Каждый раз, когда проезжаю по Набережной улице, я поворачиваю голову, будто пытаюсь удостовериться – стоит ли еще та злополучная скульптура? Возле заводских корпусов просматривается небольшая площадь, к которой ведет березовая аллейка, и там, в самом конце, когда-то после войны был установлен памятник.
Поздняя осень. С серого неба с утра шел снег вперемежку с дождем, мелким и нудным. И толпа, спрятавшаяся под зонтами, молча слушает оратора. Кое-где подымается дымок сигареты.
- Товарищи! Сегодня историческое событие... – сотрясает промерзлое пространство Шпонкин Денис Нестерович, последний парторг завода, который откуда-то приехал на старой белой «Волге» и взобрался на постамент. Недавно опубликовали указ выдворить все партийные структуры за заводские ворота. Указ, было известно, против кого направлен. Функционеров это не обрадовало, но парторг, прежде чем вступить в должность, кажется, работал у нас, в каком-то цехе. И сейчас плотный, невысокого роста он читает нам по бумажке, укрывшись зонтом. А над ним печально качаются ветки березы. И подступает толпа.
Впрочем, я слов его речи уже не помню. Меня, только вчера принятого в редакцию заводской многотиражки, направили сюда вместо заболевшего фотографа. «Ты умеешь обращаться с фотоаппаратом? – спрашивает Свинушкина Марина Марсовна, редактор заводской газеты. Я утвердительно киваю головой. – Очень хорошо. Сделаешь несколько снимков. Только постарайся как можно лучше захватить момент, все-таки четверть века прошло. Да и не забудь, захватишь на обратном пути из типографии оттиски газеты».
Перед оратором стоят несколько журналистов и, заглядывая ему в рот, что-то пишут, спрятавшись под своими зонтами. Подняв голову, я разглядываю над их плечами, лицо угрюмого парторга, бегающие налившиеся глаза и перевожу взгляд на такое же угрюмое лицо запечатленного в чугуне заводского работника. Говорят, вроде бы прототипом был некий знатный рабочий-литейщик или такой же начальник.
Когда Денис Нестерович закончил пламенную речь, предложил подняться и выступить, кто пожелает. Но из толпы никто не решился, тогда он сказал кому-то за постаментом. И рабочие стали откручивать большие болты. Двое других помогли оттащить в сторону тяжелую металлическую крышку. На крышке надпись, что в таком-то году публично открыть и зачитать послание потомкам. Обозначенное время – сегодня. Значит, двадцать пять лет тому назад, когда мир был совсем другим и люди по-другому смотрели в будущее, капсулу с посланием зашурупили в монумент.
Денис Нестерович правой рукой приглашает журналистов подойти поближе и, как волшебник из капсулы вытаскивает сверток. На его лице отражается напускная торжественность. Я тоже быстро приближаюсь, чтобы делать снимки с удачных мест. Глазами Денис Нестерович обводит собравшихся, пока фоторепортеры снимают развернутое послание. Вспышки, как молнии, то и дело освещают фигуру, протянутую руку и бумагу. Толпа смыкается вокруг капсулы. Над всеми безучастно возвышается скульптурное изваяние. И никто не знает, что за хмурый человек запечатлен на постаменте.
- Это что-то другое, а не послание. – вдруг слышится резкий голос одного корреспондента, подошедшего совсем плотную.
Парторг Шпонкин подносит к глазам послание и пытается прочесть - не получается. Надевает очки и читает:
- А пошлите все вы на х**! – слетает с языка, и тут до него доходит какое-то ощущение несоответствия, дисгармонии, оторванности от реальности. Денис Нестерович запоздало закрывает рот рукой и думает: «Подменили, но когда? Кто?» Рабочие-литейщики засмеялись. Зонты заколыхались и под ними появились лица и глаза. Фотографы перестали щелкать, разглядывая листок, пока парторг, будто вырвал из чьих-то рук, не сложил его аккуратно на четыре и не засунул во внутренний карман. Журналистов он попросил ни о чем таком не писать, пока все не прояснится. А собравшейся толпе объявил, что в газете будет опубликовано настоящее послание, которое 25 лет тому назад предыдущий парторг завода и передовики литейного цеха замуровали в памятник. Где-то же должен сохраниться настоящий текст послания?..
* * *
Ближе к забору, среди высоких деревьев, прячется заводская двухэтажная типография. Я направился туда после мероприятия, чтобы взять оттиск готовящегося к печати газетного номера. На первом этаже стоит невообразимый шум от работающих машин: печатается районка. Печатник рассматривает разворот газеты под светом прожектора и регулирует станок. Подымаюсь по лестнице, сопровождают ряд портретов на стене. Лица все серьезные, у кого-то на груди медаль. На втором этаже располагаются комнаты вдоль линотипного, верстального участков и фотолаборатории. А в самом конце я нахожу небольшую комнату, где за большим столом сидят корректоры. Это самое тихое место в типографии.
- Из редакции газеты? – спрашивает верстальщица, симпатичная девушка в черной спецовке и белом платочке и, видя, что я киваю в знак согласия. Сообщает. – Ваш редактор только что просила позвонить.
Она вновь склоняется над верстальным станком, в руке инструмент наподобие шила.
* * *
На столе возле телефона лежат четыре оттиска. Зазвонил телефон.
- Володя, ты уже там? – спрашивает редактор Марина Марсовна, молодая женщина с приятным голосом. – Как сделаешь правки, принесешь корректуру сюда. Фотоаппарат с тобою?
- Да.
- Кассету не вынимай, а мне занесешь в кабинет.
- Хорошо, Марина Марсовна.
Раскладываю на длинном столе корректуру. Газета посвящена вводу в строй нового цеха, новым изделиям в литейном цехе - и многому тому, чем живет и дышит большой завод. Все материалы гладко написаны, и мой взгляд заскользил по строчкам. Вот так и не заметишь ошибок из-за слепого пятна. Исправлений, действительно, получается у меня мало. Через полчаса все оттиски сложил в трубочку, взял фотоаппарат со стола и вернулся в редакцию.
* * *
Дверь кабинета редактора открыт настежь. За широким столом сидит Марина Марсовна и сверяет правки на оттисках. Грызет ручку. Вскидывает голову, чтобы поправить локон и снова надолго наклоняет голову над корректурой газеты. Рядом ответственный секретарь Галина Лукинична просматривает другие страницы. Пока они правят газету, меняясь местами, а потом читают друг другу, я сижу в соседней комнате, где вдоль стен стоят списанные 286-ые компьютеры. И на одном из них играю «Тетрис». И так продолжается у них два часа работы над четырьмя полосами.
- Володя, - слышу из-за стены голос редактора. – Отнеси в типографию. Пусть внесут правки. Очень много правок, в трех местах строчки перепутали.
Я беру оттиски с правками, заворачиваю в трубочку. И собираюсь выходить в дверь, но тут окликает Марина Марсовна:
- А где фотоаппарат?
- В столе.
- Принеси. – я несу фотоаппарат и отдаю ей. – Пленки не вынимал?
- Нет.
- Ладно, неси правки в типографию. Будешь вместо Саши Юрьева выпускающим и корректором этого номера.
В корректорской типографии разворачиваю оттиски и смотрю ошибки. Да много ошибок я пропустил. «Раззява! Все равно, что не проверял!». Первая полоса, вторая – надпись на полях: «Козёл!», на следующей - еще «Козёл!!», на последней еще – «Козёл!!!». У меня настроение сразу испортилось, и я плюхнулся на широкий стул. Никогда со мною так не обращались. Вчера соседский приятель, этажом выше, говорил мне:
- Вовка, ты меня кем угодно можешь называть, но вот «Козлом» не называй, а то получишь, мало не покажется. - Он сует под нос мне свой большой кулак. Он это может, он здоровый детина! Это после двух-то бутылок пива, такая откровенность соседа!
Вечером, после работы, я побрел пешком домой. Сегодня как-то холодно вела себя Марина Марсовна, и я почувствовал неуютно. Старый работник редакции Христофор Сократович догнал меня, и внимательно слушает мои сотования.
- Наверное, я не пройду испытательный срок. – жалуюсь я ему.
- Почему так думаешь?
- Уж больно сурово редактор со мною обращается. А на оттисках, которые я вычитывал, вообще написала на всех полосах «Козёл!!!» Меня еще никто козлом не называл, тем более печатно. – в моем голосе звучит обида.
Он взглянул на меня молчаливо, шутит ли человек или на полном серьезе говорит? Мы идем по узкой асфальтовой дорожке старого парка, возле железной дороги. Снег растаял еще днем, но слякоть осталась. И тут над парком пронесся веселый хохот старого человека, даже птицы взвились в небо с ближайших веток. Хохотал он долго, будто всхлипывая. Тряс седые волосы. Потом вытер рукой слезу и говорит:
- Вы разве не изучали полиграфические термины?
- Да и корректором я никогда не работал. – отвечаю ему. - Как-то не довелось, все писал заметки, разные, в «Молодежку».
- Знаешь Володя, что означает «Козёл»? – лицо его посерьезнело. И он замедлил шаг. - Это всего-навсего означает, что верстальщицы перепутали строчки.
Что тут подумать, или смеяться? И я пытаюсь «переварить» его слова. И стараюсь не отставать от него. Как всегда Иван Петрович быстро ходит, потому что он бегает по утрам. У этого старого человека стало привычкой – быстрая ходьба. Он и на работе, вместо того, чтобы на городском транспорте добираться за четыре остановки до какого-нибудь цеха, предпочитает пешком: «Я пешком быстрее дойду». А я все думаю о своем. Нехорошо все-таки звучит это слово «козел». Помнится, еще в детстве, когда я гостил в деревне у бабушки, которая держала козу для молока, ну рядом конечно пасся и соседский козел. Как-то вечером вышел встречать нашу козу. Наша коза быстро забежала во двор. А вот козел меня припер к забору, и начал в раскачку бодать. Я ростом был чуть выше этого животного. Ужасно перепугался. И не знаю, что бы со мною стало, если бы не бабушка, которая увидела что-то неладное между досок забора. Стремительно выбежала с метлой. Она быстро отогнала козла. С тех пор у меня к козлам настороженное и опасливое отношение. И в жизни «козлы» весьма опасные люди…
Вечером я на всякий случай позвонил домой шефу с прежнего места работы. Он сказал, что, если что, можешь обратно вернуться. «Молодой, занявший твое место, по всей видимости, не приживается». Может, стоит вернуться обратно на прежнее место работы?
* * *
А утром оперативка у редактора. Вокруг ее массивного стола со своими стульями сидят все работники редакции. Марина Марсовна, отрывается от монитора, обводит взглядом всех и говорит, что в сегодняшний номер нужно все-таки поставить обращение к потомкам. Она говорит, что мои фотографии не пойдут в номер, кроме нескольких с общим планом вчерашнего мероприятия у памятника.
- С утра звонил мне Денис Нестерович. – продолжает она. – Вечером он ездил к старому парторгу завода Михаилу Кузьмичу. Прихватил с собою капсулу. Михаил Кузьмич болеет, но все-таки прояснил ситуацию. Оказывается, капсула сделана, как термос: тайники с двух сторон, при чем самая видная – не самая главная. А так для отвлечения внимания злоумышленников. Все это объяснял старый парторг новому, а потом раз и легким движением руки вытащил настоящее послание, которое будет опубликовано в этом номере.
Она показывает всем ксерокопию бумаги с печатью, которую прислали по факсу. Каждый из нас смотрит, что там написано. Когда бумага добралась до моих рук, редактор рассказывала:
- А то, что извлекли на митинге, была всего-навсего шуткой старого парторга. Он думал, что сам будет открывать, а тут его болезнь схватила.
Вот так шутили еще совсем недавно заводские парторги. Шутили, и все шутили – и в одночасье большая страна исчезла на карте.
Июнь 2008