ГЛАВА 23. Иван-дурак и апельсины.
Иван ехал на БРДэМке через плато. И уже почти пересек его. Но наткнулся на грузовик, груженный какими-то ящиками. Обе дверцы кабины были распахнуты. Борт с одной стороны открыт. Ящики наполовину раскрыты. В них и повсюду вокруг грузовика валялись апельсины, до того на вид аппетитные, что водитель пустил слюну и притормозил.
- Едем, - приказал Иван. - Не останавливайся.
-Товарищ командир, апельсины же, и нет никого, - запопрошайничал солдат.
- Ладно, - Ванькина осторожность отступила перед соблазном. - Халява!
Они остановились борт в борт и стали перегружать ящики.
По ушам резанула автоматная очередь. По сердцу - страх смерти. Боец и Ванька нырнули под колеса.
Тихо. Ни звука. Палящее солнце. Звенящая жара. И где-то рядом смерть.
Иван осторожно вылез из-под колес и, крадучись стал обходить грузовик. Вот он резко завернул за задний борт, и дуло его автомата неожиданно уперлось прямо в живот духа. Тот ухватился за ствол обеими руками, но выхватить не успел. Палец Ивана свело судорогой, и весь магазин разрядился во вражескую плоть. Афганец отбил чечетку смерти и отвалился. А Иван продолжал отплясывать свой танец страха. Его мозги погрузились в транс. Он впервые встретился с врагом буквально лицом к лицу. Да и был ли этот человек врагом? В Афгане все с оружием, и все на одно лицо. Не поймешь…
А где боец? Иван стал нарезать круги вокруг машин и вскоре наткнулся на какую-то нору, из которой торчали солдатские сапоги. Иван потянул и вытащил изо всех сил упиравшегося и по-заячьи верещавшего рядового срочной службы Вооруженных Сил СССР. Солдат наконец разглядел Ивана и радостно заулыбался, размазывая по щекам грязные слезы. Детский сад!
- Ну, что, сынок, накушался апельсинов?
- Да ну их, товарищ командир. Ехать надо.
Они, озираясь по сторонам, медленно и в то же время быстро забрались в родную БРДэМку, и солдат дал газу.
- Задавили-и-и-и!
Иван высунулся из люка и осмотрелся. Сзади сквозь клубы пыли он едва разглядел возле афганского грузовика сгорбленную женскую фигуру в черных ниспадающих одеждах. Внезапно женщина подняла лицо, и вдруг оно резко приблизилось к Ивану, и он узнал смерть. Ее глаза были бездонными, безбрежными неземной красы мирами, точнее, окнами, распахнутыми в эти миры, и влекли, влекли, влекли … Хотелось бросить все и вся и нырнуть, и лететь, лететь сквозь бездну … ужаса … боли … навстречу … забвению … Больше ничего в них не было. Пухлые губы приоткрылись, и дурак ощутил пронзительный холод мертвецкой.
Губы смерти прошептали:
- Иванушка, опять убегаешь от меня, дурачок? А зря. Рано или поздно будешь ты моим, а я твоей.
Иван мотнул головой, гоня наваждение прочь. Мало ли миражей в пустыне. Он еще раз посмотрел назад. Но ничего, кроме клубящейся пыли, не увидел. В тех краях все возникает, как из-под земли, и тут же исчезает, словно проваливается под землю. В сухом раскаленном дрожащем воздухе все нереально, зыбко, миражно … Миражи …
Отправился Иван сопровождать колонны в Кандагар. Перед началом кандагарской зеленки, контролируемой душманами, они съехали с бетонки и поплелись через пустыню. Седая пыль взметнулась из-под колес броне- и автотехники в густой горячий воздух и зависла в нем на долгие часы безветрия. Впереди идущую машину в тумане пыли было не разглядеть. Рассыпались веером. И потеряли на минах три машины. Снова вышли на бетонку.
Через некоторое время в договорной зоне, то есть в месте уговора с душманами о ненападении, сосредоточились до ста грузовиков с ГСМ, боеприпасами, стройматериалами и продовольствием.
Пыльный и пьяный офицер в погонах майора стоял на обочине и каждые три минуты делал отмашку. Вот он в очередной раз махнул рукой и огромный КАМАЗ, груженный авиабомбами, устремился в Кандагар.
«Русская рулетка конца 20-го века во плоти», - пришло в голову Ивана. Все знали, что из каждых ста 5-6-ти не повезет: их обязательно подобьют или возле элеватора, или дальше на Черной площади. И не поможет никакое боевое охранение. И полетит в советскую Россию груз-200, «черный тюльпан».
* * *
Одинокая степь и колючие горы.
Натянулась струной жизни тонкая нить.
Рвут под корень ее кровожадные ссоры.
А в безводной пустыне так хочется пить!..
Мерзко воет от злобы трусливый шакал.
Рыщет с подлой усмешкой, клыки, как ножи.
Дикий хохот гиен да молчание скал.
И в горячке жары миражи, миражи …
Гол и мертв горный край, потерявший надежду.
Горд и пуст горный край, вновь познавший войну.
Сколько раз он испытывал войны и прежде!
Притаился, притих в предрассудков плену.
Да заткните же глотки подонкам шакалам.
Неужели понравился хохот гиен?
Пробудите от сна молчаливые скалы.
И уставшую жизнь поднимите с колен.
Дайте воду земле, боль ее утолите.
Кровь и пот ей помогут взрастить урожай.
Бросьте семя и всходы водой напоите.
Просит мира земля. Шепчут звезды: рожай …
Мерзко воет от злобы трусливый шакал.
Рыщет с подлой усмешкой, клыки, как ножи.
Дикий хохот гиен, да молчание скал.
И в горячке жары миражи, миражи …
____________
* * *
Вдоль военных дорог обелиски стоят.
Их поставили судьбы войны.
И под каждым из них - мой ровесник-солдат
И бессилия боль, и вины.
Горечь комом под горло.
Давлю на сигнал.
Эхо вторит шоферский салют.
Без смертей нет побед.
Рок солдат обогнал.
И нашли они в камне приют.
По-над пропастью вьется дороги канат.
Я в КамАЗе, но я на войне.
И срывается в пропасть отчаянный мат,
Если страх поползет по спине.
В риске жизни бывают удачи и нет.
Неизвестное ждет впереди.
И поэтому мой неизменный привет -
Извинение павшим в пути.
По военным дорогам колонны спешат.
В грузах войн: либо жизнь, либо смерть.
Контрудары врагам невозможно прощать.
В нас щемящая боль от потерь.
И дороги войны - как артерии тел.
Бьются, бьются и бьются сердца.
Обелиски стоят вечной памятью тем,
Кто исполнил свой долг до конца.
__________
А за что воевали молоденькие солдатики, пацаны, почти сразу после школьной скамьи брошенные туда, в злобную атмосферу чуждой среды ислама?
Иван вспомнил, как при приеме молодого пополнения замполит дал команду поднять руки тем, у кого нет отцов. Большая половина из каждой сотни молодых солдат оказалась безотцовщиной. У четверти не было и матерей. Остальные - сироты. Вот, кто воевал. Вот, кем воевали. И все - братья славяне: русские, украинцы, белорусы. И все рабоче-крестьянского происхождения. И все из маленьких провинциальных городков, рабочих поселков, глухих деревень.
Это была необъявленная война.
Это была скрытая война.
Это была непонятная война.
Это был ползучий рак.
Это была война, обнажившая гнилую суть страны Советов, ее неутолимую жажду любыми путями уничтожать, уничтожать и уничтожать своих граждан.
Афганская война - предвестница посткоммунистических ужасов.
Иван погрузился в мутную смесь видений настоящего прошлого и будущего.
Он видел бомбежку Герата, одной из бывших столиц Афганистана. Один за другим СУ-17 трудолюбиво укладывали бомбы в самое сердце города. Советские колонны терпеливо ждали возможности продолжить движение. Одна из бомб упала на бетонку позади колонн. Случайно. Никто не удивился, не испугался, не возмутился. Афганцы ходили среди машин, предлагая план, гашиш, кишмишовку. Они весело смеялись и, кивая на процесс бомбометания, разрушавший их город, говорили, что теперь душманам конец. А кто дуст (друг), кто душман (враг), поди разбери.
Он видел, как советские танки стреляли в Москве по сердцу страны - Белому Дому. Россияне зеваками стояли вокруг, жевали мороженое, пили прохладительные напитки и, смеясь, наблюдали за процессом разрушения своей столицы, за процессом расстрела власти, пусть никудышной, пусть зловредной, но их власти и на их глазах.
Он видел, как взрывались в столице России высотные дома, и мирно спящая человеческая плоть мгновенно обращалась в строительную пыль. Вопли ужаса, боли, сострадания. Молчание потрясения.
Он видел Боинги, один за другим врезавшиеся в сердце Америки. Рушилась гордость и зависть мира. Плоть десятков тысяч мирных граждан сотен государств на глазах миллиардов в мгновение ока обретала первозданную бренность. Одни задыхались от бессилия, гнева и ненависти, другие, скаля зубы, плотоядно рычали.
Он видел, как американские боевые самолеты наносили точечные ракетные удары по всем городам и весям то Ирака, то Афганистана, как бы умеряя чьи-то звериные аппетиты.
Он видел, как наши СУ-17 с глубоким знанием своего дела бомбили наши, российские, города и села Чечни.
Он видел, как огромное облако смерти покрывало всех: и террористов, и жертв террора …
Но никто в мире не обращал внимания.
Привычка?!.
Нет! Не может такого быть! Черт те что, может померещиться на войне в этой стране миражей и коварного восточного притворства.
Миражи! …
Миражи созидания …
Миражи разрушения …
В течение 10-летней афганской войны со стороны Афганистана на территорию советской Средней Азии шли караваны смерти с оружием и наркотиками. И пропускали их алчные пограничники. Не понимали дураки, не ведали, что творили. И насыщала просторы страны Советов растворимая смерть, собираясь с силами для скорого раскола и разгула на развалинах жилищ и душ людей, потерявших веру, забывших Господа, пропивших дух свой, расстрелявших царя в голове своей.
… Дошла очередь и до Ивана. Взмахнул майор флажком, и рванула БРДэМка под сто. Но вражеский снаряд оказался еще быстрее. И вдребезги разнес он рулевое управление. И столкнулась БРДэМка со скалой. И взлетела в поднебесье. И там трижды обернулась вокруг себя. И шмякнулась обратно на землю. И закувыркалась по бетонке. И остановилась на башне вверх колесами. Застыла.
Иван во время столкновения увидел в триплексе вершину скалы и чистое голубое небо и спросил сам себя: ни о чем не жалеешь? И сам себе ответил: нет, ни о чем. И увидел он знакомые огромные глаза по миру в каждом, и нырнул в них, и полетел в бездну мрака под ласковый шепот: «Ну, вот, Иван. Ты мой. А я твоя».
Но, видать, и смерть, и Ванька ошиблись. На все воля Божья. Не открылся Ивану свет в конце туннеля. Завис он между. Его Я застыло в неподвижности во мраке пустоты, во мраке ничего. Во тьме границы. Ни взад, ни вперед. И …
- Товарищ командир, вы живой? - услышал Иван.
- Живой, - эхом откликнулся дурак из тьмы и сам пришел от этого в неописуемое изумление.
- Вылезать надо. Вдруг горим?
И увидел Иван свет, и пополз навстречу ему, и вывалился из люка БРДэМки на белоснежные простыни мягкой постели в родной избушке рядом с Василисой, в испуге смотревшей на него огромными синими глазищами:
- Иванушка, ты опять во сне воевал? Да?
- Да.., - простонал Иван.
Надоело!..
До чертиков надоело воевать.
Жить некогда.
Одна война...
* * *
Позади каменистые осыпи.
И тревоги сигнал откричал.
Русых кос золотистые россыпи
Отпоказывал Бог по ночам.
В снах солдата мерцают пожарища.
Пригибает к скале вещмешок
И обмягшее тело товарища,
Совершившего в вечность прыжок.
И бормочет солдат извинения
В путах странного мирного сна.
Происходят в душе изменения.
В ней навек поселилась вина.
Снова в минных полях пробирается
Обнаженный до нервов солдат.
И в холодном поту просыпается.
И молчит, не умея солгать.
И терзают солдата сомнения:
Был ли вправе вершить, что вершил?
И болят, и болят не ранения,
Ноют язвы и раны души.
Позади каменистые осыпи.
И тревога не ломится в дверь.
Но в солдатской уверенной поступи
Скрыта боль безвозвратных потерь.
_________