Стол очищен. The table is clean. Настольная лампа прямо над белым листом бумаги формата А4, шариковая ручка, кружка крепкого чая и целая ночь впереди. Не знаю, почему, но мне на этом месте видится плоский экран ноутбука и россыпь квадратных клавиш, маркированных графическими символами. Хочется видеть текст в его конечном (обезличенном посредством стандартного шрифта) виде, таким образом – дистанцироваться от собственного письма, именно от почерка. But there is not a notebook. Написанная по-английски фраза теряет качество избитости. Такое странное восприятие, и, может быть, патология. Школа поэзии, боязнь повторов, вернее, отрицание повторов. Абсурдность заключается в том, что я с оглядкой пишу каждое слово – ведь его уже кто-то сказал. Дело еще не дошло до букв.
Генри Миллер стал Генри Миллером в процессе письма. Он писал и писал миллионы слов, как машина, как автомат, до тех пор, пока в написанных им словах не появился Генри Миллер. Задача, тренировка, труд, самоорганизация, concentration and meditation. По десять страниц в день, каждый день. Сказав это, попробуй сделать. Отказаться от слов легче, но в конечном итоге – больнее (от мысли: я бы смог). Сделав это раз, сломай ногу, но повтори. Сегодня для тебя это мука (при условии, что ты не просто переписываешь толковый словарь, а пытаешься вложить что-то в сочетание хотя бы двух слов), что будет завтра, знают только слова. Куришь. Каждая словами вычеркнутая из армии белых страница прибавляет тебе тебя. Ты обогащаешься тем, что вынул из себя. Размер богатства определяется не количеством вынутого, а исключительно его качеством. Если это ремесло, то ты должен идти к тому, чтобы на каждом последующем тобою выданном слитке проба была неизменно выше, чем на предыдущем. Тебе нужно понять, для чего ты на этом прииске. На самом деле, этот клад всегда был в тебе, а ты по слепоте своей не там вел раскопки. На то и экспедиция, чтобы на гектаре перепаханной почвы обнаружился истинно ценный осколок цивилизации. Самокопание, рефлексия, анализ внутреннего рынка, мониторинг.
Стол постепенно обрастает ненужным мусором, принесенным видимостью деятельности. Сначала ты думаешь, что неплохо было бы покурить, хотя курить не следовало бы, ведь курить в непроветриваемой комнате, где кроме тебя существуют еще твоя жена, твоя дочь – плохо. Так вот, ты думаешь, что неплохо было бы покурить, ты идешь к вешалке, достаешь из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, открываешь дверь в коридор, поднимаешь с пола банку из под растворимого кофе, обезображенную изнутри двумя окурками и непонятного цвета пеплом (это вы с женой курили прошлой ночью, но в коридоре),– и все это барахло оказывается на письменном столе. Затем жажда непрерывной и всеобъемлющей деятельности вынуждает твой мозг дать сигнал о нехватке музыкального сопровождения творческого акта. На столе оказываются пара аудиокассет с их подкассетниками. Прибавь к этому кружку с остатками чая, пульт от телевизора и мобильный – и безграничное пространство письменного оазиса в течение какого-то времени превратилось в заселенный мегаполис. Ну, пускай Рахманинова ты еще никогда не слушал. Пускай ты помнишь тот доисторический опыт с оргАнами Баха, ведь там тогда была поэзия, и ты был поэтом. Все же признайся, что ты лишь ищешь зацепку, словно Шерлок на болотах Баскервиллей, словно Сильвестр Сталлоне на склонах Эвереста, или еще каких-то там Гималаев.
С кем ты разговариваешь, кто отвечает тебе, кто задает вопросы??? ТЫ. Так открой двери комнаты, нарушая запреты Иосифа, выйди из комнаты, не бойся, там жизнь, в этом квадрате тесно твоему слову. Все в тебе, и литература не есть тождество of reality. Литература – это мир в твоей голове, в котором намного больше чего бы то ни было, чем в одной единственной комнате. Открой дверь и пройдись вокруг башни, спустись по тропинке вдоль склона, раскинь руки и почувствуй теплыми ладонями, как густа трава, растущая до плеч, утони в траве, вдохни воздух мира. Мира в тебе. Вот твое зеркало, а не тот стеклянный квадрат с амальгамой на изнанке. Мир в твоей голове, мир, для знакомства с которым не обязательно ломать голову, стуча ей о стену.
Стол постоянно перевоплощается. Каждый твой отход, каждая минутная отлучка, every second in exile добавляют новый небоскреб. Архитектура множится. Интерес. Испытывать интерес. Проявлять интерес. Удерживать интерес. Игра на интерес. Поиск интереса при отсутствии последнего. Клеймо, тавро, избранность, мученичество и подобная дребедень. О человеке, лишенном постоянных интересов, бросающемся из скалолазов в дайверы, из дайверов в манагеры, из манагеров в out-сайдеры, из out-сайдеров в журналисты, из журналистов в рокнроллстары, из рокнроллстаров в поэтический андерграунд, из подземелья в поднебесную, из поднебесной в et cetera. Не скромничай. О тебе. О себе. Обо мне. На дворе ночь, куда ты пойдешь ночью из комнаты? Сиди уж. А если нет пути. Если наличие интереса не является квинтэссенцией (ух ты, какое слово-то) счастливого существования. Счастье ли тебе нужно. Это настолько заезженный файл, что скоро станет вирусом. Что-то все же ест тебя изнутри. Покоя не дает одна и та же мысль. ВСЕ ЭТО УЖЕ ГДЕ-ТО БЫЛО. И все это не интересно.
Том Йорк сидит на склоне холма с гитарой на коленках, голова почти лежит на грифе. Песня пастуха, никогда не видевшего своего стада. Он пасет облака, проплывающие над головой, он безразлично счастлив и грустен оттого, что никто не спросит за пролившееся нечаянно облако. Облака плывут над головой Тома Йорка, гитара которого издает звуки фортепиано. Когда Томми засыпает, наступает ночь, облака исчезают вместе со светом уходящего солнца. Томми шевелит во сне ногами, как будто убегая от кого-то, он боится его, он его не видит. В темноте Томми спит и видит сон, в котором он бежит от кого-то, кого он не видит. Том, где твои облака, Том? Где твое голубое небо, Том? Остановись, Том, это всего лишь метроном, пропущенный через чертову тучу эффектов Джонни. Капли дождя барабанят по деке акустической гитары, закатываясь в круглое резонаторное отверстие, в самую глубину корпуса. Теперь там темно и сыро. Там нет голубого неба. После того, как темной ночью прошел сильный ливень, сопровождаемый оглушительными раскатами грома, наступило утро. Сырое. Не светлое. Твой склон холма, Томми, напоминал больного, укрытого толстым покрывалом затянутого неба. Серый твид.
Сегодня музыка пролилась из твоего облака в мои раскинутые ладони. Я оставляю на столе отпечатки пальцев, которые мечтают перелистывать страницы толстых колод ценных в этом мире бумаг, а способны перелистывать лишь сочетания нот и звуков на гитарных струнах. Отпечатки пальцев на струнах полуакустической Gibson Lucille. Я оставил бы их без сожаления. Отпечатки голосовых связок в твоих головных телефонах. Каждый извлеченный мною звук обречен навсегда поселиться в твоих головных телефонах. В полости моего рта лежит язык, обреченный шевелиться для заполнения пустоты в твоих головных телефонах. Я не шучу. Я существую. До тех пор, пока мой голос является содержимым твоих головных телефонов. off. tv. on. off. I will.
Автомобиль с открытым верхом мчится по горной дороге сквозь чистый горный воздух, карабкается вверх. Находясь в его салоне, ты чувствуешь себя на месте. Представив это, ты нуждаешься в материализации представленного, твой организм стремится на горную дорогу с чистым горным воздухом. Поднимая поочередно то правую, то левую ногу на колено, чтобы от холодного пола, застеленного линолеумом, замерзали не обе ноги одновременно,– ты проносишься сквозь чистый воздух по горной дороге в салоне автомобиля с открытым верхом. Все выше и выше. Иллюзия превращает тебя в зависимого индивидуума. Зависимость становится формой твоего существования, набор зависимостей определяет его содержание. Ты. Я. Стрела, пущенная человечеством в цель, которой является благополучие, максимум комфорта при максимуме прилагаемых усилий. Ты – стрела, которой… Стрела, пущенная человечеством в цель, стрела, которой противнее всего ощущать себя стрелой, пущенной человечеством в цель. Такого рода ощущения делают тебя слишком тяжелым, чтобы быть стрелой; пуская стрелу, чел-во превращает тебя в камень. Камень, летящий в цель стрелы. Из out-сайдеров в out-лайнеры.
Интересы и их наличие. Мегаполис в письменном оазисе, белые облака на голубом небе, проплывающие над головой Томми со скоростью автомобиля с открытым верхом, несущегося сквозь чистый горный воздух. Настольная лампа над листом писчей бумаги формата А4, вычеркнутым из рядов белой армии. Открывая дверь комнаты, завяжи узелок на ручке двери и не отпускай нитку до тех пор, пока не будешь уверен, что возвращаться в комнату нет желания. Тогда разожми пальцы, оставив их отпечатки на брошенной нитке, раскинь руки и беги по склону холма, ощущая теплыми ладонями, как влажная после ночного ливня трава, растущая до плеч, оставляет следы на отпечатках твоих слов, заполняющих пустоту в ее головных телефонах.
…Томми открыл глаза. Длинная вереница взаимопереходящих друг в друга звуков все нарастающей громкости оказалась ниткой, которую он привязал вчера к ручке двери, уходя из комнаты. Нитка вела за пределы сна. Когда рингтон вибрирующего на полированной глади письменного стола мобильного телефона повторился третий раз подряд, Томми открыл глаза. Как же тяжело отражать этот свет хрупкой роговицей. Томми, ты всего лишь невыспавшаяся птица, забывшая перед сном отключить будильник. Тепло, накапливаемое всю ночь под одеялом благодаря твоей неподвижности, испаряется после двух-трех движений. Из-под одеяла появилась рука. Ловким движением слепца она ощупала местность и двинулась к столу в поисках источника звука. Накрыв добычу, паук ладони быстро возвращается в нору. Звуки стихают. Мягкая вселенная теплых снов вновь к вашим услугам. Томми стоит на вершине холма, принимая ветер на себя. Сон Энтерпрайз. Непонятные слова с необъяснимым значением, вставая в один ряд одно за другим, обретают силу невыразимой истины, до которой дотянуться не хватит рук. Приготовься, вся эта чудная игра скоро прекратится. Словно ныряльщик, поднимающийся из глубины голубой бездны глотнуть воздуха, ты проснешься, проглотив первую за сегодня порцию дневного света, который отличается от света в твоем подсознании своей натуральностью и прохладой. Каким-то образом ты уже знаешь, что должен делать в следующий миг. Процедура внесения свежести в полость рта путем заученных движений правой руки, держащей зубную щетку от Колгейта. Томми глядит в квадрат стекла с амальгамовым покрытием на обратной стороне. Таким образом Томми получает информацию, дающую ему представление о его внешности.
Стоя на вершине холма у подножия башни из белого камня, Томми чувствовал себя на месте. Его стадо медленно передвигалось в сторону заката, его гитара лежала среди травы на склоне холма. Он не испытывал голода, температура воздуха и температура его тела были абсолютно равны, Томми видел глазами все, что находилось в его мире до линии горизонта. Джонни не появлялся. Он приходил лишь ночью, когда солнечный свет уходил на запад, и линия горизонта расплывалась, сливаясь в единое целое с темнеющим голубым небом. Единое целое было темным. Джонни приходил ночью и включал метроном. Джонни включал дилэй, фазер, ревер, вау-вау, компрессор, хорус, дисторшн, фленджер, тремоло, вокодер, эквалайзер… Джонни был единственным свидетелем, когда ноги свернувшегося младенцем Томми дергались во сне, точно он убегал от кого-то, кого не видел. Пропустив метроном через чертову тучу эффектов, нажимая правой ногой на педаль "Cray Baby", Джонни сдувал волосы с глаз и вызывал ночной ливень. Полированная дека лежащей на склоне холма гитары Томми отражала белые вспышки молний, разрезавшие небо на неравные части. Первые капли, падая на отпечатки пальцев, оставленные на струнах, выгоняли из глубокого темного корпуса гитары напряженные звуки. Тело простуженного утром холма было укрыто толстым серым твидовым покрывалом утреннего пледа. Томми всегда просыпался грустным оттого, что забыл на холме гитару…