Тетя Галя.
(Рассказ. Из цикла "Превратности судьбы")
Бомж – человек без определенного места жительства. Это особый мир. Особое существование.
Для нас, обычных людей, бомжи – люди самой низкой социальной категории. Хуже зэков. У тех хоть какой-то дом – тюрьма, лагерный барак – но есть. У бомжей и этого нет.
Мы отворачиваемся, чтобы не смотреть на их пьяные, часто разбитые, синюшные рожи. Зажимаем нос или стараемся не вдыхать смердящий сладковатый душок давно немытого тела, порой перебиваемый перегаром или запахом мочи. Надменно молчим или стараемся пройти мимо, если они вдруг почему-либо обращаются к нам.
Мы уверены, что никогда не попадем в их мир. Наше тщеславие пренебрегает ими.
Прости нас, Господи. Ибо не ведаем, что творим.
Конец мая. Настроение отличное. К обеду заканчиваю рабочие дела и устремляюсь домой.
На Ярославском вокзале Софринская электричка показывает хвост.
Опоздал всего на минутку.
Следующая, Александровская, через полчаса. Она уже стоит на восьмом пути. Вагоны начали заполняться пассажирами.
Захожу в последний вагон. Ближние сидения заняли сетевики и газетчики. Раскладывают товары, сортируют газеты и журналы. Дальше расположились бомжи. Эти распивают дешевую водку, закусывают, матерятся.
Прохожу мимо них в начало вагона, присаживаюсь к окну на свободную скамью.
Напротив сидят мужчина и мальчик. Мужчине, наверное, около сорока. Худощавое узкое лицо, очки в золотой оправе, бородка клинышком. Что-то нравоучительное бубнит сыну. Мальчику, похоже, нет и семи. Удрученно слушает, тоскливо глядит в окно.
Первым по вагону отправляется низенький рыжеватый подросток. Завсегдатай нашего направления. Впаривает по пятерке халявные рекламные сборники с картой Москвы.
Следом, как ни странно, вползает инвалид, молодой парень. На костылях, приволакивает правую ногу, превращенную в культяпку. Заводит песню о тяжелом детстве, пьющих родителях, о необходимости сбора денег на операцию. Одним словом из тех, что сейчас чесом прут по электричкам с мелодией: «А сами-то мы не местные»…
Подают лениво.
Мужчина демонстративно достает бумажник, вынимает десятку и со словами: «Вот, сынок, на Руси всегда считалось обязательным нищему да юродивому денежку подать,»- протягивает бумажку парню.
Я отворачиваюсь к окну. Сказано это таким тоном, словно он не к сыну обращается, а ко мне.
Вагон постепенно заполняется. Бомжей начинают теснить и гнать.
От группки бомжей отделяется женщина, подходит к нашему проходу. Вид у нее аховый. Одета в замызганный серый плащ-пальто, с большой заплатой на рукаве. На ногах стоптанные зимние сапоги, на голове свалявшаяся норковая шапка. Возраст неопределимый. На лице интересной особенностью выделяются очки. Правое стекло в трещинах, правой же дужки нет, вместо нее бельевая резинка соединенная с левой дужкой.
- Мужичок-боровичок, дай на водку пятачок,- обращается она ко мне. С малой заминкой добавляет,- ну а если чирик, будет и чафирик.
Я роюсь в кармане, протягиваю ей десятку. Она одобрительно кивает и поворачивается вопросительно к мужчине напротив.
- Может быть и вы, добрый человек, чем поможете?- интересуется она.
За ее спиной тем временем нарисовался пьяный заросший бомж.
- Тетя Галя, ну чо, денежков дали, так да? – спрашивает он.
- Иди, Тося, иди отсюда!- пьяненько щерится она,- не мешай. Не видишь, с интеллигентными людьми разговариваю.
Сосед напротив строго смотрит на нее из-под очков.
-Сама иди отсюда, пьянь подзаборная! – чуть не кричит он. – Всех бы вас, тунеядцев, за сто первый километр, да землю копать!
-Что вы уж так? – обидчиво отвечает женщина. – Совсем недавно я такая же, как вы, была. Не стыдно?
- Вот еще! Стыдить будет! – зло отвечает он. – Иди, давай, отсюда! А то милицию вызову!
Женщина обиженно отходит.
Мужчина, обращаясь к сыну, поучает:
- Да, сынок. Так как поступил этот дяденька, совсем нельзя делать. Божьему человеку денег пожалел, а какой-то бомжевке дал. Не по божески поступил, чертово племя поощряет.
- Не судите других, сами не судимы будете. Так, кажется , в священном писании сказано, – сердито отвечаю я. – Ребенка двойной морали учите!
Настроение окончательно испортилось.
Летом раза три-четыре замечал тетю Галю на площадке между Ленинградским и Ярославским вокзалами. Пьяную, грязную, невменяемую.
Осенью, в октябре, на вокзале подошли два бомжа.
- Слышь. Дай два рубля. Так да? – попросил один.
Ивановский прононс его показался знакомым.
- Тетя Галя с вами тусуется? –вопросом на вопрос спросил я.
- Сдохла, бля! Так да. Собака! Сорок рублев заныкала…
- Зря вы так о ней, Антон, – вмешался другой бомж. – Отравилась тетя Галя, техническим спиртом.
- Во-во, надыбали на халяву и нах…..сь. Разом три человека кони кинули. Во ведь суки, так да. Нет бы поделицца, – снова вмешался первый.
- Дайте, молодой человек, десяточку. На помин души рабы божьей Галины, – попросил второй. – Как и я, бывший интеллигентный человек, учительница.
- Как так, учительница? – поражаюсь я, вытягивая десятку из кармана. – Как тут-то она оказалась?
- Да все просто, – ответил он. – Дочка кредит в банке взяла, чтобы однокомнатную квартиру себе купить, в залог материну, Галину, квартиру оформила. С квартирой какая-то махинация была. Обманули. Дочка повесилась. Банк двушку у тети Гали отобрал. Родных не оказалось. Куда дорога? В бомжи.
Он взял десятку.
- Вы не сомневайтесь, помянем тетю Галю, как положено.