Из дневника Эразмуса.
«Весения, милая моя Весения, недавняя подруга по нашим детским играм, а ныне владычица мыслей моих, предмет вожделений и хозяйка снов, любовь моя. Почему ты отвергаешь меня? Отец мой, единственный поставщик фруктов к столу самого императора, снискавший его дружбу и расположение, может, и не самый богатый купец Византии, но уж точно не из самых бедных. Честь рода моего ничем не запятнана. Может быть, тебя смущает наша молодость? Мне пятнадцать, тебе на год меньше. Парфянские купцы, партнеры отца, говорят, что у них на родине выйти замуж в таком возрасте считается вполне обыденным делом. Так зачем бередишь ты душу мою, рассказывая о том, что пойдешь только за проной - аллагиона, безумного всадника на службе империи. Почему не выберешь ты сытую, спокойную жизнь жены всеми уважаемого купца? Разве желаешь ты, чтобы поблекли эти прекрасные карие очи, выплескивая понемногу свой чудный цвет с каждой пролитой слезинкой, пока ожидаешь ты мужа из очередного похода? Для того ли боги даровали тебе такие нежные гладкие руки, чтобы омывать ими его гноящиеся раны? Или просто хотят они слышать чаще твой чарующий голос, когда молишь ты их, чтобы мимо пролетела шальная стрела, пущенная варваром, да миновал его могучий удар двуручного топора, которым, говорят, дикари разрубают всадника аж до седла вместе с броней, потому и лишили тебя разума? Что же, видно такова судьба моя. Я стану проной – аллагионом, чего бы мне это не стоило. Стану ради того, чтобы жениться на тебе, Весения. Так и ты не забудь данное мне обещание».
***
Я стоял на невысоком утёсе, нависающим над заливом и наблюдал, как в порт заходит галера. Море сверху казалось полосатым, словно окрас диковинной рыбы. Где-то синее, а там зеленое, вперемежку с серым. Кое-где видно было, как на дне шевелились, словно обдуваемые таинственным подводным ветром водоросли, как шныряли между ними разнообразные морские обитатели, хозяева местных вод. А где- то вдали синева моря сливалась с голубым, безоблачным небом, будто бы растворяя в себе его. И море сверху словно соусом было полито яркими бликами солнечного света, отражаемыми водной гладью.
Тяжелая галера казалась очень маленькой, игрушечной на фоне величественного этого пейзажа. Впечатление усиливалось легкостью, стремительностью её хода. Гребцы мерно поднимали вёсла в воздух, затем вонзали их в водную гладь, повинуясь ритму установленного на корме барабана. Раз-два-три, раз-два-три… И такой же, кажущийся кукольным издалека, порт открывал суденышку свои объятья, обещая морякам долгожданные отдых и защиту.
Вода всегда действовала на меня магически, успокаивая и бодря одновременно. Так и в этот раз, эмоции поутихли, а мысли стали приобретать иное направление. В конце концов, возможно, быть проной- аллагионом не так уж и плохо. Императорским указом каждый из них получает земельный надел и рабов, чтобы его обрабатывать, в обмен на службу. А это независимость от отца, в какой то мере, да и лишнее имущество в семью. И, если выращивать там фрукты, то это значительно сократит затраты на их покупку у иноземных купцов и местных помещиков, то есть деньги опять же останутся внутри семьи.
Кроме того, нельзя было не признать, что пронойи действительно выглядели на редкость эффектно. На стройных красавцах-скакунах в своей блестящей броне лёгкой и удобной, но в то же время прочной, они выгодно отличались от катафрактос, напоминающих больше нильских крокодильчиков, покрытых бронёй вместе с лошадьми, так, что из под железной рубахи видны были только ноги несчастных животных. Вооруженные копьями и большими щитами, быстрые как ветер, неслись пронойи в любое место на поле боя, указанное полководцем, сея смерть и ужас среди врагов. Неслись они, конечно, не так быстро, как наёмная алла, набранная из черни и всякого отребья, но те, не защищенные ничем, кроме кожаного панциря, годны были разве что для фланговых ударов, поэтому в расчет не принимались. Мало героизма в том, чтобы бить сбоку или в спину.
С другой стороны империя переживала период величайшего расцвета за всю её историю, во всяком случае так говорили при дворе. В Египте уносила людские жизни очередная междоусобица, Парфян одолевали кочевники, устраивающие постоянные набеги вглубь страны, Казарская орда на севере порывалась выйти из под контроля Ассгарда и организовать собственное царство, чему способствовала мудрая политика, проводимая императором.
Пару сотен лет назад, как рассказывали старики, в бескрайние Казарские степи переселился народ, согнанный со своей земли могучим в то время Египетским царством, называющий себя балтсами. Приняв законы дикого поля и уклад жизни, бытующий у соседей, накопили они силы и практически слились с коренным населением. Со временем один из них стал сначала консортом, а затем, объявив орду каганатом, и полноправным правителем. Пополняя войско за счет рекрутирования, и, зачастую, насильственного захвата новобранцев из внутренних областей Ассгарда, а казну за счет продажи скота да бычьих шкур купцам империи каганат в короткие сроки набрал достаточную мощь, отбирая себе всё больше и больше независимости. Говорят, что в усилении финансовой мощи его не последнюю роль сыграли и деньги императора. В результате те, кто должен был охранять границы Ассгарда, всё чаще устраивали набеги во внутренние его области и всё реже беспокоили границы самой Византии.
Остальные же соседи были слабы и малочисленны, и ожидать от них нападения представлялось уж совсем невероятным событием. В то же время и они интересовали империю в большей степени как буфер, прикрывающий Византию от кочевых и разбойничьих племен. Таким образом, войны на ближайшие лет сто вроде-бы не предвиделось.
Через какое-то время я уже ругал себя, что мысль стать проной- аллагионом пришла в голову не мне, а Весении. Оставалось лишь уговорить отца, который, если это удастся, без труда смог бы замолвить императору словечко, чтобы тот взял меня на службу. Я мысленно прокрутил в голове предстоящий разговор с отцом, тщательно выверяя аргументацию и подбирая подходящие по моему разумению слова, затем, скинув мешающие только сандалии, со всех ног рванул к дому.
***
Князь, поживший уже, но всё ещё крепкий мужчина, медленно ехал впереди отряда дружинников по дороге, пролегающей между поймой реки и редким подлеском. Ни высокая трава, тронутая уже солнцем, вперемежку с яркими полевыми цветами, ни зелень кустов, да деревьев, нежная, отливающая серебром, какая встречается только в этих местах, не радовали его взгляда. Чувствовал старый воин, как с каждым днём уходила былая сила, как всё труднее было вскакивать на верного скакуна, да как отяжелел шелом, будто намерившись склонить к земле его седую голову. И знал он, что пришло время отойти от дел, доверить руководство отрядом кому-то более молодому, более ловкому да сильному, жаждущему заграбастать от жизни свой кусок славы. Только юн ещё был наследник. Понимал князь, что не удержит сын дружину в узде. Года два бы ещё продержаться, не показать слабины ни перед соседями, ни перед собственными ратниками. Да как тут продержишься. Одолели супостаты.
Ведь было время, когда хватало князю дюжины бойцов, да не бронированных, напоминающих майских жуков, витязей, а легких, в дублёную кожу одетых, всадников, чтобы татей придорожных изловить да старосту зарвавшегося на место поставить. А то и вовсе можно было с бродниками договориться и те за небольшую плату сами тать изведут и старосту образумят. Сиди себе в местном Торговище, суд верши, пошлины с купчин собирай. Но всё большей популярностью пользовался торговый путь из варяг в греки, и народец ходил этим путем разный. То варяги, проторговавшись на южных рынках, решат дела свои поправить за счёт местных жителей, то казары набег учинят, да и разбойничков стало – не счесть. Только успевай поворачиваться. Потому и дружина княжья стала многочисленней, да вся в железо одетой, чтобы было, что противопоставить северянам, дойди дело до спора. А содержать такую дружину на уровне – дорого стоит. Хоть самому в набег иди.
Задумавшись, князь не заметил, как, будто из моря высокой, в пояс, степной травы, вынырнул город, не большой, дюжины три хаток- мазанок, окруженных по периметру плотно сплетенной китой. Жилища были хаотично раскиданы вокруг образующей центр площади, где периодически проходило торговище собирающее жителей окрестных поселений. С севера свозили сюда зерно, смолу, пеньку, с юга пригоняли скот, тот, что не купили ромеи с греками. Кто-то вёз мёд, кто-то льняные да шерстяные полотна. Местные продавали скобянку и расписную посуду из обожженной глины. И всякий товар находил спрос. И, отгуляв последний день торговищ на оставшиеся деньги, разъезжались по домам люди, сговорясь заранее, когда в следующий раз соберутся.
Несмотря на то, что городок был мал и немногочислен, располагался он очень удобно. Прикрытый с одной стороны лесом, стоял он на берегу речки, достаточно полноводной, чтобы купцы с севера могли доставлять свои товары на ладьях, что значительно ускоряло и облегчало путь. Таким же образом с юга приплывали торговцы из приморских городов, а иногда и из-за моря. Дороги, ведущие в городок с востока и запада, тоже были удобны, а, главное, безопасны.
Следующее торговище было назначено через две седмицы. Купцы же обычно прибывали заранее. И к их прибытию надо было основательно подготовиться, ведь торговая пошлина, собираемая с них, составляла львиную долю дохода в казну. Необходимо было расставить шатры, да так, чтобы всем было не тесно, но в то же время удобно, чтобы не возникало ссор между вспыльчивыми южанами и обидчивыми гостями с востока, или суровыми, надменными северянами. Так же надо было сформировать торговые ряды, позаботиться о запасе пищи, так как никогда не знаешь, сколько пожалует гостей и что они привезут с собой, да и много ещё чего сделать. Князь подозвал сына, находившегося среди дружинников, чтоб учился, и начал отдавать распоряжения подошедшему городскому голове.
***
Не добежав ещё до дома, я знал уже, что случилось какое- то выдающееся событие. Слишком уж много народа собралось во дворе, слишком громко они шумели, так, что гомон слышен был аж за квартал. Приблизившись, я увидел у ворот стражу из личной императорской охраны. Могучие, все в шрамах воины, побывавшие не в одном десятке, а, может, и сотне сражений, одним видом своим повергали в ужас прислугу, шмыгавшую туда-сюда по небольшому садику возле дома. Эффект этот ещё более усиливался от того, что оба были не ромеями. Один, мавр, с безумными, как будто живущими собственными жизнями глазами и огромным двуручным топором, видимо, скучая, поигрывал могучими мышцами, рельефно выступающими на голом торсе. Другой, в кольчуге и рогатом шлеме варяг, вооруженный большим круглым щитом и длинным мечем, наоборот поражал взглядом человека, умершего лет двадцать назад. Его глаза не выражали вообще никаких чувств и никак не реагировали на происходящее вокруг. Впрочем, оба они меня знали и пропустили к дому без каких- либо вопросов.
Я стремглав миновал сад, взлетел по каменным ступеням лестницы, и, войдя в дом, умерил пыл, приняв, как мне казалось, вид достойно-почтительный. К моему удивлению отец и император уединились в относительно небольшой комнате, а не в зале. Проходя мимо, я услышал отрывки фраз с упоминанием Парфии и имен тамошних купцов, с которыми отец вёл общие дела. Видимо, отец поставлял к императорскому столу не только фрукты. И эта информация вполне могла пригодиться в предстоящем с ним разговоре.
Из дневника Эразмуса.
« Сегодня явно не мой счастливый день. Сначала заявления Весении, затем разговор с императором, обманувший меня, возможно, без умысла, торговец мехами… Хвала богам, что я не помчался сразу в императорский дворец доложить, о выполнении задания, данного базилевсом. Что же дальше-то будет!»
Через некоторое время император и отец, закончив дела, перешли в зал, куда слуги моментально принесли самые изысканные фрукты и амфоры с дорогим вином, привезенным из провинций. Я скромно прохлаждался в дальнем углу комнаты, не привлекая к себе внимания взрослых, как и подобает воспитанному юноше из хорошей семьи. Вдоволь наговорившись и осушив три-четыре чаши хмелящего напитка, базилевс наконец-то соизволил обратить на меня своё внимание. После нескольких ничего не значащих вопросов император похвалил отца, говоря, что тот растит себе достойную замену. И тут словно дернуло что-то меня за язык! Восприняв происходящее как шанс, дарованный судьбой, я обратился к высокому гостю с пламенной речью. Из неё явствовало, что у меня нет вовсе никакого желания всю жизнь сортировать финики с инжиром по кладовым, зато имеется весьма выраженное стремление сложить голову за империю и его, базилевса, жизнь, что я не премину сделать незамедлительно, как только он, базилевс, дарует мне заветное звание проной-аллагиона.
Император, слегка опешивший от моей неожиданной тирады, посмотрел на не менее удивлённое лицо отца, затем снова на меня и, видимо решив что-то для себя, объяснил, что не имеет право разбрасываться такими назначениями и что сначала я должен буду доказать, что достоин того. Для этого по его мнению мне следовало принести во дворец шкуру ужасного зверя, зовущегося урсус и обитающего где-то в дремучих варварских лесах.Памятуя о том, что владелец меховой лавки был старинным знакомцем нашей семьи, я решил не откладывать дело на неопределенный срок, тем более, что император мог забыть о нашем разговоре или попросту передумать, взял из тайника скопленные тайком от отца сбережения и припустил бегом по направлению к торговым рядам.
Рынок встретил меня привычным многоголосьем. Меня всегда удивляло, как купцы из разных стран, не зная языка, всё же умудряются понять друг друга. И всё же усиленная артикуляция вперемежку с обильной жестикуляцией приносили свои плоды, торговля, даже не смотря на достаточно поздний час, шла бойко. Я без труда отыскал нужную лавку и постучал в дверь.
Торговец радушно пригласил меня внутрь, выспрашивая по пути, что за дело привело меня к нему. Услышав, что мне надо, он долго тер виски и цокал языком, будто что-то вспоминая, трижды переспросил название диковинного зверя и, позвав, наконец, слугу, велел ему посмотреть нужный товар в дальнем углу кладовой. Через некоторое время тот вернулся, таща под мышками четыре увязанных в тюки шкурки небольшого животного светлого с коричневыми полосами окраса. Увидев сомнение в моих глазах, торговец заверил меня, что этот мех и есть именно тот, который мне нужен и что именно потому он очень редок и стоит целое состояние. Выяснилось, тем не менее, что из уважения ко мне и моей семье, он, торговец, готов сделать на покупку значительную скидку, если я возьму все шкуры. В итоге я лишился большей части своих накоплений, зато стал обладателем бесценных останков четырех страшных и могучих зверей под названием урсус. Неприятный сюрприз ожидал меня сразу по приходу домой. Уловив изумление во взгляде одного из рабов, я подозвал его и начал спрашивать, чем вызвано такое непочтительное поведение. В ходе беседы выяснилось, что раб, сам родом из северных земель, сильно удивился, увидев у меня в руках мех зверя, живущего на его далёкой родине и именуемого там барсук. А ещё он поведал, что урсус это совсем другое животное, обитающее в тех же местах, но значительно больше размером, темнее цветом и опаснее.
Я сидел на ступенях дома, обдуваемый ласковым вечерним ветерком, и в каждом его дуновении будто слышал те ехидные слова, которые наверняка выскажет мне Весения, узнав о столь позорном моём провале. А ещё я думал, что император в мудрости своей прекрасно представлял, чем дело кончится, и сознательно поставил меня перед выбором. Выбором предельно простым и в то же время необычайно сложным. Я должен был или забыть про свою мечту или покинуть отчий дом, отправившись в Казарию, а, возможно, даже в саму Гиперборею, найти где-то в неведомом лесу таинственного урсуса и придумать, как заставить его попрощаться со своей шкурой. По большому счёту меня мало волновало мнение императора относительно моей персоны, но презрения Весении я перенести не мог. Учитывая последнее соображение, выбора у меня не было вообще никакого. Дождавшись, когда мрак окутает вечный город, навевая сон обитателям дома, я потихоньку пробрался в постройку, где жила прислуга, и нашел раба-северянина. Опасаясь оказаться вне закона, он наотрез отказался сопровождать меня в этом путешествии, зато увязал мне заплечный мешок на их, северный, манер, сложив туда купленные мной шкуры, немного еды в дорогу и тупой нож из дешевого железа, единственный, какой смог найти. Я строго-настрого наказал невольнику рассказать отцу про мой отъезд не ранее следующего вечера, а до тех пор стараться не попадаться ему на глаза и под печальное звяканье монет, оставшихся ещё в кошельке на поясе, направился в сторону порта.
***
Из дневника Эразмуса.
« Каждому из нас суждено пройти свою самую долгую в жизни дорогу. Сколько раз я слышал выражение это из уст своего наставника, искренне полагая, что говорит он о тернистом пути к знаниям. Истинный же смысл этого изречения я понял, пробираясь ночными улицами к порту. Мелочь в кошельке била в набат, стук сандалий по мостовой походил на глухие удары гонга, а за каждым углом мне мерещились тени поджидающих одинокого путника разбойников. Через какое то время я понял, что нервы мои на пределе и, найдя темный уголок, снял сандалии, решив нести их в руке. Заодно я закинул в заплечный мешок кошель с деньгами и извлек оттуда нож. Уверенности прибавилось. Недалеко от порта из переулка навстречу мне вынырнул припозднившийся гуляка. Увидев перед собою незнакомца с ножом в одной руке и с сандалиями вместо щита в другой, он провернулся вокруг своей оси и с воплями о помощи исчез в темноте спящего города. О боги, только бы он меня не узнал!
Вообще-то пока всё складывается замечательно. Портовый смотритель указал мне галеру, единственную отплывающую в нужном мне направлении ранним утром. Капитан судна ещё не спал. Узнав, кто я и каким ветром меня сюда занесло в столь поздний час, он посетовал на то, что днем при погрузке сорвавшейся бочкой повредило ногу одному из его людей, и предложил мне подменить бедолагу на скамейке гребцов. Взамен мне была предложена пища в течение всего плаванья и доставка до варварского порта Танаис. Далее часть груза должна была на ладьях отправиться вверх по реке для продажи на северных рынках, и капитан обещал замолвить за меня словечко направляющемуся туда торговцу. Судя по всему, боги не покинули верного своего Эразмуса. А чтобы плавание и далее было столь же удачно, клянусь, что принесу в жертву Посейдону первую же пойманную мной рыбу».
Никогда не думал, что быть гребцом настолько тяжело. Хорошо ещё, что ветер был попутным, а погода хорошая. Благодаря этим обстоятельствам большую часть рейса галера шла под широким квадратным парусом красивого желтого цвета. Мы садились на вёсла, только если надо было зайти в очередной порт, чтобы пополнить запасы питьевой воды и провизии.
Пользуясь тем, что море было спокойно, мы свободно перемещались по кораблю, не пристегиваясь к цепи вдоль скамей из опасения быть смытыми за борт. Кто-то ловил рыбу, другие травили байки про жутких чудовищ, обитающих в морских глубинах, по сравнению с которыми мифическая Сцилла казалась не опаснее почтового голубя, я же собирал информацию про варварские земли, обычаи, уклад жизни. Дня через три добрая половина команды шарахалась от меня как от зачумленного, а кое-кто грозился вздуть в назидание, как только мы окажемся на твердой земле. И всё же из этих разговоров я почерпнул массу полезных сведений.
Выяснилось, что там, куда я еду, климат суров, а ветры холодны. Поэтому местные жители круглый год ходят в куртках, пошитых из шкур убитых на охоте животных. Расстояния между поселениями в тех землях поистине огромны. Чтобы меньше уставать в пути, странники используют деревянную палку, которая одновременно служит им и средством защиты от разбойников. А ещё иногда эти дикари без всякой на то причины разбиваются на два лагеря и бьют друг другу руками по лицу до крови. И каждый считает доблестью украсть что-то, что плохо лежит, пока хозяин ворон считает. А вообще-то они народ добрый и гостеприимный, мало, чем отличающийся от жителей средиземноморья.
Чтобы не выделяться слишком из толпы, а также, наслушавшись про холодный климат, ночами при тусклом свете кормового фонаря я пытался скроить себе меховую рубаху из барсучьих шкурок с помощью имеющегося у меня тупого ножа и пеньковых нитей, надерганных из каната. Приложив воистину нечеловеческие усилия, изрезав себе все пальцы и маясь от недосыпания, в течении нескольких дней я смастерил что-то отдаленно напоминающее безрукавку, какую видел у одного из личных гвардейцев базилевса.
Так миновали десять дней нашего плавания. Капитан, милейший человек, сдержал своё слово и рекомендовал меня знакомому купцу, убедив того, что, взяв меня с собой, тот сэкономит немного денег на плате за погрузку и разгрузку своего товара.
***
Из воспоминаний капитана галеры Терция.
Будь проклят тот день, когда я взял на борт этого ненормального. Благодаря хорошей погоде мы спокойно обошлись бы без одного гребца. Этот псих сделал пребывание на корабле невыносимым. Как репей цеплялся он по очереди ко всем членам команды, отвлекая их от дела и изводя дурацкими вопросами, так, что под конец я сам готов был выпрыгнуть за борт и плыть, куда глаза глядят в компании дивно воспитанных молчаливых рыб. И, не будь он колдуном, я бы выкинул за борт его самого, клянусь зубами Сциллы и Харибды! С чего я это взял? Да я своими глазами видел, как, оборотясь лицом к востоку, после заката солнца он совершал странные ритуалы. При этом чародей тыкал ножом в шкуры диковинных зверей, капал на них своей кровью и шептал заклинания. По прибытии я приложил все усилия, чтобы знакомый купец взял его с собой в предстоящую поездку вверх по реке, поскольку даже мысли об обратной дороге с ним на борту казались мне невыносимыми.
***
Мы прибыли в место, где должно было состояться торговище, на второй день путешествия, незадолго до рассвета. Пока купец выяснял, где ему надлежит разместиться, я скоренько выгрузил из объемной, похожей по форме на скорлупу от ореха, ладьи пару дюжин тюков, в которые были увязаны привезенные товары. Выполнив, таким образом, взятые на себя обязательства, я направился в ближайший подлесок, намереваясь приглядеть себе палку, про которую мне рассказывали на галере. К этому времени солнце уже почти полностью вышло из-за горизонта, освещая живописные окрестности. Слегка вспотевши после разгрузки ладьи, я почувствовал сырой холод варварских лесов и натянул на себя смастеренную в дороге куртку. Долгое время мне не попадалось на глаза ничего подходящего.То палка оказывалась слишком сухой и оттого хрупкой, то короткой, то толстой. Наконец, после долгих поисков, я набрел на ствол молодого деревца, обломанный на уровне моей груди. Сломанный конец прекрасно ложился мне в руку, и, состругав снизу излишки, я получил в свое распоряжение великолепную дубину наподобие той, с какой совершал свои подвиги сам Геркулес, только меньшего размера. Вот так, одетый в шкуру по местным обычаям, с недавно приобретенным посохом в руках я вышел из лесу к проснувшимся уже и снующим по своим делам горожанам.
Меня немного смутил тот факт, что горожане были одеты в легкие, искусно вышитые полотняные рубахи и суконные штаны. Да и палок у кого-либо в руках я тоже не заметил. Дети же и вовсе носились по поселению то тут, то там, сверкая голыми спинами. Видимо, привыкшие к суровому климату северяне находили этот день весьма погожим. Местные жители оказались на удивление радушны и гостеприимны. Завидев меня, каждый считал своим долгом сунуть мне в руки или за пазуху мелкую монетку, кусок пирога с мясом или ещё какой-нибудь гостинец. При этом они часто повторяли «юродивый, юродивый», видимо, зазывая меня в гости. Один из них, сообразив, видимо, что я не знаю языка, жестами позвал меня за собой. Через некоторое время мы пришли к большому шатру, уставленному внутри столами. Новый мой знакомец показал, что хочет, чтобы я достал и выложил на стол пищу, которую насовали мне встреченные мной люди. Сам же он крикнул что-то мужичку, стоящему у входа в шатер, и тот, не успел я и глазом моргнуть, поставил перед нами кувшин с чем-то, пахнущим одновременно вином и мёдом и казавшимся очень вкусным. Спустя немного времени, я уже взахлеб рассказывал ему о своей несчастной любви, он же понимающе кивал головой, сочувствуя мне и соглашаясь с каждым приведенным мной доводом.
***
Шел первый день торговища. Князь, сидя в шатре, разбитом поодаль от остальных на видном месте, занимался делами, назначал пошлины припозднившимся купцам. Одновременно он объяснял сидящему по правую руку сыну, почему берет именно столько с этого и по-другому с иного за один и тот же товар, почему так разнятся в цене похожие друг на друга изделия и прочие премудрости, которые положено знать правителю этой земли.
Очередной торговец вышел и на его место двое охранников втащили юношу, ровесника его сыну. Следом ввалились хозяин питейной лавки и его слуга. Иноземец, весь какой-то позеленевший от переживаний, лопотал что-то сбивчиво по-ромейски и время от времени порывался вырваться из держащих его рук. Корчмарь пояснил, что вчера этот заморский гость заявился к нему с известным городским отребьем Мокшей. Они долго о чём-то беседовали, ели и много пили, так, что Мокша еле ушел, а приятель так и остался ночевать в заведении. Когда же с утра лавочник потребовал оплату за выпитое и за постой, выяснилось, что денег у юноши нет.
Князь окинул парня взглядом. На татя не похож, вроде. На юродивого тоже, несмотря даже на немыслимого покроя куртку из барсучьего меха. В глазах виден разум. Кроме того, слуга подтвердил, что видел, как Мокша уносил с собой вещи ромея. Князь выслушал толмача, находившегося в шатре, и, кинув купцу пару монет, сказал, чтобы тот оставил парня в покое. Затем попросил перевести иноземцу, что советует ему быть осмотрительнее в выборе знакомств.
После ухода делегации владыка сделал страже знак не пускать никого пока, велел привести Мокшу для суда и, пользуясь моментом, стал объяснять сыну, что негоже обижать заморских гостей, особенно ромеев, потому как купцы они хорошие, берут товаров много, а платят за них полновесной монетой, не в пример северянам.
***
Из дневника Эразмуса.
« Пробуждение моё было ужасным. Голова гудела, как будто на ней всю ночь отбивали ритм гребцам. Язык, сухой и шершавый, еле ворочался во рту. Стоящий рядом мужик, приносивший вчера диковинный напиток, тряс меня за плечо и требовал какие-то деньги. Спорить мне не хотелось, поэтому я полез за кошельком в заплечный мешок и не обнаружил ни того, ни другого. Также таинственным образом исчезли нож и дубинка. Отныне всё моё имущество составляли сандалии и одежда на моём теле, о чём я и поведал трактирщику. Потом, не дав мне опомниться, прибежали два дюжих воина и поволокли меня, как выяснилось в дальнейшем, на суд к местному правителю. Помятуя о суровости варваров, я приготовился уже кончить жизнь в какой-нибудь в яме с волками или посаженным на кол. Но князь, человек здравомыслящий и благородный, выплатил за меня долг, напутствовав добрым отеческим советом. И ведь не сиделось мне, дурню, дома! С каким удовольствием я сортировал бы финики сейчас в далеких и таких безопасных отцовских кладовых! Как я, образованный, считающийся весьма не глупым, человек, поставил свою жизнь в зависимость от настроения варвара!»
Оказавшись на свободе без средств к существованию и каких-либо полезных умений, я решил, что из создавшейся ситуации есть только один выход. Так, придя немного в себя после утренних потрясений, я умылся в речке, почистил одежду и отправился на рынок в надежде найти кого-то из своих соотечественников. В итоге этих поисков мной встречен был купец из Эдессы, знающий отца. Всю оставшуюся неделю я работал его помощником, расхваливая привезенную им на продажу посуду, приглядывая за лавкой и сообщая торговцу, если кто-то выставлял на продажу смолу или пеньку. Эти товары он планировал обменять в Босфоре на древесину, ценившуюся в Египте. Я радовался, как ребенок при мысли о предстоящей поездке домой.
Шел последний день торговли. Купцы отмечали удачно совершенные сделки, а кто-то, понимая, что продешевил, заливал горе медовухой, тем самым коварным напитком, который мне удалось изведать по приезду. Вечер был уже не за горами. Я, пользуясь свободным днем, гулял по лесу, наслаждаясь его тишиной и прохладой. На родине нет таких лесов, поэтому я пытался подмечать каждую мелочь, чтобы подробнее живописать это чудо природы младшим братьям и сёстрам. Из глубины леса раздалось конское ржание, сопровождаемое хрустом ломающихся веток и человеческим криком. Я кинулся в ту сторону, полагая, что, возможно, смогу помочь. Миновав густой кустарник, я вылетел на поляну, где происходило действо. Юноша моих лет лежал между нескольких сломанных молодых деревьев, придавленный агонизирующим скакуном. В нем легко было узнать парня, сидящего по правую руку от князя, когда меня судили. Тогда еще, видя их внешнее сходство, я посчитал его за княжеского сына. На другом конце прогалины изготовился к прыжку странный зверь, что-то среднее между огромных размеров собакой и лошадью с очень непростой родословной. Я метнулся к юному княжичу, надеясь помочь ему высвободить зажатую конечность. Странное же существо неожиданно встало на задние лапы и, размахивая передними, будто бы отгоняя мух от клыкастой морды, двинулось на меня. Инстинктивно, как утопающий хватается за последнюю соломинку, уцепился я за ствол одного из сломанных деревьев и выставил его острый конец вперед. Импровизированное копьё уперлось в грудь приближающемуся чудовищу, увязнув другим своим концом, обломившемся при первом натиске зверя, глубоко в земле. Второй раз я уже глядел в лицо смерти в этих диких местах. Понимая, что милость богов не безгранична, я вспомнил улыбку Весении, собираясь унести это последнее воспоминание в тёмное царство Плутона, когда шкура великана не выдержала и жердина с хлюпаньем пробила его грудь.
Солнце почти село уже, когда в шатер пригревшего меня торговца вошел сам князь с сыном. Толмач, находившийся при них, перевел мне слова глубочайшей благодарности за спасение наследника. Затем вельможа сам, лично нацепил мне на пояс меч, результат превосходной работы северных мастеров, закалявших свои клинки, как говорят, не отходя от кузни, в окружающих её сугробах.
Купец, которому я не успел ещё рассказать о своем приключении, впал в состояние крайнего изумления и так и стоял столбом, не произнеся ни слова. Спасенный юноша обнял меня, словно брата и высказался в том духе, что всегда рад будет такому гостю в своих краях. Я же зарделся от смешавшихся внутри меня чувств. Помнится, я пытался сказать что-то, сообразно моменту, отвечал на какие-то вопросы, говорил фразы, из которых потом не мог вспомнить ни слова. Впрочем, думаю, что даже если я и наговорил несуразиц, всё свалили на недостаточный словарный запас толмача, что, кстати, было недалеко от истины.
Под конец беседы толмач протянул мне кошель с монетами, сообщив, что это выручка от продажи мяса зверя и его желчи, считающейся здесь мощным лекарством, а также спросил, что я собираюсь делать со шкурой убитого мной урсуса. УРСУСА!!! Я ушам своим не верил!
Толмач, видимо, всё же определил меня как дебила, судя потому, как после третьего уточняющего вопроса с моей стороны подтвердил, что зверя здесь действительно называют урсус, громко и по слогам выговаривая каждое слово. Вот такого подарка от судьбы я не ожидал. И ещё я совершенно точно знал, что надлежит сделать с этой шкурой.
Не успел ещё захлопнуться полог шатра за покидающим его переводчиком, как я принялся исполнять какой-то дикий танец, которым окончательно вверг в состояние ступора так и не пришедшего ещё в себя торговца.
***
Из дневника Эразмуса.
«Весения, коварная Весения! Как ты могла так со мной поступить? Я, пережив столько злоключений из любви к тебе, героем вернулся в отчий дом. Я удивил самого императора, повидавшего много чего необычного на своем веку, расстелив у его ног требуемую им шкуру. Я стал проной-аллагионом. И что же я услышал от тебя, принеся столь радостное известие? Оказывается, тебе совсем не интересны кривоногие коротышки-всадники, зато нравятся рослые, могучие веллиты, так далеко метающие свои острые копья!»