Я часто думаю, как бы сложилась наша жизнь, если бы ты тогда женился на мне, а не на Верочке. Где бы мы жили? Сколько бы у нас было детей? Были бы мы счастливы вместе?
***
Верочка оказалась на удивление хорошенькой, с длинными прямыми волосами, карими томными глазами и тонкой талией, которая в считанные недели стала округляться, но когда ты её привез и познакомил нас в начале нового семестра, она была очень хороша.
Я делала вид, что меня совершенно не трогает, то, что она учится с нами на одном потоке.
Мы даже ходили с ней один раз в овощной магазин, вернее зашли туда после лекций. Почему-то мы оказались вдвоём. В первый и последний раз. Мне было интересно, как протекает у тебя семейная жизнь, и я решила заглянуть в неё через Верочку, из овощного магазина. Верочка тогда украла в магазине свёклу. Её поймали у входа, но отпустили, без скандала. Цена украденной свёклы была копейка.
Кража свёклы произвёла на меня сильное впечатление. Его несколько смягчила весть о Верочкиной беременности. Беременность, осложнённая клептоманией!
Беременность для меня тогда была табу. Я считала, что с беременностью государство подступает слишком близко к телу в виде аборта или родов, что беременная, я уже не буду принадлежать сама себе. Во имя сохранения независимости я избегала всего, что могло к ней привести. Беременная же Верочка во всех отношениях мне казалась особенной. Вообще беременная, да ещё от тебя! Потом я привыкла и к беременности.
Так мы проучились полгода втроём: ты, я и Верочка. Это оказалось проще, чем мне казалось. Потому что ты, женатый на Верочке, был уже не ты, которым я тебя знала до того. Тебя второго я не ревновала к Верочке, я была в трауре по тебе первому. Она же ревновала тебя ко мне так, что вам пришлось опять перевестись назад в Винницу. Я даже не знаю, кто у вас в конце концов родился. Меня это тогда уже не интересовало.
***
Семнадцать мне исполнилось первого сентября в первый день взрослой институтской жизни. Я была горда собой. Поступить в те времена в медицинский институт без блата! Конкурс был тридцать пять человек на место. Совершив этот героический поступок, я совсем забыла про феномен блата и ожидала увидеть в день моего рождения, ну, если не цвет нации, то хотя бы его подобие.
Ты очень выделялся в массе детей секретарей обкомов партии и председателей колхозов, парень с короткими курчавыми волосами и искривлённым носом.
Потом я не видела тебя, наверное, месяца три. Все вечера я просиживала в анатомичке, препарируя «свой» труп. Пространственным мышлением меня Бог обделил. Я сто раз читала один и тот же текст о расположении мышц, сосудов и нервов. Книжки освещали неоновые лампы, свешивающиеся над оцинкованными столами. За окнами была ранняя зимняя темень.
Вдруг через стеклянную перегородку анатомички я увидела тебя.
– Это парень из десятой группы,- сообщила я Люсе, моей одногруппнице с которой у нас был «общий» труп. Её папа был председателем совхоза.
Люся была симпатичной девушкой, старше меня на два года, анатомия ей тоже не давалась.
– Знаю, – Люся повела плечами.
– Губы не раскатывай, у него есть невеста в Виннице, зовут Верочка.
– Сколько же ему лет?
– Сколько бы ни было, а он с ней помолвлен с детства. Он – еврей. У них так всегда, чтоб на русских не женились, – добавила Люся мечтательно.
***
Потом наступила весна и я влюбилась. В одногруппника, которому я помогала готовиться к зачёту по физике. Я влюбилась в него за час, пока он записывал решение задачи. Я, от нечего делать, рассматривала его. Правильные черты лица, крепкие мужские руки мелкого формата, тёмные прямые волосы. Когда решение задачи было записано в тетрадь, я была уже влюблена в него по уши.
Я влюбилась первый раз в жизни. Любви, которая поражает всё тело и заполняет всю душу, я ещё никогда не испытывала. Сердце колотилось со скоростью скорого поезда, в голове была пустота и лёгкое головокружение, а тело чувствовало себя комфортно только в его присутствии. В присутствии предмета любви. Предмет любви из незаметного двоечника стал в одночасье светом в окошке, самой жизнью.
Как полагалось, мы бродили по пустынным вечерним улицам рука в руке. Улицы были тогда необычайно широкими, а деревья высокими. Он провожал меня до дома. Мы стояли в подъезде, прижимаясь, друг к другу поцелуем. Но то, чего он всё время хотел, я отодвигала на потом. Я боялась. Я панически боялась чего-то неизвестного. Так боятся смерти.
Он приводил меня несколько раз к себе домой. В сталинскую квартиру в центре города, где жила его мать с её новым мужем и он. Квартира была богатой и холёной, как и мать. Красивая женщина, знающая себе цену. Она была хирургом, а её муж что-то там делал в банке. Она оглядела меня первый раз таким взглядом, что я сразу же поняла: шансов, остаться в этом доме, у меня нет.
Вечерами перед тем, как лечь в постель, я рассматривала себя в зеркало. Худая, плоская, длинноногая и длинноволосая. Волосы я тогда по школьной привычке носила в косе. Красавицей я себя назвать никак не могла.
Для настоящей любви нужна драма : любовь между красивым и уродиной, богатым и бедной.
***
Ты поступил в институтский ансамбль «Айболиты». Ты играл на соло-гитаре и писал коммунистические тексты к песням битлов, иначе вам их просто бы не разрешил играть на всех институтских вечерах наш декан.
На пасху мой возлюбленный, который был дружинником, должен был охранять церковь от народа.
Для отвлечения молодёжи от церкви в актовом зале института художественная самодеятельность ставила оперу «Маресьев» на музыку рок-оперы «Иисус Христос Суперзвезда» Веббера.
«Скорее отрежем Маресьеву ногу!» – пели хирурги на сцене.
« Не надо, не надо! Я буду летать!» – отвечал им Маресьев.
«Но ваша гангрена внушает тревогу! Давайте, давайте! Пора начинать!»
Публика покатывалась от хохота. Ничего не понимающий ректор требовал тишины.
Я решила уйти ещё до окончания рок-оперы, чтобы избежать давки в аудитории, служившей нам гардеробом.
Я сбегала по лестнице , застёгивая на ходу демисезонное пальто. Ты догнал меня и предложил пойти вместе к вам в общежитие праздновать феноменальный успех рок-оперы.
В столовой общежития было полно народу, не имеющего никакого отношения к опере. Было сильно накурено и все пили вино «Фетяска».
Ты принёс два гранённых стакана с «Фетяской» и привёл с собой Зызу. Зыза был твой сосед по комнате. Манерами он очень напоминал голубого.
– Знаешь, – говорил он, помахивая вялой рукой. – Я не мог смотреть на это безобразие, как они уродуют Иезуса Крайста. Ну, что тут поделаешь, место рождения не выбирают!
У Зызы были белые кудрявые волосы и голубые глаза за стёклами очков в голубой оправе. Зыза был похож на девочку лет четырёх, только гигантских размеров.
Его взгляды казались мне тогда более чем прогрессивными. Опасными! Мы ещё немного поговорили про экзамен по фармакологии, к которому он готовился.
– Фарму сдал – можешь жениться! Выдал он, в конце разговора.
Я поняла, что он сам совершенно не подозревает о своей голубизне.
От выпитой «Фетяски», мне в голову пришла шальная идея: всем идти смотреть крестный ход у церкви.
Идея была всеми горячо поддержана. Без пяти двенадцать мы уже подходили к Спасской церкви. Напор народа сдерживало оцепление из милиции и дружинников. Я тщетно пыталась в толпе увидеть моего возлюбленного. Толпа была огромной, плотной и пьяной.
Когда процессия с хоругвями и попами вышла из церкви, оцепление было прорвано и народ, по правилу Броуновского движения, заполнил пространство между церковью и, окружавшей её, насыпью. Толпа несла нас, как мощная река. Ты загораживал меня со всех сторон от её напора, и я чувствовала напряжение твоего тела. На удивление, страшно мне совершенно не было.
Толпа вынесла нас к выходу в аллею. Ты предложил проводить меня до дома.
Погода стала на удивление тёплой. Накрапывал легкий дождик. Цвела черёмуха.
Мы долго ещё сидели на лавочке перед моим подъездом. Ты губами ловил капли дождя на моих щеках. Мне было необыкновенно приятно. Твой поступок я приписывала знаку нашей начавшейся дружбы, а не любви. Ведь у тебя была Верочка, а у меня – возлюбленный.
***
Потом началось чёрт знает что! То моего возлюбленного не было дама, то у меня были какие-то дела, то мы шли втроём куда-то, я, ты и Зыза.
Зыза оказался отличным советчиком при покупке женской одежды. В магазинах тогда было пусто. Мы ухитрялись одеваться, стряпая себе одежду сами или перешивая то, что удавалось купить.
– Купи себе вот эти брюки, – указывал Зыза на мужские брюки из синего ГПУ-шного габардина,- вставь в ширинку молнию, а я тебе кофточку свяжу с буквой N.
Тогда были в моде кофточки с аппликациями букв. Их привозили из-за границы.
Зыза связал мне чудо из старой распущенной бабушкиной кофты голубого цвета. Ярко-красную букву N он связал из одного единственного мотка шерсти, который он узрел в дальнем углу какого-то магазина. Букву N, которая была одновременной переврнутой буквой И.
Вечера я проводила или с Люсей в анатомичке, или на репетиции Айболитов.
Со своим возлюбленным я виделась редко. У него было много хвостов почти по всем предметам и ему нужно было их подчищать.
Тревога в моей душе росла. Я принимала его объяснения об отсутствии времени для встреч, но я не понимала его самого.
Как была права моя мама! Она говорила, что если мужчина непонятен, собирай вещи и беги! Не трать времени на то чтобы его понять!
Мама, мамой,но я хотела дойти до всего сама.
Вечером после сдачи последнего зачёта я решила заглянуть к вам в общежитие в коморку, где вы репетировали с ансамблем.
Между барабанами и зачехлёнными инструментами стоял мой возлюбленный.Он обнимал Светку Гольдберг с параллельного потока.
Светка выделялась среди медичек размерами своей груди. Грудь у Светки была четвёртого размера.
За своим занятием они не заметили меня. Я тихонечко закрыла дверь и побрела восвояси.
Дома я легла на тахту в своей комнате и пыталась умереть.
***
Но я не умерла, а заболела гриппом. Я проболела две недели.
Каждый день ко мне приходил Зыза. Он рассказывал последние
новости, что где продаётся в магазинах. Зыза тогда связал мне летнюю
шапочку крючком, которую я никогда не надевала.
Я думала про моего возлюбленного каждую минуту. Мне казалось, что я его люблю ещё больше, чем раньше. Я готова была всё отдать за такую грудь, как у Светки Гольдберг!
Я дала себе клятву больше никогда, ни за что не влюбляться и воспитать в себе фатальную женщину. Со своими мечтами я почти завалила экзамен по неорганической химии.
Первым делом я решила заниматься наукой. Я остановилась на гистологическом кружке. В гистологии ничего не нужно было воображать в пространстве, в гистологии, мне было мило то, что всё плоско.
Во-вторых, нужно было избавиться от девственности. Имидж фатальной дамы не ассоциировался у меня с девственным статусом.
В- третьих, нужно было срочно изменить причёску.
В парикмахерскую я ходила с Зызой. Он мне подсказывал, какую причёску выбрать. Зыза давал указания парикмахерше, где и как отрезать волосы. Смешно было видеть, как они отходили на два шага назад и наклоняли головы, как болванчики, направо, налево. В результате получилась причёска, которая слегка напоминала причёску Светки Левенберг и Мирей Матье. Впрочем, тогда почти у всех были стрижки, как у Матье.
Когда ты меня увидел с новой причёской в своей каморке для репетиций, ты подошёл ко мне, как, Омар Шериф в фильме «Смешная девчонка», взял за обе руки и поцеловал в щёку.
Стрижка мне шла. Я впервые в жизни почувствовала себя привлекательной.
Сессия близилась к концу. Последним был экзамен по анатомии. Ты поставил точку на билете номер восемь, по которому ты отвечал. Несмотря на волнение , я нашла его сразу же в куче одинаковых билетиков на столе у секретаря.
Я получила тройку и была несказанно рада этому.
У входа нас поджидал Зыза. Он так обрадовался за меня!
– Это нужно отметить, – сказал Зыза, – и не просто пьянкой. Нет,мы идём на вылазку!
***
– Три балла! – сказала Люся, подходя к нашей компании.
– Три, честно заработанных, балла! – добавила она и посмотрела на меня, как смотрел, вероятно, Ленин на буржуазию.
– По этому поводу идём в поход! Идёшь с нами? У меня есть двухместная АЛЬПИЙСКАЯ палатка! – призвал Зыза.
– Что мы будем, я так понимаю вчетвером, делать в твоей двухместной
альпийской палатке? – Люся сомневалась. Это было заметно по её лицу.
– У моей хозяйки есть старая двухместная палатка без дна! Могу попросить попользоваться! – неуверенно продолжала Люся.
– Зачем тебе дно в конце июня! Завтра и двинем в Воробьёво! На две ночи, больше не продержимся без харчей и выпивки! – глаза Зызы горели.
На следующий день мы сошли с электрички в Воробьёво, нагруженные рюкзаками, и уверенно зашагали за Зызой в направлении махонькой речушки. Речушка протекала в девяти километрах от станции и была излюбленным местом отдыха студентов.
Мы шли смешанным лесом. Солнечные зайчики пробивались через негустую зелень и плясали у нас под ногами, как современные зайчики от зеркальных шаров во время дискотеки.
Шли молча. Рюкзаки были тяжелыми. Хозяйственные Люся и Зыза запаслись всем необходимым. С нас с тобой взяли только по пять рублей на провизию и выпивку. Выпивка булькала в двух белых пластмассовых бочонках, в виде красного вина «Каберне». Ты нес бочонки в двух руках, размахивая ими в такт ходьбы.
До места дошли за два часа. Люся и Зыза ставили палатки. Было
видно, что это занятие доставляет им удовольствие. Они смеялись и копошились в только что поставленной Зызиной альпийской палатке, отчего палатка с полом и выходом в виде кишки, двигалась, как живая.
Мы сидели на крутом берегу, опустив ноги в ледяную воду, и молчали. Иногда только смеялись вместе с Люсей и Зызой, не зная почему.
Мы варили картошку в котелке, ели, принесённую с собой колбасу, и
запивали разведённым спиртом. Шашлыки тогда были не в моде
Потом Зыза попросил меня принести бочонок «Каберне» из альпийской палатки.
Я залезла через вход-кишку, растянулась на всю длину тела, чтобы достать «Каберне» из дальнего угла палатки и ...заснула.
Я проснулась оттого, что ты меня целовал. Моё совершенно размякшее тело хотело тебя.
Я притянула тебя к себе и наши губы слились. Мне совершенно ни о чём не нужно было думать, всё происходило само по себе. В какой-то момент ты высвободился из объятий и прошептал:
– У меня свадьба через месяц . –
Я зажила твой рот своей тёплой ото сна рукой, и мы снова провалились
неизведанную мне до сих пор негу и сладость.
Я проснулась, когда уже пели птицы и светило солнце. Рядом спокойно спал ты.
У костра сидела Люся. Она только что развела новый костёр и сидела,
поколачивая себя руками по предплечьям.
– Ну, ты даёшь,Инка! – сказала Люся, но посмотрев на меня сразу же осеклась.
– Холод собачий в этой палатке без дна! Сказала опять Люся. – Одно счастье, что Зыза горячий, как печка.
Люся разлила только что сваренный кофе из котелка.
***
После завтрака Люся, под предлогом поиска недопитого бочонка «Каберне», заманила мальчиков в альпийскую палатку и завязала снаружи выход-кишку нейлоновой верёвкой.
– Вот теперь можно будет позагорать,- сказала Люся и сняла с себя всю одежду.
–Прямо так загорать? – я тоже начала раздеваться. – У меня есть купальник.
– Кому он здесь нужен! Полежим часок без всего, а потом купальники наденем.
-Пусть господа отдыхают, -- Люся легла на свою одежду и
разбросала руки и ноги. Я последовала её примеру.
Через какое-то время из палатки стали раздаваться слабо слышимые просьбы об освобождении.
– Ещё пятнадцать минут, терпите!- Люся перевернулась на живот. Я
перевернулась с живота на спину…
В палатке началось вулканическое движение. Палатка стала двигаться из
стороны в сторону, сорвалась с кольев и покатилась вниз к реке со всем своим содержимым.
Мы вскочили и понеслись к палатке, но догнать её было уже невозможно. Альпийская палатка со всем содержимым упала в воду. Считанные секунды поплавала надутая, как рыба-шар, и стала тонуть, окна-кишочки альпийской палатки были не завязаны.
Мы нагие стояли на крутом берегу и смотрели на водную воронку, диаметром больше метра.
Тут Люся схватила кухонный нож, которым она чистила вчера картошку, и
который так и валялся у затухшего костра, и прыгнула в воду. На поверхности воды показался ты, Зыза, а потом и Люся.
Всё произошло так быстро, что я даже не успела испугаться.
Я накинула на Люсю спальник, который вытащила из палатки без дна. Ни спирта, ни вина «Каберне» чтобы успокоить дрожь больше не было.
Вы с Зызой ещё ныряли к альпийской палатке, пытаясь выловить оставшиеся
вещи, но безуспешно.
Мы стали собираться домой. В электричку в одних брюках не пускали. Тебе пришлось надеть мою маечку, белую в розовых детских бантиках, а Зыза надел Люсину зелёную футболку с белой полосой, форму нашей институтской волейбольной команды. Люсина маечка Зызе необыкновенно шла, хотя и обхватывала его плотное тело только до пупка.
– Плевать! Люська, я не знаю, за что я тебе больше благодарен: за майку или за жизнь!
***
В городе мы всё мокрое отвезли ко мне. Отстирать всё это в общаге или у Люси на квартире было невозможно.
На следующий день всем коллективом провожали тебя на вокзале .
На тебе была белая рубашка, а через неё просвечивала моя белая маечка в розовых бантиках.
Когда стали играть «Прощание славянки», Люся заплакала. Зыза уставился на меня, как на афишу модной поп-группы.
Я не плакала. К чему такие сантименты, когда провожаешь друга просто на летние каникулы!
Дома я старалась ни о чём не думать. Я отстирывала оставшиеся от похода вещи, а перед глазами всё стояла маечка в розовых бантиках. Зыза предлагал мне ехать вместе к Люсе в деревню. Он тарахтел без остановки, рассказывая о новом модном французском журнале, который он где-то видел.
Мы ходили с ним в кино и в магазины. В голове была полная пустота. Как будто этого года и не было. Как будто Зызу я знала всегда, с детства.
Ночью вдвоём с Зызой мы сидели у меня на кухне. Пили чай и слушали пробивающийся через глушители голос Америки про советский джаз в загоне.
Передача кончилась. Зыза ,уходя, протянул мне смятый конверт, с почтовым штемпелем Винницы.
«Я пишу его в ночь моей свадьбы. Я должен тебе это сегодня сказать:
Я любил тебя, и буду любить всегда…»
Слёзы капали на почти чистый листок бумаги....