ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
Зима 1948/49
Наступил тихий зимний вечер. За окном в свете уличного фонаря падал огромными хлопьями снег. Иван Васильевич удобно расположился в кресле. Перед ним на подносе, обёрнутый в металл, стакан крепко заваренного чая, рядом – в вазочке желтели сухарики. Иван Васильевич углубился в свой архив, который он периодически пополнял и систематизировал.
Иван Васильевич Белов снимал давно и привык к успеху своих лент. Будучи оператором, он не был популярен, но известность среди зрителей его не очень беспокоила – он знал, что его фамилия надолго останется в свёрнутых рулонах плёнки, хранящихся за стенами киноархивов вместе с теми страницами истории, которые он отснял и ещё отснимет своей камерой, пользоваться которой научил его отец. Отец Ивана Васильевича уже в начале 20-века экранизировал классиков, выжимая из толстенных томов сцены и диалоги, оставляя по своему выбору суть действия и отчаянно торопясь, создавая тридцатиминутные эпопеи и кинороманы, не имеющие у зрителей сколько-нибудь заметного успеха, но отмеченные киноведами отдельными нововведениями, оставшимися в учебниках по киноискусству под его именем. Жанр мелодрамы, которому была отдана большая часть творческой жизни, брал своё. Из него даже в наиреальнейшие сюжеты перешли те же искусственные и экзальтированные чувства, фраки и веера, военные и пальмы. Все эти мало похожие на жизнь фильмы не вдохновляли Ивана Васильевича. Он быстро разочаровался в художественном кино, избрав полем своей деятельности документальный экран, вначале просто фиксируя события, нисколько не задумываясь об историческом смысле снимаемого. Но потом на потребу публики он внёс игровые элементы, заставляя события двигаться в обратном направлении или просил кого-нибудь создать на улице ту или иную ситуацию, снимая полученный эффект.
Но вскоре эти трюки ему надоели, и он стал искать новые сюжеты, не ограниченные, ни пространством ни временем.
В то время молодая страна Советов обратила внимание на свои северные границы, которые были беспрепятственно открыты для освоения. За полярным кругом открывались станции, создавались зимовья, люди отправлялись в самые забытые края. На свои средства Иван Васильевич купил плёнку, взял отцовскую камеру и, завербовавшись на год в качестве подсобного рабочего, отправился в страну белого безмолвия, снимая все события, происходящие с зимовщиками, начиная Архангельским портом в начале и кончая им же в конце зимовки.
Хорошо смонтированный молодой монтажницей Еленой Доннер фильм, хотя и не попал на широкий экран, но и не был оставлен вниманием специалистами. На вторую зимовку Иван Васильевич отправился уже штатным кинооператором, с ним вместе ехала и его жена и ассистентка Елена Доннер, с которой во время работы над первой заполярной лентой сблизился как в профессиональной, так и в интимной сферах. На это раз ему довелось снимать строительство радиостанции в районе средней Лены.
До Иркутска и Невера они доехали на поезде. А остаток пути одолели на лошадях. Это было их свадебное путешествие. Здесь на зимовье у них родился сын Василий, из-за которого Ивану Васильевичу пришлось прервать работу, чтобы доставить жену с сыном до Иркутска.
После второго фильма за Иваном Васильевичем закрепилась известность полярного оператора, о чём он никогда не жалел. Он был знаком со многими известными и малоизвестными полярниками, ему посчастливилось снимать их в те моменты их жизни, которые потом были отмечены золотыми звёздами героев.
Во время Финской войны, как оператор, хорошо знакомый с зимними условиями, его направили в действующую армию. Он снимал лыжников-красноармейцев, идущих в атаку, сам прошёл в маскхалате на лыжах не один десяток километров, но самой большой удачей он считал съёмку ни о чём неподозревающего финского «кукушки», «снятого» потом бойцом сопровождения. После окончания Финской войны Иван Васильевич был награждён первым боевым орденом, став одним из первых фронтовых операторов.
В декабре 1941 года Белова-старшего вызвали в Кремль, где ему и ещё ряду операторов было предоставлено трое суток на устройство личных дел, по окончании которых они должны были отправиться в места согласно прилагаемым предписаниям. Через три дня, Белов, отправив семью в Алма-ата, прибыл на Ярославский вокзал, а ещё через несколько дней шагал по улицам давно знакомого Архангельска. Пришлось побывать ему и в Мурманске, первое время пребывания в котором ему редко приходилось браться за камеру – каждая пара рук при строительстве порта была на счету.
Весной 1942 года маршрутом, похожим на перелёт 1937 года, он попал в Америку, из которой возвратился на одном из кораблей конвоя.
На Северном флоте Иван Васильевич пробыл почти два года, и только в начале 1944 года его отправили на Западный фронт, с которым он дошёл до Берлина, больше орудуя камерой, чем мешающим оружием.
После войны Иван Васильевич стал преподавать в институте, создав свою школу операторов-хроникёров. Но, несмотря на профессорскую должность, каждое лето старался выбраться из московской квартиры, чтобы побродить со съёмочной группой по стране, встречаться с людьми и жить той жизнью, пружина которой была заведена 46 лет назад...
Дверь кабинета тихо отворилась.
- Ива, можно к тебе? Я не помешаю?
- Ну что ты, Леночка, разве ты можешь помешать.
- Чем ты занят?
- Да вот, каким-то образом ранние фотографии попали не по адресу, и теперь я не могу установить, где и когда я их снимал. Вроде бы, вот этот мужчина, рубящий дрова, - Иван Дмитриевич, но он стоит на заднем плане, лицо размыто, а больше никаких опознавательных признаков. Посмотри, может быть, ты что-нибудь припомнишь.
- Конечно, это Иван Дмитриевич.
- Удивительный человек, Я недавно узнал, что Тренёв с него Швандю писал. Звонил ему недавно, сильно болен. У меня в голове не укладывается – Иван Дмитриевич и болезнь?! С его характером столетний юбилей можно отметить.
- Я всегда считала, Ива, что одним из твоих достоинств является забота о знакомых, но как и у всякого качества, твои достоинства вытекают из твоих недостатков. Ты слишком невнимателен к родным. Их заботы ты замечаешь в последнюю очередь.
- У тебя какие-то неопрятности? Могу я чем-то помочь?
- Вот. Видишь, ты даже не знаешь у кого из домашних неприятности.
- Василий?!
- Паниковать особенно не стоит, но если и дальше всё пустить на самотёк, то неизвестно чем всё это может закончиться не только для нашего сына. Но и для тебя.
- Я-то тут каким боком? Парню 21 год, и он должен отвечать за поступки сам. Я в его годы… Ну, не томи! Что там с ним случилось?
- На днях мне звонила Татьяна Николаевна. Если ты помнишь, её дочь – Ангелина – учится вместе с Василием в одной группе. То, что ей рассказала дочь о нашем сыне, превосходит всё то, что я могла предполагать, глядя на его кислую физиономию. Оказывается, наш сын встречался с какой-то девушкой из группы, а она забеременела. Девушка это из другого города, жила в общежитии. Летом уехала к родителям. И больше от неё ни слуху, ни духу. Что там с ней стало, никому не известно. Студенты пытались узнать у её брата, живущего в Москве, но тот наотрез отказался беседовать на эту тему. На днях было комсомольское собрание, решением которого нашего сына заставляют ехать за ней и без неё не возвращаться. Ему предоставили на размышление неделю. В противном случае ему будет объявлен бойкот и применены прочие санкции по линии комсомола.
- Правы французы. Отсутствие новостей – лучшие новости. Без них как-то спокойнее. Ну, а мы, чем мы ему можем помочь? Деньги на дорогу дать? чемодан до вокзала донести?
- Ты всё шутишь. Неужели ты не понимаешь, что в такой ситуации он может пойти на отчаянные поступки. В конце концов, ЗАГСы есть не толь ко в Москве.
- Ну и что? Что в этом плохого. Любишь кататься – люби и саночки возить.
Я решительно не понимаю. О чём ты так беспокоишься. Не о нём нужно думать, а о ней..
- В неё всё и упирается. Татьяна Николаевна мне сообщила, что вокруг этой… девушки увивалось много парней. Она очень общительна по натуре. А если это не Вася? И потом, она из рабочей семьи…
- Да ты что!? Сама-то графиня что ли? Теперь я понимаю, почему ты не сменила фамилию. Доннер, конечно же, не Белова.
- Я не то имела в виду. Воспитание…
- Значит, в любовницы она ему подходит, а в жёны – воспитанием не вышла. Ты знаешь, как её зовут?
- Чуваева.
- Анюта?!
- Да.
- Ну, тогда я полностью уверен, что это его рук… точнее… ну, впрочем, неважно…
- Почему ты так уверен?
- Напакостил! Мальчишка!1… Ещё весной перед нашим отъездом он разговаривал со мной и просил помощи в оказании давления на тебя относительно женитьбы. И разговор у нас шёл именно об Анюте.
- И ты мне ничего не сказал!
- Видишь ли, когда в таком деле просят помощи у третьего лица, пусть даже и отца, я считаю подобную затею несерьёзной. И потом, ты помнишь, я был очень занят перед отъездом.
- Вот к чему привела твоя занятость.
- Виноват я в этом или нет – это вопрос второй. А ему, если мы воспитали честного человека, непременно нужно ехать к ней, и немедленно. Так ему и передай.
- Опять я. Почему при общении с сыном в качестве буфера ты используешь меня. Скажи ему об этом сам. Тебе, как мужчине, будет удобнее с ним разговаривать.
- Хорошо, ты права. Я ему скажу. Я ему такое скажу! Век будет помнить.
- Только не надо срывать на нём своё настроение. От этого он озлобится и может не понять тебя.
- Ничего, я постараюсь, чтобы он всё правильно понял. Он дома? Пусть зайдёт ко мне минут через десять. Да, и будь добра, принеси, пожалуйста, чайку покрепче.
- Хорошо, Ива...
- Сколько раз я просил не называть себя этим дурацким прозвищем.
- Хорошо,Иван, сейчас принесу.
Вечером следующего дня Василий уже шагал по тёмным и занесённым снегом улицам районного центра в поисках Анютиного дома.
На его стук к двери кто-то подошёл шаркающей походкой и спросил хриплым голосом:
- Кого нужно?
- Чуваевы здесь живут?
- Ну, здесь. А ты им кем приходишься?
- Анюта дома?
- Анюта дома. Куда ей деваться? - с нескрываемым чувством обиды на дочь ответил Пётр Леонидович и отодвинул засов. - Ты кто такой будешь?
- Я из Москвы. Её знакомый.
- Знакомый?! Тот самый? - не то спрашивая, не то утверждая произнёс Пётр Леонидович. - Ну, здравствуй, зятёк дорогой. Извини, что не приготовились к твоему приезду. Плохо встречаем, даже не узнали в потёмках. Там в углу веник. Отряхнись с дороги. Вон как тебя занесло. Раздевайся и проходи.
Не включая в сенях свет, Пётр Леонидович ушел в комнату, оставив Василия в темноте. Отряхнувшись и бросив куда-то пальто и шапку, Василий на ощупь нашёл дверь, обитую клеёнкой как простёганное ватное одеяло. Жмурясь от яркого света, вошёл в комнату, которая оказалась пустой. Только за занавешенным проходом кто-то шептался. Василий громко откашлялся, напоминая о своём присутствии. На этот призыв вышел Пётр Леонидович.
- Что у порога стоишь? Проходи, садись. Женщины мои приболели малость. Еле двигаются. Так что не обессудь. Потерпи немного. Сейчас самовар вздуют, а мы пока поговорим. Ты зачем приехал?
Василий не был готов к разговору с анютиным отцом. Он всю дорогу готовился к встреч с Анютой, и эта преграда в виде отца выбила из колеи приготовленный для Анюты слов.
- Правильно делаешь, что молчишь. Ловко у вас, молодых, получается: сделал свое дело, а там пусть другие разбираются. Значит, зачем приехал - не знаешь.
- Я приехал, чтобы забрать Анюту в Москву, - сбиваясь на каждом слове выдавил из себя Василий.
- А кто ты ей такой, для того чтобы вот просто приехать и забрать её? Сват, брат? Мне вот она дочь, а ты кто ей? Сам сказал, тебя никто за язык не тянул: знакомый.
- Да я не то хотел сказать… Позвольте мне с Анютой поговорить.
Откуда-то из-за печки послышался встревоженный голос Натальи Ильиничны:
- Петя, поди сюда…
Василий снова остался один. Тишина в доме стояла необыкновенная. Казалось, что в доме никого нет. Только ходики кошачьими глазками осматривали углы и спрашивали: «Всё так? Всё так?» Тишина чужого дома наступала на Василия, гнала к двери, за порог. Василий начал было пятится, когда в комнату с самоваром вошёл Пётр Леонидович, а за ним Наталья Ильинична с тарелками, рюмками и чашками.
-Садись к столу, подхарчись с дороги. Согрейся, водочки выпей.
- Где Анюта?
- Тут твоя Анюта, - сказала Наталья Ильинична, стуча посудой. - Попей, поешь, а там спать ложись. Теперь торопиться некуда. У торопливого зайца лапы всегда в помёте. Завтра поговорите.
Василий не спал всю ночь, то ли от непривычного ложа, на которое его положили старики, то ли от пережитых за день впечатлений. Вечером ему так и не удалось не только поговорить с Анютой, но даже и увидеть её.
Первой в доме проснулась Наталья Ильинична. Не включая света она разожгла на загнетке лучинки и подогрела что-то на сковороде. Огни сухих лучин проявили на её лице глубокие борозды морщин. Минут через пятнадцать с улицы послышался призывный гудок. Как только он замолк через комнату прошёл Пётр Леонидович. Между супругами не было произнесено ни одного слова. Каждый делал привычное за многие годы ежедневно повторяющееся действие. Слова, могущие скорректировать поведение, были лишними.
Через полчаса тихо ухнула входная дверь, и дом стал затихать. Звук, произведённый ушедшим хозяином, успокоил мысли, и второго гудка Василий уже не услышал.
Свет, прошедший через стеклянную вазу на комоде, лежал зелёной полосой на обоях. По белой бумаге потолка двигались тени. Василий посмотрел в окно, но кроме близко стоящего сруба, крыша которого загибалась под стреху сползшей волной снега, ничего не увидел. На туго скрученном ватном валике между окнами стояла рюмка с прозрачной жидкостью.
Он повернул голову и увидел Анюту.
- Как почивать изволили, Василий свет Иванович? - подхватила эстафету отцовской иронии Анюта.
- Спасибо, неплохо. На новом месте всю ночь невесты снились, - ответил он и осёкся, поняв смысл слов, который он не хотел вкладывать.
- Ты зачем приехал? - В Анютином голосе ирония сменилась в еле сдерживаемую озлобленность. - Мало тебе Москвы показалось? Сюда прикатил измываться.
- Чего ты на меня напала? Дай хотя бы встать. - Он оглядел комнату в поисках брюк и попытался их достать со стула не вставая, но Анюта опередила его и и швырнула брюки чуть с большей энергией, чем это требовало расстояние. Вправляя рубашку в брюки, он отвернулся в сторону окна, и сразу получил новый укол:
- Стеснительный какой стал. Прямо на глазах меняешься. Ну если отцу не сказал, то мне-то скажи: зачем ты приехал?
Из-за перегородки, не доходящей до потолка, послышался предупреждающий кашель Натальи Ильиничны. Василий обернулся и посмотрел на Анюту, опустил взгляд на её выпирающий живот. Вид беременной женщины, невиданный им до этого с такого близкого расстояния во всей его простате и величии подогнул его колени, и он, замкнув кисти рук на её пояснице, уткнулся лицом в её живот.
- Ты уж не сцены приехал разыгрывать…
Вдруг она замерла, и он почувствовал как находящийся в ней их ребёнок повернулся и резко ударил в живот.
- Что я говорю, дура? Говорю одно, а думаю… как я тебя ждала! Всю осень бегала на станцию… Наконец-то ты приехал…
Ещё сильнее прижав его голову к животу, она спросила:
- Слышишь, как он шевелится? Мамкой своей не доволен. Твой ребёнок! Ты понимаешь? Твой! Я так счастлива. Как мы его любить будем! Я уже чепцов и распашонок с мамой нашила. А потом он пойдёт в школу, женится… Я уверена, что будет мальчик, сын… И назовём мы его как ты хотел - Иваном.
Он слышал её голос, исходящий из живота, и желал только одного: поменяться местами с их ещё нарожденным сыном, чтобы не решать ничего и не испытывать этого мучительного состояния неопределённости. Так они и застыли, думая каждый о своём, об одном и том же, но по разному. Беспокоящие их мысли стали затихать вместе с редкими движениями ребёнка, нашедшего наконец удобное положение. Ещё одно мгновение и они поняли бы друг друга без слов, но он, интуитивно не понимающий, не чувствовал что любое лишнее слово может всё разрушить.
- Меня к тебе ребята послали. Сказали, если я тебя не привезу, они со мной разговаривать не будут и выговор влепят…
Ненужные слова были произнесены. Всё разом рухнуло. Она с силой оттолкнула его и срывающимся голосом закричала:
- Вот ты почему приехал! Ребят испугался. Выговор боишься получить. Характеристику попортить. Ничего мне от тебя не надо. Убирайся к своей матери. Видеть тебя не хочу. Ненавижу…
2.
Последнее время Андрей стал возвращаться с работы пешком. Катя, готовившаяся к сессии, целыми дни проводила в институте, приходя к Андрею буквально на час другой. Слон, помогший с пропиской, помог получить маленькую комнатку в том же доме, где жил и сам. С пропиской неработающей Кати получилась заминка.
В квартире жила семья майора: он, жена, теща и двое детей. Теща майора, выжившая из ума старуха, с первой встречи не взлюбила Катю, в которой почему-то увидела соперницу своей располневшей дочери. И с тех пор весь смысл жизни майорской тёщи состоял в том, чтобы напоминать Кате, что она в на площади не прописана и ей пора уходить. В общежитии же сменщицей тёти Поли устроилась средних лет бывшая паспортистка, погоревшая на соблюдении паспортного режима и соблюдавшая законы общежития без скидки на обстоятельства и лица. Но несмотря на эти неудобства, а может и благодаря трудностям, Андрей и Катя всё больше привязывались друг к другу.
Идя домой по затемнённым переулкам, Андрей мечтал о завтрашнем дне. Завтра Новый год, и весь вечер и всю ночь они с Катей проведут вместе. И плевать им и на бывших паспортисток и майорских тёщ.
Подойдя к булочной, от которой до дома было несколько шагов, Андрей увидел уткнувшуюся в дверь магазина очередь, медленно продвигающуюся внутрь магазина. Хотя карточки были отменены ещё в прошлом году, нехватка необходимого порождала очереди. К хвосту очереди пристроилась группа пленных немцев, с нахлобученными на уши вывернутыми пилотками, в тонких не по погоде шинелях. На стройке, где работал теперь Андрей, немцев тоже хватало. На работу их пригонял один солдат с ППШ на перевес, он же и уводил их после работы, отпуская кого-то из немцев в ближайший магазин за дополнительным питанием. Вот и эти, наверное, были отпущены для того, чтобы купить хлеба для всей колонии.
Немцы, сбившись в кучку, толкались в какой-то им одним известной игре, хлопая себя по бокам, пряча пальцы в рукава шинелей. Женщины, стоящие в очереди, с любопытством и опаской посматривали на пристроившуюся компанию. До закрытия магазина оставалось чуть более четверти часа. Андрей посмотрел на часы, на очередь и прошёл мимо. В это время, женщина у самой двери и глядевшая сочувственно на немцев, подошла к ним и, дёрнув ближайшего за рукав, потянула его за собой.
- Бабоньки, смотрите, они уже совсем синие. Пропустите их, а?
Очередь зашевелилась, из неё донеслись недовольные голоса. Но женщина, перетягивая мнение людей в пользу немцев, сказала особенно недовольному гражданину:
- Ты, хрен милый, уже третий раз за хлебом стоишь. Корову что ли завёл? Или ещё какую живность. Я ещё утром тебя приметила. С обеда иду, опять стоит. Сколько же хлеба в твою глотку влезает? - переведя от мороза дыхание, она закончила, - Ты сейчас домой пойдешь, бабе своей за пазуху полезешь, а им, сердечным, всю ночь в казарме мёрзнуть. Мы что не христиане? А ну, бабы, пропустите их, - и заглянув внутрь магазина, крикнула, - Маруся, обслужи кавалеров без очереди.
Немцы, поняв что их пропускают вперёд, благодарно загоготали по своему и уже через минуту вышли , стараясь не смотреть на людей и поддерживая руками прижатые к бокам буханки хлеба.
Встреча Нового года для Кати было событием особенным. Прелесть ночного праздника она оценила только в студенческом общежитии, так как житьё у тётки даже буднями было трудно назвать. Вечно недовольная тётка изводила племянницу постоянными попрёками. В соревновании с сестрой, с матерью Кати, тётка то принимала стороны проигравшей, то выигравшей. Но даже второе не могло принести её радость. Сестра, умерев, что воспринималось как перст Божий, покаравший хотя и не во время, с опозданием, но справедливо, оставила ей, тётке, свою дочь. Конечно, тётка могла отказаться от родственных чувств, определив племянницу в детдом, но в решение вопроса вмешался тёткин муж, уговоривший взять девочку по причине отсутствия детей и маленькой пенсии, назначенной Кате после смерти родителей.
Праздники в тёткиной семье были всегда связаны с получением денег, которых не ждали. Муж тётки был плотником. В приреченском районе из поставленных домов, и особенно перед войной, каждый второй был его. Цены на постройку дома или починку в хозяйстве всегда стояли высокие. Хозяева, нанявшие работников, после выполнения работ по обычаям строительного оборота добавляли к оговоренной стоимости приварок от доброты душевной. Если сумма приварка была небольшой, дядька оставлял его себе, уговорившись со своей совестью оставлять всё, что было по его же понятием нормой, что и служило поводом для праздника. У тетки тоже была своя синекура.
Обычная же, ежемесячная зарплата, выдаваемая им по месту постоянной работы, воспринималась супругами как нечто несоответствующее их затратам.
Человек, не знающий горя, не может оценить и счастье, но можно сказать и наоборот. Не испытавшая радости тётка не знала и что такое горе. Равнодушно, воспринявшая смерть сестры, отправку мужа на фронт, а потом и отъезд племянницы, тётка с неменьшим равнодушием восприняла и похоронку. По тёткиным жизненным понятиям самым большим для неё горем была денежная реформа 1947 года и отмена карточной системы.
Прослышав о свадьбе племянницы тётка просто не признала этого факта, полностью погрузившись в свои неприятности,связанными с оклеиванием сортира денежными знаками и карточками. Признание свадьбы повлекло бы за собой непредвиденные расходы, поэтому тётка сделала обиженный вид и не пустила блудную племянницу на порог дома.
Катя, уставшая от суматохи последнего дня и сидя напротив Андрея, хотела оставить всё плохое в уходящем году. Ей представлялось, что вспомнив нежелательные события, она оставит их в уходящем году.
- Катя, ты расстроилась, что мы не пошли к Линке?
- Ды ты что? Мы же давно решили встретить Новый год вдвоём. Забыл? Эх ты! Мы так редко бываем наедине, что я хочу пожелать, чтобы таких моментов в следующем году было больше. И потом, ты же знаешь, там будет Белов, а я после истории с Анютой видеть его не могу и не хочу. Он мне в институте надоел. Ты не знаешь, когда у Кати?…
- В конце февраля. Мать пишет, что она сама его выгнала. Отцовский характер. Не терпит предательства и предателей. Она всё о свадьбе мечтала, а Васька к ней в ноябре приехал, когда не только о свадьбе, во двор было выйти стыдно.
- Я съезжу к ним в каникулы. Может, помочь чем нужно.
- Конечно, съезди.
- Давай забудем все неприятности и оставим их в этом году. Мне девчонки одно средство для исполнения желаний поведали. Надо успеть выполнить его за 12 ударов. И тогда непременно сбудется.
- И о чём ты хочешь загадать?
- Полгода - это не срок и пока нет повода для беспокойства, но…
- Ты хочешь ребёнка?
- Да!
- Не будем торопить события. У нас нет пока общей крыши над головой. Хороша мамочка! Какие в общаге условия? Никаких. Брось, всё у нас впереди. Вот увидишь.
- Который час?
- Без четверти двенадцать.
- Господи, а у меня ещё ничего не готово. Дай карандаш, спички, Бумага у меня есть.
- Что ты собираешься делать?
- Радио включено? Почему оно молчит? Мне надо за 12 ударов успеть написать желание. Сжечь бумажку, а пепел выпить с вином.
- Бред какой-то. Такая микстура только от изжоги помочь может. До чего ты ещё ребёнок. Существует старый, проверенный способ…
- Не хами. Андрюшка, быстрее спички…
Клочок бумаги не успел как следует разгореться, когда в комнату вошла соседская теща в сопровождении милиционера.
- Ну, что я вам говорила. Видите, товарищ милиционер, чем они тут занимаются - бумагу жгут. Пожар хотят устроить. И всё это без прописки.
- Что вам нужно в моей комнате? - Андрей встал навстречу вошедшим.
- Итак, граждане, будьте любезны ваши паспорта, - не глядя ни на кого, но держа всех в поле зрения, произнёс металлическим голосом милиционер.
- Вам что, Генриетта Ильинична, в Новый год заняться нечем, или вас из-за вашего характера в гости не берут.
- Я, Андрей Петрович, выполняю свою гражданскую роль. Я…
- Подождите, гражданка, - милиционер отстранил напирающую соседку. - А вы, гражданка без прописки, предъявите паспорт.
- Да ты что, старшина, в Новый год паспорта проверять. Это моя жена. Мы с ней Новый год встречаем.
- Когда я на службе для меня не существует праздников. Вам должно быть известно постановление о паспортном режиме, согласно которого лица, не имеющие прописку по данному адресу должны…
- Ну какая же глупость! В таком случае сходи в квартиру напротив, в соседний дом. Эти лица сегодня гостями называются. Послушай, старшина, ну хоть эту тётку согласно постановления удали из моеё комнаты, иначе я за себя не ручаюсь.
- Гражданка без прописки, покиньте помещение, и вы гражданка идите в свою комнату. А на вас, гражданин, я налагаю штраф. При повторении нарушения постановления будете привлечены к уголовной ответственности. Вам всё понятно?
- Мне всё понятно. Пойдём, Катя, на улицу. Надеюсь с улицы ты нас не выгонишь.
- Это вы бросьте. Вы поймите меня правильно. Я сегодня на дежурстве, повезло в общем. А эта бабуся… ваша соседка прибегает в отделение и начинает блажить, что вы буяните по случаю принятия алкоголя… Ладно. Я тоже человек. Плюньте вы на неё. Только быстрее оформляёте прописку. Иначе она вам житья не даст. С Новым годом, граждане.
- Может с нами посидишь.
- Нет, нам сегодня не положено.
Из глубины дома доносились звуки уставшей за ночь гармошки. Слышался топот, приглушенные голоса.
Они лежали в тёмной комнате на узкой, доставшейся Андрею по наследству от предыдущих хозяев, кровати. Тень от её высокой спинки, искаженная светом уличного фонаря, пересекала стену. Милиционер давно ушёл, извинившись за непрошенный визит. Тишину иногда прерывал Катин вздох.
- Переживаешь, что не дали попробовать пепла? Брось ты, на самом деле. Детство это всё. Бредятина. И где она милиционера нашла. Зловредная старуха.
- Я хотела оставить все неприятности в прошлом году, но, видимо, неприятности - не одежда, на пороге не сбросишь. Ты о чём задумался?
- Понимаешь, когда к тебе милиционер пристал с паспортом, у меня как будто что в голове щёлкнуло. Я тебя раньше видел. С пристанью что-то связано. То ли я кого провожал, то ли меня… Точно. 41 год. Меня тогда в армию провожали. И я тебя на пристани видел. А потом ты махнула…
- Андрюшка. Ты всё это сейчас придумал. Или тебе Анюта рассказала…
- Что она рассказала?
- Ну, про меня. Про то как я рукой махнула.
- Ничего она мне не рассказывала. Ты на пристани с женщиной стояла, а у неё была такая большая лакированная сумка. Она всё замком щёлкала. Проверяла или от волнения.
- Это моя тётка. Ей на пристани деньги за последний дяди Митин дом передали. Она и переживала за них.
- Видишь, значит это ты была.
- Выходит, я. Если ты меня не обманываешь. Но сумка у тётки такая была с жёсткой ручкой и здоровенным замком. - Катя вздохнула. - Вот как всё переплетается.
- Случайность это.
- Случайность! Нет, Андрюша, всё в мире зацеплено. Может не эта сумка мы с тобой и не встретились вовсе. И лежал бы ты сейчас с другой или вообще не лежал бы. Страшно подумать, а ты говоришь - средство от изжоги. Судьба это.
Она потёрлась щекой о его плечо, сильнее прижалась к нему и ровно задышала.
По улице прошла загулявшая компания. Гармонист, сбивающийся от усталости, вёл бесконечный частушечий лад. В голоса, усиленные близостью стен, вклинивался хруст снега.
Где мои 17 лет?
Где моя тужурочка?
Где мои три ухожора -
Коля, Шура, Жорочка?
"