогало, но только радовало, поскольку денег на эти вредные для здоровья утехи также не оставалось. Тем более он скоро (вместо меня) чего-то там защитил, и полностью отдал свои таланты небезызвестному научному картелю по производству «кандидатов в доктора».
 Получилось, что он добровольно принял на себя обязанности убить мою репутацию в нашем научном мире, и я ему за это должен быть благодарен и рассматривать это как свою «бескровную» и дешевую (в смысле расходов) победу, правда без празднования в бане с «массажистками» и «флейтистками». Ведь организатора этих чувственных удовольствий я лишался теперь навсегда. Ну, хоть за это я не получил от него счета, и не услышал по этому поводу его особого мнения.
Среди моих искренних друзей-недоброжелателей были и бывшие друзья, точнее, люди, которых я считал таковыми – близкими и надежными. Иногда это были даже родственники. Они предпочитали превентивно дистанцироваться, отдалиться от меня, установить границу по жизни и, главное, в имуществе, так как считали мое соседство и сами по себе родственные и дружеские связи компрометирующими, опасными и обременительными для себя.
Некоторые думали, что буду просить у них денег. Особенно те, которым мне приходилось ранее нередко денег одалживать (возвращать же мне эти займы было как-то не принято). Или еще чего-то попрошу. Мало ли. Писать об этом конкретно и детально тяжело, неприятно да и не буду делать этого. А то получится, что обвиняю кого-то, проявляю недовольство, непонимание и нелояльность, а это не так. Более всего меня угнетало, что я не мог открыто сказать им о том, что их отношение ко мне как раз такое, как мне и нужно.
Я ведь действительно при всей своей обескуражености и истиной удивленности от такого оборота событий более радовался такому повороту событий как должному жизненному уроку и как возможности затратить меньше энергии и психических сил на разрыв с этими людьми. Разрыв же этот случился как-то на удивление просто. Как будто бы, сползла обгоревшая на солнце кожа, доставляя приблизительно столько же неудобств и неприятных ощущений. Думал же я, что все это будет тяжелее и драматичнее. Ну да Бог с ними.
Таковых «друзей» было в общем немного, но работали они с полной самоотдачей, что называется «не за страх, а за совесть», неосознанно для себя помогая выполнять мне мою столь важную миссию.
Большинство же людей, на мой взгляд, наиболее здравомыслящих и сообразительных, подсчитав сальдо «прибылей-убытков», и убедившись, как правило, в их положительном для себя значении, спокойно списывали часть своих неудачных вложений на «боевые потери» от кризиса.
Иногда они просто переставали появляться на моем горизонте, и след их терялся. Изредка они звонили мне, сразу же предупреждая, что не ждут от меня финансового чуда, «но если что изменится, ты позвони пожалуйста, продолжим нашу работу, а вообще все было хорошо».
Этим людям я особенно благодарен и по сей день, впрочем, называть их по именам не буду, ведь они не считали, что делали что-то особенное, из ряда вон выходящее. Это была их простая деловая этика, человеческое взаимопонимание. Некоторые из них при этом остались, остаются и будут оставаться уважаемыми и известными в нашем городе, да и в стране людьми.
Ну а когда мне становилось особенно грустно и невтерпеж я, как какой-нибудь желтый батискаф, нагружался по самые горловины алкогольным балластом и ложился на самое что ни на есть питерское «дно».
Перенести и понять ярчайших представителей, живущих на этом «дне», постоянно понять и осознать, не будучи устойчиво и сильно пьяным, просто невозможно. Но принимая их условия, к ним можно проникнуться истинной симпатией. Точнее не к ним, но к их образу жизни. Кто-то видимо и проникается, оставаясь на этом самом «дне» добровольно и вполне осознанно надолго, а то, бывало, и на всю оставшуюся жизнь. Мне, во всяком случае, приходилось встречаться с таковыми людьми.
Да что греха таить, я и сам чуть было не попал под очарование бродячей бомжовой жизни. Особенно когда мои дела в Питере, которыми меня нагрузили мои новые наниматели, были закончены. А хлопоты с моим оформлением к делам несколько, на мой взгляд, затянулись.
Прошлая «крыша» осталась уже в жизни прошлой и никак меня не донимала, я жил где хотел, будучи в общем уже человеком несемейным. Тем более что квартира, на которую я приезжал после беседы с Сергеем Николаевичем Смирновым, была в моем хоть и условном, но фактически полном распоряжении. Я жил там, то есть приходил и уходил когда хотел, мог пригласить кого угодно и проводить время с кем хотел. Платить же за квартиру мне не приходилось совсем.
Надо сказать, что в вопросах денежного обеспечения мои новые наниматели меня не баловали. Помимо сумм, уходящих на улаживание моих дел (они были немалые), я получал скромную толику денежного довольствия, которое условно называл командировочными. Они были не большими, но радовало то, что из них я не тратился на жилье, да и продукты мне доставляли отдельно (видимо, чтобы не пропил полагающиеся деньги, мне их привозили в натуральной форме, без экзотики, конечно, но не без изыска. Это, конечно, не без пашкиного участия. Позаботился обо мне).
Так что от бездомности и голода я не страдал ни в коей мере, а на развлечения в обычном понимании недавнего банкира явно не хватало. Поэтому старые привычки пришлось быстро и кардинально менять.
Я не был когда-то приучен к питерским «гадюшникам». До того, как у меня появились деньги, я не пил вообще. Ну, а когда деньги перестали быть для меня проблемой, я без труда привык к дорогим заведениям, которые без счета тогда открывались в нашем городе и старались поразить наперебой какой-то экзотикой. Вот и ходили мы все как бараны наблюдать за «первым в России представлением» какого-нибудь специфического стриптиза, борьбы в грязи, кик-боксинга и прочего, и прочего. И очень удивлялись после просмотра: чего, собственно, мы находили когда-то в этом «западном» образе жизни и его развлечениях?
Поэтому сейчас я не без трепета прошел в какой-то кабак на «три ступеньки вниз», буквально у самой Владимирской площади. Обстановка, напоминающая общественный туалет, меня не смутила. Среди изысков престижных и баснословно дорогих заведений встречались и не такие. А драли за них (эти самые изыски, также зачастую неудобоваримые) три шкуры.
Сейчас же я явно не тянул на эти три шкуры и с трепетом подошел к стойке, которую осаждала толпа алчущих опохмелки мужчин и весьма помятых, но тоже чего-то жаждущих женщин. Кинул взгляд на ценник, выписанный корявыми и крупными буквами и не сразу понял, что установленная сумма обозначает цену целых ста граммов водки.
Мне показалось это баснословно выгодным предложением, особенно, когда в уме поделив наличествующую у меня сумму на эту цену, я понял, что без труда смогу выпить литров пять этого напитка и у меня хватит на скромную закуску и еще на такси до дома (к езде на общественном транспорте я еще не привык, а персонального водителя у меня уже не было), причем большая часть моих дневных денег уйдет именно на оплату тачки.
Для начала я заказал сто пятьдесят грамм напитка, означенного в прейскуранте как водка «Московская». Вкус этого напитка трудно передать, я даже и не буду пробовать сделать это. Тем более что практически все мы попадали на такие вкусы во время расцвета ренессанса паленой водки.
Однако, выпив весь объем заказа залпом, я понял, что это как раз то, что нужно мне сейчас, так как позволило мне опьянеть буквально за несколько секунд. Не скажу, что по телу разлилось приятное тепло и истома, но башка перестала болеть в поисках несуществующих выходов из моего положения (все эти мои старые проблемы и мое недавнее положение не стали еще для меня по-настоящему внутренне прошлыми).
Так что, заказав «прицеп» в виде бутылки такой же «Московской» бутылки пива и еще каких-то орешков, я отошел от стойки и направился уже не к пристенному стояку, а в гущу завсегдатаев за обычный столик.
       Моя экипировка (последняя память о прошлой жизни) произвела на них должное впечатление, а когда я изъявил желание начать совместное с ними распитие этих бутылок, а когда намекнул, что они могут стать не последними, то был удостоен почетного места во главе стола. Все мне церемониально представились (с пожатием руки), я тоже назвался.
Правда, имен своих собеседников я с первого раза не запомнил и потом страдал от этого, мучаясь вопросом, как обратится к тому или иному типу. Тем более, что они называли меня строго и уважительно Антоном Васильевичем или несколько просто и фамильярно – Васильичем.
Проснувшись наутро, я с удивлением обнаружил, что выпив вчера литра полтора паленой водки и запив ее уже и не помню сколькими литрами пива (из закуски были пресловутые орешки, хлеб и не менее странный, чем водка, томатный сок) я не испытываю ничего похожего на похмелье. Это, видимо, какая-то неизвестная особенность моего организма, поскольку раньше от всяких там элитных сортов и видов водки, виски, вина и прочего подобного престижного пойла меня мало что выворачивало утром, но я еще и зверски мучился похмелюгой и покрывался какой-то странной аллергической сыпью.
Так что, обнаружив в себе таковые положительные питейные перемены, я тут же стал горячим и искренним адептом традиционных забегаловок и паленой водки на тот не очень продолжительный промежуток времени, который мне предстояло еще провести на гражданке.
 За эти пару недель я обошел такое количество заведений, что сейчас не решусь назвать даже их приблизительного количества. Может, когда-нибудь на досуге составлю путеводитель по ним, хотя время их расцвета и притягательного могущества безвозвратно ушло. Впрочем, где гарантия, что навсегда? От некоторых из них остались столь смутные воспоминания, что я не уверен даже в том, были ли они на самом деле, или это мираж, этакая городская фата-моргана.
Большинство из них сейчас закрыли и реконструировали. Честно говоря, лучше от этого они не стали, а потеряли многое. Ну что стоит, к примеру, «капельница». Разливуха у бывшего кинотеатра «Гигант», а тогда уже престижного казино «Конти». Когда я приблизился к этому окну (торговля шла на улицу из окна в боковой стене казино, выходящей на Кондратьевский проспект) и увидел знакомое окружение из других, конечно же, но очень похожих на всех остальных страдальцев по выпивке, то поначалу и не понял, что они делают у столь респектабельного заведения. Может, чего-то разгружают. Я же был уже на подогреве и желал принять еще, поэтому не стал усмирять проснувшееся любопытство и смело подошел к источнику моей заинтересованности.
Очередной коряво написанный прайс-лист развеял мои сомнения в назначении этого окна, а проставленная в нем мизерная сумма за сто грамм водки подхлестнула желания. Я заказал очередные сто пятьдесят с «прицепом», получил их из рук хмурой раздатчицы и пристроился на поребрике тротуара, среди таких же забулдыг разного вида, постаравшись лишь выбрать место почище, не очень заплеванное.
У меня не было потрепанной спецодежды для выпивки и я выходил на свои приключения одетый если не в смокинг или фрак, то уж достаточно прилично. Надо сказать, что это определило и круг моих временных знакомых и товарищей по этому короткому периоду жизни. Нас как будто бы тянуло друг к другу и мы находили подобных себе в толпах выпивох безошибочно и стопроцентно надежно.
Среди моих случайных знакомых были и военные (до полковника и капитана 1-го ранга включительно, но я уверен, что можно было встретить, постаравшись, конечно, и генерала), ставших лишними во время очередного международного потепления, конструкторы и инженеры легендарной советской оборонки, наполненные иногда даже и чрезмерной, но искренней гордостью за свои «изделия» и «машины», способные снести с лица земли целые города, а то и страны.
Бывали и партийно-комсомольско-профсоюзные (иногда даже и пионерские) в прошлом активисты. Собственно, этих было, пожалуй, поболе остальных. И порассказать они могли немало, что и делали постоянно. Этих я тогда еще не понимал, но слушал с искренним интересом.
Немало было и моих коллег-предпринимателей, павших одни за другими жертвами «неизбежных периодических кризисов капитализма». Среди них собирались товарищества и организовывалось что-то вроде ускоренных курсов переподготовки и касс взаимной помощи и кредита.
Кто-то, и это мне известно точно, умудрился взять свой новый успешный деловой старт прямо от окошка разливух. Те, у кого это действительно получилось, стали по-настоящему хорошими и устойчивыми к жизненным невзгодам и зигзагам предпринимателями. Сейчас, во всяком случае, я предпочитаю иметь дело именно с такими людьми.
О тех с кем я тогда мимолетно познакомился и разговаривал, можно было бы писать бесконечно. Люди совершенно разные и с разными началами и исходами, но сейчас писать об этом, пожалуй, было бы лишним. Ведь остались они в моей жизни не более чем недолгим (хотя и ярким) эпизодом, мало повлияв на дальнейшее развитие событий в моей жизни. Я все же несколько слукавил, когда написал, что эта жизнь едва не увлекла меня в свои загадочные дебри – эти катакомбы и водовороты современного городского «придонного мира».
Единственно, для чего я позволил себе это отступление от напряженной раскрутки основного сюжета, так затем, чтобы сказать Вам:
– Писать об этих людях мне в общем легче и приятнее, чем о тех, кого я до недавнего времени считал друзьями, деловыми партнерами и даже родственниками. Так что эпизод, оставаясь не более чем эпизодом, становится в тоже время для меня и большим жизненным уроком. От него осталось у меня даже небольшое стихосложение, которое и сохранилось-то чудом в дальнейших моих приключениях и уже поэтому достойно быть приведенным в этой книге:

       Я шел
       По Пискаревскому проспекту
       В Часовню Благовещенского
       Храма,
       И там принес свои молитвы
       Богу.
       И Лик Его
       В киоте застекленном
       Свет тонких собирал свечей.
       Там я увидел мельком
       Свое лицо
       В стекле иконы отраженным
       И понял вдруг,
       Что я еще не кончен.
       Но только начато мое
       Творенье Богом.
       И я молюсь
       О, Господи, мой Правый.
       Спаси и Сохрани
       Мою Ты душу.

– Кто меня сподобил сему? – думал я, удаляясь от Петербурга через пару недель, под мерный перестук колес «Красной стрелы». Я не находил точного ответа на этот вопрос, но знал, что в нем сосредоточилось и открылось что-то очень важное для меня. Может быть, самое важное в моей жизни. И если мне удастся когда-нибудь это узнать, то для меня еще не все будет потеряно, но все только начнется.
А сейчас я откупорил бутылку «Московской» не паленой, приобретенной в дорогом магазине на площади Восстания в круглосуточном супермаркете у Московского вокзала, и выпил первые сто грамм. Я ехал почему-то один в купе СВ и никто не отвлекал меня от моих мыслей, качественной выпивки и деликатесной закуски...
На утро у меня снова как-будто бы раскалывалась голова.