Учебка

Невероятные приключения рядового Самохина
роман

       Этот роман – от первой и до последней строки – плод воображения автора, и любое совпадение реально существующего лица или реального события с персонажем или событием, описанным в романе, является ничем иным, как совпадением, впрочем, весьма удивительным, поскольку приключения рядового Самохина действительно невероятны.
       
Часть первая
Учебка

Глава 1

       Усталый прапорщик - азербайджанец лет тридцати пяти - поднял глаза на Самохина, критически окинул взглядом его слегка обесцвеченную перекисью водорода прическу а-ля Анжела Дэвис, бросающуюся в глаза в сравнении с густыми бровями и редкой бороденкой, кажущимися почти черными на ее фоне, и равнодушно спросил по-русски без какого-либо акцента:
       - На учет или сниматься с учета?
       - На учет, - ответил Самохин и поправил сползающие с переносицы очки в круглой металлической оправе.
       Прапорщик опустил взгляд, неопределенно хмыкнул, оглядев потертую, местами дырявую кожаную куртку, донельзя вытертые, латанные-перелатанные самохинские джинсы, и протянул руку ладонью вверх. Самохин аккуратно вложил ему в ладонь свой паспорт и приготовился к привычной процедуре выслушивания вопросов и упреков. Положив паспорт на стол перед собой, прапорщик вновь протянул руку:
       - Военный билет.
       Самохин переступил с ноги на ногу:
       - Я еще не служил.
       Прапорщик опустил руку, взял паспорт со стола, открыл его и поглядел в графу, где значился год рождения, затем поднял голову и с сомнением поглядел на самохинскую бороду:
       - Тебе что, восемнадцать лет?
       Самохин кивнул. Прапорщик улыбнулся чему-то и опять протянул руку:
       - Приписное свидетельство давай.
       Самохин вздохнул:
       - У меня его нет.
       - Как нет? - опешил прапорщик. - Потерял?
       - У меня его вообще не было, - опять вздохнул Самохин.
       Прапорщик откинулся на спинку стула, перелистал паспорт и заглянул на страницы, которые свидетельствовали о воинском учете и прописке. Внимательно изучив их, он небрежно бросил паспорт на стол и спросил строгим тоном:
       - Так где это ты болтался два года: ни прописки у тебя не было, ни на воинском учете не стоял?
       - Да так, - пожал плечами Самохин: - Везде.
       - Это что, город такой есть: «Везде»? Я тебя конкретно спрашиваю: где находился все это время?
       - Все города перечислить? - спросил Самохин, поправляя очки.
       - Конечно, - ответил прапорщик, с удивлением глядя на необычного посетителя.
       Самохин поднял глаза вверх и стал перечислять:
       - Кривой Рог, Никополь, Запорожье, Днепропетровск, Киев, Белая Церковь…
       - Это еще где – Белая Церковь? - удивился прапорщик.
       - В Киевской области. Продолжать?
       Прапорщик поставил локоть на стол, оперся подбородком на кулак и моргнул обоими глазами:
       - Продолжай.
       - …Чернигов, Нежин, Брянск, Курск, Смоленск, Новомосковск, Москва.
       Самохин замолчал, и прапорщик покивал головой, насколько позволял ему кулак под подбородком:
       - Маловато для двух лет. А чем занимался все это время?
       - Работал.
       - Где? - поинтересовался прапорщик, открывая паспорт на странице с заголовком «Место работы»: - Последнее место работы - трест «Днепроэнергоремонт», слесарь, уволился два года назад. А затем?
       - Работал, где придется.
       - Бродяжничал?
       Самохин пожал плечами.
       - Воровал, попрошайничал? - строго спросил прапорщик, постукивая ребром паспорта по столу.
       Самохин поднял голову, выпятил грудь и посмотрел прапорщику в глаза:
       - Я с пятнадцати лет ем хлеб, заработанный собственными руками. Всегда можно найти способ заработать на кусок хлеба.
       - Ну-ну, - миролюбиво улыбнулся прапорщик и добавил: - Это ты в милиции расскажешь. Сюда к кому приехал?
       - К матери. Я родился здесь, - пояснил Самохин. - А в милиции я уже был: послали к вам, чтобы встал на учет. Обещали прописать.
       Прапорщик покачал головой, поднялся из-за стола и направился с паспортом в руках к двери, ведущей в соседний кабинет:
       - Подожди здесь.
       Минут пять Самохин не двигался с места, переступая с ноги на ногу. Дверь открылась, в кабинет вошел уже знакомый прапорщик, с ним русский капитан в новеньком кителе с блестящими звездочками. Капитан оглядел Самохина, проворчав под нос: «Хиппи нам еще не хватало…», и обратился к прапорщику:
       - Поставь ему штамп в паспорте и выдай повестку на весну.
       Самохин невольно улыбнулся: дело принимало приятный оборот. Капитан скрылся за дверью, а прапорщик уселся за стол и стал рыться в ящике стола в поисках бланка повестки. Отыскав, положил бланк на стол и посмотрел на Самохина:
       - Зачем сюда вернулся? Гулять надоело?
       - В армию пора, - ответил ему Самохин. - И так уже свой призыв пропустил.
       - В армию хочешь? - поднял брови прапорщик, отрываясь от писанины. - Диктуй домашний адрес.
       Самохин продиктовал и ответил на вопрос:
       - «Хочу - не хочу» - надо!
       Прапорщик улыбнулся и спросил:
       - Образование?
       - Восемь классов, - ответил Самохин и добавил: - Еще девятый закончил в школе рабочей молодежи, у меня и справка есть.
       - Как это ты успел? - удивился прапорщик, заканчивая заполнять повестку. - Одного года до среднего образования не хватило.
       - Двух лет, - поправил его Самохин. - В вечерней школе одиннадцать классов.
       - Ну да, - согласился прапорщик, поставил печать в бланке повестки, штамп - в паспорте, вложил повестку в паспорт и протянул Самохину:
       - Иди, прописывайся, хиппи.
       Самохин, не двигаясь с места, внимательно прочитал повестку:
       - Это что же, мне явиться на призыв аж шестнадцатого апреля?
       - Ну да, - кивнул прапорщик. - Весенний призыв.
       - Так декабрь на дворе, - шмыгнул носом Самохин. - Кто меня с такой бумажкой на работу примет?
       - Я не понял, - развел руками прапорщик. - Ты два года вообще без воинского учета просуществовал, а теперь справка тебе не такая. Иди, давай, путешественник.
       Самохин покивал головой, сунул паспорт в карман кожаной куртки, почти готовой развалиться от ветхости, и покинул кабинет.
       
       Первый месяц своего пребывания в родном городе Самохин не особо утруждал себя поисками работы: крыша над головой была, кусок хлеба - тоже. Он уже начал тяготиться бездельем, когда мать, наконец, нашла ему работу - истопником в котельной. Работа была сезонная - как раз до середины апреля, потому и взяли без лишних разговоров. Время пролетело быстро. Самохин даже заметить не успел, как пригрело южное солнце, и он оказался на призывной врачебной комиссии. Все было нормально, вот только женщина-окулист долго и внимательно изучала дно его глазного яблока, что-то записала в его карточке и заявила:
       - Придется вам съездить в Баку для более серьезного исследования. Вот адрес, - она протянула бумажку.
       В Баку, так в Баку. Самохин пожал плечами и пошел одеваться: окулист была последней в череде врачей.
       Еще две недели Самохин почти ежедневно ездил в Баку только для того, чтобы ему капнули в глаза атропином. Зрачки при этом расширялись, и Самохин проделывал обратную дорогу от клиники до автовокзала почти вслепую, щуря глаза от яркого южного солнца. В последнюю свою поездку, уже после окончания обследования, когда он спустился в метро, чтобы посидеть в темноте и прохладе, к нему прицепился какой-то придурок лет двадцати в новеньких джинсах. Он несколько раз прошел мимо Самохина, блаженно таращащего свои уставшие глаза с огромными зрачками, наконец, присел рядом и завел разговор:
       - Вы ведь Йохим? - спросил незнакомец, осторожно улыбаясь.
       - Нет, я - Ёханный бабай, - отмахнулся Самохин в надежде, что придурок отстанет, но тот и не думал уходить.
       - Мне про вас ребята говорили, - аккуратно налаживал беседу незнакомец. - Всё сходится: джинсы, очки, борода, прическа.
       - Я что, похож на еврея? - устало спросил Самохин, которому уже начинал надоедать этот странный и не обещающий ничего хорошего разговор.
       - Почему на еврея? - удивился незнакомец.
       - А кем еще может быть Йохим? - вопросом на вопрос ответил Самохин.
       - Немцем, - тихо сказал незнакомец.
       «Час от часу не легче», - подумал Самохин, а незнакомцу сказал:
       - Я по-немецки-то два слова знаю: хенде хох.
       Незнакомец улыбнулся:
       - И об этом мне ребята говорили: вы не любите признаваться в том, что вы иностранец.
       Самохин усмехнулся:
       - Какие еще ребята?
       - Из института нефти и химии, где вы учитесь.
       - Так я еще и в институте учусь… - насмешливо протянул Самохин, но незнакомец не смутился:
       - Да вы не беспокойтесь, - заверил он Самохина. - Я не буду приставать к вам с просьбами о тряпках.
       Незнакомец встал и продемонстрировал свои новые джинсы:
       - У меня все есть: «Вранглер», новейшая модель.
       - Ага, - равнодушно протянул Самохин, глядя на свои залатанные штаны и облезлые замшевые туфли. - Всё сходится: на тебе новая «фирма», а на мне, иностранце, - дерьмо латанное.
       - И об этом мне ребята говорили, - радостно сообщил незнакомец. - Честно говоря, я не ожидал, что встречу вас вот так запросто, в метро.
       «И я не ожидал», - подумал Самохин, который никак не мог сообразить, что же нужно от него этому придурку. Он пожалел, что в карманах его не было никаких документов - сунул бы бумажку в зубы, и дело с концом.
       - А как же мой рязанский выговор? - поинтересовался Самохин. - Про это тебе ребята тоже говорили? Немцы ведь с акцентом разговаривают.
       - Вы говорите на правильном литературном языке, у вас нет бакинского акцента, - заговорщицки подмигнул незнакомец. - Я ведь учусь на филолога и такие вещи сразу подмечаю.
       Самохину разговор окончательно надоел. Он поднялся со скамейки.
       - Может, посидим где-нибудь? - предложил незнакомец, видя, что Самохин собирается уходить.
       - Насиделся уже, - отмахнулся Самохин.
       - Здесь, рядом - гостиница «Баку», на четырнадцатом этаже - бар.
       Собиравшийся сделать шаг, Самохин остановился:
       - Угощаешь?
       - Конечно! - радостно подтвердил незнакомец. - Познакомимся? Меня Юрой зовут.
       - А меня - Вовой, - усмехнулся Самохин.
       - Ну да, - не переставая улыбаться, согласился Юра. - А можно мне называть вас Йохимом?
       - Валяй, - разрешил Самохин и пошел вслед за своим новым знакомым.
       В полумраке вестибюля гостиницы Самохин размежил, наконец, свои уставшие веки и проморгался, сняв с переносицы очки.
       - Это у вас от наркотиков? - поинтересовался Юра шепотом, глядя на расширенные зрачки самохинских глаз.
       - Об этом тебе тоже ребята говорили? - спросил у него Самохин, решивший продолжить игру ради дармовой выпивки.
       - Нет. Об этом ребята ничего не сказали, - успокоил Самохина Юра, на лице которого появилось выражение благоговения и зависти. - Кокаин нюхаете? Это сейчас в Европе входит в моду.
       - Колюсь, - неожиданно соврал Самохин и, заметив, что Юра бросил взгляд на вены его рук, добавил: - Между пальцами, чтобы незаметно было.
       Юра понимающе кивнул головой и пригласил Самохина в лифт. Бар был отделан по западному образцу. Самохину никогда не приходилось пьянствовать в окружении такого великолепия, и он блаженно откинулся на спинку стула, слушая приятную мелодию, пока Юра заказывал выпивку. Когда щедрый новоприобретенный знакомый подошел к столу с бутылкой сухого вина и двумя фужерами, Самохин спросил, кивнув головой на колонки стереомагнитофона, расположенные над стойкой бара:
       - Что за музыка?
       - Из кинофильма «Крестный отец», - удивившись, ответил Юра. - Никогда не слышали?
       Самохин, обладавший абсолютным музыкальным и ритмическим слухом, пожал плечами, не желая разрушать созданный усилиями Юры образ немца-пофигиста:
       - Музыка хорошая, но у меня совершенно нет слуха.
       - А я люблю музыку. У меня есть все альбомы «Битлз». В прекрасном состоянии, - сообщил Юра, уселся напротив, разлил вино в фужеры, и они стали медленно пить его небольшими глотками, беседуя о всякой ерунде. Потом Юра взял еще вина, и еще… Прощались в сумерках, у входа в гостиницу. Захмелевший Юра крепко жал руку Самохину:
       - Спасибо, Йохим! Я так рад, что познакомился с тобой.
       - Пожалуйста, - великодушно ответил Самохин, который тоже был изрядно навеселе. - Я также рад, что познакомился с тобой.
       - Можно мне теперь приходить к тебе в общежитие? - спросил Юра, и Самохин утвердительно кивнул:
       - Когда угодно. Даже заранее предупреждать не нужно.
       - Подвезти? - предложил Юра. - Я все равно такси буду брать.
       - Да нет, - отказался Самохин. - Мне тут еще в один притон заскочить надо.
       - До свидания, - понимающе кивнул Юра.
       - Я надеюсь - до скорого, - весело предположил Самохин и зашагал довольно твердой походкой по темным улицам. В темноте передвигаться с расширенными зрачками оказалось тоже не с руки - глубина резкости была никакой - и он тут же сбавил шаг.
       Добравшись до родного города, он вышел на перрон автовокзала, вдохнул полной грудью теплого ночного весеннего воздуха и огляделся. Неподалеку, несмотря на позднее время, топтались две девчушки и глазели на самохинский наряд. Самохин подошел к ним и вежливо спросил:
       - Девочки, не подскажете в какую сторону к метро пройти?
       Одна из девчонок прыснула в кулак, а вторая сначала растерялась, но затем быстро оправились:
       - Метро - это в Баку, а вы в Сумгаите.
       - Надо же, - удивился Самохин. – Ну, спасибо, - и направился к дому.
       
       На следующий день, еще находясь под впечатлением проведенного вечера, Самохин стоял напротив стола, за которым сидело двое военных - майоры - и врач в белом халате. Они внимательно разглядывали его бумаги. Врач углубился в чтение заключения, затем поглядел на Самохина и спросил:
       - Зрение не беспокоит?
       - В очках вижу прекрасно, - заверил его Самохин.
       - Ну что ж, - врач поглядел на майора справа от себя. - Годен к нестроевой.
       Майор справа кивнул, а левый встрепенулся:
       - Да вы что? У меня в учебное подразделение недобор более ста человек, а план по стройбату мы уже перевыполнили!
       - Такова специфика нашей республики, - усмехнулся майор справа.
       - Меня из-за вашей специфики скоро во Владивосток служить переведут! - огрызнулся майор слева и обратился к врачу: - Парень сам сказал, что видит хорошо. Он ведь не хочет служить в стройбате!
       Врач поднял взгляд на Самохина, и майор тут же обратился к призывнику:
       - Ты ведь не хочешь служить в стройбате? Кирпичи, лопата, носилки, мастерок - и так два года. Даже автомат в руках не подержишь. А тут - учебное подразделение, элитные химические войска. Ты ведь любишь учиться?
       - Люблю, - согласился Самохин, - только мне как-то не удавалось…
       - А теперь удастся, - заверил его майор слева. - Химию любишь? Колбы, реторты, спиртовки…
       При слове «спиртовки» заскучавший майор справа встрепенулся и с удивлением поглядел на коллегу. Врач махнул рукой и спросил у Самохина:
       - Ты не против, чтобы я записал тебе: «годен к строевой»? Пойдешь служить в учебное подразделение, станешь сержантом.
       - Я не против, - улыбнулся Самохин.
       - Вот и молодец! - обрадовался майор справа. - Настоящий солдат!
       - Только бы он на сборном пункте не передумал, - задумчиво покачал головой врач, когда Самохин закрыл за собой дверь кабинета - а то мне достанется по первое число.
       - Этот не передумает, - уверенно сказал майор и предложил: - Если уже всё на сегодня, может, пропустим по маленькой?
       Мужчины завозились и стали весело собираться.
       
       Глава 2
       
       Все хлопоты по проводам сына в армию мать взяла на себя. Сам Самохин явился на собственные проводы с опозданием на полтора часа: гости - близкие родственники и соседи - уже были навеселе и, увидев вошедшего Самохина, радостно загомонили.
       - Ну что же ты, Володя? - укоряющим тоном пожурила сына мать. - Гости собрались, а тебя нет.
       - Да мы тут с Валеркой на концерт попали, повеселились малость, - стал оправдываться Самохин, и соседский Валерка, уже отслуживший в армии, тоже стал успокаивать разволновавшуюся женщину:
       - Ничего, тетя Катя, главное - мы успели.
       - К шапочному разбору вы успели, - строго перебил сына валеркин отец - отставной военный. - Дисциплины никакой. Ладно, этот, - он кивнул на Самохина, обратившись к сыну. - А ты? В армии отслужил, а толку нет.
       Мать глянула на голову Самохина:
       - Что у тебя с волосами, сынок?
       Самохин, собираясь на концерт, намочил волосы подслащенной сахаром водой, и теперь на его голове красовались кудрявые ссохшиеся пряди.
       - Ничего, - успокоил соседку валеркин отец. - Прибудет на место, там его живо оболванят.
       Самохин, улыбнувшись, уселся на пустующее место во главе стола и налил себе водки в рюмку. Валеркин отец встал и произнес тост:
       - Служи, Вова, честно. Не опозорь свою мать и нас, твоих соседей.
       Все выпили, и проголодавшийся Самохин набросился на уже изрядно поредевшую закуску. Когда молодые люди пропустили по третьей, Валерка наклонился к приятелю и шепотом сказал, взглянув на часы:
       - Я тут тебе один сюрприз приготовил.
       Еще минут через пять в дверь постучали, Валерка сорвался со своего места и ввел в комнату двух красивых девушек. Учитывая количество выпитого, обе они показались Самохину настоящими принцессами. Валерка представил девочек, и Самохин тут же забыл их имена. Девчонки уселись за стол, мать Самохина принесла им свежие приборы, а Валерка налил вина. Когда гости уже стали расходиться, приятели уединились с девушками в соседней комнате. Валерка вернулся, чтобы взять со стола вина, водки и закуски, а захмелевший Самохин, не теряя времени, обнял ту, что понравилась ему больше, и стал целовать. Девчонка слабо - так, чтобы не оттолкнуть совсем - отпихивалась, а ее подружка весело хихикала, наблюдая эту сцену. Вошедший Валерка поставил выпивку и закуску на тумбочку и попенял приятелю:
       - Что же ты делаешь, оглоед? Это моя девушка! Я уже жениться собрался, а ты испортил ее.
       Самохин, несмотря на то, что очень был увлечен, услышал Валерку и оторвался от приятного занятия:
       - Что же ты сразу не сказал? А испортить ее я не успел: она у тебя стойкая - хоть сейчас женись.
       Девчонки жили недалеко и были соседками, так что провожать их приятели пошли вместе. Когда, нацеловавшись на прощание, расходились, Самохин назидательным тоном спросил у своей новой знакомой, имени которой так и не вспомнил:
       - Ждать-то меня будешь?
       - Конечно, мой милый, - таким же тоном ответила она, и все рассмеялись.
       На обратном пути Самохин высказал неудовольствие:
       - Девчонки какие-то пугливые. Я думал, нам обломится сегодня что-нибудь.
       - Держи карман шире, - усмехнулся Валерка. - Я сам со своей только вчера познакомился, а твою сегодня первый раз увидел.
       Самохин усмехнулся, услышав местоимения «твоя» и «моя», махнул рукой:
       - Для нашего «чуркестана» с его порядками и это - конфета.
       
       Утром в военкоматовском дворе провожающих было немного: мать, отец, который прибыл из Баку, где жил со своей новой семьей, дядя Тимофей - брат матери, который был старше Самохина на шесть лет, младший брат Сергей с самохинской гитарой в руках и сосед-приятель Валерка. Отец с матерью сухо поздоровались и все время ожидания стояли по разные стороны от сына, младший брат бросал скептические взгляды на опухшее с похмелья лицо Самохина, сосед Валерка стоял рядом с кислым лицом, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, а дядя Тимофей поучал племянника:
       - В армии, кто смел - тот два съел. Спросят: плотники есть? Ты - сразу вперед: я, мол, плотник. Художники - пожалуйста. Сразу на лафовую работу попадешь.
       - Плотником-то я смогу, - возразил Самохин, - а вот художником…
       - А… - махнул рукой Тимофей. - Пока разберутся, что ты ничего не умеешь, время пройдет. А в армии как: солдат спит, а служба идет.
       Самохин покивал головой, увидел, что отец что-то хочет сказать ему, и отошел в сторону. Отец неловко достал из кармана пять красненьких десяток и сунул в руку сыну:
       - На вот… в дорогу тебе. Служи хорошо. В нашем роду разгильдяев не было.
       Не дождавшись отправки, отец взглянул на часы и промолвил:
       - Пойду я, а то на электричку опоздаю.
       Отец удалился, не оборачиваясь, слегка забрасывая правую руку за спину, и Самохин подумал, что точно так же ходит его младший брат Сергей, очень похожий на отца. А Самохин был похож на мужчин по материнской линии.
       Мать подошла и спросила:
       - Сколько отец денег дал?
       - Мам, ну зачем тебе это надо? - скривился Самохин, а мать поджала губы:
       - Просто…
       Прозвучала команда рассаживаться в автобусы.
       
       На сборном пункте в Баладжарах Самохин встретил ребят из параллельного класса в годы учебы в школе - Костю Повилкина и Сашу Горидзе. Ребята обрадовались, увидев в руках Самохина гитару: «Поедем с музыкой!». Решив держаться вместе, ребята вошли в здание, где их провели коридорами в большую пустую комнату. Старший лейтенант приказал сложить вещи и раздеться догола. Весело перекликаясь, ребята разных национальностей и вероисповеданий разделись, побросав вещи на чемоданы и вещмешки, старший лейтенант построил их и вывел в коридор, а сержант остался охранять вещи. Картина была необычной: десятка три совершенно голых молодых ребят шли строем, навстречу прошла молодая девушка в белом халате, не обращая на них никакого внимания. Посыпались едкие шутки, девушка не отреагировала. Всех завели в огромную комнату, где вдоль окон стояли столы, за столами сидели и стояли рядом женщины, мужчины и молодые девушки в белых халатах. Призывников построили вдоль стены, они притихли, шуточек уже не было слышно. От общей группы врачей и медсестер отделились четыре женщины и стали проходить вдоль строя, внимательно оглядывая молодых людей. Костя Повилкин, который стоял рядом с Самохиным, покраснел и, растопырив пальцы рук, стал ладонями прикрывать свои гениталии. Когда очередь дошла до него, женщина-врач попросила поднять руки и вытянуть их вперед. Костя подчинился, и женщина осмотрела его. Когда она осматривала Самохина, тот не смутился: он беспокоился только о том, чтобы не случилась эрекция. Последней строй обходила врач-окулист. Она подошла к Самохину, на остальных не обратив внимания, и спросила:
       - Фамилия?
       Самохин ответил. Женщина отошла к столу, выбрала из кипы документов нужную карточку и вновь подошла к Самохину. Прочитав то, что там было написано, она подняла взгляд на Самохина:
       - Близорукость, минус четыре. На зрение жалуетесь?
       - Нет, - бодро ответил Самохин. - В очках вижу превосходно.
       Женщина отошла к столу, за которым сидел грузный мужчина в необъятном белом халате, что-то спросила у него, на что тот небрежно махнул рукой, положила карточку на стол и потеряла к Самохину всякий интерес.
       Когда ребята, одевшись, вышли во двор сборного пункта, Костя почесал затылок и предложил:
       - А не закусить ли нам?
       - Закусывать нужно после чего-то, - возразил Самохин. - У меня после вчерашнего голова трещит, подлечиться надо.
       Ребята зашли в кафе на территории сборного пункта и охнули, увидев, какие цены там были выставлены. Спиртного на прилавках не было. Ребята вышли наружу, а Самохин подошел к буфетчику и тихо спросил:
       - А водка у вас не продается?
       Буфетчик - усатый азербайджанец средних лет с большим животом - отрицательно покачал головой:
       - Строго запрещено.
       - Выпить сильно хочется, - проговорил Самохин, хитро глядя на буфетчика и догадываясь, что тот не договаривает. Так оно и было. Буфетчик степенно оглянулся по сторонам и тихо сказал:
       - Давай восемь рублей, отойди вон туда, - он кивнул в сторону большой чинары неподалеку, - тебе принесут.
       - Зачем восемь рублей? - удивился Самохин. - Мне одну бутылку надо.
       - Одна бутылка столько стоит, - тихо сказал буфетчик, гордо подняв голову.
       - Понятно, - огорчился Самохин и денег буфетчику не дал.
       Когда он вышел из кафе, ребята вопросительно поглядели на него.
       - Восемь рублей за бутылку, - развел руками Самохин. Саша Горидзе предложил:
       - Может, скинемся?
       - Не спеши, - остановил его Самохин. - Мои сказали, что приедут сюда. Уже, наверное, топчутся возле проходной.
       - Она у них «КПП» называется: контрольно-пропускной пункт, - проявил эрудицию Костя.
       - Так я - на КПП, - сказал Самохин и предложил: - А вы здесь меня ждите.
       Всё получилось как нельзя лучше: Самохин через КПП жестами объяснил младшему брату, который стоял там вместе с матерью, что ему требуется, и тот уже минут через двадцать стоял на месте с газетным свертком под мышкой. Показав брату, куда ему нужно направиться вдоль забора, Самохин позвал друзей и завел их за трансформаторную подстанцию в углу двора, забрался с их помощью на забор и свистнул брату, который стоял, оглядываясь по сторонам, со свертком под мышкой. Забор был очень высокий. Показав брату, где ему следует встать, Самохин обернулся к ребятам:
       - Ну, волейболисты, теперь ваша очередь: Сергей кинет бутылку, а вы ловите!
       Ребята изготовились, упершись ладонями в колени, Костя спросил:
       - А если не поймаем?
       - О стену трансформаторной вмажется, - весело ответил Самохин. - Тогда Сергей еще за одной сбегает: все равно получится дешевле, чем у буфетчика.
       Младший брат развернул газету, взял бутылку в руки и посмотрел на Самохина с сомнением:
       - У меня больше денег нет.
       - А я дам тебе, - пообещал Самохин. - Кидай навесом, чтобы ребятам легче ловить было.
       Сергей примерился и кинул. Бутылку поймал Костя. Самохин спрыгнул с забора, забрал у Кости бутылку и положил в свой чемодан. Не успели они разложиться на траве возле трансформаторной подстанции, как услышали свои фамилии в череде других. Им было приказано явиться в десятый кабинет.
       В просторном помещении, которое назвали почему-то кабинетом, за столом сидел уже знакомый Самохину майор, не горящий желанием служить во Владивостоке. Призывников по списку вызывали к нему, он задавал вопросы, сидящий рядом с ним сержант сверхсрочной службы - азербайджанец, говоривший по-русски с заметным акцентом, - делал необходимые пометки и записи. Все происходило на глазах у других призывников. Самохин обратил внимание на одного призывника-азербайджанца, который заметно отличался от остальных: был чернее лицом, держался не очень уверенно, да и одет был не так, как остальные. Наметанным взглядом Самохин сразу определил в нем уроженца одного из районов на окраине республики. На вопросы майора он отвечал кивком головы, и лишь на вопрос, знает ли он русский язык, ответил четко:
       - Да!
       Парня взяли в команду, у него даже оказалось незаконченное высшее образование. Костю с Сашкой взяли тоже: среднее специальное образование, спортсмены-волейболисты. Дошла очередь до Самохина. Майор, глянув на его лицо, обрадовался: «Старый знакомый!», затем глянул на первые страницы новенького военного билета:
       - Образование - восемь классов, - прочел он вслух, и Самохин почувствовал себя неуютно.
       - Я десять классов окончил в вечерней школе, - соврал он, не желая расставаться с ребятами.
       Майор кивнул головой и приказал сержанту, передав ему военный билет:
       - Запиши в строке «образование»: «Окончил десять классов в вечерней школе».
       Сержант старательно вписал требуемое, высунув от усердия язык.
       Забрав военный билет обратно, майор прочитал вслух:
       - Профессия: музыкант, - и поднял глаза на Самохина: - Это как же, с восемью классами?
       Самохин выругал себя за досадную оплошность: любитель розыгрышей и приколов, он в военкомате на вопрос о профессии ляпнул: «музыкант», не подумавши, надеясь, что там проверят и запишут правильно, а те, очевидно, не проверили и записали с его слов.
       - Я в филармонии работал, - соврал он опять. - На барабанах стучал.
       - Ну, если на барабанах, - улыбнулся майор, - тогда можно. Барабанщики в армии нужны, - и сержанту: - В команду его!
       Самохин вздохнул с облегчением. Получив военный билет на руки, он открыл его на первых страницах и увидел корявую надпись, сделанную сержантом: «окончил 10 клас вечерный». «Каково образование, такова и надпись», - подумал Самохин, вздохнул и положил военный билет в карман.
       Отправку назначили на пять часов вечера. Когда их вывели строем за пределы КПП, Самохин, стараясь не привлекать внимания стройных, подтянутых сержантов, передал матери свой чемодан и двадцать рублей:
       - Купи пять бутылок водки. Чемодан отдашь мне на перроне.
       Мать растерянно поглядела на сына, но чемодан и деньги взяла.
       На перроне, перед вагонами, вещи призывников не проверяли на наличие спиртного, хотя и пригрозили сделать это. Мать передала Самохину чемодан и осторожно спросила:
       - Пять бутылок. Не много ли будет, сынок?
       - А это - не мне одному, - весело ответил Самохин. - Дорога дальняя…
       Прозвучала команда, и все расселись по вагонам. Помахали родственникам, уселись на истертые сиденья плацкартного вагона и поглядели друг на друга.
       - Мне мама перед посадкой бутылку коньяка в рюкзак положила, - похвастался Сашка.
       - Мне - водки, - сообщил Костя.
       Самохин, любивший эффектные сцены, молча раскрыл чемодан и вдруг увидел сверху старый пиджак от костюма, который купила ему мать по окончании восьми классов. Лишь потрогав пиджак рукой, он с облегчением почувствовал сквозь материю округлые бока бутылок. Развернув пиджак и продемонстрировав пять пузырей, он наслаждался изумлением друзей, а сам, между тем, с недовольным видом потряхивал рукой пиджак:
       - Говорил же матери: «Не клади пиджак – жарко».
       - Еще неизвестно, куда попадем, - возразил Костя.
       - Куда-куда, в Москву! - бодро заключил Самохин.
       - Не в Москву, а в Подмосковье, - поправил его Сашка.
       - На климат это обстоятельство не повлияет, - усмехнулся Самохин и стал распечатывать бутылку.
       
       Глава 3
       
       Водки, конечно же, не хватило. До Москвы ехали более двух суток, останавливаясь на всех станциях, полустанках и разъездах. Когда рано утром, еще затемно, подъезжали к Курскому вокзалу, у Самохина был в разгаре похмельный синдром, который подлечить уже было нечем. Саша с Костей, будучи спортсменами, пили поменьше, но и им было не сладко. Накануне Самохин хотел, было, заказать бутылку у сопровождающего их сержанта, который тайком, за десятку, оказывал призывникам подобную услугу на протяжении всего пути, но справедливо решил, что потом ему станет еще хуже, и решил перетерпеть. Окно вагона было давно уже закрыто - за бортом два градуса тепла, ветер и мокрый снег. Самохин достал пиджак из чемодана, накинул его себе на плечи. Костя усмехнулся:
       - Все-таки глупые у нас с вами родители: пихают всякую дрянь в чемоданы и рюкзаки.
       Сашка тоже хохотнул, натягивая на себя какую-то куртку, а Самохин улыбнулся и развел руками. Их соседи по вагону оказались в более худшем положении: кое-кто, не имея теплой одежды, ко всему вдобавок, куражась в пьяном угаре, изорвал на себе и без того легкую одежду, и теперь протрезвевшие будущие солдаты в изодранных летних рубашках и брюках с тоской глядели на крупных белых мух, резвящихся в подмосковных сумерках за окном вагона.
       Выстроившееся на перроне Курского вокзала воинство выглядело чуть получше французских солдат в 1812 году во время отступления из Москвы: продрогшие до костей призывники завернулись в полотенца, прихваченные в дорогу для других целей. У Самохина, который был одет получше других, тоже зуб на зуб не попадал. Весь строй, пока шла перекличка, трясся как по команде. Здесь же, прямо на перроне, команды разделились, Самохин с друзьями и еще десятка два других призывников двинулись в сопровождении капитана и двух сержантов к электричке в другом конце вокзала. Им предстояло ехать в Ногинск, а затем еще дальше - в учебное подразделение.
       Из Ногинска добирались автобусом, присланным из части. Было шесть тридцать утра. Учебное подразделение располагалось в красивом смешанном лесу: сосны и ели перемежались березами и другими деревьями, названия которых Самохин не знал. Лес стоял вплотную к дороге, ветвями своими почти касаясь автобуса, в котором ехали продрогшие, но восхищенные величественным видом подмосковной природы будущие солдаты из далекого Азербайджана, где подобное зрелище доступно только в далеких горных районах, но не в той прикаспийской полупустыне, откуда прибыли почти все призывники. Автобус остановился у ворот КПП, и ему навстречу, громыхая сапогами, выбежала с территории войсковой части группа по пояс голых молодых солдат в одинаковых брюках-галифе: все - лысые, лишь сержант, бегущий впереди и подбадривающий окриком подчиненных, имел цивильную короткую прическу.
       Все притихли, наблюдая непривычную картину, кто-то попытался сострить, но шутка повисла в воздухе: очевидно, все представили себя в этом тоскливо однообразном прямоугольнике в четыре шеренги со в такт подпрыгивающими однообразными головами, лишенными растительности, а, значит, и индивидуальности. Самохин потрогал свою роскошную прическу, почесал бороду. Костя с Сашкой переглянулись и улыбнулись друг другу. Пока капитан решал свои вопросы на КПП, Самохин обернулся и поглядел вслед пробежавшему подразделению: позади строя тяжело ковыляли отстающие, их поддерживали четверо крепких ребят, скорее всего, специально отряженные для этой цели. Автобус тронулся и проехал за ворота, остановившись перед старинным двухэтажным зданием, первый этаж которого оказался столовой. Призывников завели в огромную столовую, и они расположились за длинными деревянными столами, усевшись на такие же длинные деревянные скамейки. Капитан ушел в строевую часть, держа в руках пачку бумаг, с призывниками остались сержанты.
       - Смирно! - раздалась команда от входа в столовую, и молодые люди неспешно оглянулись на окрик. Некоторые, в том числе и Самохин, поднялись со скамьи. В зал вкатился кругленький рыжий старший лейтенант с рябым от веснушек круглым лицом. Быстрыми шагами приблизившись к призывникам, он остановился и удивленно огляделся:
       - Это где вас таких лохматых выловили?
       - В Азербайджане, - откликнулся кто-то.
       - Да ну? - удивился старлей. - А я думал - в Америке.
       Он подошел к Самохину, который постарался принять вид поприличнее, и внимательно оглядел его:
       - Вот это экземпляр! - восхищенно воскликнул старлей, уперши руки кулаками в свои широкие бока. - Куда там Америке: штаны драные, прическа как у одуванчика, борода, да еще и гитара в придачу. Настоящий Ролингстон! В какую роту определили?
       Самохин пожал плечами.
       - Если в пятую попадешь, не пожалеешь! Я страсть как люблю самодеятельность!
       Пошутив еще немного, старлей удалился. Самохин подошел к сержанту, стоявшему в стороне со скучающим видом:
       - Это кто был?
       - Замполит пятой роты, - лениво ответил сержант, снизойдя до Самохина после некоторой паузы.
       Вернувшись из строевой части, капитан стал выкликивать фамилии призывников, прибавляя к ним звание «курсант» и называя роту, в которой они впредь будут служить. Сашка с Костей попали в четвертую роту, Самохин - в пятую. Затем они со своими вещами проследовали в баню, где прямо на улице какие-то курсанты стригли ручными машинками новоприбывших. Самохину то ли машинка попалась тупая, то ли курсант нерадивый, но он измучился и проклял все на свете, пока голова его освободилась от бремени. Кто-то из ребят хохотнул, поглядев на Самохина с бородой и без волос. Самохину было не до смеха. Увидев, что один из остриженных расплатился со своим цирюльником пачкой печенья, он достал из чемодана последнюю консервную банку с какой-то рыбой в масле и протянул курсанту, который избавил его от прически:
       - У меня печенья нет, это пойдет?
       - Конечно, это даже лучше, - улыбнулся худой курсант, оглянувшись зачем-то по сторонам, и спрятал банку в карман своих широких мешковатых галифе, приподняв полу большого, не по росту, бушлата.
       Самохин почувствовал в его голосе заискивающие нотки, и ему стало неприятно: только что перед ним был курсант, которым Самохин стать еще не успел, затем - маленький штрих в поведении, и Самохин ощущает свое превосходство над ним, хотя сам еще даже форму не надел.
       В предбаннике сложили вещи прямо на пол, разделись догола, получили черные сатиновые трусы, синие майки и ринулись в баню. Баней оказалось довольно холодное полутемное помещение с широкими бетонными отполированными скамьями и оцинкованными тазами. Самохин, помня о своей бороде, бегом подхватил таз, набрал горячей воды и тут же собрал свой станок безопасной бритвы. Бритва бороду брала тяжело, постоянно забиваясь, приходилось поминутно раскручивать ее, чтобы прочистить. Бритье заняло много времени, так что Самохин даже помыться толком не успел, когда прозвучала команда на выход. Хуже, чем ему, было только одному армянину, который попросил товарища побрить ему голову и столкнулся с той же проблемой - станок забивался добротной южной щетиной. Самохин, хотя и не очень помытый, но все же побритый, выскочил предпоследним, армянин, которому товарищ не успел оголить череп, выскочил, как был, - с недобритой головой. Все надели трусы, майки и по очереди подходили к прапорщику за формой. За спиной прапорщика стояли курсанты, которые по его команде находили и подавали одежду, обувь и головные уборы нужного размера. Дошла очередь и до Самохина.
       - Хэ-бэ?!
       - Сорок восемь.
       - Сапоги?!
       - Сорок два!
       - Пилотка?!
       - Пятьдесят девять!
       Прапорщик с сомнение поглядел на Самохина: - «Уши помнешь!» - но пилотку все-таки дал указанного размера. Самохин, не отходя, тут же примерил пилотку и убедился, что прапорщик оказался прав: лысая голова нуждалась в головном уборе на размер меньше. Прапорщик молча вырвал пилотку из рук Самохина и вручил ему другую - пятьдесят восьмого размера, сопроводив акцию замены короткой фразой:
       - Салага!
       Затем прапорщик продемонстрировал мастерство заворачивания портянки, и все стали, сопя и поругиваясь, делать то же самое, но получалось гораздо хуже, чем у старого служаки.
       Отставить мат! - громко скомандовал прапорщик, и все разом замолчали.
       Закончив борьбу с непослушными портянками, Самохин обулся в сапоги и встал на ноги. Ногам было неудобно. Самохин сложил свои гражданские тряпки в чемодан и вышел на улицу. Из дверей бани выходили другие курсанты, и Самохин с удивлением обнаружил, что он с трудом узнал своих приятелей - Сашку и Костю, а других ребят, с которыми познакомился в пути, не смог отличить друг от друга. Узнаваемыми остались кроме приятелей лишь двое - армянин с недобритой головой и азербайджанец с очень черным лицом и грустными глазами, на которого Самохин обратил внимание еще на призывном пункте в Баладжарах. Все новоиспеченные курсанты облачились в новенькие хлопчатобумажные гимнастерки и галифе, но были похожи не на солдат, а, скорее, на очень приличные огородные пугала - так мешковато и неуместно сидела на них военная форма. Отметив это, Самохин внимательно пригляделся к стоящему рядом сержанту, поставил чемодан на землю, расстегнул грубый, плохо гнущийся ремень из кожзаменителя, подтянул его потуже, расправил полы гимнастерки, сделав сзади складку, как у сержанта, и вновь застегнул ремень. Сержант глянул на Самохина, подмигнул ему, коротко улыбнувшись, и громко скомандовал:
       - Всем подтянуть ремни! Бляха должна находиться выше второй снизу пуговицы на гимнастерке!
       Все стали подтягивать ремни, а Самохин лишь приподнял его повыше, не расстегивая. Затем все построились в колонну по три и двинулись по лесной дороге к четырехэтажному зданию. Большое помещение с ровными рядами двухъярусных металлических коек, где Самохину предстояло прожить ближайшие полгода, оказалось на четвертом этаже. Койки были аккуратно заправлены, в помещении курсантов не было: прибывшая группа из Азербайджана оказалась последней, и все ранее прибывшие курсанты, прослужившие уже от трех до десяти дней, находились на занятиях. Изо всех шестерых, кто попал в пятую роту, знакомым Самохину оказался только тот самый черный азербайджанец, который за все время не произнес ни слова и лишь спокойно наблюдал за происходящим вокруг него. Сначала они, забрав предметы первой необходимости: мыльницы, бритвенные приборы и зубные щетки, подписали и сдали свои чемоданы и рюкзаки невероятно толстому курсанту, оказавшемуся каптенармусом, и тот стал поочередно сносить чемоданы вниз, в подвал. Гитару свою Самохин по совету толстяка оставил в каптерке. Один из курсантов - азербайджанец с холеным породистым лицом - забеспокоился, заявив, что в его чемодане лежит дорогой дакроновый костюм, но сержант тут же успокоил его, заявив, что все вещи будут позднее отправлены почтой обратно домой.
       - Когда? - поинтересовался владелец дорогого костюма.
       - Во-первых, для того, чтобы обратиться к старшему по званию, следует сказать: «Разрешите обратиться, товарищ сержант» и лишь потом задавать вопросы, - хмуро сообщил сержант, и курсант невольно подтянулся и вытянул руки по швам. - А во-вторых, вещи будут отправлены тогда, когда нужно.
       Курсант с породистым лицом промолчал, а Самохин усмехнулся.
       - Курсант? - обратился сержант к Самохину.
       Самохин приподнял брови, обозначая, что готов выслушать сержанта.
       - Как фамилия?
       - Самохин.
       - Нужно отвечать: «Курсант Самохин», - пояснил сержант и продолжил: - Усмешки свои дома оставить надо было, а то здесь при таком характере заработаешь столько нарядов, что из сортира не вылезешь. Ясно?
       - Ясно, товарищ сержант, - бодро ответил Самохин, и сержант удовлетворенно засопел, засунув большие пальцы рук за ремень:
       - То-то же! Огурец.
       - Разрешите обратиться, товарищ сержант, - тут же не удержался Самохин.
       - Обращаетесь, - официальным тоном разрешил сержант, не вытаскивая пальцы рук из-под ремня.
       - Почему «огурец»?
       - Потому что зелен еще, - усмехнулся сержант и тут же вытянул руки по швам, заметив вкатившегося в помещение уже знакомого Самохину рыжего старшего лейтенанта.
       Старлей влетел как комета, неся за собой шлейф радостного оживления.
       - Старший лейтенант Столяров, - представился офицер и добавил: - Замполит пятой роты.
       Оглядев новоприбывших, он довольно потер руки, вошел в кабинет с надписью на двери: «Канцелярия», уселся за стол и тут же стал распределять всех по взводам. Постриженного и переодетого Самохина он не узнал. Самохин попал во второй взвод, где готовились вычислители расчетно-аналитических станций. Когда очередь дошла до черного азербайджанца, тот не смог ответить по-русски на простой вопрос старлея, и Самохин объяснил ему по-азербайджански, чего от него требуется. Ответ азербайджанца Самохин перевел старлею.
       Веселость старлея не пропала, но слегка потускнела. Он обернулся к сержанту:
       - Так этот боец по-русски не разговаривает. Какой дурак прислал его к нам?
       Сержант молча пожал плечами.
       - Хорошо, - жизнерадостно заключил старлей. - Пусть пока побудет у нас, а затем мы его переведем в БХЗ.
       В какое такое БХЗ решили отправить бедолагу, Самохин не знал, но аббревиатура эта - колючая и угловатая - ему не понравилась. Ему было жалко парня, и он стал потихоньку объяснять по-азербайджански, что того хотят куда-то отправить.
       - Разговорчики! - грозно прорычал сержант, но старлей махнул рукой:
       - Пусть поговорят.
       Когда распределение закончилось, Самохин осмелился:
       - Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант!
       - Обращайтесь, - милостиво разрешил старлей, не переставая записывать что-то в большую толстую тетрадь.
       - Курсант Абдуллаев сказал, что очень хочет служить в вашей роте, - стал пояснять Самохин старлею, который отложил в сторону ручку, закрыл тетрадь и с интересом рассматривал Абдуллаева, продолжая улыбаться. - У него незаконченное высшее образование, вот только русский язык он не смог выучить, потому что преподаватель русского языка в нахичеванском университете по-русски разговаривать сам толком не умел.
       - А зачем тогда его держали там? - поинтересовался старлей, переведя взгляд на Самохина.
       - Кого? - переспросил Самохин.
       - Преподавателя этого, - поморщился старлей.
       - За деньги, - Самохин развел руками и многозначительно приподнял брови.
       - Хорошо, - старлей убрал руки со стола и откинулся на спинку стула, выпятив аккуратное брюшко, туго затянутое портупеей, - только я не вижу связи: «нацменский» университет, коррупция, русский язык… А причем тут наша горемычная пятая рота?
       - Да он сам взял академический отпуск и в армию напросился, чтобы русский язык выучить как следует, - пояснил Самохин, коротко взглянув на стоящего с невозмутимым видом Абдуллаева. - Ему язык трудно давался, и кто-то сказал, что все получится, если он побудет пару лет в окружении одних только русских.
       - Час от часу не легче, - усмехнулся старлей, - он что теперь, с сержантом через переводчика будет разговаривать?
       - Он быстро команды выучит, - заверил Самохин: - «Сено-солома». Не дурак ведь - на бухгалтера учился.
       - Дебет-кредит. Билирам, - бодро отозвался Абделлаев, услышав знакомое слово «бухгалтер».
       Старлей улыбнулся:
       - Бухгалтер - это хорошо. У нас как раз с таблицами работать придется, может и сгодится этот полиглот. А не сгодится - отсеем. До конца «учебки» еще придется в БХЗ переводить сыкунов с энурезом и придурков с квашенной капустой вместо мозгов.
       - Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант, - вытянул руки по швам Самохин и продолжил, поймав кивок офицера: - Что такое БХЗ?
       - Батальон химической защиты, - ответил Столяров, зевнув, и поскучнел: - Обеспечивает учебный процесс.
       Поднявшись из-за стола, старлей обернулся к сержанту:
       - Иностранца определи во второй взвод и расположи рядом с этим шустрым воином, - махнул он в сторону Самохина и бодрым шагом покинул помещение.
       Оказавшись в расположении второго взвода, Самохин с Абдуллаевым подошли к старшему сержанту, выглядевшему гораздо старше новоприбывших курсантов.
       - Старший сержант Кузнецов, замкомвзвода, - спокойно представился тот и указал на две койки, расположенные одна над другой.
       Самохин положил зубную щетку и бритвенный прибор на заправленную койку, расположенную сверху.
       - Юхара истиирсэн (наверх хочешь)? - поинтересовался Абдуллаев, и Самохин молча кивнул головой.
       - На койку ничего не класть, - лаконично приказал Кузнецов спокойным тоном: - Всё - в тумбочку.
       Самохин сгреб свои причиндалы и положил их в тумбочку, которая стояла сверху на другой такой же. Когда Абдуллаев проделал то же самое, они оба вышли из узкого пространства между койками и вытянулись перед сержантом, невозмутимо стоящим, засунув руки в карманы галифе.
       - Крючок на воротничке всегда должен быть застегнут, - сообщил Кузнецов Самохину, и тот быстро застегнул крючок, бросив короткий взгляд на сержанта, у которого была расстегнута кроме крючка еще и верхняя пуговица гимнастерки.
       Заметив взгляд Самохина, Кузнецов продолжил обучение:
       - Руки в карманах держать нельзя. Никогда.
       Самохин молчал, глядя Кузнецову в глаза, хотя ему очень хотелось опустить взгляд на его руки, уютно устроившиеся в карманах брюк.
       - Ясно? - поинтересовался Кузнецов.
       - Так точно, - отрапортовал Самохин, проявив знание армейского лексикона.
       Абдуллаев невозмутимо молчал, и Кузнецов перевел взгляд на него:
       - А ты чего молчишь, воин? Язык проглотил?
       - Он по-русски плохо понимает, - улыбнулся Самохин.
       - Да я смотрю: он даже плохо не понимает, - возразил Кузнецов и усмехнулся: - Армянин?
       - Азербайджанлы, - открыл, наконец, рот Абдуллаев, поняв вопрос.
       - Такого у нас еще не было, - Кузнецов вынул правую руку из кармана и почесал щеку. - Пока все на занятиях, сходите в магазин и купите себе нитки, иголки, материал на подворотнички и асидол.
       - Аси что? - не удержался Самохин.
       - Асидол, - проворчал Кузнецов, - бляхи чистить. Ты остер на язык, а это не всем нравится. Ну, ничего, поработаешь пару ночей в сортире - быстро службу поймешь. Когда вернетесь, попросите кого-нибудь, чтобы научили вас подшиваться.
       - А вы нас не научите? - обнаглел Самохин.
       - Не научу, - отрицательно покачал головой Кузнецов. - Я занят сейчас: у меня половой процесс.
       Насладившись изумленным видом Самохина, Кузнецов пояснил:
       - Я хрен забил на службу.
       Подмигнув усмехнувшемуся Самохину, Кузнецов обратился к Абдуллаеву:
       - А ты прямо как деревянный.
       Повернувшись к курсантам спиной, Кузнецов направился к своей койке, бормоча под нос:
       - Я еще думал: почему их «чурками» называют?…
       Пока Самохин с Абдуллаевым собирались в магазин, замкомвзвода улегся на койку, не снимая сапог, и крикнул дневальному:
       - Офицер появится - кричи погромче. Тихо крикнешь - будешь неделю в сортире тренироваться.
       
       Глава 4
       
       Сержантов во взводе было трое: старший, просто «сержант» и младший. Младший сержант Пенской прослужил всего полгода, был невысокого роста, щуплый и повадками своими мало чем отличался от безликой пока для Самохина толпы курсантов. Сержант Горбачев родом был, как и Пенской, из небольшой деревеньки в какой-то из российских областей, но год службы наложил на него отпечаток особого армейского лоска: держался он ровно, словно аршин проглотил, ходил, четко печатая шаг, говорил громко, а честь отдавал, вытянув ладонь в струнку, подогнув большой палец внутрь и подчеркнуто согнув руку в запястье. Старший сержант Кузнецов, прослуживший полтора года, был «переростком» двадцати четырех лет, человеком женатым и оттого, наверное, к службе относился даже с большей прохладцей, чем это было положено «старику». Этот был городской, с особо острым чувством юмора, говорил без ошибок в ударении и орфографии.
       Разобравшись в младших командирах, Самохин стал внимательно приглядываться к курсанту, сидящему напротив на своей табуретке и подшивающему воротничок. Все остальные во взводе были для него безликими, как карандаши в коробке, а этот чем-то отличался: то ли возрастом, то ли солидностью.
       - Тебя как зовут? - спросил Самохин, и курсант поднял голову:
       - Игорь.
       - Володя, - представился Самохин и тут же был атакован сержантом Горбачевым, который только что вошел в помещение с улицы с красными ушами и щеками от необычно холодного весеннего ветра. На руке у Горбачева была красная повязка с надписью: «Дежурный по роте».
       - Почему сидим?! Быстро подшиться!
       - Эти двое - новенькие, - объяснил Горбачеву Пенской, который прохаживался между сидящими на табуретках курсантами. - Они недавно подшились.
       - Я кому сказал подшиваться?! - взъярился Горбачев, не обращая внимания на реплику Пенского.
       Самохин стал снимать гимнастерку, Абдуллаев - тоже.
       - Быстро! - не успокаивался Горбачев. Самохин зашевелился быстрее.
       Удовлетворив командирский зуд, Горбачев продекламировал назидательным тоном:
       - У солдата не должно быть личного времени. Личное время - это лишнее время.
       Когда Горбачев удалился по своим дежурным делам, появился Кузнецов, экипированный по-домашнему: майка, брюки, тапочки на босых ногах. Несмотря на то, что все курсанты были одеты в настоящий момент так же, исключая сапоги, которые снимались разве что только ко сну, Кузнецов даже без своих черных погон с золотыми лычками заметно отличался от всех чем-то неуловимым. И дело было не только в прическе.
       - По какому поводу Горбачев икру мечет? - спросил он у Пенского, лениво похлопывая себя по животу.
       - Горбачев новеньких еще раз подшиться заставил, - пояснил тот.
       - Пусть тренируются, - махнул рукой Кузнецов и направился куда-то по своим сержантским делам.
       Вечерняя поверка прошла быстро, но спать сразу не уложили: начался «сон-тренаж». Курсанты по команде «отбой» рассыпались из строя и устремлялись к своим койкам, на ходу расстегивая пуговицы гимнастерок и брюк. Пенской ходил с часами в руке, покрикивая время от времени:
       - Десять секунд…, двадцать секунд…
       «Отбиться» должны были за сорок пять секунд. Затем за те же сорок пять секунд надо было подняться, одеться и встать в строй. Во время не укладывались, и все начиналось сначала. Когда Пенской построил взвод в третий раз, в расположение вошел Горбачев с красными ушами, лицом и повязкой, остановился напротив строя и скомандовал:
       - Вольно!
       Пенской отошел в сторону, а Горбачев, четко печатая шаг и картинно выпятив нижнюю губу, прошел вдоль строя, многозначительно глядя в лица курсантов. Обойдя строй, он встал посредине, отставив ногу в сторону, и задал вопрос:
       - Кто умеет ловить раков?
       Самохин, вспомнив наставления своего дядьки Тимофея, тут же выкрикнул:
       - Я!
       - Головка от… ДП-5А! - витиевато выразился Горбачев и добавил ехидным тоном: - Представляться надо, товарищ курсант.
       - Курсант Самохин.
       - Кто еще умеет ловить раком? - спросил Горбачев, намеренно изменив окончание в слове.
       Повисло молчание, затем с левого фланга прозвучало:
       - Курсант Комельков!
       - Оба - ко мне! Остальные - дальше по плану! - скомандовал Горбачев, отошел в сторону и приказал Самохину и Комелькову - невысокому парню с симпатичным, но невыразительным лицом:
       - Бегом к дежурному по части. Обратитесь к капитану, он вам скажет, чего надо сделать.
       Курсанты неспешно направились к выходу из расположения, но, получив в спину окрик: «Бегом!», перешли на легкую рысь. Спустившись по лестнице, они вышли на воздух и сбавили шаг. Самохин заговорил первым.
       - Тебя как зовут?
       - Лёшей.
       - Володя, - представился Самохин. - Ты раков где ловил?
       - Нигде.
       Самохин остановился, Комельков тоже встал.
       - Тогда какого черта вызвался?
       - Прыгать с койки на койку надоело, - пожал плечами Комельков. - А ты что, тоже не ловил раков никогда?
       - Правильно догадался, - усмехнулся Самохин. - Ты хоть знаешь, где дежурный по части находится?
       - Там, - Комельков махнул рукой в сторону старых зданий, ближе к КПП.
       Самохин двинулся вперед, Комельков - за ним.
       - Я-то подумал, что ты умеешь, потому и вызвался, - стал объяснять Комельков. - А ты почему соврал?
       - У меня принцип такой, - туманно пояснил Самохин, не вдаваясь в подробности.
       - Чё делать будем? - спросил Комельков, глядя на приближающееся здание, где сидел дежурный по части.
       - Не ссы, Лёша, прорвемся, - усмехнулся Самохин и решительно направился в сторону единственного освещенного окна на первом этаже. - Ты знаешь, что такое ДП-5А?
       - Ага. Прибор такой. Радиацию меряет.
       - А причем тут головка? - удивился Самохин.
       Лёша усмехнулся:
       - Та штука, которой радиацию меряют, на член похожа.
       - Армейские шуточки, - заключил Самохин и толкнул дверь, которая оказалась незапертой.
       За столом сидел капитан и читал газету. Самохин доложил о прибытии. Капитан отложил газету. Голос у него был домашний, не такой, как у других офицеров.
       - В конце коридора - чулан, заберите оттуда рачевни и - сюда.
       Проходя по коридору, Лёша заныл:
       - Ты хоть знаешь, какие они, эти рачевни?
       - Догадаемся, - успокоил его Самохин.
       Догадаться было нетрудно: наряду с другим хламом в чулане валялись два круга из толстой проволоки, на которые была натянута свободно висящая рыбацкая сеть с мелкими ячейками. Кроме сети к кругам были привязаны по три веревки, связанные на некотором расстоянии воедино, и дальше шла уже только одна веревка. Самохин подержал рачевню за эту веревку и произнес задумчиво:
       - В принципе, все понятно, вот только не ясно, с какой стати рак туда полезет.
       Лёша пожал плечами.
       Вернувшись к капитану, курсанты выслушали очередные наставления, сделанные все тем же домашним голосом:
       - На кухне вам дадут рыбу, палки к рачевням вырежете сами.
       Выходя из помещения, Самохин передал рачевни Комелькову:
       - Видал? Теперь все понятно: рыбу надо привязать к сетке, чтобы раки не утащили, к веревке привязать палку, забросить подальше и отдыхать, пока раков побольше не наберется. Мы с тобой еще и выспаться успеем.
       - Не мешало бы, - зевнул Комельков.
       - А где их ловить-то? - почесал затылок Самохин.
       - Тут озеро прямо на территории части.
       Повар, выслушав Самохина, передал ему таз с размороженной треской. Самохин хотел выложить рыбу из таза, но был остановлен поваром:
       - А раков ты куда складывать будешь?
       - Ну да, - согласился Самохин и забрал рыбу вместе с тазом.
       - Когда улов понесете? - поинтересовался повар.
       - Утром.
       - Сюда занесите штук несколько, - приказным тоном отчеканил повар, и Самохин послушно кивнул головой.
       Снасти оборудовали быстро. Пока Комельков бегал в роту за штык-ножом, который он позаимствовал у дневального, Самохин с помощью спичек отжег два кусочка веревки, которая все равно была слишком длинной, и привязал ими рыбу к сетке. С трудом отпилив тупым штык-ножом две ветки, Комельков привязал к ним веревки, они забросили снасти и пошли спать, приказав дневальному будить их по очереди. Самохин поднимался вторым, и когда прибыл на место, в накрытом старым бушлатом тазу уже копошились раки.
       В половине шестого утра поднялись оба, набрали полный таз тихо шебуршащих раков, прихватили мокрые рачевни, отвязав уже не нужные палки, и направились к дежурному по части. Капитан, увидев бойцов с полным тазом раков, удивленно приподнял брови:
       - Это что?
       - Раки, - тихо ответил Самохин, чувствуя, что сделал что-то не то, но совершенно не предполагая, что именно.
       - А почему так много?
       - Клёв хороший, - совершенно невпопад ответил Самохин, всё еще недоумевая. - А сколько нужно?
       - Один, - спокойно ответил капитан и подошел к тазу, который Самохин все еще держал в своих руках. - Дочка просила показать рака.
       Капитан стал выбирать рака, и Самохин, наконец, успокоился.
       - А остальных теперь куда? - спросил он у капитана.
       - В озеро, любезный, в озеро! - пояснил капитан, держа выбранного рака за бока на уровне лица и внимательно разглядывая его.
       Столовая была как раз напротив помещения дежурного по части. Выйдя из дверей с полным тазом раков, Самохин увидел вчерашнего повара в белом халате и колпаке, который стоял в дверях, засунув руки в карманы. Самохин вспомнил, что совсем упустил из виду свое обещание заскочить на кухню, попросил Комелькова подождать и направился к повару с тазом в руках.
       - Ты чего это мимо пронесся и не зашел, как обещал? - спросил у Самохина повар, даже не поздоровавшись.
       - Забыл, - честно признался Самохин. - Как только увидел тебя, сразу вспомнил.
       - Молодец, не соврал, - подобрел повар. - Откуда сам?
       Самохин пригляделся к повару: молодой парень, такой же, как Самохин, только прослужил поболее.
       - Формально - из Азербайджана, а фактически мой адрес - Советский Союз, - вспомнил Самохин слова популярной песни. - Хипповал я пару лет.
       - А куда раков нести собрался?
       - Обратно в озеро, - ответил Самохин. - Капитан приказал.
       - Почему? - удивился повар.
       - А я ему объяснил, что раки мертвецами питаются, вот он и приказал…
       - А ты веселый парень, - усмехнулся повар. - Ладно, я знаю место, где вашим ракам будет лучше, чем в озере. Обойди столовую, будто к озеру едешь, а сам с другой стороны зайди. Я тебя встречу. Этот парень с тобой? - повар махнул рукой в сторону Комелькова.
       Самохин кивнул головой.
       - Его тоже возьми с собой, - сказал повар, отвернулся и скрылся в темном проеме двери.
       Приняв таз с раками из рук Самохина, повар указал бойцам на стол: там лежали буханка хлеба, банка тушенки, изрядный кусок масла на тарелке.
       - Рубайте, орлы, - предложил повар и понес таз с раками в потные от пара лабиринты кухни.
       Комельков сразу кинулся к столу, быстро прихватил нож, лежащий на краю, и ловко вскрыл банку. Отрезав от буханки увесистую горбушку, он ножом выложил на хлеб аппетитные куски говядины с желтыми комками жира, опустошив банку сразу наполовину, не мешкая, откусил с краю, зажмурив при этом глаза, и спросил у Самохина, с трудом прожевывая кусок:
       - А ты чего? Есть не хочешь?
       - Не хочется с утра, - пожал плечами Самохин. - Хлеба с маслом я бы еще поел…
       - Ага. Ты второй день здесь, а я - уже десятый, - усмехнулся Комельков, прожевав первый кусок, и тут же откусил второй, еще больше первого. Самохин отер нож от тушенки о край банки, потянулся к хлебу и аккуратно отрезал небольшой кусочек. Этим же ножом он намазал на хлеб масло тонким слоем и тоже стал жевать.
       В открытой двери показался повар, неся в одной руке две алюминиевые кружки, в другой - светло-синий щербатый эмалированный чайник без крышки. Из чайника шел пар.
       - Чайку тресните, салаги, - ласково проговорил повар, ставя чайник и кружки на стол.
       В это время открылась наружная дверь, и ввалился сержант Горбачев. Он сразу же уставился на жующих Комелькова и Самохина:
       - А где же раки?
       - На месте, - успокоил его повар, упреждая жующих бойцов. - Теперь дело за пивом. Позаботься.
       - А почему я? - округлил глаза Горбачев. - Бойцов я предоставил, значит, раки - от меня.
       - Хорошо, - отмахнулся повар. - Я напрягу кого-нибудь из офицеров.
       Горбачев опять обернулся к курсантам:
       - Поедите - и в роту! Бегом!
       - А отдохнуть можно? - поинтересовался Самохин.
       - Можно Машку, - загадочно ответил Горбачев, - а в армии есть слово «разрешите».
       - Разрешите отдохнуть, товарищ сержант? - проявил настойчивость Самохин.
       - Ага. Попробуй, - не обещающим ничего хорошего тоном разрешил Горбачев, а Комельков легонько ткнул Самохина в ногу своим сапогом, предлагая не нарываться на неприятности.
       Когда курсанты уходили, повар остановил Самохина:
       - Ты приходи, когда проголодаешься. Я через двое суток дежурю: с утра до вечера или с вечера до утра. Спросишь Серегу.
       По пути к расположению роты Комельков, съевший всю тушенку из банки, тяжело вздохнул:
       - Кажется, я объелся. Но все равно хорошо…
       Отдохнуть им, конечно же, никто не разрешил. Заправив постель, они влились в общий для всех распорядок дня, съедающий у курсанта весь день без остатка.
       
       Глава 5
       
       Служба не показалась Самохину трудной с самого начала: за свою короткую жизнь, в отличие от остальных курсантов, он вдоволь нажился по общежитиям, дешевым гостиницам и даже подвалам, часто не имея куска хлеба и крыши над головой. Командирам он подчинялся безропотно, не испытывая при этом унижения, немудреную пищу в столовой поедал с видимым удовольствием, выказывая пример жизнерадостности и благодарности за кусок хлеба. Остальные курсанты тоже ели весело, изголодавшись после домашних разносолов. Рядом с Самохиным за столом оказался Мамед Абдуллаев - самохинский протеже, имеющий весьма скудные познания в русском языке.
       Когда на завтрак подали перловую кашу, Мамед ковырнул ложкой кусок обжаренного сала, лежащий на краю алюминиевой тарелки, и обратился к Самохину:
       - Бу нэди? Донуз?
       - Она самая. Свинья, - ответил Самохин по-русски, прожевывая сало.
       Мамед отодвинул от себя кашу и взял кусок хлеба с двадцатиграммовой таблеткой масла на нем.
       - Я съем это? - спросил Самохин по-азербайджански, указывая на тарелку Мамеда, и тот утвердительно кивнул головой.
       После занятий, на которых курсанты изучали материальную часть оружия, проходили строевую и политическую подготовку, был обед. Мамед потянул носом пар над борщом, вытащил из-под крупных листьев капусты кусок сала и спросил у Самохина, мешая русский язык с азербайджанским:
       - Свинья истиирсен?
       - Надо говорить: «Свинину хочешь?», а еще лучше: «Сала хочешь?» - начал Самохин обучение своего азербайджанского приятеля русскому языку.
       - Сала хочешь? - старательно повторил Мамед и улыбнулся.
       Мамед съел борщ и кашу, сало из них съел Самохин. Прибавка к солдатскому пайку была весьма чувствительной.
       Часам к четырем пополудни появилось небольшое окно в непрерывной череде занятий, и Мамед, у которого еще сохранились деньги, предложил Самохину купить что-нибудь в армейском буфете, который все почему-то называли «чипком». У Самохина деньги тоже были, и он живо согласился. Идти Самохин вызвался сам. Из безликой массы курсантов выделился один: невысокого роста, круглолицый, смугловатый.
       - Лёня Брутер, - представился он. - Куда с деньгами собираетесь?
       - В чипок, - ответил Самохин, быстро освоивший местный жаргон.
       Немного подумав, Лёня предложил:
       - А мне возьмешь чего-нибудь? Я сейчас денег дам.
       - Возьму, - согласился Самохин.
       К ним подошел еще один курсант. Этот был ростом выше Самохина, лицо его было веселым, жизнерадостным.
       - Саша Афанасьев, - представился он Самохину, который на поверке был всего один раз и не знал курсантов по фамилиям. - Решили по сгущенке ударить?
       - А почему обязательно по сгущенке? - удивился Самохин.
       - А потому что в буфете кроме сладкого ничего нет, а сгущенка - самый выгодный и лучший продукт. У меня, кстати, на одну банку хватит, - сказал Афанасьев и полез в карман, где зазвенела мелочь.
       Набив карман деньгами, Самохин отправился в буфет. Набрав все, что заказали ребята, он понял, что дал промашку, вызвавшись идти один: теперь были заняты обе его руки, прижимавшие к груди пакеты с печеньем, вафлями и сгущенкой. Уже зная дорогу вдоль озера, он свернул с асфальта и пошел окольными путями, опасаясь вызвать своим видом недовольство командиров. Опасения его оказались ненапрасными. Уже у самого озера, когда Самохин проходил вдоль полосы препятствий, навстречу показался майор, подпоясанный портупеей, в сапогах, начищенных до зеркального блеска. Вспомнив единственное занятие по строевой, на котором он успел побывать, Самохин вытянулся в струнку и перешел на строевой шаг, насколько это позволяли расползающиеся из рук пакеты и банки. Майор остановился и стал внимательно смотреть на комично вышагивающего Самохина.
       - Курсант? - обратился майор к Самохину, когда тот уже прошел мимо.
       - Курсант Самохин, пятая рота! - остановившись и обернувшись к майору, четко отрапортовал Самохин, быстро вспомнив все, чему учили.
       Майор был невысокого роста, но четкая выправка скрывала этот недостаток.
       - Откуда и куда направляетесь? - спросил майор, хотя по пакетам в руках Самохина и так все было ясно.
       - Из буфета - домой! - четко отбарабанил Самохин, по-прежнему стоя смирно.
       - Куда - домой? - изумился майор. Осанка его сразу куда-то делась, он стал домашним, понятным.
       - В казарму, товарищ майор!
       - Не в казарму, а в расположение, - поправил Самохина майор. - Вам что, третьего дня не доводили, что хождение по территории части в одиночку запрещено? Только строем!
       - Никак нет, товарищ майор, - уже спокойным тоном ответил Самохин, расслабившись и поправляя сползающий пакет с печеньем. - Я только второй день служу.
       Майор приподнял брови, хотел что-то сказать, но потом, видимо, передумал и приказал:
       - Марш в расположение, и впредь приказ не нарушать!
       До расположения роты Самохин добрался благополучно. Ели сладости жадно, поделившись друг с другом и еще с двумя курсантами, фамилий которых Самохин не знал. Когда закончили есть и спустились вниз покурить, Самохин подошел к Брутеру:
       - Лёня, а ты знал про приказ не ходить в одиночку?
       - Знал. А ты - нет?
       Самохин отрицательно покачал головой.
       - Надо же, - огорчился Брутер. - А я думал, что ты знаешь, просто смелый такой… Ты что, нарвался на сержанта?
       - На майора, - вздохнул Самохин.
       - Какого майора? - удивился Брутер. - У нас майор - командир учебного батальона. Какой из себя был этот майор? Может он из штаба части?
       - Невысокий, ходит, как аршин проглотил, сапоги начищены…
       - Бузук!… - озабоченно выдохнул Брутер.
       - В каком смысле «бузук»? - опасливо поинтересовался Самохин.
       - Командир батальона нашего. Фамилия у него такая.
       Прозвучала команда на построение. Упавший духом Самохин уже привычным движением затушил наполовину выкуренную сигарету и спрятал «бычок» в складку пилотки. Армейские будни пошли своим чередом.
       Вечером, до ужина, весь батальон собрали на летней эстраде: скамейки, вкопанные прямо среди высокой травы, небольшая деревянная сцена. Курсанты из пяти рот, видевшие друг друга только в разных колоннах, перемешались в свободном, нерегулируемом командирами движении, знакомые встречались, выказывая радость от свободного общения. Самохин увиделся с Сашкой Горидзе и Костей Повилкиным из четвертой роты, до начала мероприятия они успели поделиться впечатлениями от армейской жизни.
       На дощатой сцене появился незнакомый Самохину капитан, курсанты расселись на скамейках, повисла тишина.
       - Товарищи курсанты! - официально обратился к бойцам капитан. - Нам нужно создать свой духовой оркестр. Музыканты среди вас есть?
       - Есть! - подскочил со скамейки Самохин.
       - Наш раколов опять первый среди равных! - сострил высокий и красивый лицом курсант из пятой роты. Самохин улыбнулся и подмигнул ему.
       - На чем играете, товарищ курсант? - поинтересовался капитан.
       - На барабанах, - невозмутимо ответил Самохин, и по рядам прокатился дружный хохоток.
       - Отставить смех! - скомандовал капитан. - Барабанщик - первое лицо в оркестре! Где играли? - вновь обратился он к Самохину.
       - В вокально-инструментальном ансамбле! - ответил Самохин, и курсанты вновь захихикали.
       - Ноты знаете?
       - Так точно! - не задумываясь, ответил Самохин. Ноты-то он знал, но только не для ударных инструментов. Он вообще не подозревал, что такие существуют.
       - Подходите сюда, товарищ курсант, запишите свои данные, - приказал капитан и обратился к курсантам: - Еще музыканты есть?
       Полный состав духового оркестра набрали минут за двадцать. Саша Афанасьев тоже записался в оркестр. Альтистом. Когда расходились на построение, Самохин поинтересовался у него:
       - Ты на альте-то играл?
       - Пробовал - получалось, - хитро улыбнулся Афанасьев. - У меня старший брат в школьном оркестре играл.
       За ужином Самохин, привыкший к дополнительному салу, с удивлением отметил, что вечером была жаренная рыба, и ему от Мамеда ничего не досталось.
       - У этой рыбы была чешуя? - спросил он у Мамеда по-азербайджански, намекая на то, что Коран запрещает есть рыбу без чешуи. Не зная, как по-азербайджански «чешуя» он применил слово «одежда», показав пальцами, что имеет в виду на самом деле.
       Мамед улыбнулся:
       - У нее была большая и красивая чешуя.
       Самохин, узнав, наконец, как по-азербайджански «чешуя», подумал, что так он и азербайджанский в армии подучит.
       - Слава Аллаху! - сказал он Мамеду по-русски, принимаясь за рыбу.
       - Аллах у акбар! - ответил ему Мамед.
       
       Утром следующего дня был развод всего батальона, который проходил еженедельно, каждую среду. Перед построившимися подразделениями заместитель командира батальона отдал рапорт командиру в полнейшей тишине. Командир - а это был тот самый майор, что встретил Самохина на дороге у озера - поприветствовал курсантов. Курсанты ответили как положено, и майор объявил, что скоро в батальоне будет оркестр, и развод будет проходить под музыку. Далее пошли прочие организационные и хозяйственные вопросы, а в конце развода уже успокоившийся, было, Самохин услышал команду:
       - Курсант Самохин, пятая рота! Выйти из строя!
       Команда исходила от командира батальона, и Самохин, как учили, вышел из строя и зашагал строевым вперед на десять шагов. По дороге он успел заметить внушительный красный кулак сержанта Горбачева, который тот на всякий случай продемонстрировал курсанту, еще на зная, за что того выводят из строя. Самохин встал лицом к строю, старательно поборол робость от стояния в одиночку перед такой внушительной массой людей в военной форме, поднял голову и стал смотреть прямо перед собой: будь что будет!
       - Поглядите на этого курсанта! - начал майор Бузук каким-то ехидным тоном. - Встречаю его вчера по дороге у озера, где частенько нерадивые курсанты нарушают запрет на передвижение в одиночку по территории части. В руках у курсанта - восточные сладости: халва, рахат-лукум. Спрашиваю: «О приказе знаете?». «Никак нет, - говорит, - второй день служу!». «А куда направляетесь?», - спрашиваю. «Домой», - говорит.
       Майор выдержал эффектную паузу и крикнул, повысив голос:
       - Второй день служит, а расположение для него - уже дом родной!
       Майор вновь взял паузу, а батальон, завороженный его артистизмом и недоумевающий по поводу того, чего же так возмутило майора, напряженно молчал: Самохин услышал даже победную песню майского комара, пролетающего в добром метре от него.
       - Расположение роты для каждого курсанта отныне должно стать домом родным! - неожиданно заключил майор и добавил: - Курсанту Самохину - одно увольнение вне очереди! Встать в строй!
       Ошалевший Самохин не понял, чего от него хотят. Кто-то из строя прошипел ему:
       - Служу…
       - Служу Советскому Союзу! - бодро выкрикнул Самохин и четким шагом направился в строй. Лицо сержанта Горбачева, вопреки ожиданиям Самохина, по-прежнему не предвещало ничего хорошего.
       Уже стоя в строю, Самохин услыхал веселый шепот Афанасьева:
       - Так ты халву и рахат-лукум по дороге съел, оказывается?
       Самохин улыбнулся, но, заметив, как напряглось ухо у Горбачева, стоящего впереди, толкнул локтем Афанасьева, и тот сразу же замолчал.
       Сразу после развода второй взвод пятой роты стоял перед входом в казарму. Старший сержант Кузнецов отправился внутрь помещения, изрядно устав от развода, младший сержант Пенской скромно отошел в сторону, а сержант Горбачев, оставшись за главного, подал команду «смирно» и важно вышагивал перед строем, многозначительно поглядывая на курсантов. Остальные роты и взвода сладко покуривали невдалеке, и только второй взвод стоял навытяжку перед своим сержантом.
       - Курсант Самохин! - зыкнул Горбачев этаким петушком, картинно выпятив грудь, - Выйти из строя!
       Самохин вышел, небрежно имитируя строевой шаг. Настроение его сильно испортилось.
       - За то, что не доложил о нарушении непосредственному командиру - один наряд на работу вне очереди!
       - За что? - удивленно спросил Самохин.
       - За неуставной ответ старшему по званию - еще один наряд на работу! Отвечать надо так: «Есть один наряд на работу!».
       - Есть один и еще один наряд на работу! - сострил Самохин, не улыбнувшись.
       - Встать в строй! - скомандовал Горбачев, дождался, пока Самохин расположится в строю, и распустил взвод: - Разойдись! Можете покурить. Через одну минуту - построение в расположении.
       Хохотнув собственной шутке, Горбачев вприпрыжку стал подниматься по лестнице крыльца. Курящие курсанты стали торопливо запаливать свои сигареты и бычки. За одну минуту Самохин успел только достать спрессованный плоский бычок из складки на пилотке, прикурить его и четыре раза глубоко вдохнуть густой и горький дым слежавшегося окурка.
       
       В обед Самохин с удивлением заметил, что Мамед старательно разделил кусок сала из своего борща на две неравные части, разъединив собственно сало и жалкие приметы свиного мяса, которое иногда попадало курсантам в котел вследствие небрежной обрезки. Положив сало Самохину в миску, Мамед зацепил ложкой крохотный кусочек свинины и отправил его в рот, зажмурив глаза.
       - Мамед, а как же Коран?! - притворно ужаснулся Самохин по-русски, округлив глаза.
       Мамед, поняв вопрос, старательно прожевал, проглотил очередную порцию еды и ответил по-азербайджански:
       - В Коране написано, что солдату в походе разрешается нарушать запреты.
       - Понятно, - огорчился Самохин. - Эдак ты скоро и сало трескать начнешь.
       - «Эдак» - нэди? - поинтересовался Мамед, не переставая жевать.
       - «Так», - пояснил Самохин, принимаясь за гречневую кашу.
       - «Трескать» - нэди? - спросил Мамед, безуспешно пытаясь найти остатки мяса на куске хорошо обжаренного сала в своей миске с кашей.
       - «Еймек» - ухмыльнулся Самохин, принимая сало от Мамеда.
       - Аллах у акбар!
       - Слава Аллаху!
       
       Вечером, после поверки и перед началом сон-тренажа, Горбачев, расслабившись, повел своими томными очами деревенского красавца и мирно пообещал курсантам нарочитым выговором слабообразованного человека:
       - Щас у всех будеть сон-тренаж, а Дудка пойдеть на очко.
       Самохин понял, о ком речь, но не подал виду и не двинулся с места. Горбачев, почувствовав, что его шутка не принята, скомандовал официально:
       - Курсант Самохин - выполнять наряд на работу! Всем остальным - отбой! - и поглядел на часы.
       Самохин, оставшись один посреди расположения, обернулся к Горбачеву:
       - Куда идти-то?
       - На очко, милый! На очко! - ощерился улыбкой Горбачев. - Иди к дежурному по роте, он скажет, что делать.
       Казарма была новая, недавно отстроенная. Самохинский призыв первым обживал ее. По причине теплой погоды нужду курсанты справляли на улице в сколоченном из горбыля нужнике, а туалет в расположении роты блистал идеальной чистотой, изредка обслуживая офицеров и сержантов. Туалет располагался за умывальником, который ежедневно подвергался нашествию ста двадцати молодых парней. Дневальные в течение дня постоянно драили места общего пользования, но «прорвавшимся» курсантам вроде Самохина всегда находилась в них работа. Дежурный по роте - молодой сержант с круглым детским лицом и розовыми щеками - махнул в сторону умывальника:
       - Помыть полы, умывальники, унитазы, кафель на стенах. Тряпка, швабра и ведро - в туалете.
       Уже в половине одиннадцатого Самохин, никогда не гнушавшийся никакой работой, доложил сержанту об исполнении его приказа. Удивившийся чему-то сержант недоверчиво оглядел помещения, взглянул на часы и озабоченно произнес:
       - Очень ты шустрый. Возьми асидол и почисти краники в умывальнике. Работу нужно закончить в одиннадцать, а то я еще и полы в расположении заставлю тебя драить.
       Понятливый Самохин с благодарностью взглянул на сержанта, который командовал, к сожалению, в другом взводе, и направился за асидолом. По пути он остановился и поглядел на дневального свободной смены, который драил пол в расположении замысловатым агрегатом, называемым «машкой»: специальной шваброй для натирки деревянных полов, покрытых мастикой. Для пущей тяжести на «машку» были нацеплены какие-то металлические «блины» вроде тех, что вешаются на тяжелоатлетическую штангу. Забирая асидол из тумбочки, Самохин поглядел на спящего Мамеда. Его койка располагалась под койкой Самохина и, вскочив от истошного крика дневального, Самохин в первое же утро угодил ступней в лысый череп своего азербайджанского приятеля. На второе утро Самохин подзадержался, чтобы не повторить оплошность, Мамед задержался тоже, справедливо посчитав, что утренний массаж головы ему ни к чему, затем они одновременно ринулись вперед и Самохин вновь коснулся пятой головы студента-недоучки. На третье утро, договорившись предварительно, они уже выскакивали по очереди: сначала Мамед, затем Самохин.
       Держа тюбик с асидолом в руках, Самохин прошел в умывальник, уселся на подоконник, достал очередной недокуренный бычок из пилотки и прикурил его, решив, что дежурный, отправившийся на доклад к дежурному по части, не застукает его за подобным занятием. Накурившись, он продолжал сидеть на подоконнике, задумавшись о том, что ему отчего-то даже на ум не приходят девицы, которые до армии занимали большую часть его жизни. Видимо, энергичный распорядок дня, лишенный праздного времяпровождения, не располагает к занятию сексом. Ощущая острое блаженство от свободного времени, которое неожиданно появилось у него вопреки заведенному распорядку, Самохин погрузился в воспоминания.
       Почему-то вспомнилась Любаша, с которой он закрутил роман просто так, расставшись с очередной своей подругой именно в тот момент, когда Любаша была свободна. Их нечастые короткие встречи были полны настоящей радости, и причиной тому было, очевидно, то, что они не признавались друг другу в любви и не клялись в верности. Они просто наслаждались друг другом. Правда, чуть позже, когда Самохин успешно спаривался поочередно сразу с тремя подружками, включая Любашу, он не сказал ей о двух других. Неизвестно почему. Может, потому, что не хотел доставлять ей неприятности, а, может, потому, что боялся потерять ее: ему было хорошо с ней. Период кобеляжа на три фронта закончился быстро: Самохину надоело вечно врать и держать в памяти то, что лгал он каждой из них, тем более, что одна из них знала, что Самохин спит с тремя, вторая - что с двумя, Любаша же ничего не знала о двух других. От такой половой жизни у кого хочешь мозги потекут. С одной из подруг он расстался тогда окончательно, с другой - на время, Любаша ушла от него тихо, обидевшись на что-то. Он уже и не помнил на что. Через какое-то время, воспользовавшись информацией от одной из тех подруг, с которыми делила Самохина некоторое время, она встретила его, незаслуженно обвинила в том, что он рассказывает о ней гадости, и влепила пощечину. Самохину было досадно, горько, и он стерпел, тем более, что пощечину эту он вполне заслужил гораздо раньше, когда притащил Любашу к себе в общежитие, в комнату, где находился его сосед. Валентин читал книгу, когда Самохин заскочил в окно: комната была на первом этаже.
       - Не спишь? - укоризненно спросил тогда Самохин своего приятеля.
       - Читаю, - односложно ответил Валентин.
       - А я бабу хотел притащить, - грустно объявил Самохин.
       - Тащи, - предложил Валентин.
       - Она так не согласится, - покачал головой Самохин, усевшись на свою кровать, которая стояла напротив кровати Валентина. - Если бы ты хотя бы спал…
       - Так чем я тебе могу помочь? - спросил Валентин, отложив книгу, и Самохин тут же нашел выход:
       - А давай я скажу ей, что ты уснул с книгой в руках, - предложил он, а Валентин засомневался:
       - Думаешь, поверит?
       - Поверит, - твердо сказал Самохин. - Она сама хочет, аж пищит.
       - А на двоих она не согласится? - выразил тогда робкую надежду Валентин, но Самохин тут же пресек его поползновения:
       - Ни за что. Я, может быть, на ней жениться соберусь, а ты…
       - Ты? Жениться? - ухмыльнулся Валентин и положил книгу себе на грудь. - Ладно, тащи свою подругу: тебе - удовольствие, мне - бесплатный концерт. Только одно условие: раздеться она должна вот здесь, между нашими кроватями. Догола. Ночь сегодня лунная… Не выполнишь условие - тут же проснусь.
       Тогда все получилось как надо. Самохин выполнил условие Валентина. Он до сих пор не знает, поверила ему Любаша или сознательно пошла на эти затяжные, утомительные любовные игры на глазах у самохинского приятеля…
       Послышались шаги в коридоре, Самохин быстро сиганул с подоконника, открывая на ходу тюбик с асидолом и прихватив тряпку. В умывальник вошел Горбачев в галифе и майке – видимо, торчал в каптерке до сих пор. Поглядев на Самохина, усердно трущего тряпкой бронзовый кран, Горбачев удовлетворенно заключил:
       - Я смотрю: тебе нравится работать.
       - Я от работы торчу как вилка в жопе, - ответил Самохин, вытянувшись по стойке смирно и даже не улыбнувшись.
       Горбачев молча ухмыльнулся, качнул головой и вышел из умывальника.
       Ровно в одиннадцать Самохин закончил работу, доложил дежурному по роте и отправился спать. Горбачев заворочался на своей койке, когда Самохин разделся и уже собрался отправляться в постель:
       - Самохин, кто ты есть на самом деле? Очки - как у старорежимного гимназиста, а сам шустрый, как понос в бутылке.
       - Разрешите не отвечать на вопрос, товарищ сержант, - лениво проговорил Самохин, зевнув при этом.
       - Дело твое, - ответил Горбачев и повернулся на бок.
       Самохин забрался на койку и приложил голову к подушке, чтобы тут же провалиться в небытие. Заснул он так крепко, что даже не почувствовал сна: безо всякого перерыва прозвучал истошный крик дневального. Началось новое утро.
       
       Глава 6
       
       В субботу был парко-хозяйственный день или ПХД, как привычно изъяснялись в армии. Курсантов отправили в автопарк неприкосновенного запаса, где им предстояло разбортировать огромные скаты армейских автомобилей. Было холодно, несмотря на конец мая: даже вездесущие комары, которые еще вчера донимали курсантов, и те попрятались. Курсанты, упакованные в новые, еще не обмятые бушлаты, большими торцевыми ключами откручивали гайки, прилагая недюжинные усилия. Мамед держался рядом с Самохиным, и тот с удовольствием наблюдал, как сын солнечного Азербайджана успешно имитирует трудовую деятельность: взявшись за металлический лом, вставленный в ухо ключа, Мамед внимательно следил за младшим сержантом Пенским, моментально срываясь с места и методично двигаясь вокруг ската, как только Пенской оборачивался в его сторону, и тут же замирая в выжидательной позе, как только командир отворачивался. Немудреная хитрость удавалась Мамеду до тех пор, пока на горизонте не показался сержант Горбачев. Тот сразу заметил филонящего курсанта.
       - Курсант Абдуллаев! Ко мне! - крикнул Горбачев, не сбавляя шага.
       Мамед понял, что попался, с заметным сожалением оставил ставший теплым от его рук лом и трусцой направился к командиру.
       - Сачкуешь, обормот? - ласково спросил у курсанта Горбачев, остановившись и не вынимая рук из теплых карманов бушлата.
       Мамед, не понявший ни слова, тут же отбарабанил заученное «так точно», вытянув руки по швам. Ответ его Горбачеву понравился, и он, улыбнувшись, приказал:
       - Бросай это тяжкое дело: будешь сегодня моим личным порученцем.
       Мамед, понявший по интонации сержанта, что ничего страшного не приключилось, еще раз выкрикнул понравившееся ему «так точно» и, на секунду задумавшись, пошел за Горбачевым как привязанный, его смуглые пальцы едва виднелись из огромных рукавов непомерно большого бушлата. Минут через двадцать Мамед подрулил к раскрасневшемуся от работы Самохину, который с удовольствием курил, придерживая лом на локтевом сгибе. Вид у Мамеда был одновременно и важный от новой должности, и смущенный.
       - Самохин, - обратился он к приятелю, наморщив нос. – «Топор» - нэди?
       - Балта, - ответил Самохин, усмехнувшись.
       - «… твою мать» - нэди? - спросил Мамед, немного помявшись.
       Самохин перевел ему на азербайджанский самую, пожалуй, популярную русскую фразу, а затем, в свою очередь, сам задал вопрос по-азербайджански:
       - Зачем тебе это?
       Мамед подумал немного и спросил по-азербайджански:
       - «Я твою маму …», - это другое?
       - Эйби йохдур (нет разницы), - выдохнул Самохин, гася окурок сапогом, и добавил по-русски: - Полный аналог.
       - Аналог, - согласно покачал головой Мамед, уловив знакомое интернациональное слово, и добавил растерянно по-азербайджански: - Я ему ничего плохого не сделал. Зачем он оскорбил меня?
       - А как он сказал это? - поинтересовался Самохин.
       - «Принеси топор, … твою мать!», - процитировал Мамед по-русски.
       Самохин усмехнулся:
       - Не бери в голову, - сказал он приятелю, тот улыбнулся, покачал согласно головой, повторил почти без акцента: «Не бери в голову» и пошел искать топор.
       
       Дни тянулись один за другим, похожие как близнецы: утром - учеба, после обеда - плановые и внеплановые работы. Самохина стали привлекать на репетиции батальонного оркестра, куда он уходил, покидая утренние занятия, чем серьезно раздражал сержантов. Когда в первых числах июня, в воскресенье, рыжий замполит - старший лейтенант Столяров - пришел в роту в пять утра для того, чтобы поднять личный состав на выборы, и спросил у младших командиров, есть ли в роте музыканты, старший сержант Кузнецов тут же отрапортовал:
       - Есть двое: один на гитаре бренькает и в барабан стучит, другой на трубе играет.
       Замполит, конечно же, не узнал в лысом очкарике того самого волосатика с гитарой в столовой. Глядя на сонного Самохина, который никак не мог сообразить, что от него требуется, когда все остальные спят, Столяров перекатывался в собственном теле как шарик ртути, пылая неуемной энергией:
       - Сегодня выборы, курсант, - зачастил он, закладывая большие пальцы за золоченый ремень на темно-зеленой парадной форме. - Полная демократия: никакого подъема, все встают, когда вздумается, но нужно, чтобы наша рота отголосила первой. А как поднять уставшего солдата без крика дневального? - задал он риторический вопрос и сходу ответил на него: - Музыкой! Ты на гитаре играешь?
       Ошарашенный Самохин согласно кивнул головой, краем глаза наблюдая, как сержант Горбачев будит каптенармуса, чтобы тот выдал Самохину гитару.
       - А на гармошке ты играешь? - спросил замполит у Самохина, и тот отрицательно качнул головой.
       - На гармошке было бы лучше, - мечтательно закатил глаза Столяров, - но ничего: сойдет и гитара.
       Самохин, стоя перед замполитом в трусах и майке, сообразил, наконец, что неплохо было бы надеть брюки.
       - Ага, ты одевайся и сразу же выдай музыку, - затараторил Столяров и ринулся, томимый нерастраченной энергией, вдоль коек, на которых мирно посапывали ничего не подозревающие курсанты.
       Самохин оделся, хотел, было, умыться и почистить зубы, но сержант Горбачев уже сунул ему в руки принесенную каптенармусом гитару:
       - Валяй, Дудка.
       - Почему «Дудка», товарищ сержант? - спросил Самохин, беря гитару в руки. - Я ведь на барабанах стучу.
       - А мне так нравится, - ухмыльнулся Горбачев.
       - Чего играть-то? - спросил Самохин, осторожно трогая струны.
       - Спой чего-нибудь задушевное, - предложил Горбачев.
       - Понятно, - усмехнулся Самохин и запел во весь голос: - «Мой чемоданчик, набитый «планом», он предназначен для наркоманов, он предназначен для анашистов, он предназначен для морфинистов…».
       Самохин пел самозабвенно, с удовольствием наблюдая, как вытягивается растерянное лицо всегда умеющего держать себя Горбачева, как остановился посреди расположения старший сержант Кузнецов, открыв рот и держа в руках зубную щетку, как встал рядом с Горбачевым замполит, по-прежнему жизнерадостно улыбаясь. Ошарашенные курсанты свешивали с верхних коек заспанные физиономии, наблюдая дикую картину: Самохин с гитарой, поющий совершенно неуместную песню, улыбающийся Столяров, пристукивающий в такт песне начищенным сапогом, изумленный Горбачев с необычным выражением на лице и усмехающийся Кузнецов с зубной щеткой в руке.
       - Хорош лежать, братцы! - вполне демократично обратился к проснувшимся курсантам замполит. - Сегодня же выборы! Наша рота должна отголосить первой, а затем - по свободному расписанию!
       Обернувшись к Горбачеву, Столяров, продолжая лучезарно улыбаться, сказал:
       - Песня какая-то странная, никогда не слыхал такую.
       Горбачев пожал плечами, лицо его не обещало для Самохина ничего хорошего. Столяров пригляделся к закончившему песню Самохину:
       - Лицо мне ваше знакомо, товарищ курсант. Вы не состоите в комсомольском активе роты?
       - Никак нет, товарищ старший лейтенант, - приподнялся с табурета Самохин, а Столяров помахал ладонью, предлагая ему сесть. - Я не комсомолец. А с вами мы виделись в столовой, когда я только прибыл в часть…
       Столяров перестал улыбаться, пытаясь вспомнить.
       - Длинные волосы, борода, гитара… - напомнил ему вновь усевшийся на табурет Самохин.
       Столяров удивленно приподнял брови и весело заулыбался:
       - Ролингстон! Эк тебя оболванили, братец, не узнать прямо, - обернулся к Горбачеву: - Это Ролингстон, патлатый был - мир не видал, страна не слыхала. Теперь - настоящий солдат!
       - Он теперь не Ролигстон, а Дудка, - пояснил Горбачев, обретя, наконец, дар речи.
       - Дудка? - удивился Столяров.
       - В оркестре играет, - доложил Горбачев с сумрачным выражением лица.
       - На гитаре? - удивился Столяров.
       - На барабане, товарищ старший лейтенант, - пояснил Горбачев и обернулся к курсантам, которые медленно отходили ото сна, удивленные таким странным подъемом: - Живей, живей! Скоро построение!
       - Никаких построений! - возразил Столяров. - Сегодня у нас демократия. Я проведу политлетучку безо всякого построения. Курсант Ролингстон, - песню!
       Самохин вздохнул и запел: «Заботится сердце, сердце волнуется, почтовый пакуется груз. Мой адрес - не дом и не улица. Мой адрес - Советский Союз».
       
       Почти каждый день Самохин был в «свободном полете»: пройдя вместе со всеми курсантами процедуру подъема, зарядки, приборки помещения и утреннего осмотра, он завтракал и уходил на репетицию духового оркестра вместе с Сашкой Афанасьевым, которого он звал Афанасием, на что тот не обижался, тем более, что сам звал Самохина Дудкой. На первой же репетиции руководитель оркестра - рядовой второго года службы, числящийся в батальоне химической защиты, обслуживающем учебный процесс - подошел к Самохину с нотами в руках:
       - Вот здесь ноты для малого барабана. Отстучи мне марш номер один.
       Самохин поглядел на странные ноты, которых никогда в глаза не видел, и спросил:
       - Время-то дашь разобраться в них?
       - Пятнадцати минут хватит?
       Самохин утвердительно кивнул и взял ноты в руки. Ноты располагались не как обычные - на пяти линейках, а на одной, и имели только длительность. Обладая абсолютным музыкальным и ритмическим слухом, Самохин вмиг разобрался в этой китайской грамоте и уже через пять минут подошел к руководителю с барабаном и палочками в руках:
       - Готов? - удивился руководитель оркестра.
       Самохин молча отстучал марш номер один. Руководитель довольно улыбнулся и спросил:
       - А ты раньше не знал этот марш?
       - Я вообще никогда не играл в духовом оркестре, - улыбнулся Самохин. - Кстати, ноты эти я тоже в первый раз вижу.
       - А как же марш сыграл? - удивился руководитель.
       - Разобрался в них, - просто ответил Самохин.
       - Знаешь, - руководитель оркестра доверительно отвел Самохина в сторону, чтобы другие оркестранты не слышали их разговора. - Ты мне нравишься - нормальный парень. Меня Владимиром зовут.
       - Меня - тоже, - улыбнулся Самохин. - Правда, я больше известен как Дудка и не обижаюсь на это прозвище.
       - А я сам в этих нотах не разбираюсь, - признался почему-то Владимир-руководитель. - Мы ими никогда не пользовались. Просто ты сказал на собрании, что знаешь ноты для ударных, вот меня и заинтересовало. А марш номер один я на слух помню.
       Собираясь обратно к оркестрантам, которые усердно дули в свои медные инструменты разных размеров и конфигураций, глядя в ноты, надувая щеки и тараща глаза, Владимир сказал Самохину:
       - А ты пока можешь отдохнуть: твоя очередь еще не скоро придет. Погуляй по лесу, отдохни, только далеко от клуба не уходи, чтобы не нарваться на кого-нибудь из начальства.
       Выйдя из солдатского клуба, роль которого временно исполнял полусферический модуль, собранный из гофрированных алюминиевых листов, Самохин углубился в лес. Усевшись прямо на чахлую в лесной тени весеннюю траву, он оперся спиной о гладкий ствол старой березы, запрокинул голову и стал смотреть в глубокое синее небо, куда устремились белые стволы стройных берез, опушенные на излете трепетной зеленой листвой. Между покачивающимися верхушками деревьев, в глубокой синеве медленно двигался серебристый крестик самолета, оставляя за собой белый пушистый хвост. Самохин прикрыл глаза и стал представлять, как одиноко этому самолету в огромном пространстве, как сидят в его салоне пассажиры, поглядывая в иллюминаторы и видя лишь зеленые, коричневые и голубые пятна лесов, пашен и озер, и не видя Самохина, который был неизмеримо маленькой точкой внутри зеленого пятна. Он подумал о том, что из самолета видно очень далеко, и можно одновременно охватить взглядом огромное пространство, на котором такие же неизмеримо маленькие точки работают, отдыхают, любят, едят…
       Подумав о еде, Самохин открыл глаза, выпрямил спину, поглядев прямо перед собой, засунул левую руку в карман брюк и вытащил несколько медяков, которых не хватило бы даже на пачку дешевых сигарет. Отправив мелочь обратно в карман, он вспомнил о поваре Сереге, поднялся с травы и, презрев добрый совет руководителя оркестра, направился к столовой: время было предобеденное, все были на занятиях, и нарваться на начальство шансов было немного. По привычке прислушиваясь к своему организму, он на ходу определил, что тому надо именно сейчас, и успокоился. Пробравшись на кухню, он увидел Серегу: тот колдовал над огромным котлом с большим черпаком в руках, длинная деревянная рукоять которого была дочерна отполирована множеством рук солдатских поваров. Заметив Самохина, Серега, передав черпак другому повару в такой же, как и у него, белой куртке, направился к выходу. Отерев руку прямо о куртку, которая уже не блистала свежестью, он протянул ее Самохину:
       - Давай выйдем из кухни, а то сейчас как раз идет проверка приготовления пищи.
       Самохин пожал его руку и направился к выходу. Выйдя за порог, он обернулся к Сереге.
       - Сейчас еще ничего не готово, - пожал плечами Серега. - Хлеба с маслом могу дать.
       - А подсолнечное масло есть? - спросил Самохин.
       - Валом.
       - Налей в кружку граммов сто пятьдесят и дай кусок хлеба с солью.
       Серега удивленно поглядел на Самохина:
       - Зачем тебе масло?
       - Выпью. Организм требует.
       Минуты через три скрывшийся в недрах кухни Серега вышел с эмалированной кружкой в одной руке и куском хлеба, щедро обсыпанным крупными кристаллами соли, - в другой. Самохин молча выпил крупными глотками растительное масло и стал жевать хлеб с солью.
       - А откуда ты знаешь, чего требует организм? - поинтересовался Серега.
       Самохин неопределенно пожал плечами, продолжая жевать. Доев хлеб, он вежливо поблагодарил Серегу и отправился в сторону клуба, сверкающая алюминиевая крыша которого ярко блистала между деревьями. Как нарочно оказавшийся неподалеку сержант Горбачев терпеливо выждал, пока Самохин доест хлеб и направится в сторону клуба, а затем подошел к Сереге, который задумчиво стоял у двери кухни с пустой кружкой в руках. Горбачев и Серега были «годками» по сроку службы.
       - Чем это ты поил моего орла? - лениво спросил Горбачев, не вынимая рук из карманов.
       - Подсолнечным маслом, - ответил Серега, кивнув приятелю.
       Не поверивший ему Горбачев взял кружку в руки и понюхал. Ухмыльнувшись, он вернул кружку Сереге:
       - Малохольный он какой-то…
       - А я не сказал бы, что он чокнутый, - возразил Серега.
       - Де не чокнутый, - поморщился Горбачев, подыскивая нужный аргумент. - Находимся вроде бы рядом, а его и нет, он далеко где-то… - Горбачев опять поморщился, подбирая слова: - Смотрит на нас как на рыбок в аквариуме…
       - Поучи его, - предложил Серега. - Нагрузи службой, чтобы мало не показалось. И не таких обламывали.
       - Не помогает, - вздохнул Горбачев. - И так каждый вечер из сортира не вылезает, а сам – знай, улыбается и смотрит на тебя, как на папуаса. Я его даже на тумбочку дневалить поставить боюсь: таких пофигистов я еще не встречал. Очень хорошо, что его в оркестр взяли - мне проблем меньше.
       Серега заинтересованно поглядел на уже скрывающегося в редком подлеске Самохина и кивнул Горбачеву:
       - Пойду я, а то мой салага напортачит с обедом.
       Вечером все было как всегда: сержант Горбачев скомандовал взводу «отбой», а Самохин, не дожидаясь приказа, направился в сторону туалета. Уже перешагивая через порог, он услышал оклик Горбачева и обернулся, оставшись снаружи.
       - Не надоело очко драить? - поинтересовался Горбачев.
       - Одеваться, раздеваться, прыгать с койки на пол и обратно как обезьяна - ничуть не лучше, - спокойно ответил Самохин.
       - А если я сейчас прикажу тебе заняться сон-тренажем? - поинтересовался сержант.
       - Тогда я не буду драить очко, - жизнерадостно улыбнулся Самохин, и Горбачев, махнув рукой, отвернулся.
       
       Глава 7
       
       В один из будних дней никого из офицеров в роте не было, и сержанты, получившие полную власть над курсантами, покомандовали вволю. Сержант Горбачев приказал Самохину на репетицию не идти и заниматься как все - по обычному распорядку. За Самохиным из клуба никто не прибежал, потому что он там не был нужен, пока духовики изучали свои партии. В этот день даже политический час, который обычно проводил кто-то из офицеров, проходил под руководством сержанта Горбачева.
       Горбачев ходил между рядами столов, за которыми сидели осоловевшие от дремы курсанты, и читал на ходу скучнейшую белиберду из толстой книжки, на обложке которой красовались грозный танк и боевое название: «На страже Родины». Самохин сам стал засыпать с открытыми глазами, пока не увидел, как Горбачев, свернув лежащую на столе пилотку одного из курсантов, кинул ее в уснувшего бойца, сидящего в самом углу помещения. Очнувшись, Самохин стал наблюдать за своими товарищами, тем самым спасаясь от непреодолимой дремоты.
       Горбачев уселся за преподавательский стол и еще более скучным голосом стал бубнить выдержки из солдатской библии. Курсанты стали засыпать как по команде. Особенно комично выглядел самый высокий во взводе курсант Донец: сидя за первым столом прямо напротив сержанта, Донец оперся подбородком в кулак правой руки, локоть которой установил на столе, и старательно таращил глаза на сержанта. Горбачев, лицо которого приняло озорное выражение, стал читать еще монотоннее, внимательно поглядывая на Донца. Глаза Донца мутнели, голова постепенно задиралась вверх лицом, отчего его курносый нос казался еще более курносым, он засыпал с открытыми глазами, но в последний момент подбородок срывался с подставленного кулака, и он просыпался, тут же делая вид, что собрался переменить позу. Хитро улыбающийся Горбачев монотонно продолжал читать, делая вид, что ничего не замечает, и все начиналось сначала.
       По истечении получаса с открытыми глазами спала добрая треть курсантов. Горбачев прекратил читать и тихо сказал:
       - Приказ - только для тех, кто спит.
       Подождав секунду, громко рявкнул:
       - Встать!
       Все «отключившиеся» резко поднялись со своих мест. Горбачев поглядел на курсанта Зуева:
       - Ты-то зачем поднялся? Ты ведь не спал.
       - Вы приказали… - растерянно проговорил Зуев.
       - Приказали… - передразнил Горбачев, - а думать головой тебя в твоем Симферополе не научили? Или у вас в Крыму все на солнце пережарились? Курсанту Зуеву - сесть! Остальным - по одному наряду на работу вне очереди за сон во время занятий!
       - Есть по одному наряду на работу, - вразнобой проговорили проштрафившиеся курсанты и уселись за столы, получив разрешение от сержанта.
       Горбачев вновь начал бубнить цитаты из книжки, упорно не замечая поднятой руки курсанта Ломакина. Ломакин был известным хохмачом, и Горбачев не хотел давать ему повода для очередной шутки. Устав сидеть с поднятой рукой, Ломакин перебил сержанта:
       - Товарищ сержант, разрешите обратиться, у меня вопрос по существу.
       - По существу чего? - неожиданно поддался Ломакину Горбачев.
       - По существу политического занятия, - с серьезным видом ответил Ломакин, и Горбачев опять поддался: видно было, что ему самому интересно узнать, какой еще фортель выкинет Ломакин.
       - Задавай свой вопрос.
       - Вы, как руководитель политических занятий, обязаны обеспечить качественное восприятие курсантами учебного материала, не так ли?
       - Ну, - согласился с ним Горбачев.
       - Тогда вам нужно отпустить меня поссать, - состроил наивную мину Ломакин.
       - Это еще почему? - удивился Горбачев.
       - А потому, что моча мне уже в голову ударила, и я материал не воспринимаю.
       В аудитории раздались смешки, а Горбачев поглядел на часы:
       - До конца занятий, товарищ курсант, осталось десять минут. Потерпите.
       - Не потерплю, - довольно двусмысленно возразил Ломакин, и тут же заканючил, как маленький ребенок: - Пустите поссать, товарищ сержант, - полный хер воды.
       - Вы же сказали, что она у вас уже в голове, - ухмыльнулся Горбачев.
       - Да она, гадина, везде уже, из меня со всех дырок капает, - проканючил Ломакин, состроив просительную мину, и Горбачев не выдержал:
       - Идите, товарищ курсант!
       В оставшиеся десять минут Ломакин в аудитории так и не появился.
       После перекура начались строевые занятия. Самохин вместе со всеми поднимал прямую в колене ногу, тянул носок, а затем припечатывал подошву сапога к асфальтовой поверхности строевого плаца. Самые серьезные проблемы были с курсантом Зуевым: движения его были судорожными, неестественными. К тому же, он в обычной ситуации был обычным человеком, а во время строевых занятий становился «иноходцем»: правая рука его тянулась вслед за правой ногой, левая - за левой, и младший сержант Пенской, исходивший пеной, командуя Зуевым, не мог добиться от него ничего путного. Во время короткого перекура Пенской вдруг подбежал к Зуеву:
       - Ну, вот сейчас ты нормально шел: правая нога вперед - левая рука вперед. Вот так и строевым ходи!
       Зуев согласно кивнул головой, но после перекура вновь поднимал правую руку вслед за правой ногой, выпучив глаза и старательно надувая щеки. Пенской негодовал, а Горбачев, наблюдая все это со стороны, только улыбался чему-то.
       После строевых были занятия по физической подготовке, и Самохин с легкостью сдал все нормативы, потому как был не из слабого десятка. Горбачев удивленно поглядел на него, когда он подтянулся на перекладине десять раз подряд, но ничего не сказал. Затем они проверяли противогазы в палатке окуривания, где вновь отличился курсант Зуев. Курсанты первого отделения - десять человек - надели противогазы и вслед за Горбачевым вошли в палатку, посреди которой на табурете стояла старая помятая алюминиевая миска с хлорпикрином - легкоиспаряющейся на воздухе жидкостью, относящейся к отравляющим веществам раздражающего действия. Цель окуривания - проверка надежности противогазов. Горбачев проверил у всех прилегание краев шлем-масок к коже, все постояли минут пять, затем Горбачев сделал знак подойти поближе, и когда все сгрудились в одном краю палатки, громко прокричал, чтобы было слышно из-под плотной резины:
       - Кто повторит за мной этот фокус - освобожу от сон-тренажа до конца месяца!
       Сержант повернулся лицом к выходу из палатки, набрал полные легкие воздуха, закрыл глаза и снял противогаз, постоял, не дыша и не открывая глаз, секунд десять и спокойным шагом вышел из палатки. Все молчали, только слышно было, как посапывали противогазовые коробки в зеленых сумках. Курсант Зуев, прикинув, что до конца июня более двадцати дней, резко сдернул с головы маску противогаза и закрыл глаза. Воздух в легкие он тоже набрал, но не учел того, что стоял боком к выходу из палатки. Добросовестно простояв десять секунд закрыв глаза и не дыша, он повернулся к выходу и пошел вперед, но уперся руками в палаточный тент, так как промахнулся более чем на полтора метра. Остальные курсанты молча глядели на него, не двигаясь с места, кто-то глухо хохотнул под противогазом. Зуев, у которого уже кончился запас в легких, ринулся, ощупывая руками тент, влево, где был выход, но, не добрав до спасительного полога сантиметров двадцати, бросился вправо, уходя от выхода. Все разом стали кричать: «Не туда!», но Зуев услышал только невнятный вой из-под противогазов, и это его подстегнуло еще больше: он продолжал двигаться вправо, пока не наткнулся на кого-то из курсантов. В этот момент у Зуева закончился воздух, он открыл глаза и вдохнул пары хлорпикрина. Ничего не произошло: Зуев спокойно обернулся и побежал к выходу. Настоящий концерт начался чуть позже. Вышедшие из палатки курсанты сняли противогазы и стали свидетелями интересного зрелища: Зуев сбросил с себя сумку с противогазом, согнулся в поясе и громко, с подвыванием матерился, закрыв лицо ладонями. Курсанты двух других отделений и второго взвода, не знавшие подоплеки события и не побывавшие еще в палатке, смотрели на корчащегося Зуева с заметным страхом. Горбачев стоял рядом с Зуевым, расставив ноги на ширине плеч и убрав руки за спину. Вдоволь наслушавшись отборной матерщины, сержант свел сапоги вместе - пятками друг к другу, как требовал устав, поднял красиво изогнутую ладонь к виску и отчеканил, весело улыбаясь:
       - Курсант Зуев! Один наряд на работу вне очереди за ругательство матом!
       - Есть один наряд на работу… бля! - провыл Зуев, отняв ладони от лица. От ладоней к носу потянулась длинная тонкая сопля, красные глаза, которые Зуев наконец-то смог открыть, делали его, природного блондина, похожим на кролика-альбиноса.
       Пока другие отделения проходили окуривание, первое отделение перекуривало. Почти пришедший в себя Зуев запалил сигарету, беспокойно помаргивая красными глазами. Ломакин, усевшийся на траву рядом с ним, сочувственно спросил:
       - Послушай, Зуев, а, может, ты начнешь деньги экономить?
       - Как это? - не понял Зуев.
       - Бросишь курить и перейдешь на хлорпикрин - он дерет, я гляжу, похлеще «Примы», - коротко хохотнул Ломакин, а Зуев обиженно отмахнулся:
       - От…бись!
       Ломакин быстро поднялся с травы, щелкнул каблуками, изогнул по-горбачевски ладонь и, кривляясь, проблеял:
       - Один наряд в сортир за заругательство матом!
       Заметивший это младший сержант Пенской отвернулся, улыбнувшись. Самохин, разминая очередной бычок из недр пилотки, подсел к Зуеву:
       - Не знаю как до конца месяца, а на сегодняшний вечер ты от сон-тренажа отмахался, - сказал он, подмигнув.
       - Как это? - опять не понял Зуев.
       - Будем вместе очки драить, - улыбнулся Самохин, а стоявший рядом Ломакин с удовольствием захохотал. Засмеялись и другие курсанты, усмехнулся и сам Зуев, помаргивая воспаленными веками.
       
       После вечерней поверки, когда курсанты прыгали на койки и обратно, Самохин с Зуевым стояли в умывальнике. Сегодня дежурным по роте был старший сержант Кузнецов. Он лениво оглядел курсантов, зевнул и проговорил тихим голосом:
       - Разберетесь сами, кому сортир драить, а кому - умывальник. Чтоб все блестело.
       Грустно поглядев вслед уходящему командиру, Зуев осторожно спросил у Самохина:
       - Ты чего выберешь?
       - Мне - по барабану, - пожал плечами Самохин. Он точно вычислил, что Зуев обязательно выберет умывальник, где работы было несравненно больше, и не ошибся.
       Зуев по неопытности начал драить пол в умывальнике, и Самохин тут же ему подсказал:
       - Сначала почисть раковины, краны, стены. Пол - в последнюю очередь.
       - Спасибо, - поблагодарил Зуев и принялся за чистку раковин.
       Самохин набрал ведро воды, вылил воду на пол в туалете, наполнил ведро вновь, поставил его у стены, сунул в него тряпку так, чтобы половина ее высовывалась наружу, поставил рядом швабру, прислонив ее к стене, сел на подоконник, достал целую сигарету и с удовольствием закурил. Почуяв запах табачного дыма, Зуев просунул голову в дверной проем:
       - Дудка! Ты что, обалдел? По коридору Кузнецов ходит.
       - Наплевать, - отмахнулся Самохин, затягиваясь дымом в очередной раз.
       Зуев пожал плечами и отправился драить свои умывальники. Кузнецов появился минут через пять. Поглядев, как пашет Зуев, он удовлетворенно хмыкнул, хотел пройти в туалет, но, вовремя заметив, что на полу разлита вода, остановился и просунул голову в дверной проем. Увидев сидящего на подоконнике Самохина, старший сержант покрутил носом:
       - Курил?
       - Курил, - улыбнулся Самохин, не слезая с подоконника.
       - А ты знаешь, что курить в умывальнике строжайше запрещено? - спросил Кузнецов. Почему-то, презрев устав, он обращался к Самохину на «ты».
       - В данный момент ситуация нештатная, - объяснил Самохин, покачивая ногами, обутыми в тяжелые сапоги. - Рота спит. Если я буду каждый раз бегать перекуривать на улицу - не выполню важное задание по санации сортира.
       Видно было, что Кузнецов не знает, что сказать на это. Оглядев залитый водой пол, он пробурчал:
       - Не вижу я, чтобы тут кипела работа.
       - А я только что голову из унитаза вытащил, - вновь улыбнулся Самохин и похлопал себя по лысине: - Видите, товарищ сержант: голова еще мокрая.
       - Не вижу, - прищурился Кузнецов.
       - Значит, высохла уже, - ответил Самохин и добавил обиженным тоном: - Работаешь, работаешь, а начальство не верит…
       - Увижу еще раз с сигаретой в зубах - накажу. Работничек…
       - Сортир пошлете драить, товарищ старший сержант? - изобразил испуганное выражение лица Самохин. - Только не это! Мое сердце не выдержит.
       Самохин прекрасно раскусил Кузнецова, его незлобливый и спокойный нрав, но тут он явно перегнул палку: лицо Кузнецова стало наливаться краской. Спрыгнув с подоконника, Самохин вытянул руки по швам:
       - Виноват, товарищ старший сержант. Простите дурака.
       Кузнецов успокоился и даже улыбнулся:
       - На дураков не обижаются, а службу надо исполнять и начальству отвечать по уставу.
       - Так я ведь на работе, а устав гласит: работающий военнослужащий честь не отдает… - опять погнал свое Самохин, а Кузнецов плюнул в сердцах на залитый водой пол и вернулся в умывальник. Постояв немного в задумчивости, он произнес, глядя на Зуева:
       - Каких только мудаков земля российская не родит…
       - Это вы про меня, товарищ старший сержант? - испуганно спросил Зуев.
       - Про всех, - отрубил Кузнецов и пошел на доклад к дежурному по части.
       Когда до одиннадцати часов оставалось минут двадцать, Кузнецов вернулся. Не ударивший пальца о палец Самохин спрыгнул с подоконника, кинул тряпку на швабру, и в момент, когда старший сержант заглянул в туалет, стал усердно гонять воду по полу. Кузнецов молча покачал головой и вернулся в умывальник. Осмотрев кафельные стены, раковины, пол, он глянул на часы и сказал Зуеву:
       - Почисть краны асидолом и пол вымой, а то я с улицы: натоптал уже.
       Зуев ответил: «Так точно» и побежал за асидолом. Кузнецов еще раз заглянул в туалет, полюбовался согнутой спиной Самохина, усердно пыхтящего над шваброй, молча отвернулся и вышел в расположение. Самохин сразу же бросил швабру, вышел из туалета, прошел по умывальнику, оставляя мокрые следы, выглянул наружу и окликнул дневального у тумбочки:
       - Браток, без пяти одиннадцать будет - свистни в сортир.
       - Хорошо, - ответил дневальный, усмехнувшись, а Самохин вернулся в свой ставший родным туалет и вновь уселся на подоконник.
       Выполняя просьбу Самохина, дневальный действительно тихонько свистнул в умывальник, не сказав при этом ни слова. Зуев удивленно застыл с тряпкой в руках, а Самохин привычными движениями рук быстро, в течение четырех минут, собрал воду с пола, протер его насухо и отжал тряпку. Когда принявший умывальник Кузнецов вошел в туалет, Самохин уже стоял по стойке смирно со шваброй в одной руке и ведром в другой. Выражение его лица было серьезным, но вид - комичным донельзя. Кузнецов поморщился, заглянув в кабинки с унитазами, недовольно покачал головой, оглядывая кафельные стены, затем махнул рукой:
       - Ладно, иди спать, Дудка. Все равно завтра тебе опять на очко идти.
       Когда штрафники уже шли к своим постелям, изрядно уставший Зуев остановился рядом с койкой Самохина и тихо сказал, глядя, как свеженький Самохин бодро раздевается:
       - Тебе хорошо: ты хитрый.
       - А ты попаши на очке каждую ночь - сам хитрым станешь.
       - Нет, я уж лучше как все: отбой-подъем, - покачал головой Зуев и пошел к своей койке.
       
       Глава 8
       
       Поначалу дни тянулись, как в замедленных кадрах фильма. Прошел всего месяц, а Самохин уже пострелял из автомата, принял присягу. Событий - масса, ни минуты свободной, дни заполнены до предела, и только время, издеваясь над Самохиным, шло медленно, как в детстве, когда очень хочется побыстрее стать взрослым.
       Однажды во время утренней приборки к Самохину подошел старший сержант Карагодин из первого взвода, которого за глаза прозвали «Ёшкин в корень» за любимую присказку, и спросил, вздохнув:
       - Сколько ж тебе служить осталось, Дудка?
       - Семьсот дней, считая со дня призыва, - не задумавшись, ответил Самохин.
       - Ты что, каждый день считаешь? - удивился Карагодин. - Ты ведь не знал заранее, о чем я спрошу.
       - Я посчитал только что, - ответил Самохин, улыбнувшись. - Призвался двадцатого мая, сегодня девятнадцатое июня, в двух годах семьсот тридцать дней, в мае - тридцать один. Всё просто. Хорошо еще, что високосного года не будет, а то лишний день служить пришлось бы.
       - Ну да: просто… - пробормотал озадаченный Карагодин, затем хитро улыбнулся и добавил, вздохнув: - Семьсот дней… Я бы на твоем месте уже повесился.
       - Да, - нахально вздохнул Самохин. - Жаль, что на своем месте вы этот шанс уже упустили…
       - Послушай, Дудка, - спросил, улыбаясь, Карагодин. - Почему тебя твои сержанты не любят? Был бы ты у меня во взводе - я бы только с тобой и разговаривал. Душевные были бы разговоры.
       - А вы приходите в сортир после отбоя, товарищ старший сержант, - предложил Самохин, - там и поговорим.
       - В сортир… - поморщился Карагодин. - Не ценят в первом взводе свои кадры.
       - Наши сержанты любят меня и ценят, - не согласился с ним Самохин. - Просто они другим в острастку меня наказывают, а то, что же это за армия будет с такими солдатами, как я.
       - Уникум, - покачал головой Карагодин и отошел к своим курсантам, выглаживающим табуретками края заправленных постелей.
       Самохин поглядел вслед уходящему Карагодину и усмехнулся, подумав о том, что старшие сержанты всех четырех взводов роты были чем-то похожи друг на друга: «переростки» от двадцати трех до двадцати шести лет, коренастые, основательные, психологически уравновешенные. Точно также были похожи друг на друга сержанты: стройные красивые парни, служаки до мозга костей - требовательные и бескомпромиссные. А младшие сержанты оказались тихими и неприметными: один с розовыми щеками и детским лицом, другой в очках, третьего вообще никак нельзя было определить, до того он был невзрачным. Младший сержант Пенской был из того же теста - тихий и неприметный. В чем тут причина, Самохин не знал: то ли людей изменяло время службы в армии, то ли офицеры при подборе сержантов из отслуживших полгода курсантов пользовались одними и теми же критериями в каждом из призывов. Во всяком случае, Самохин наверняка знал одно: его сержантом ни за что не оставят…
       - Курсант Самохин! Почему не работаем?
       Самохин обернулся и внимательно поглядел на младшего сержанта Пенского, который обратился к нему с риторическим вопросом, который в общем-то и не требовал ответа, а имел одну цель - понудить курсанта выполнять свои обязанности по службе. Вместо того, чтобы ринуться к своей койке, Самохин подумал о том, что Пенской через полгода запросто сможет вести себя как Горбачев, а через год не уступит Кузнецову, улыбнулся и неожиданно спросил:
       - А почему вы, товарищ младший сержант, называете меня по фамилии, когда другие сержанты - Дудкой?
       - По уставу положено… - протянул удивленный вопросом Пенской.
       - А как вас по имени-отчеству? - задал еще более неожиданный вопрос Самохин.
       - Николай Федорович… - растерянно ответил младший сержант.
       - Как моего отца, - обрадовался чему-то Самохин. - Спасибо вам, Николай Федорович!
       - За что? - удивился Пенской.
       - За всё, - ответил Самохин и направился к своей койке.
       Младший сержант Пенской, которого до этого дня никто не называл по имени-отчеству, постоял немного, глядя прямо перед собой, затем усмехнулся чему-то и опять стал покрикивать, подгоняя курсантов.
       
       Вечером того же дня первый взвод пятой роты готовился в караул. Семь постов - двадцать один постовой, свободные от караула - в наряд по кухне. Собравшийся на кухню Самохин с удивлением услышал свою фамилию в числе курсантов, которые должны были подготовиться к караулу. Когда сержант Горбачев выкрикнул фамилию Самохина, старший сержант Кузнецов, читавший какой-то журнал в ленинской комнате, вышел из дверей с журналом в руках и уставился на Горбачева. Дождавшись, пока Горбачев распустит курсантов, Кузнецов обратился к нему, похлопывая красочным журналом себя по ноге:
       - Ты зачем Дудку в караул поставил?
       - Кто-то болеет, другие - еще хуже него.
       - Возьми кого-нибудь из первого взвода. Карагодин выделит хорошего бойца.
       - Пусть послужит, - уперся Горбачев, - а то он совсем закис со своим оркестром.
       - Как знаешь, - пожал плечами Кузнецов, - доставит он нам хлопот…
       Горбачев поглядел вслед удалившемуся в ленинскую комнату Кузнецову, привычным движением поправил ремень и выпятил грудь.
       Самохину досталась первая смена. Сразу же после развода он сменил часового на складе неприкосновенного запаса техники. Было еще светло, но уже прохладно, злобное комарьё роем вилось вокруг его головы, едва прикрытой пилоткой. Отдельные особи пикировали на открытые участки лысины и шеи, так что размеренного, как в кино, патрулирования не получалось: Самохин, пройдя два-три шага, притормаживал и хлопал себя по шее и лысой голове, затем поправлял ремень сползающего с плеча автомата, проходил еще два-три шага, и все начиналось сначала. За первый час караульной службы он даже не успел насладиться истинно мужским чувством обладания грозным оружием: автомат на плече, два набитых патронами магазина в подсумке и штык-нож на поясном ремне только мешали бороться с комарами. Он старательно оглядывался по сторонам в перерывах между актами комароубийства и заученно повторял вслух свои действия при встрече нарушителя: «Стой, кто идет? Стой, стрелять буду! Предохранитель. Затвор. Очередь в воздух. Очередь в нарушителя». После долгого повторения этой фразы Самохин вдруг застыл, мысленно представив, как оттягивает затвор, дает очередь в воздух, как нарушитель продолжает проникать на запретную территорию и… очнулся от болезненного комариного укуса. Хлопнув себя по затылку, он поглядел на маленькую черную кляксу, которая мгновение назад была совершеннейшим творением природы с маленькими крылышками и длинным острым хоботком, летала, победно зудя, присела, влекомая голодом и инстинктом размножения, на объект питания, и этот самый объект питания единым движением превратил живое существо в маленький бесформенный сгусток мертвой биологической массы, окруженный красным пятном выпитой и уже бесполезной крови. Глядя с сожалением на то, что осталось от убитого комара, Самохин другой рукой машинально хлопнул себя по шее, обратив в прах еще одно живое существо. Вздохнув, он поправил ремень автомата на плече, сделав при этом смешное движение плечом, и продолжил свой поход вдоль забора из колючей проволоки. Смена прибыла вовремя, и он сделал все как надо: «Стой, кто идет?..» и так далее, только без выстрелов. Разводящий Горбачев с непроницаемым выражением лица выслушал доклад Самохина, и они пошли дальше, меняя по дороге других часовых.
       За ночь Самохину довелось караулить еще один раз, и тогда он вдоволь потешился автоматом в темноте, проделывая всевозможные движения грозным оружием. Машинально оглянувшись по сторонам, он даже снял автомат с предохранителя и загнал патрон в патронник, оттянув и резко отпустив затвор. Руки его задрожали, когда он осознал, что от выстрела его отделяет лишь одно движение указательного пальца. Успокоившись, он походил немного с автоматом, готовым к стрельбе в любую секунду, затем отсоединил магазин, передернул затвор, поползал немного по утоптанной караульными тропе, пока нашел патрон, вставил его обратно в магазин, магазин - в автомат.
       Когда Самохин был караульным отдыхающей смены, на одном из постов раздались две очереди с небольшим интервалом. Караульные свободной смены во главе с разводящим Горбачевым бросились к посту, где раздались выстрелы; поднятые по тревоге караульные отдыхающей смены застегивали пуговицы гимнастерок, сонно похлопывая глазами; заместитель начальника караула Кузнецов быстро подхватил трубку зазвонившего телефона. Командир второго взвода, он же - начальник караула старший лейтенант Рыбин нервно спросил у Кузнецова, поглаживая отекшее от сна лицо:
       - Что произошло?
       - Курсант Брутер… - докладывал ему Кузнецов, продолжая держать трубку телефона возле уха: - Заметил нарушителя… Окликнул… Сделал предупредительный выстрел… Затем стрелял в цель…
       - Этого еще не хватало, - жалобным голосом вздохнул Рыбин. - Четыре отличных выпуска, еще один - и награда была бы в кармане, а теперь…
       - Да еще ничего не ясно, товарищ старший лейтенант, - успокоил его Кузнецов. – Может, обойдется всё.
       - Вот именно: «может», - пробормотал Рыбин. - Хуже нет - ждать и догонять. Подай-ка мне трубку.
       - Горбачев уже там, - доложил Кузнецов, задержав на мгновение трубку телефона возле уха.
       - Горбачев?! - прокричал в трубку Рыбин, нервно одергивая свободной рукой полу полевой гимнастерки. - Расположи караульных на объекте, я сейчас прибуду с двумя бойцами, и тогда обследуем место происшествия!
       Положив трубку на прямоугольную коробку полевого телефона, Рыбин скомандовал:
       - Караульным свободной смены получить оружие!
       Указав на двух курсантов, первыми выхвативших свое оружие из пирамиды, Рыбин скомандовал: «Вы - за мной!» и обернулся к Кузнецову:
       - Доложи дежурному по части!
       Курсанта Брутера сняли с караула сразу же по прибытию в караульное помещение. Маленький смуглый Брутер был спокоен, как удав после сытного обеда. Горбачев молча кидал на него косые взгляды, Кузнецов делал вид, что ему все равно, тихо насвистывая какой-то незамысловатый мотивчик, а старший лейтенант Рыбин спокойно сидел за столом, дожидаясь, пока Карагодин из второго взвода пришлет бойца на смену Брутеру. Когда Брутер удалился, чтобы сдать оружие и направиться в наряд по кухне, Горбачева прорвало:
       - Он нарочно стрелял, товарищ старший лейтенант!
       Рыбин сделал знак рукой, и они с Горбачевым вышли из помещения. Разговор шел недалеко от караульного помещения, и Самохин, сидевший ближе всех к приоткрытой двери, напряг слух. До него доносились только обрывки разговора начкара и разводящего:
       - …не кипятись… все обошлось… - это Рыбин.
       - …никаких следов… морда еврейская… наказать надо… - срывающимся голосом кипятился Горбачев.
       - Нельзя! - голос Рыбина приобрел железные нотки. - По уставу… придется объявить благодарность…
       Кузнецов, заметив, как вытянулось лицо Самохина, приказал ему:
       - Курсант Самохин, ко мне!
       Самохин с сожалением поднялся со скамейки и подошел к Кузнецову.
       - Здесь присядьте, товарищ курсант, - кивнул Кузнецов на место за столом напротив себя, - а то ваши локаторы из строя выйдут раньше времени, а вы родине еще нужны. По крайней мере, до конца караульной службы.
       Удивившийся такому официальному вежливому обращению Самохин уселся на указанное ему место и заскучал. Поспать не удалось, и он стал думать о том, что Брутер, хитрая бестия, нарочно все устроил, убив сразу двух зайцев: пострелял из автомата и, похоже, минимум на полгода избавился от караула. Самохин с сожалением подумал, что эта мысль пришла в голову не ему, а Брутеру. Дело с виду рискованное, но, по сути, беспроигрышное: бдительность проявлена, все сделано по уставу, придраться не к чему. Даже если ничего не было, доказать, что ему не послышалось чего-либо, невозможно…
       - Самохин, ты чего задумал? - неожиданно спросил Кузнецов, словно по выражению самохинского лица догадался о его мыслях. - Брутера официально никто не накажет, но служба с этого дня у него будет нелегкой. Усек?
       - Я чё? Я ничё. Другие - вон чё, и то ничё. А я как чё, так сразу: «Ты чё!», - машинально ответил Самохин привычной поговоркой и тут же пожалел об этом: лицо Кузнецова неприятно вытянулось, он подтянулся и распрямил спину.
       - Курсант Самохин!
       Самохин поднялся со скамьи и вытянул руки по швам.
       - Один наряд вне очереди на работу за неуставное обращение к старшему по званию! - отчеканил Кузнецов, поднявшись со скамьи и приложив правую ладонь к пилотке.
       - Есть один наряд на работу! - отдал честь Самохин. - Разрешите сесть, товарищ старший сержант?
       Кузнецов согласно махнул рукой - официоза ему надолго не хватало.
       - Вы свои наряды подсчитываете, курсант Самохин? - ехидно поинтересовался Горбачев, минуту назад вошедший вместе с Рыбиным в караульное помещение. - По-моему, их еще на год хватит, чтобы из сортира не выходить.
       - А я неотработанные наряды, когда учебку закончу, вам оставлю, товарищ сержант, на память, - нахально ответил Самохин.
       Горбачев покраснел от злости, а Рыбин удивленно уставился на Самохина.
       - А это что еще за экземпляр? Кто подбирал курсантов в караул?
       Выражение лица у Горбачева стало каменным, а Кузнецов поднялся со скамьи:
       - Курсанты болеют. Не из чего было выбирать.
       - Надо было из первого взвода взять - они сегодня в наряде по кухне, - недовольным тоном заметил Рыбин.
       Горбачев затравленно глянул на Кузнецова, а тот ответил командиру, глядя ему прямо в глаза:
       - Курсант Самохин неплохой солдат, просто у него язык без костей.
       - Сначала Брутер, теперь этот Самохин… - недовольно пробурчал Рыбин, затем махнул рукой и вышел из помещения.
       Самохин увидел в проем двери, что уже рассвело.
       Утром, в начале девятого, после завтрака, у Самохина возникла необходимость справить естественную нужду. Доложив Кузнецову, он незаметно стянул со стола экземпляр боевого листка, скомкал его и засунул в карман. Выйдя из дверей караульного помещения, Самохин зажмурил глаза от яркого солнца. Плечи приятно прогревало, настроение было прекрасным. Дойдя до дощатого сооружения на двенадцать очков, как положено по уставу, он приоткрыл скрипучую дверь и вошел внутрь. Деревянный настил с очками был разделен перегородками из досок, каждая кабинка была снабжена маленькой дверкой. Приоткрыв первую же кабинку, Самохин увидел огромную крысу, которая быстро шмыгнула в очко. В желудке у него похолодело. Прикрыв дверку, Самохин прошел еще два шага и открыл вторую кабинку. Вздохнув, он снял ремень с подсумком и штык-ножом, повесил его на деревянную перегородку. Помня о крысе, Самохин расположился вполуприсядь, придерживая рукой драгоценный ремень с патронами и штыком. Находиться в таком положении было неудобно, Самохин плюнул и уселся на корточки основательно. Несложное занятие располагало к задумчивости, всюду была рассыпана хлорка, к запаху которой Самохин основательно привык за долгое время пользования общественными уборными, и он впал в прострацию. Едва обратил внимание на вошедшего солдата - по виду старослужащего. Тот, справив малую нужду и возвращаясь обратно, остановился напротив кабинки Самохина:
       - Ты чего, салага, притих? Веревку проглотил, что ли?
       Самохин узнал солдата: это был легендарный «дед», которого за многочисленные провинности держали в армии до последнего дня срока, отведенного министром обороны для демобилизации очередного призыва. Этот старослужащий уже ничего не делал, на него никто не обращал внимания, он только считал дни до своего долгожданного дембеля, маясь от скуки. Самохин решил развеселить «старика»:
       - Вы справедливо заметили, уважаемый «дедушка», - любезно ответил он, продолжая сидеть и держась рукой за ремень, висящий на перегородке. - Армейская пища не способствует образованию вазелина в кишечнике, к тому же у меня в известном месте нет зубов, чтобы откусить продукт, который вы очень метко назвали веревкой, но я обязательно справлюсь с этой проблемой к вашему великому удовольствию.
       Секунды три солдат молчал, переваривая сказанное Самохиным, затем, посуровев лицом, грозно спросил:
       - Издеваешься?
       Самохин понял, что перегнул, и отчеканил скороговоркой, пытаясь погасить нарождающийся скандал:
       - Никак нет, товарищ самый старший «дед»!
       Ответ неожиданно получился в рифму, и это, судя по смягчившемуся выражению лица солдата, ему понравилось.
       - Да ты прямо Пушкин, - усмехнулся «дед» и добавил, уходя: - Приятного аппетита!
       Неопределенно угукнув в ответ, чтобы не сказать ничего лишнего, Самохин использовал боевой листок по назначению, вышел из кабинки и привел форму в порядок. Выходя из сортира, он толкнул дверь и понял, что она накрепко заперта. Несложный анализ сложившейся ситуации позволил предположить, что случившееся - проделка скучающего «деда». Туалетом этим пользовались довольно редко, а в караулке, конечно же, уже заждались отлучившегося курсанта. Гордый Самохин ломиться в дверь и орать не стал. Он прошел в противоположный конец помещения, старательно попробовал доски на прочность. Выбрав две, гвозди в которых уже ходили ходуном, он достал штык-нож, пыхтя и матерясь шепотом, отодрал их от брусов, к которым они были прибиты, и вылез наружу, предварительно скинув с себя ремень с подсумком и ножнами. Обойдя туалет вокруг, он увидел, что дверь была подперта бревном, принесенным от складского помещения неподалеку. «Деда» нигде не было видно. Уже собравшись идти в караульное помещение, Самохин неожиданно увидел своего заточителя, идущего с топором в руке от кухни, которая находилась рядом со складом. Самохину стало любопытно узнать, для чего «деду» топор, и он остался, спрятавшись в кустах шагах в десяти.
       Старослужащий был ростом более ста восьмидесяти сантиметров, крепкого телосложения и с топором в руке смотрелся внушительно. Самохину стало не по себе. «Дед» подошел к бревну, подпирающему дверь сортира, присел около его основания, упирающегося в землю, и стал вытесывать колышек из деревянного чурбачка, который принес с собой. Успокоившись, Самохин дождался, пока солдат вобьет колышек у основания бревна, попробует свой запор на прочность, и громко спросил:
       - Вам помощь не нужна?
       Старослужащий обернулся на голос, несколько секунд удивленно глядел на говорившего, затем бросил топор на землю и кинулся к Самохину, а тот, не ожидая такой развязки, чуть замешкался и ринулся в сторону караульного помещения с опозданием. До караулки Самохин не добежал каких-то десять метров, и старослужащий свалил его тычком кулака в спину. Самохин упал прямо в пыль на утоптанную тысячами ног площадку, свободную от травы. «Дед» легко перевернул его на спину, железной хваткой придавил руки к земле и стал давить своими коленками Самохина в грудь, приговаривая при этом: «Будешь уважать “дедушку”, салага!». Было больно, не хватало воздуха, и Самохину оставалось только глядеть сквозь запыленные очки на сердитую физиономию своего мучителя. Улучив мгновение, когда хватка соперника немного ослабла, Самохин резким движением вырвал правую руку и швырнул ему в глаза горсть пыли, которую сгреб предварительно. Солдат охнул, схватившись руками за лицо, Самохин легко опрокинул его на спину, толкнув руками в грудь, поднялся на ноги и стремглав бросился к караулке. Пока часовой открывал ворота, Самохин оглянулся и увидел, что старослужащий уже стоит на коленях, протирая глаза кулаками и нещадно матерясь. В караульное помещение Самохин влетел как был, даже не отряхнувшись. Только оказавшись в помещении, он немного успокоился, но его все еще колотила нервная дрожь.
       Все было как в известной картине «Не ждали»: сержант Горбачев с открытым ртом, старший сержант Кузнецов, зажмуривший глаза как от яркой вспышки, старший лейтенант Рыбин с каким-то удивленным и беззащитным выражением на лице, притихшие курсанты. Первым нарушил тишину старлей Рыбин, произнеся фразу, выражающую крайнюю степень изумления:
       - Ни хера себе…
       Самохин снял очки, протер их пальцами от пыли и опять водрузил на нос. Он все еще был возбужден и оттого растерянным или виноватым не выглядел.
       - Вы где были, товарищ курсант? - задал вопрос пришедший в себя Горбачев.
       - Нужду справлял, товарищ сержант, - ответил Самохин, тяжело дыша.
       - Какую такую нужду? - безнадежным голосом спросил Рыбин, и в караулке стало еще тише.
       - Естественную, товарищ старший лейтенант, - ответил Самохин уже спокойнее.
       - Почему тогда вид такой… неестественный? - опять задал вопрос Рыбин, оглядев Самохина с ног до головы.
       - Упал по дороге, - соврал Самохин, решив, что рассказывать правду не стоит.
       Рыбин обернулся к Кузнецову:
       - Звони к Карагодину: пусть еще одного бойца в караул выделит.
       Кузнецов поднял трубку телефона и стал накручивать рукоятку вызова.
       Когда прибыл курсант на замену, Самохин получил приказ от Кузнецова прибыть в расположение, сдать оружие в ружейный парк и направляться в наряд по кухне. Самохин ответил «Есть!», затем помялся немного и просительным тоном проблеял:
       - Разрешите обратиться, товарищ старший сержант.
       Кузнецов кивнул головой.
       - Меня не опасно отпускать одного с оружием в казарму? - осторожно поинтересовался Самохин.
       Кузнецов внимательно поглядел на него:
       - Ты что, подрался с кем-то?
       Самохин утвердительно кивнул головой, опустив глаза.
       - Чего же ты боишься? - усмехнулся Кузнецов. - Ты вооружен и очень опасен.
       - Этого я и боюсь, - ответил Самохин, отводя взгляд.
       - С кем подрался-то? - поинтересовался Кузнецов.
       - С дембелем.
       - Так их уже нет, уволили всех.
       - Один остался, - вздохнул Самохин.
       - Так ты с Корнеем сцепился? - удивился Кузнецов и оглядел Самохина: - Силен, салага. Как тебя угораздило?
       Самохин пожал плечами, а Кузнецов усмехнулся:
       - Ладно, вместе пойдем минут через пятнадцать.
       На обратном пути Корнея не встретили. Самохин успокоился только тогда, когда оказался в родной роте. Еще через полчаса он уже был в наряде по кухне, пробравшись туда окольными путями и постоянно оглядываясь, чтобы не быть застигнутым врасплох легендарным Корнеем.
       
       Глава 9
       
       В этот день повар Серега как раз нес службу по кухне и довольно улыбнулся, увидев Самохина:
       - А ночью почему тебя не было?
       - Ночью я в карауле был, - шмыгнул носом Самохин.
       Серега оглядел его слегка приведенную в нормальное состояние гимнастерку и поинтересовался, кивнув на драющего мокрой тряпкой алюминиевые миски Брутера:
       - Тоже стрелял, как тот олух?
       - Наоборот: в меня стреляли, - ответил Самохин, не улыбнувшись.
       - Кто стрелял? - усмехнулся Серега, уже привыкший к шуткам Самохина.
       - Сержанты, - вполне натурально вздохнул Самохин. - Хотели из меня человека сделать.
       - А почему гимнастерка твоя как из задницы? - подхватил самохинскую игру Серега.
       - Так я уворачивался от пуль, - грустно пояснил Самохин, отряхивая руками потрепанную гимнастерку.
       - Пойдешь ко мне в помощники? - предложил Серега, но тут в их разговор вмешался тихо подошедший младший сержант Пенской:
       - Курсант Самохин будет драить миски вместе с курсантом Брутером.
       Самохин скорчил в серегину сторону красноречивую рожу – «Слышал?» - и тут же, изменив выражение лица на невозмутимое, сказал, обернувшись к Пенскому:
       - С удовольствием, Николай Федорович.
       - Почему не по уставу отвечаете? - попытался сделать лицо суровым Пенской.
       - Зато мой ответ в полной мере отражает мое безграничное уважение к вам, товарищ младший сержант, - невозмутимо польстил Самохин.
       Пенской неопределенно крякнул, слегка покраснев, отвернулся и направился к выходу из кухни в столовую, где курсанты расставляли по столам горками уже вымытые миски, перевернув их вверх дном.
       - Твои сержанты еще не плюются, увидев тебя? - поинтересовался Серега.
       - Не-а, - развязно ответил Самохин, направляясь к большим мойкам из листовой нержавеющей стали, над которыми пыхтел вольный стрелок Брутер. - Им плеваться устав не позволяет.
       - Чего делать-то? - поинтересовался у Брутера Самохин, подойдя к мойкам.
       - Ополаскивай, - Брутер кивнул на гору вымытых мисок: - Сначала в этой мойке, затем - в той.
       Самохин зачерпнул горстью теплую желтой воду из первой мойки:
       - А почему вода такая странная?
       - С горчицей, - ответил ему Брутер.
       - Зачем? - удивился Самохин.
       - От жира очищает, - перестав на время драить миски, пояснил Брутер, опустив красные мокрые руки вдоль тела. - Скоро появится прапорщик - начальник столовой - и станет проверять миски на наличие жира на поверхности.
       - Щупать их будет? - поинтересовался Самохин.
       - Посмотришь, - усмехнулся Брутер.
       - А если они будут жирными? - не унимался Самохин.
       - Тогда мы с тобой будем мыть их еще раз, - устало ответил Брутер, вновь принимаясь за миски.
       Самохин прикинул объем работы, поглядев через окошко в столовую, где были расставлены на столах матово блестящие миски, и принялся с ожесточением драить алюминиевую посуду в желтой жиже, бросая ее затем в мойку с чистой водой.
       Прапорщик появился минут через сорок. Подойдя к столу, выбранному им произвольно, он взял пальцами сверху одну из мисок за бока и приподнял ее вверх. Миска из рук его не выскользнула. Удовлетворенно хмыкнув, прапорщик подошел к другому столу и повторил операцию. Здесь тоже результат оказался удовлетворительным.
       - Порядок, - удовлетворенно вздохнул Брутер, облокотившись на стойку окна, в которое подавали грязную посуду, и выставив в стороны мокрые руки.
       Начальник столовой огляделся, приметил Мамеда, снующего вместе с другими вокруг длинных столов, и пошел к кухне. Там он зачерпнул ложкой свежеприготовленную горчицу, которую делал всегда сам лично, взял в другую руку большой ломоть хлеба с двумя аппетитными котлетами на нем и направился в столовую. Котлеты готовились к офицерскому столу и курсантам в рацион не полагались. Подойдя к Мамеду, прапорщик протянул ему ложку с горчицей:
       - Ну-ка, сынок, понюхай, хороша ли горчица, а то у меня нос заложило что-то.
       Мамед не понял, что от него требуется и растерянно оглянулся.
       - Да ты по-русски не понимаешь, - удивленно протянул прапорщик и обернулся к другому курсанту, оказавшемуся поблизости: - Нюхни-ка ты, сынок.
       Курсант из первого взвода вытянул лицо в сторону протянутой ложки, начальник столовой поднес горчицу к самому его лицу, и когда тот потянул носом воздух, мазнул ложкой так, что горчица попала в ноздри. Курсант непроизвольно втянул горчицу в носоглотку, зажмурил глаза, открыл рот и присел, мотая головой из стороны в сторону. Довольный прапорщик полюбовался результатом своей жестокой шутки, затем протянул курсанту ломоть хлеба с двумя котлетами:
       - На, сынок, закуси, и не обижайся на старика: мне же надо как-то качество горчицы проверить. Теперь вижу, что хорошая.
       Курсант, натужно кашляя, приоткрыл полные слез глаза, взял из рук прапорщика хлеб с котлетами и стремглав бросился в кухню, чтобы промыть нос. Мамед, наблюдавший все это, подошел к окошку, из которого торчали физиономии Самохина и Брутера, и недоуменно спросил по-азербайджански, обращаясь к Самохину:
       - Зачем он сделал это?
       - Зарафат (шутка), - криво ухмыльнулся Самохин.
       - Русские вообще странные… - продолжил Мамед по-азербайджански.
       - Чего тут странного? - возразил Самохин по-русски. - Один дурак пошутил, второй - не обиделся.
       Мамед понял без перевода и махнул рукой:
       - Я не об этом. Два русских родных брата десять лет не видятся, а когда встречаются, вместо «салам алейкум» говорят: «… твою мать!», - сказал он по-азербайджански и хитро улыбнулся.
       Самохин пожал плечами. Оставшись один на один с Брутером, он тихо спросил:
       - Скажи честно: ты специально стрелял в белый свет как в копеечку?
       Брутер огляделся по сторонам и усмехнулся:
       - Может быть, я и ошибся, но мне показалось, что кто-то все-таки был.
       - Не хочешь говорить - не надо, - сказал ему Самохин, не обидевшись, и вновь принялся за мытье мисок.
       
       В следующую субботу вечером, как обычно, солдатам показывали кино в клубе. Когда фильм вот-вот должен был начаться, Гоша Ямщиков – «переросток» возрастом за двадцать лет, имеющий жену и ребенка на «гражданке» и испытывающий определенную тягу к нестандартному в своем поведении Самохину, предложил приятелю прогуляться перед сеансом до деревянного сортира. Самохин, не испытывавший, впрочем, нужды, согласился проводить его. Было тепло, тихо и безветренно, сумерки еще не сгустились, но в сортире, который расположился в лесу у живописного озера, было темно.
       - Не заходи внутрь, - предостерег Самохин Гошу. - Все равно никого нет вокруг.
       - Сержант поймает - беды не оберешься, - возразил Гоша, исчезая в темной пасти деревянного ящика. - У меня кишечник что-то крутит. По большой нужде надо…
       Самохин остался снаружи, прислушиваясь к осторожным шагам и недовольному ворчанию приятеля. Через несколько секунд раздался грохот падающего тела, затем - отборные маты сдавленным голосом. Самохин даже не дернулся, оставшись на месте. Гоша появился очень скоро, расставив в стороны руки и продолжая материться, вид у него был прескверный: ладони и рукава гимнастерки, а также одна штанина галифе были вымазаны в дерьме. Самохин присвистнул удивленно, и спросил, не улыбнувшись:
       - В клуб прямо так пойдешь?
       Гоша произнес еще несколько матерных слов и добавил, используя нормальный язык:
       - Провалился ногой прямо в очко. Поскользнулся на дерьме и провалился. Помыться надо. Пойдешь со мной к озеру?
       - Пойду, конечно, - согласился Самохин и добавил в своей обычной манере: - Если бы сегодня «Чапаева» показывали, бросил бы тебя на произвол судьбы, а так…
       Следующие двадцать минут Гоша, раздевшись до трусов и майки и стоя по колено в воде, драил гимнастерку и брюки, а Самохин стоял на берегу, засунув руки в карманы, и поучал приятеля:
       - Нерационально ты мыслишь, Гоша. Прикинь, что было бы, если бы ты нагадил на травку возле сортира, и тебя поймал бы сержант: самое большее - драил бы чистенькие умывальники сегодня вечером рядом со мной, а так - отмываешь дерьмо без мыла со своей родной гимнастерки.
       - Мыло бы не помешало… - проворчал Гоша, дыхание его прерывалось от ожесточенного трения.
       - Вали в казарму, - предложил Самохин, - а я предупрежу Пенского.
       Гоша постоял задумчиво, держа в одной руке мокрую гимнастерку, в другой - брюки, затем вздохнул:
       - И вправду, лучше туда пойти, только как? Прямо в трусах?
       - Можешь снять их, - невозмутимо предложил Самохин, и Гоша неожиданно прыснул от смеха.
       Несколько секунд курсанты стояли, надрываясь от смеха: один в трусах, по колено в воде, с мокрым обмундированием в руках, другой - одетый по полной форме, стоя на берегу и не вынимая рук из карманов. Когда Гоша удалился в сторону расположения роты короткими перебежками, пригнувшись, Самохин полюбовался на его нелепую фигуру в трусах, майке и сапогах, а затем направился в сторону клуба, где уже вовсю шел фильм.
       Справедливо решив, что до конца киносеанса искать Пенского нет смысла, Самохин тихо пробрался в комнатку, где хранились духовые инструменты, достал из укромного места старый бушлат, расстелил его прямо на полу и растянулся, испытывая сладкую негу в суставах. В последние дни ему не удавалось побывать на репетициях, где можно выспаться, весь день приходилось заниматься вместе с остальными курсантами по полной программе, а вечером - неизменная работа «на очке». Организм требовал сна.
       Полежав немного на спине в полный рост, Самохин перевернулся на бок и свернулся «калачиком». Улавливая сознанием звуки хорошо знакомого фильма, он стал думать о женщинах, которых не видел уже добрых три месяца, если не считать парочки военнослужащих женского пола весьма непривлекательной наружности и огромной буфетчицы в «чипке». Впав в дремотное состояние, он погрузился в сексуальные фантазии, избрав своей партнершей жену одного из офицеров части, которая вчера стояла возле штаба, собираясь решить какие-то бытовые проблемы. Представив, как он обнимает эту молодую, лет двадцати пяти, женщину, Самохин явственно ощутил запах ее волос, упругость тела под легким летним платьем, ее плотные бедра и приличную грудь. Скатившись еще дальше в глубину своего подсознания, он услышал ее грудной голос, который передавался не через органы слуха, а непосредственно от тела к телу. Она говорила ему: «Не надо, я ведь замужем», а он молчал, прекрасно ощущая, что она не против, и только сильнее прижимал ее к себе. Вот они уже лежат рядом, ее напряженное тело ослабло, ноги чуть раздвинулись… и Самохин кончил.
       Резко поднявшись и усевшись на старом бушлате, Самохин осторожно дотронулся рукой до места, где мокрые трусы, обильно смоченные семенной жидкостью, намертво прилипли к телу, шмыгнул носом и шепотом выругался. Посидев немного и решив, что его ежевечерний труд в сортире сослужит неплохую службу, избавив от необходимости разоблачаться перед всем взводом перед отбоем, он успокоился. До окончания фильма осталось совсем немного, воды в клубе не было, до озера было далековато, да и времени недостаточно. Махнув рукой, Самохин улыбнулся, вспомнив ощущения, пережитые только что, и опять улегся на спину, ощущая, правда, дискомфорт от мокрых трусов.
       Пенского он предупредил о Гоше сразу же, пока тот не построил взвод.
       - Что случилось? - суровым голосом поинтересовался Пенской.
       - В сортир провалился, - лаконично объяснил Самохин.
       - Как? - удивился младший сержант.
       - Сознательно, - с серьезным видом уточнил Самохин. - Не захотел гадить возле сортира, а внутри было темно.
       - Сильно вымазался? - спросил Пенской, улыбнувшись.
       - Сильно, - подтвердил Самохин. - Бежал в сторону расположения и орал: «Я весь в говне!».
       Пенской осуждающе покачал головой в ответ на реплику Самохина и скомандовал:
       - Встать в строй!
       Вернувшись в расположение, Самохин первым делом нашел Гошу. Тот был в старом обмундировании с чужого плеча. Предваряя вопрос Самохина, Гоша пояснил:
       - Каптерщик дал подменку, а моё х/б до утра высохнет.
       Самохин искренне порадовался за приятеля, но тут же съязвил:
       - Ты, Гоша, стал родоначальником новой солдатской поговорки: «Советский солдат в огне не горит и в говне не тонет». Суворов тебе позавидовал бы.
       В этот вечер вечернюю поверку проводил младший сержант Пенской. Скомандовав взводу «Отбой!», он обратился к Самохину:
       - А вы, товарищ курсант, почему не отбиваетесь?
       - А у меня, товарищ младший сержант, нарядов на работу - как собак нерезаных.
       - Отбой, товарищ курсант! - скомандовал Пенской.
       Удивившийся Самохин вспомнил о мокрых трусах и вздохнул:
       - А если я не подчинюсь?
       - Я накажу вас!
       - Так я пошел, - улыбнулся Самохин и направился в сторону сортира. Пенской молча посмотрел ему вслед и отправился проверять, как выполнили команду «отбой» остальные курсанты.
       
       Оркестр закончил репетиции и стал ежедневно играть во время прохождения курсантов на завтрак, обед и ужин, во время разводов по средам. Жизнь у Самохина потекла еще свободнее, чем раньше, но однажды старший лейтенант Рыбин проводил комплексную подготовку взвода к осенней проверке, и Самохина привлекли на два дня к занятиям по полной программе. На малом барабане эти два дня его подменял другой музыкант - не ахти какой специалист, но за третий сорт сошел.
       Все занятия вел сам Рыбин. Памятуя о том, что Самохин почти никогда не проходит должное обучение, командир взвода вызвал его первым на занятии по политической подготовке. «Погоняв» Самохина по географической карте, задав вопрос о количестве стран - участников агрессивного блока НАТО, Рыбин задумчиво уставился на курсанта:
       - Когда вы успели выучить все?
       - А я и не учил, - пожал плечами Самохин. - Я и так все знал.
       Успокоившись, Рыбин разрешил Самохину сесть на место и занялся еще одним слабым звеном - курсантом Деребаскиным. Этот плотненький здоровячек с крепкой челюстью, маленьким лбом и среднетехническим образованием явно не отличался энциклопедическими познаниями. Не ответив на вопрос о количестве стран - участников НАТО и не назвав ни одной из них, хотя это было проделано Самохиным только что, Деребаскин получил задание показать на карте Канаду и теперь задумчиво стоял с указкой в руках, глядя на красочное изображение континентов, как на китайские иероглифы. Посмотрев на командира взвода, Деребаскин осторожным движением ткнул указкой в середину Африки. Рыбин поморщился как от зубной боли и отвернулся, Деребаскин обернул лицо к товарищам и вопросительно приподнял брови, отчего три необычные глубокие поперечные складки на коже его лысой головы стали еще глубже, делая его похожим на недоумевающего бурундучка. Все стали шепотом подсказывать.
       - Вправо! Влево! Вниз! Вверх! - неслось со всех сторон, и указка в руках Деребаскина гуляла то туда, то сюда, направляемая не в меру расшалившимися курсантами.
       Рыбин обернулся к Деребаскину и поморщился еще раз. Деребаскин отважился и ткнул указкой в Австралию.
       - Канада находится в Северной Америке, - сообщил курсанту командир взвода.
       Деребаскин даже не пошевелился, продолжая тупо глядеть на карту.
       - Она большая, - уточнил Рыбин и добавил после небольшой паузы: - Зеленая.
       Деребаскин тщательно осмотрел всю карту, включая Антарктиду и Северный полюс, затем неуверенно ткнул в середину Канады и выжидающе посмотрел на командира.
       - Показывая государство, нужно обвести указкой его границы, - подсказал Рыбин, и на эту операцию обстоятельный Деребаскин потратил еще полминуты.
       - А Советский Союз вы нам сможете показать? - спросил Рыбин, вздохнув.
       - Так точно, - неуверенно ответил Деребаскин, но показывать ничего не стал.
       - А перечислить и показать республики, входящие в Союз?
       Деребаскин молчал, опустив голову.
       - У вас какое образование? - нарушил тишину командир взвода.
       - Среднетехническое.
       - Специальность?
       - Чертежник.
       Рыбин удивленно крякнул и задал еще один вопрос:
       - А географии вас не обучали?
       - Обучали… - без энтузиазма протянул Деребаскин.
       - До следующего занятия по политической подготовке выучить все страны, входящие в блок НАТО, республики Советского Союза, научиться показывать их на карте. Все, что не успеете, будете доучивать на гауптвахте. Ясно?
       - Так точно, - выговорил Деребаскин, вытянув руки по швам.
       Остальных Рыбин проверил мельком, наугад, ни на ком особо не останавливаясь.
       В этот же день проводились занятия по тактической подготовке. Самохин за долгое время сачкования в своем оркестре отвык от тягот армейской службы, и ему было особенно нелегко. Сначала с полной выкладкой и при оружии одолели пять километров и оказались на болотистой местности. Здесь Рыбин приказал всем окапываться лежа, затем для стрельбы с колена и, наконец, - для стрельбы стоя. Сам он расположился метрах в тридцати напротив и внимательно наблюдал, как окапываются курсанты, делая пометки в своем блокноте.
       Когда дело дошло до окопа для стрельбы с колена, под Самохиным зачавкала вода. Он, как и все остальные курсанты, был одет поверх гимнастерки в общевойсковой защитный резиновый комплект, на голове его красовался противогаз, и оттого все испарения тела оставались на месте, не выходя наружу. Дождавшись, когда пот в противогазе достигнет губ, Самохин, оглянувшись по сторонам, оттянул пальцем нижнюю часть противогаза, что категорически запрещалось, и слил жидкость наружу. Всем телом он ощущал избыток влаги, организм был на грани теплового удара. Опытный командир взвода вовремя дал команду прекратить рытье окопов и приказал провести атаку на позиции противника, что курсанты проделали, буквально валясь с ног от усталости.
       Когда курсанты, сняв противогазы, расселись на траве там, где застала их команда, старший лейтенант Рыбин достал свою заветную книжицу. Он перечислил фамилии восьми курсантов, в числе которых оказался Самохин, и объявил, что они «убиты», то есть непозволительно высоко поднялись во время рытья окопов и были «сражены» снайперами противника.
       - Этим курсантам придется дополнительно рыть окопы через несколько дней, - бодро объяснял Рыбин, а Самохин внимал ему вполуха, прислушиваясь к своему организму, который изнемогал от жажды.
       - Опыт боев с китайцами в районе острова Даманского и Семипалатинска показывают, что большая часть солдат погибла из-за того, что не умела окапываться на местности, - продолжал Рыбин, а Самохин, который выпил воду из своей фляжки еще до того, как начал рыть окоп, беспокойно оглядывался, пытаясь определить, у кого еще осталась вода. Многие курили. Воду никто не пил. Похоже, что ее ни у кого нет. Взглянув на Афанасия и постучав пальцем по своей фляжке, Самохин получил отрицательный кивок головой. Точно так же ответил Гоша Ямщиков. Мамед, заметив движения Самохина, предупредил его вопрос:
       - Су йохдур (воды нет).
       Закончив отеческие наставления курсантам, Рыбин скомандовал:
       - Всем проверить выкладку! Чтобы всё, включая саперные лопатки, было на месте.
       Конечно же, нашлись раззявы, которые оставили лопатки в своих окопах. Рыбин тут же послал их обратно за шанцевым инструментом. Самохин, вспомнив, что возле окопов протекает болотная речушка, тут же припрятал свою лопатку, объявил о пропаже и тоже ринулся в сторону речушки. С маху пробежав свежевырытые окопы, он добежал до бережка и всем телом плюхнулся в ржавую от торфа воду. Расстегнув шпеньки резинового защитного комплекта, он с удовольствием чувствовал, как теплая вода растекается по телу, промывая и без того мокрую от пота гимнастерку, а сам глотал и глотал пахнущую болотом красноватую жидкость, стиснув зубы, чтобы куски торфа не попадали в горло. Когда за щеки ему набилось столько торфа, что вода уже не проходила сквозь зубы, он указательным пальцем выковырял торф и продолжил водопой.
       Сержант Горбачев внимательно поглядел на Самохина, когда тот с саперной лопаткой в руке подошел к Мамеду, у которого оставил свой автомат, укоризненно покачал головой, заметив, что изо всех щелей самохинского защитного комплекта стекает струйками вода, и отвернулся.
       Уже возвращаясь в часть, Самохин с удивлением отметил, что ни Мамед, ни Деребаскин в число «убитых» не попали. «Значит я - плохой солдат», - подумал он, и ему стало грустно. В расположении, когда разделся, он узнал к тому же, что его военный билет здорово подпорчен водой и даже фотография отклеилась. Фотографию он приладил на место казеиновым клеем уже поздним вечером, когда военный билет высох.
       
       Глава 10
       
       В конце августа, когда вода в озере стала достаточно холодной, командиры провели соревнования по плаванию. Самохин, который мог держаться на воде несколько часов и плыть при этом, с удивлением обнаружил, что по скорости плавания он значительно уступает некоторым курсантам. Это обстоятельство его огорчило настолько, что он даже не получил удовольствия, выжимая трусы вместе с другими курсантами на виду у какой-то служащей в военной форме. Выкручивая руками огромный сатиновый предмет туалета, называемый в просторечии «семейными трусами» за его размеры, он вспомнил, как в детстве с приятелями, во время первого в очередном году купания в Каспии, в апреле, выжимал трусы в присутствии одноклассницы Даши, в которую был тайно влюблен. Тогда его «прибор» совершенно потерял форму и размеры от холодной воды, и теперь, спустя много лет, его мужское достоинство после холодной воды выглядело не лучше. Поглядев на это убожество, Самохин вздохнул и с трудом натянул на себя прилипающие к ногам мокрые трусы.
       
       Еще полтора месяца минули быстро, Самохин исправно по вечерам отбывал время в сортире, компенсируя связанные с этим неудобства дневным отлыниванием от службы в батальонном оркестре. Время осенней проверки и отправки курсантов в войска для дальнейшего прохождения службы подкралось незаметно.
       Первым сдавали экзамен по политической подготовке. Причин для волнения не было, пока не зазвонил телефон у дневального на тумбочке, и курсант с красной повязкой на рукаве не сообщил, что к Самохину приехала мама и ждет его на КПП. Тут у Самохина начался мандраж: замполит роты Столяров уже объявил, кто первыми будут сдавать экзамен, и Самохина в этом списке не было. До сдачи экзамена по политподготовке, понятное дело, никто никого и никуда не отпустит, и Самохин, всем телом ощущая, как убегают секунды, которые можно было использовать на свидание с матерью, подошел к курсанту Грабину - он тоже был извещен о прибытии родителей:
       - Послушай, Грабин, давай обратимся к замполиту, чтобы он нас первыми запустил на экзамен, а то до обеда не успеем с родителями повидаться как следует.
       - А я и так в числе первых, - похлопал рыжими ресницами Грабин, и Самохину пришлось подходить к Столярову в одиночку.
       Растолковав замполиту суть проблемы, Самохин настороженно ждал решения командира.
       - Ты пойми, Ролингстон, - медленно разжевывал Столяров, оглянувшись по сторонам и убедившись, что их никто не подслушивает. - Я специально в первую группу ввел шесть человек - трех самых сильных и трех самых слабых, чтобы они уравновесили друг друга, а затем пойдут остальные, все подряд.
       - Включите и меня в эту группу, товарищ старший лейтенант, - тихим голосом попросил Самохин.
       - Ты не настолько слабый, - поморщился Столяров. - Куда я потом еще одного слабака дену?
       - А вы меня в число сильных включите, - предложил Самохин.
       Столяров даже рыжие брови свои задрал на середину лба от такой наглости:
       - Ты что же, хочешь сказать, что получишь пятерку? Четверка там не прокатит.
       - Получу, - упрямо заявил Самохин.
       - А если не получишь? - задал вопрос Столяров, склонив голову на бок.
       - Тогда не пустите меня на свидание с матерью, - заявил Самохин, прекрасно понимая, что на свидание его все равно отпустят при любом раскладе.
       Столярову такой ответ понравился, он шумно вздохнул, втянув в себя при этом намечающийся животик под золотистым парадным ремнем, и согласился:
       - Хорошо. Пойдешь первым. Если получишь четверку (я не говорю уже о тройке), я тебя… как сидорову козу… - покачал он крепко сбитым кулаком.
       - Годится, - нагло ответил Самохин вопреки уставу, тут же подсчитав, сколько еще дней служить осталось в учебном подразделении, и лицо его повеселело.
       Шестеро курсантов вошли в учебное помещение и расселись за столами. Напротив из трех столов было сооружено подобие кафедры, за которым сидели три офицера от капитана до подполковника с усталыми припухшими глазами. Самохин подумал, что, скорее всего, их вчера гостеприимно встречал командир взвода старший лейтенант Рыбин, который сидел тут же, несколько в стороне от приезжего начальства. Рыбину оставалось совсем ничего до ордена за пятый отличный выпуск, повышения в звании и должности, и он настороженно оглядывал рассевшихся курсантов. Поморщившись при виде Деребаскина, Рыбин удивленно поглядел на Самохина и перевел взгляд на замполита Столярова, вошедшего вслед за курсантами и усевшегося за последним столом у входной двери. Столяров успокаивающе махнул Рыбину рукой.
       Седоватый подполковник с танками в черных петлицах поднял измученные глаза на курсантов и заявил:
       - Тот из вас, кто ответит на три вопроса, означенные в билете, без подготовки, получит на один бал выше.
       - Разрешите обратиться, товарищ подполковник, - тут же встрял Самохин, поднявшись со стула, и, получив ответный кивок, продолжил: - Вы поставите мне шестерку, если я отвечу на пять?
       Рыбин поморщился как от зубной боли. Подполковник переборол свое не совсем здоровое состояние и многозначительно улыбнулся:
       - Вы сначала ответьте.
       - Я готов, - отчеканил Самохин, держа руки по швам. Он спиной почувствовал, как беспокойно заерзал на стуле Столяров, но его уже «понесло».
       - Проходите к столу, берите билет, отвечайте, - изобразил приглашающий жест рукой подполковник и добавил, обращаясь ко всем остальным курсантам: - Вы тоже берите билеты и готовьтесь.
       Когда Самохин взял свой билет, бегло просмотрел вопросы и опустил руку с билетом, к нему обратился моложавый капитан с красными мотострелковыми петлицами:
       - Условие ответа без подготовки наступает после просмотра билета. Если вы сомневаетесь, можете подготовиться, - и посмотрел на Рыбина.
       Рыбин отвел взгляд.
       - Я готов, - упрямо ответил Самохин и остался стоять у стола экзаменаторов. После прочтения содержания экзаменационного билета он еще более уверился в успехе.
       На указанные в билете вопросы он ответил четко, без запинки. Рассказывать о чем-либо, даже имея самое приблизительное представление о предмете беседы, всегда было его любимым занятием, а тут еще такие легкие вопросы, не требующие специального заучивания и позволяющие свободно интерпретировать на заданную тему… Когда он закончил отвечать, все трое проверяющих задали еще по одному дополнительному вопросу, Самохин ответил на них так же удовлетворительно, четко, без запинки, особо не задумываясь, и бросил два взгляда: на Рыбина и Столярова. Лицо Рыбина вытянулось от удивления, а Столяров выглядел так, будто он сам ответил на все вопросы.
       Оживившийся подполковник решил все-таки хоть в чем-то ущемить Самохина и сказал напоследок:
       - Всё правильно. Хорошо. Но у меня еще один дополнительный вопрос: не можете ли вы рассказать нам о соглашении, которое подписано накануне генеральным секретарем КПСС и канцлером ФРГ?
       Самохин аж засмеялся внутренне, внешне, впрочем, оставаясь невозмутимым: как раз вчера он случайно смотрел новости по телевизору.
       - Соглашение «газ – трубы», в подписании которого участвовали Минтопнефть и западногерманская фирма «Манессман», - небрежно ответил он и еще раз взглянул на Столярова: лицо его сияло и оттого прекрасно гармонировало с рыжей шевелюрой.
       Подполковник досадливо крякнул, но тут же лицо его растянулось в улыбке, у опухших глаз появились симпатичные морщинки:
       - Ну что же, слов нет,.. - развел он руками и обернулся к Рыбину: - Могу констатировать, что политическая подготовка курсантов в вашем подразделении поставлена исключительно хорошо. Шестерку я поставить не имею права, но мы поднимем на один бал оценку самому слабому курсанту.
       Капитан и майор согласно покивали головами, но не очень сильно, чтобы не усугубить и без того плачевное состояние здоровья.
       Самохин вышел из аудитории, остановился у дверей и стал ждать Столярова: без него на свидание с матерью не сорвешься. Столяров вылетел из дверей будто бы на крыльях, даже не заметив стоящего рядом Самохина:
       - Вот это да! - громко обратился он в сторону вытянувшихся от любопытства лиц сержантов и курсантов, дожидающихся своей очереди. - Ну и выдал наш Ролингстон! Всю комиссию укачал!
       - Какой Ролингстон? - осторожно поинтересовался кто-то из курсантов.
       Столяров, сообразивший, что никто не знает о прозвище, которым он наградил Самохина, обернулся к сержанту Горбачеву, выжидающе приподняв брови.
       - Дудка, - с готовностью подсказал Горбачев.
       - Курсант Дудка, - поправился Столяров и вновь уставился на Горбачева: - Какая еще дудка?
       - Курсант Самохин.
       - Вот-вот… Самохин, - Столяров улыбнулся и поманил рукой Самохина, сиротливо стоящего у двери: - Полгода просачковал, тарахтел на своих барабанах, а экзамен сдал - мне еще подобного видеть не доводилось. Гигант мысли! Язык - как помело!
       Самохин неожиданно покраснел, стоя посреди нервничающих курсантов и выслушивая сомнительные комплименты замполита. Столяров произнес еще несколько слов предэкзаменационного напутствия курсантам, которое выглядело как плохо скрытая угроза и заканчивалось словами «…будет служить на Камчатке», затем поглядел на топчущегося Самохина, лицо его вновь просветлело, и он сказал ласковым тоном:
       - Иди, родной, на свидание с матерью и передай ей устную благодарность от командования за то, что воспитала тебя такого.
       
       Когда Самохин подошел к матери, глаза ее были полны слез. Неловко обняв мать и скупо поцеловав ее в щеку, Самохин первым делом спросил:
       - Плакать-то чего ради? Жив-здоров, увиделись.
       - А я тебя издалека узнала, - улыбнулась мать. - Походка у тебя как у дядьки Василия, брата моего. Помнишь, приезжали к нему в Тбилиси, когда служил он?..
       - Помню, - Самохин взял мать за руку. - Тебя каким ветром в даль такую занесло?
       - Отпуск, - пояснила мать, - а тут поездка в Москву подвернулась. Случайно.
       - Ну конечно, - улыбнулся Самохин, - дела серьезные…
       - Я и ковер в Москве купила, - оправдывалась мать, - а к тебе по пути заехала: дай, думаю, погляжу…
       Беседовали недолго: с час, не более. Когда прощались, Самохин вспомнил:
       - Тут командование тебе устную благодарность за меня объявило - экзамен сегодня сдал на «отлично».
       - Экзамен? - удивленно протянула мать.
       - Учебное подразделение, - многозначительно и важно протянул Самохин, не улыбнувшись при этом.
       - А грамоту не дали? - поинтересовалась мать. - Я бы родственникам показала.
       - Грамоту они не успевают дать, - вздохнул Самохин.
       - Как это? - удивилась мать.
       - Пока выпишут, я уже натворю чего-нибудь.
       Мать осторожно улыбнулась, затем лицо ее вновь стало серьезным:
       - Володь, ты бы осторожнее… с шутками своими. Армия всё же. Все родные надеются, что не опозоришь фамилию.
       - Не опозорю, мам, - улыбнулся Самохин и поглядел, как неподалеку родители курсанта Грабина не могли налюбоваться своим бравым рыжим сыном.
       Когда возвращались обратно, за поясом у Самохина покоилась бутылка со спиртом, а Грабин, которому этот спирт привез отец, беспрестанно дергался:
       - Поймают нас, загремим как чижики, а мне остаться сержантом предложили…
       Самохин шел молча, спокойно улыбаясь.
       - Да и пить-то где? - задавал риторические вопросы Грабин не столько Самохину, сколько самому себе. - С кем пить?
       - Существует только один вопрос: пить или не пить. Об этом еще Гамлет говорил, - отозвался, наконец, Самохин. - Пить будем с сержантами.
       - С сержантами? - ужаснулся Грабин, остановившись как вкопаный.
       - С ними самыми, - подтвердил Самохин, дернув товарища за рукав. - Когда-то тебе надо начинать? Да и свою будущую сержантскую судьбу обмоешь заодно.
       - Я знал, что ты без царя в голове, но чтобы настолько… - запричитал Грабин, уже жалея, что поддался на уговоры Самохина и принял от отца бутылку со спиртом, которую тот передал сыну тайком от матери.
       - А тебе-то что? - удивился Самохин. - Я сержантам скажу, что спирт мой, если ты так хочешь. Не желаешь - можешь даже не пить…
       - Нет уж, пить я буду, - решился Грабин и твердо зашагал в ногу с Самохиным.
       
       Старший сержант Кузнецов отдыхал в подвале, где была оборудована фотолаборатория. Поглядев на Самохина и Грабина, которые стояли с сумками в руках, поинтересовался:
       - Бойцы решили поделиться с командирами?
       - Заодно и обмыть, - загадочно объявил Самохин.
       - В каком смысле «обмыть»? - поинтересовался Кузнецов, и лицо его вытянулось от ожидания.
       - В самом прямом, - улыбнулся Самохин, доставая бутылку из-за пояса. - Родители не каждый день приезжают.
       - Самогон? - спросил Кузнецов, заметив нестандартную укупорку.
       - Спирт, - лаконично ответил ему Самохин.
       Сержант Горбачев, который все это время простоял за спиной курсантов у двери, шумно сглотнул.
       - Слетай, позови Карагодина, - приказал Горбачеву Кузнецов.
       - А Пенского позвать? - поинтересовался Горбачев. - Наш все-таки.
       - Наш, да молод еще, - возразил Кузнецов, затем махнул рукой, поглядев на бутылку: - Зови. Тут на всех хватит.
       Когда Самохин вытащил Грабина из фотолаборатории после первой же рюмки, оставив сержантам достаточно закуски, тот вяло запротестовал:
       - А чего мы ушли? Самое интересное только началось.
       - Вот именно, - хмуро ответил ему Самохин. - Ты не обратил внимания на то, что Пенской еще молод, чтобы пить с ними?
       Грабин задумался, перекладывая полегчавшую сумку с харчами из руки в руку.
       - А ты и подавно - сосунок по армейским меркам, - продолжил Самохин. - Мне-то по барабану, а тебе служить с ними.
       - Ну да, - согласился Грабин. - Не подумал как-то…
       Оставшиеся продукты курсанты второго взвода смели в мгновение ока. Взвод сдал политподготовку на «отлично» и все были в приподнятом настроении.
       
       Через три дня, когда все экзамены были сданы, Самохин случайно оказался в канцелярии роты и заметил на столе командира листок бумаги с выписанными от руки названиями военных округов. Быстро переписав их на конверт материного письма, он спрятал конверт обратно в карман. В числе прочих в списке фигурировал Закавказский военный округ.
       До развода, на котором отцы-командиры должны были объявить курсантам, кто в какой округ попадет, оставалось недолго, и Самохин, уткнув нос в список военных округов и беззвучно шевеля губами, безуспешно пытался угадать, куда же он отправится: на север? юг? запад? восток? Сидя на табуретке, он услышал, как в канцелярию вошли командир взвода Рыбин и его замполит Столяров. Не закрыв дверь, они разговаривали вполголоса, в расположении никого не было кроме дневального и Самохина, и голоса командиров были слышны хорошо.
       - Раскидал по парам? – это Рыбин.
       - Вот список.
       - Очкарик с азербейжанцем?
       - Бойцу переводчик нужен, - Самохин не видел Столярова, он сидел на табуретке у кровати и только слышал голоса офицеров, но, прикрыв от напряжения глаза, отчетливо «увидел», как добродушное лицо Столярова расплывается в довольной улыбке.
       Они говорили еще о чем-то незначительном, вяло перебрасываясь словами, но Самохин их не слушал. Он все понял. Его с Мамедом специально свели вместе, чтобы отправить на Камчатку. Мамеда – за то, что он плохо знал русский язык, его – за то, что владел своим языком чересчур хорошо.
       Самохин проглотил слюну, которая обильно начала выделяться в предвкушении скорого обеда, и постарался успокоиться: на Камчатку, так на Камчатку. Там он еще ни разу не был. Вычислителям расчетно-аналитической станции, в числе которых был и Самохин, «грозила» лишь служба в штабе военного округа. Даже если это Камчатка – все равно штаб, а не дальняя застава. Правда, это не штаб Черноморского флота в Крыму, где тоже служили вычислители из второго взвода, и уж, конечно же, не Куба, где служили ремонтники дозиметрической аппаратуры из третьей роты, но все равно – штаб округа.
       За обедом Самохин, глядя, как Мамед с удовольствием уплетает свиное сало, выловленное из борща, усмехнулся:
       - Везет тебе, Мамед. Служишь как у Христа за пазухой, сало – каждый день и личный переводчик обеспечен на все два года службы.
       - Баша душмирам (не понимаю), - ответил Мамед, не переставая жевать.
       - Говори по-русски, балбес, - Самохин принялся за кашу. – Хотя зачем тебе это, если есть переводчик, как у большого начальника.
       - Не по-о-нял! – Мамед перестал жевать и выговорил переведенную на русский язык фразу отчетливо, подражая сержантам, которые использовали это «не по-о-нял» как уже окончательно оформленный упрек курсанту, не требующий разъяснения.
       - Ну вот, - притворно вздохнул Самохин, с головой уходя в кашу. – Ты уже и «наезжать» начал на своего переводчика, а что дальше будет? Хоть вешайся.
       Поглядев на недоумевающего товарища, который действительно ничего не понял, Самохин сжалился над ним и объяснил по-русски:
       - Нас с тобой вместе отправляют. На Камчатку.
       Мамед был немного знаком с географией:
       - Сибир?
       - Дальше.
       - Америка?
       - Щас тебе… Америка, - усмехнулся Самохин. – Чего захотел! Ближе.
       Мамед расплылся в улыбке:
       - Хорошо!
       - Чего ж хорошего?
       - Вместе будем, - Мамед не переставал улыбаться.
       - Тебе-то хорошо, - принялся за компот Самохин. - Там ни одного азербайджанца не будет. Русский язык выучишь.
       - Всем хорошо, - мудро заключил Мамед, и Самохин молча с ним согласился: ведь Камчатку он сам придумал, чтобы приготовиться к худшему, а потом принять с радостью любой другой вариант. В конце концов, есть еще и Закавказский военный округ. А вдруг?
       
       Стоять на промозглом ветру было зябко. Шинель не спасала от ветра, и Самохин слегка ежился, презрев устав и военную выправку. Рядом стоял Мамед, видом своим изображая изогнутый зеленый банан. Именно зеленый, потому что у спелого банана был совсем другой, радостный вид.
       - Подбери сопли, боец, - ласково сказал своему товарищу Самохин, а Мамед поинтересовался:
       - «Сопли» - бу неди?
       Самохин не знал, как будут «сопли» по-азербайджански, а руки в строю поднимать не разрешалось, чтобы объяснить жестом, и Самохин пообещал:
       - Потом объясню.
       Лейтенант Рыбин зачитывал фамилии курсантов и объявлял округ, в который они направлялись для службы. Две фамилии – и округ. Две фамилии – и округ. Самохин, который помнил наизусть названия округов, выписанные на старом конверте, воспрянул духом и затаился в радостном ожидании. Есть все-таки справедливость в этом мире: уже распределены Дальневосточный, Забайкальский и Сибирский округа; правда, уже мысленно примеряют морскую форму счастливчики, которым суждено служить в Крыму, и радостно улыбаются блатные, которым светит Московский округ, но еще не назван Закавказский военный округ, а в списке взвода осталось четыре человека. Самохин стал лихорадочно соображать: осталось два округа – Закавказский и Уральский; они с Мамедом - из Закавказья, двое других – уральцы из Перми. Все сходится. Самохин прикрыл глаза, улыбнулся и тихо сказал Мамеду:
       - Трепещи, азиат. Будем служить дома.
       - Харада?
       - Почти дома, в Тбилиси.
       - Тбилиси? - Мамед улыбнулся и выпрямился назло ветру: Тбилиси к его дому был ближе, чем к самохинскому.
       Рыбин прокашлялся и зачитал фамилии:
       - Курсант Самохин и курсант Абдуллаев…
       Самохин затаился в радостном ожидании, Мамед улыбался.
       - …Уральский военный округ, - закончил фразу лейтенант, а у Самохина из горла непроизвольно вырвался возглас удивления.
       В другое время лейтенант Рыбин обязательно сделал бы курсанту замечание, но служить Самохину осталось в учебке всего ничего, и командир оставил его возглас без внимания. Улыбка с лица Мамеда сползала медленно. Он все понял, но не стал донимать Самохина вопросами, видя подавленное состояние своего товарища.
       Так закончился первый этап военной службы рядового Самохина: пермяки, вопреки его расчетам поехали в теплое Закавказье, а Самохин с Абдуллаевым – на холодный Урал. Всё – как в армии: круглое носим, а квадратное катаем. Все расходились с развода, оживлено обсуждая открывшиеся перспективы, лишь Самохин с Абдуллаевым одиноко стояли на холодном ветру и молчали, глядя друг на друга. Самохин даже забыл, что все время, пока они стояли на плацу, он очень сильно хотел курить.
       
       г. Буденновск, 2000 г.