Дурак

рассказ

       Корнеев осторожно открыл ключом изнутри входную дверь, послушал недолго, высунув голову в подъезд, затем осторожно вышел, неплотно прикрыв за собой дверь – чтобы не наделать шума - и спустился по лестнице на нижний этаж, стараясь не шаркать старыми рваными тапками. Остановившись на нижнем этаже, он опять постоял тихо, прислушиваясь, затем протер сухой тряпицей электрощит, выкрашенный синей краской, и написал на нем имя: «Костя». Написав, он быстро – насколько позволяли рваные тапки – поднялся на свой этаж и уже спокойно, не спеша, вошел в квартиру. Лучше бы, конечно, сделать надпись уже после того, как по подъезду пройдет уборщица и вытрет электрощит своей мокрой грязной тряпкой, оставив белесые разводы на синей поверхности, но Корнееву сегодня идти на работу, и он не успеет. Понятно, что в этом случае щит все равно останется на целые сутки без надписи, но тут уж ничего не поделаешь – так хоть Корнеев будет знать, что он сделал надпись сегодня утром.
       Умывшись, Корнеев прошел в кухню, открыл холодильник и посмотрел в его нутро. Масла осталось немного, было еще два кусочка сыра и хлеб в хлебнице – полбулки, но до зарплаты было еще далеко, и он, закрыв холодильник, достал овсяной крупы в коробке, высыпал горсть в кастрюльку, еще полгорсти риса - туда же, залил водой и поставил варить. Когда вода станет закипать, надо быть рядом, потому что овсянка пенится и убегает, и Корнеев послушно стоял у газовой плиты с ложкой наготове – подуть на пену и помешать. Можно было бы, пока овсянка не закипела, заняться мытьем посуды, оставшейся после вчерашнего ужина, но Корнеев несколько раз уже пробовал, и почти всякий раз он в самый необходимый момент отворачивался от плиты, и овсянка убегала. Не отводя взгляда от плиты, Корнеев достал из шкафа на стене пакетик с сухим бульоном «Ролтон», затем – не отворачивая головы от кастрюли – открыл холодильник и достал маргарин в пакете. Чайная ложка бульона и граммов двадцать маргарина сделают кашу приятной на вкус, и есть не захочется до самого вечера. Вода в кастрюле закипела, и Корнеев успел – подул и помешал. Пока каша доваривалась, он помыл вчерашнюю посуду.
       Ел он всегда в комнате, пока ел – смотрел новости. Ничего нового: кого-то убивают, кого-то избирают, кто-то попался на мошенничестве, кто-то – на краже. У тех, кого избирают, лица благополучные, у задержанных – испуганные, у тех, кого убили, лиц вообще не видно – показывают издалека, иногда – только кровь на асфальте да лица любопытных и полицейских. Опять показали лица детей из детского дома, и Корнеев заплакал. Он уже доел и направился в кухню, в одной руке неся пустую тарелку, а другой размазывая слезы по щекам. И почему он утром не может спокойно смотреть на лица брошенных детей? Днем или вечером он смотрит на это проще, а утром не может без слез. Умывшись еще раз и почистив зубы, Корнеев накинул куртку, обулся и вышел из квартиры.
       На работу Корнеев всегда шел пешком. На улице было сыро, но ботинки были еще крепкими и влагу не пропускали. Мелкая изморось тихо стучала по куртке, кепка надежно защищала голову, и Корнееву было хорошо. На работе у него была початая бутылка водки, хватит на два дежурства, только нужно взять еще бутылку крепкого пива. В магазинчике, который раньше был простым вагончиком, а теперь разросся до стационарного заведения, продавщица без слов поставила ему на прилавок «Балтику» № 9, Корнеев заплатил и вышел, упрятав бутылку во внутренний карман куртки.
       Раньше до сторожки нужно было добираться по грязи, если шел дождь, но хозяин, наконец, привел всё в порядок, и Корнеев появился на рабочем месте в относительно чистых ботинках.
       - Привет. Как дела?
       - Терпимо.
       - Счастливого дежурства.
       Сменив напарника, Корнеев повесил куртку на гвоздь, сверху – кепку и расположился за столом. В углу разорялся старый телевизор, цвета в нем уже почти не было, он отражал какую-то серо-сине-зеленую действительность, и только голос его, наверное, остался неизменным с тех далеких лет, когда он был новым и приносил радость своему хозяину и его домочадцам. Точно такой же телевизор Корнеев увидел однажды на кошаре, расположенной в соседнем уезде. Он вообще никогда в жизни не должен был попасть на эту кошару, но случай привел его туда.
       
       Шел последний день предвыборной кампании, в которой Корнеев принимал участие в качестве рядового агитатора, и его послали на проверку готовности выборных участков. В японском микроавтобусе с мудреным названием их было трое: водитель, старшая группы – Наталья и он, Корнеев - на всякий случай. Все участки объехали благополучно, и только с последним вышла промашка – свернули с трассы не в том месте. Сначала дорога была терпимой: по твердому грунтовому покрытию мела поземка, а неглубоко замерзшие отвалы пахотной земли горбились в безопасном отдалении. Потом все изменилось – дорога сузилась настолько, что развернуться уже было сложно, и Наталья забеспокоилась:
       - Кажется, мы заблудились.
       Водитель изобразил из себя одинокого ковбоя и ответил односложно:
       - Не боись, прорвемся.
       Проехали еще немного, нырнули в глубокую балку, и Наталья запаниковала:
       - Надо возвращаться!
       Водитель оставался невозмутимым:
       - Здесь не развернемся. Доберемся до места, где можно будет развернуться, и поедем назад.
       Корнеев оглядел степь в окошко микроавтобуса: белый снег, голые лесопосадки и никакого признака жилья. В какой-то момент Корнеев почувствовал, что ровная дорога из-под колес ушла, и теперь их трясло на ухабах. Лицо водителя уже не было таким уверенным, но и испуга на нем заметно не было. Вынырнули из балки: вниз уходила еще одна балка. Водитель остановил машину.
       - Давайте назад, - неуверенно проговорила Наталья.
       - Вон, смотрите, - водитель указал куда-то вперед. – На той стороне балки машина стоит. Доедем до нее и спросим дорогу.
       Наталья молчала, а Корнеев посмотрел вперед:
       - Машина стоит, но дороги к ней я не вижу.
       - Зато я вижу, - водитель уверенно нажал на акселератор.
       Когда проезжали по дну балки, Корнеев почувствовал, как под колесами захрустел лед. Слава богу, ручей был неглубоким. Доехав до одиноко стоящего вдоль лесопосадки грузовика, водитель взял резко вправо, чтобы обогнать машину, и выскочил на пахоту. Микроавтобус, приспособленный только к городским дорогам, сел на брюхо и беспомощно заелозил колесами. «Приехали», - подумал Корнеев и откинулся на спинку сиденья. Вид у стоящего посреди степи грузовика был явно несвежим. Водитель, выскочивший на разведку, обратно шел без энтузиазма:
       - Брошенный. Нет фар, и аккумулятор снят.
       Корнеев никогда и ничего не боялся. Не испугался он и сейчас:
       - Что будем делать?
       Водитель пожал плечами:
       - Вылезать надо из грязи и ехать дальше.
       Корнеев вышел из микроавтобуса и огляделся: километрах в десяти виднелась брошенная кошара – дыма над трубой не было. Наталья тоже вышла из теплого салона:
       - Что нужно делать?
       Корнеев кивнул на лесополосу:
       - Ломать сучья и бросать под колеса.
       Он ожидал от женщины истерики, но она молча пошла к лесопосадке.
       - Топор есть?
       Водитель посмотрел на Корнеева и отрицательно покачал головой.
       - Ножовка?
       Водитель еще раз покачал головой.
       В лесопосадке, прямо с краю, было натоптано, в нескольких местах – пятна крови: охотники зайцев свежевали. Ломать сучья голыми руками было непросто. Особенно - женщине. Наталья работала с надрывом, но то, что ей удавалось наломать, никак не помогло бы. Нужен был топор. Корнеев вышел из лесопосадки и вновь прикинул расстояние до заброшенной кошары. Даже если дойти до нее – толку никакого, да и машину не бросишь. Можно было уйти с Натальей в любую сторону – все равно выйдешь куда-нибудь, но водитель свою родную колымагу не бросит, а оставлять его...
       - Я тут доску в кузове грузовика нашел... – водитель стоял с виноватым видом, держа в руке короткую доску.
       - Поможет?
       - Доской можно грязь отгребать...
       - А лопаты у тебя тоже нет?
       Водитель вновь отрицательно покачал головой.
       Следующий час все занимались бесполезной работой: водитель доской выгребал грязь из-под брюха машины, а Корнеев с Натальей ломали тонкие сучья. Когда водитель выбился из сил, Корнеев сменил его. К концу второго часа все выбились из сил. До сумерек было еще достаточно времени, но надо было что-то делать.
       Спасение пришло неожиданно: водитель брошенного грузовика пригнал в степь трактор, сговорившись с мужиками за пару-другую пузырей. Приехал именно в этот день, хотя машина стояла в степи уже неделю. Корнеев лишний раз убедился, что ему всегда везет. Когда трактор прибыл, возле него уже радостно прыгали Корнеев, Наталья и водитель микроавтобуса. Водитель грузовика – молодой даргинец – установил на машине аккумулятор, который неделю назад снял сам же – «Охотники, суки, фары сняли» - залил в бензобак бензин из канистры и накинул трос на фаркоп. Машина завелась, и трактор вытащил ее. Потом Наталья сговорилась с трактористом – Корнееву даже показалось, что тракторист за вытащенный из грязи микроавтобус получил гораздо больше, чем за грузовик – и все было решено в считанные минуты. Корнеев уселся в кресло автобусного салона, оглядел себя, грязного, и весело крикнул водителю:
       - Вперед, одинокий ковбой!
       Водитель довольно хохотнул и уверенно нажал на акселератор, Наталья улыбнулась. «Все позади», - подумал Корнеев и предупредил водителя:
       - Ты уж поосторожней: хочется домой попасть засветло.
       Как в воду глядел.
       Второй раз они застряли уже минут через пятнадцать: перед микроавтобусом появились две дороги, идущие параллельно, и одинокий ковбой выбрал почему-то нижнюю. Как потом оказалось, этой дорогой ездили грузовики с высоким дорожным просветом. Когда они во второй раз сели на брюхо, интеллигентная Наталья сказала только: «...мать», а Корнеев промолчал. Водитель озабоченно сопел, заглядывая под брюхо своему японскому скакуну, а пассажиры молча сидели, не собираясь выходить из салона. Оглядев все, что нужно, водитель открыл дверь в салон и осторожно сказал:
       - Тут кошара рядом. Жилая. Надо сходить кому-то за помощью.
       Никто не закричал и не затопал ногами, Корнеев молча вышел из теплого салона и пошел в сторону кошары, которая была метрах в восьмиста от места аварии.
       - Пусть трактор пришлют, у них должен быть! И трос пусть прихватят или веревку! – крикнул вслед Корнееву водитель, а тот даже не обернулся, лишь подумал, что у одинокого ковбоя, кроме прочего, нет еще и буксирного троса. Тоже мне - дитя асфальта.
       Дошел до кошары быстро; когда до группы построек в голой степи оставалось метров тридцать, из-за жилого дома выскочили три собаки: на вид - кавказские овчарки, но с необычным тигровым окрасом. Таких Корнееву видеть еще не приходилось. Собаки обступили Корнеева с трех сторон и стали уверенно облаивать, оставаясь на своих местах и поглядывая друг на друга. Из дома никто не выходил, только занавеска в одном из окон шевельнулась. У Корнеева замерзли руки, он хотел, было, засунуть их в карманы куртки, но вовремя спохватился: неизвестно, как на его жест откликнутся собаки, которые пока только облаивали пришельца. Собаки лаяли на Корнеева еще минут пять, и он стоял, не шелохнувшись, пока из-за угла дома не показался парень лет пятнадцати в накинутом на плечи полушубке. Парень приказал собакам что-то на даргинском языке, и те отправились обратно, поочередно оглядываясь на незваного гостя.
       - Кто такой?
       Парень говорил по-русски хорошо, почти без акцента.
       - Мы тут застряли недалеко, - махнул Корнеев рукой в сторону, где его дожидались одинокий ковбой с Натальей. – Помощь нужна.
       Парень кивнул и пошел в сторону внутреннего двора, Корнеев – за ним. Они остановились, и Корнеев огляделся: хозяйство было большим. Кроме жилого дома вокруг двора был еще целый ряд хозяйственных построек, о назначении которых Корнеев лишь смутно догадывался: вон там, за этими дверями – помещение для домашних животных, и еще такие же помещения. Наверное, коровы, лошади и овцы содержатся отдельно друг от друга. Вон там, наверное, курятник - слышно квохтанье. А посреди двора прямо под открытым небом были выстроены насесты из кривых древесных веток, на которых, нахохлившись, сидели – штук двести – индюки, похожие в этом положении на американских кондоров. На перьях индюков лежал снег.
       Дверь жилого дома открылась, и во дворе показался мужчина лет сорока в солдатском бушлате. Он подошел к Корнееву, оглядел его – приблизительно ровесник – и спросил:
       - Дело ко мне?
       Акцент у мужчины был посильнее, чем у его сына.
       - Застряли мы. Помощь нужна, - Корнеев пожал мужчине протянутую руку и засунул, наконец, озябшие ладони в карманы куртки.
       - Далеко?
       - Меньше километра.
       Мужчина удивленно поглядел на Корнеева:
       - А что делаете тут?
       - У нас выборная кампания. Участки проверяем.
       Мужчина опять удивился:
       - Какая кампания? Какие выборы? Нам никто не говорил.
       - Выборы в губернскую Думу от Святокрестовского уезда.
       - Святой Крест? А зачем сюда приехали?
       - А где мы оказались? – Корнеев удивленно оглянулся и зачем-то посмотрел на морозостойких индюков.
       - Арзгирский уезд. Село Петропавловское – слышал? Пять километров отсюда.
       «Ни хрена себе заехали», - подумал Корнеев, но у мужчины только спросил:
       - Поможете выбраться?
       Лицо мужчины сразу стало озабоченным:
       - Трактор в ремонте, грузовик в городе. Сейчас Миша приедет на лошади, вытащим вас. Большая машина?
       - Микроавтобус японский. Марку не помню.
       - Автобус?
       - Маленький автобус, - тут же поправился Корнеев, заметив, как лицо собеседника озаботилось еще больше, и расставил покрасневшие ладони, будто показывал собаку средних размеров.
       Мужчина усмехнулся и кивнул сыну:
       - Отведи его к Мише, пусть подождет там.
       Парень отвел Корнеева в вагончик, который стоял посреди двора, рядом с индейскими насестами. Внутри было темно, и глаза Корнеева долго привыкали, прежде чем он начал что-то различать вокруг себя. В углу стоял телевизор, точно такой же, как и у Корнеева в сторожке, рядом - нечто вроде сундука, дальше – старая кровать с металлическими спинками, на ней – матрас, подушка, какие-то дерюжки, старые одеяла и покрывала. С другой стороны, у окна – деревянный некрашеный стол и один стул. У входа, в специально отгороженных сенях – печка-буржуйка и дрова из лесопосадки: сучья, такие же, как они с Натальей ломали под японского скакуна еще менее часа назад.
       - Выборами занимаетесь? – сын хозяина не ушел и по-прежнему стоял рядом с буржуйкой, переступая с ноги на ногу.
       - Занимаемся... – Корнеев обратил внимание на посуду, которая была аккуратно сложена на столе: выщербленная эмалированная кружка, армейская алюминиевая миска и такая же алюминиевая ложка. Всё – в одном экземпляре. – А кто живет в этом вагончике?
       Парень замялся:
       - Миша. Он работает у нас.
       Корнеев все понял и расспрашивать дальше не стал, но сын хозяина сам начал объяснять:
       - Ему жить негде - отец поставил ему этот вагончик.
       Корнеев решил сменить тему разговора:
       - А почему у вас индюки под открытым небом? Не замерзают?
       - Им так хорошо, - оживился парень. – Магомед, у него кошара там – махнул рукой – сделал им навес и стены, так они все заболели: сопли пошли. Пришлось забить. Много потерял.
       Корнеев усмехнулся, представив сопливых индюков. На деревянной полке, прибитой к стене гвоздями, лежали книги. Корнеев взял в руки одну – «Александр Суворов. Биография». Рядом – «Граф Монте-Кристо», «Отверженные» и другие, все – из «романтической» серии.
       - А чьи эти книги?
       - Миша читает.
       Корнеев попытался представить себе этого Мишу и неожиданно обратил внимание на свое сходство с ним. Конечно, Корнееву есть где жить, и сторожка его, так похожая на жилье Миши – лишь место работы, но судьба у них одинакова: беспросветная жизнь, заключенная только в работе, и другой мир, отличный от настоящего. Ведь не может же человек, читающий эти книги, быть тупым животным и не уходить от всего, что окружает, туда, где никто не достанет, где место есть только тебе, где ты хозяин своей судьбы, ты распорядитель всего, а все остальные – только статисты, выполняющие твои приказы. Граф Монте-Кристо – это не просто так, это место, куда можно уйти, освободившись от навязанной тебе действительности, где...
       - Я пойду...
       Корнеев посмотрел на молодого даргинца и кивнул головой.
       - Из вагончика не выходи – собаки злые. Миша приедет, я скажу.
       
       Миша приехал через полчаса. Он стоял на бричке во весь рост, держа поводья в руках, и слушал приказы хозяина, а Корнеев, выйдя из вагончика, болезненно щурился, заново привыкая к дневному свету, и разглядывал долгожданного Мишу. Ему никогда раньше не приходилось видеть рабов, хотя он много слышал о них. Миша был неопределенного возраста, с одинаковым успехом ему можно было дать и тридцать лет, и все пятьдесят. Одет он был в старый армейский бушлат и ватные штаны, на голове – облезлая шапка-ушанка, лицо, изборожденное преждевременными морщинами, венчал страшный нос с провалившейся переносицей, и что было причиной уродства – врожденный дефект, застарелый сифилис или жестокие побои – оставалось только гадать. Выслушав хозяина, Миша согласно кивнул головой и обернулся к Корнееву:
       - Садись – покажешь, где вы застряли.
       - Возьми веревку и пару лопат: может, рыть придется, - попросил Корнеев, и Миша тут же спрыгнул с брички. Во дворе он вел себя как хозяин или как работник, которому всё доверяют. Закинув веревку с лопатами в бричку, он опять забрался в нее, прихватив вожжи в руки. Корнеев сел с краю, бочком, но так, чтобы оказаться с Мишей лицом к лицу. Пока ехали, Корнеев донимал Мишу вопросами.
       - Книги, что на полке – твои?
       - Мои.
       - От старой жизни?
       Миша внимательно посмотрел на Корнеева:
       - От новой. На мясо меняю.
       - Любишь читать?
       - Просто читаю.
       - А паспорт у тебя есть?
       Миша опять посмотрел на Корнеева и усмехнулся:
       - Паспорт у меня старый, еще имперский. Он у хозяина.
       Корнеев отважился на прямой вопрос:
       - Это – чтобы ты не убежал?
       - Куда бежать? – Миша хлестнул вожжами лошадь. – Это чтобы я не потерял.
       - А почему паспорт не поменяешь? Этот уже недействительный.
       - А зачем он мне? Здесь меня и так все знают.
       - А если уехать захочешь?
       - Куда ехать? Зачем? – Миша слегка подхлестнул вожжами задумавшуюся лошадь. – Я никому и нигде не нужен, а здесь у меня жилье, работа, пища. Я здесь живу.
       - А родственники, друзья? Неужели никого не осталось?
       - Слушай, ты чего привязался? – Миша встал на ноги и с размаху огрел лошадь вожжами по спине. – Ты что, за помощью пришел или вопросы задавать? Вон там – это твоя колымага?
       Как будто в этой неоглядной степи была еще одна застрявшая машина.
       
       Лопаты пригодились: Корнеев с одиноким ковбоем разгребали высокие боковые отвалы грязи, чтобы Миша, зацепив веревку за бричку, вытащил микроавтобус в сторону, на верхнюю дорогу. Корнееву не верилось, что лошадь вытащит машину, хотя та и не тяжелая – совсем «микро», но копал он усердно, а Миша ходил в это время вокруг автобуса, разглядывая диковинку – ему на кошаре, да и в селе, что рядом, не доводилось, наверное, видеть такие. Наталья из салона не выходила и на мишино лицо старалась не смотреть. Подъехал хозяин кошары на своей машине, и Корнеев ахнул: ВАЗы новой пятнадцатой модели в городе Святого Креста только появились - на них гарцевали богатые пижоны – а эта пятнашка выглядела так, будто сошла с конвейера лет десять назад. Выйдя из своей убитой машины, хозяин подошел к копающим:
       - Получается?
       Одинокий ковбой поздоровался с хозяином, Корнеев вытер ладонью пот со лба и спросил:
       - А лошадь вытянет?
       - Вытянет. Миша – мастер.
       - А сколько лет твоей машине? – кивнул Корнеев на пятнашку.
       Хозяин поскреб небритую щеку:
       - Года нет. В феврале взял.
       - Года нет, а ты уже убил ее.
       - Земляк, сам видишь, какие дороги здесь.
       - Взял бы что попроще.
       - Зачем? Деньги есть.
       Действительно – зачем? Корнеев опять принялся рыть землю, а хозяин стал что-то расспрашивать у одинокого ковбоя о его японском чуде.
       Машину они вытянули, пока еще не стемнело. Одинокий ковбой вновь обрел уверенность и теперь внимательно слушал объяснения хозяина кошары, как проехать к селу Петропавловскому. Корнеев подошел к Михаилу:
       - Ты извини. Я не хотел обидеть тебя.
       Миша протянул руку:
       - Я не обижаюсь. У меня своя жизнь. Другой нет.
       - А книги?
       - А что книги?
       - Другая жизнь.
       - Это – не жизнь.
       Когда добрались до Петропавловского, Наталья облегченно вздохнула:
       - Теперь, по трассе, мы и в темноте доберемся.
       Корнеев не был в этом уверен, но промолчал, посмотрев при этом на одинокого ковбоя.
       - А кто это был, с перебитым носом? – спросила Наталья, кутаясь в пальто.
       - Человек, - ответил Корнеев.
       - Раб, - ответил одинокий ковбой. – Даргинцы держат таких за похлебку в своих кошарах.
       - Он что, убежать не может? – удивилась Наталья. – Двадцать первый век на дворе, обратился бы в полицию...
       - А кому он нужен? – усмехнулся одинокий ковбой. – У нас своих бомжей по подвалам хватает.
       - Он сам сделал свой выбор, - вздохнул Корнеев.
       Водителю было скучно, и он обратился к Корнееву, не поворачивая головы:
       - Тебя на кошаре собаки не погрызли?
       «Знал, сука», - подумал Корнеев, но вслух ответил:
       - Не погрызли, а вот если бы ты туда пошел, тебе бы не поздоровилось.
       - Это еще почему? – водитель даже обернулся назад.
       - Потому что одинокому ковбою не поздоровилось бы там, где его поджидали двести индейцев.
       - Каких индейцев?
       - Обыкновенных, в перьях... За дорогой смотри.
       
       Корнеев сидел в старом продавленном кресле и отпивал из темной бутылки мелкими глотками. Теперь можно и на водочку накатить. Совсем немного, граммов пятьдесят. Потом – опять пиво. Странно, что Миша сказал именно так: книги – это не жизнь. Может, он имел в виду только книги, но не свои мечты, в которые можно убежать от всего этого? Как похожа эта сторожка на жалкое обиталище раба - даже телевизор такой же. Фаянсовая кружка вместо эмалированной, обшарпанный офисный стол вместо некрашеного деревянного, продавленное кресло вместо убогой кровати, центральное отопление вместо буржуйки, а суть одна: раб в жизни и свободный человек там, куда ты можешь убежать силой своего сознания. Корнеев отлил из бутылки в маленький стаканчик ровно столько, сколько нужно, медленно выцедил водку сквозь плотно сжатые зубы, запил двумя глотками пива и откинул голову на спинку кресла: пора в путь.
       
       Непонятно было, почему актом вандализма должен заниматься следователь прокуратуры. Можно подумать, у Георгия мало работы с убийцами и насильниками. То, что случившееся на престижном кладбище было актом обычного вандализма, Георгий не сомневался: зачем преступникам проникать в богатый склеп и нарушать покой мертвеца, если в гробу нет ничего, кроме гниющего праха и специальной одежды, не предназначенной для обычного использования. Вера семенила рядом, забегая вперед каждый раз, когда обращалась с вопросом.
       - Георгий Владимирович, а мы эксгумацию делать будем?
       Георгия передернуло: трупов он не боялся, но трупный запах был для него практически непереносим, его сразу же рвало, как только он чуял даже слабое присутствие этого сладковатого, тошнотворного духа.
       - Не знаю, обстоятельства подскажут, - Георгий поглядел на скачущую чуть впереди Веру и усмехнулся: девочка рвется в бой.
       Вера приотстала, мимо проплывали грандиозные сооружения фамильных склепов с крестами и без, до склепа Буримовичей было рукой подать. Добравшись до места, Георгий обнаружил небольшую группу высоких полицейских чинов и помощника генерального прокурора – вот тебе и обычный вандализм. Что-то здесь не так. Помощник генпрокурора, увидев Георгия, недовольно поглядел на часы:
       - Долго добираетесь. Здравствуйте. Кто это с вами?
       Георгий оглянулся на Веру:
       - Вера Ивановна Комова, проходит практику в районной прокуратуре.
       - А почему вы прибыли, а не сам районный прокурор?
       - Прокурор болен.
       - Сегодня заболел?
       - Уже третий день.
       - Об этом деле не знает?
       - Он в больнице, ему никто не докладывал.
       - Хорошо, - пробормотал помощник генпрокурора, а Георгий пожал плечами: чего хорошего?
       Высокие полицейские чины выглядели озабоченными и слегка напуганными – на дворе шесть утра, и их, похоже, подняли с теплых постелей. Для Георгия и Веры это всего лишь обычное суточное дежурство, в течение суток им не раз приходится выезжать на убийства, которых в большом мегаполисе совершается немало. Привратник кладбища повозился ключом в замке и открыл тяжелую дверь склепа. Георгий вошел в склеп первым и сразу же принюхался: тлением не пахло. Когда все вошли, привратник, порывшись в укромном месте, включил электрические светильники, расположенные под сводом высокого купола. Слабый мерцающий свет окрасил в зеленое четыре огромные каменные гробницы с тяжелыми каменными крышками и всех присутствующих. Картинка была похожа на дешевый фильм из жизни вампиров. Помощник генпрокурора подошел к крайней гробнице и стал осматривать ее крышку. Георгий тоже подошел и стал смотреть туда же. Ничего особенного: надпись «Илья Семенович БУРИМОВИЧ» и портрет покойного анфас.
       - Ну и что? – отреагировал первым помощник генпрокурора. – Крышка цела.
       - Она цела, но стала меньше в длину, - испуганным голосом отозвался привратник. – Смотрите, - он показал на края крышки, которые были короче самой гробницы на два-три сантиметра каждый.
       - Из-за этого вы подняли такой хай? – недовольно проворчал помощник генпрокурора, а привратник проговорил совсем уже тихим голосом:
       - У покойника нет рта.
       - Как это нет рта? – удивился помощник генпрокурора, поглядел на гробницу, потом понял, о чем говорил привратник, и стал рассматривать барельеф на крышке.
       Георгий тоже пригляделся и ахнул: сразу под носом у изображенного на крышке гробницы лица находился подбородок. Рта у него не было. Помощник генпрокурора молчал, не зная, что сказать, и тогда в дело вступил Георгий, тем более, это было его прямой обязанностью. Начальнику положено быть начальником в кабинете, а здесь, на месте, главный – он, Георгий.
       - Вы хотите сказать, что раньше крышка гроба выглядела иначе?
       - Конечно, иначе, - испуганно закивал головой привратник. – Совсем иначе.
       - Что значит «совсем»? – поморщился Георгий. – Были другой барельеф, другая надпись?
       - Надпись эта, и… как его… барельеф этот, только у… этого… у покойника рот был.
       - Херня какая-то, - Георгий оглянулся на Веру: - Извини.
       Он вновь обратился к привратнику:
       - А как вы определили, что барельеф тот же. Может, другой все-таки? Может, подменили крышку?
       - Нет, не подменили, - привратник покачал головой из стороны в сторону. – Я каждую ночь эту крышку протираю от пыли, знаю каждый бугорок, каждую ямку. Крышка та же самая, только рта у покойника нет. Я это сразу почувствовал, когда рукой провел. А потом свет включил и посмотрел. Гляжу: крышка короче стала.
       - Так уж и каждую ночь протираете? – усомнился Георгий.
       - Каждую, - с готовностью кивнул привратник. - Сорок дней, как гробницу поставили. Хозяева могут в любой день проверить, и если пыль будет, они пожалуются начальству. А платят они хорошо.
       - Что делать думаете? – ожил, наконец, помощник генпрокурора и показал, кто тут начальник.
       - Истребую у судьи разрешение на эксгумацию и попробую раздвинуть половинки крышки в разные стороны. – Георгий вновь обернулся к привратнику: - Вы присутствовали при установке этой крышки?
       - Конечно, - согласно закивал привратник. – Сначала положили туда железный ящик с покойником, потом крышкой накрыли.
       - Крышка была целой?
       - Целой.
       - Не из половинок?
       - Нет. Целая была.
       - А знаете, кто изготавливал ее?
       - Знаю, Василий Беспалов делал. Он многим тут памятники срубил.
       - Адрес знаете?
       - В дирекции кладбища есть и адрес, и телефон.
       Георгий посмотрел на часы:
       - Дирекция еще закрыта?
       - Так у меня ключи есть, - привратник похлопал себя по звенящему карману.
       Георгий только глянул на Веру, и та начала действовать: дала команду привратнику, и они ринулись в сторону кладбищенской дирекции. Молодец, девчонка.
       Помощник генпрокурора вновь решил показать, кто здесь главный:
       - Если внутри - железный ящик, то крышку можно сдвинуть и без разрешения суда.
       Георгий не позволил себе поморщиться, хотя помощник генпрокурора и не был его непосредственным начальником, но ответил довольно твердо:
       - Крышку будем двигать только после того, как прибудет скульптор, сработавший ее. Пусть осмотрит сначала.
       Выйдя из склепа, Георгий потянулся, подняв руки вверх и сцепив их пальцами между собой. Летом светает рано, и жизнь вокруг уже кипела вовсю: пели птицы, где-то недалеко лаяли собаки. Надо же – собаки на элитном кладбище.
       
       - Дядь Жор! Дядь Жор, ты что, спишь?
       - Да нет, просто отрубился.
       Корнеев поднялся с кресла, снял с колькиной головы вязаную шапку, потрепал мальчишку по волосам и подошел к столу. В бутылке еще оставалось достаточно водки.
       - А я смотрю: ты не спишь, глаза открыты, а меня не слышишь.
       - Говорю тебе: отрубился. Так чего мы сегодня на обед есть будем? Ты не против лапши с беконом, луком и сыром?
       Колька хитро сморщился:
       - Опя-а-ть лапша-а-а.
       - А чего бы ты хотел? Рябчиков, анансов? Икорки осетровой? Шампанского?
       - Вместо икры – тефтели рыбные в томате, а вместо шампанского – пива.
       - Рано тебе еще пива, - нахмурился Корнеев.
       - Так ты же сам спросил про шампанское.
       - Я пошутил.
       - И я пошутил.
       Оба улыбнулись.
       Корнеев достал из кармана мятые десятки, отделил из них три и передал Кольке:
       - Две булки хлеба, три лапши и тефтели.
       Подумав немного, он передал Кольке еще одну десятку:
       - И минералку возьми: ессентуки, семнадцатый номер. Пакет - на спинке стула.
       - У меня свой есть, - Колька похлопал себя по карману заношенной куртки.
       - Куртку постирать надо, - сказал Корнеев, но Кольки уже и след простыл - только дверь хлопнула.
       Корнеев сморщился, но сдержал слезы. Добравшись до кресла, он уселся, налил в стаканчик полста граммов – все было под рукой – и медленно выпил. Через несколько минут ему стало лучше. Он отпил пива, плотно закрыл бутылку крышкой и откинул голову на спинку кресла. Пока Колька бежит в магазин – а это не близко – у него есть время.
       
       Василий Беспалов прибыл к половине восьмого. Это был тщедушного вида мужичок с красивой бородой и печальными глазами. Он ходил вокруг крышки, трогал ее пальцами в разных местах, беспокойно крутил головой и бормотал про себя:
       - Фу ты, господи… Надо же… Уму не постижимо… Ничего себе…
       Помощник генпрокурора отбыл к начальству, оставив Георгию номер своего мобильника, высокие полицейские чины тоже убыли по своим неотложным делам, а Вера отправилась в суд истребовать санкцию на эксгумацию. В склепе они остались втроем – Георгий, привратник и скульптор Беспалов.
       - Что скажете? – устало поинтересовался у скульптора Георгий. Ночью ему не удалось даже вздремнуть.
       - Уму непостижимо, - развел руками Беспалов.
       - Это я уже слышал, - поморщился Георгий. – Поясните: эту крышку вы сделали?
       - И я, и не я… - скульптор выглядел растерянным.
       - Как это может быть?
       - Крышку делал я, рука моя, - скульптор тщательно подбирал слова. – Вот только кто-то вырезал из крышки полоску шириной сантиметров пять, тщательно, с микроскопической точностью подогнал половинки друг к другу и зашлифовал неровности, несостыковки и погрешности, которые неизбежно возникают в таких случаях.
       Георгий потер пальцами лоб:
       - Действительно, уму не постижимо, - он обернулся к привратнику: - Когда вы в последний раз протирали крышку?
       - Прошлой ночью.
       - То есть вы хотите сказать, что протирали ее чуть более суток назад?
       - Ну да.
       Георгий обернулся к скульптору:
       - Как, по-вашему, сколько времени потребуется на то, чтобы выполнить работу, о которой вы говорили: разрезать, подогнать, отшлифовать.
       Скульптор замялся:
       - Я вообще сомневаюсь, что имеющаяся у нас технология позволяет сделать нечто подобное… Разве что в лабораторных условиях… Да и то, вы поглядите: стык даже пальцами не ощущается, не то что глазом.
       - Час от часу не легче, - вздохнул Георгий и опять принялся за привратника: - Когда вы прошлой ночью протирали крышку, вы видели рот у скульптуры?
       - Глазами не видел, света мало было, а когда протирал, всё на месте было.
       - Но уверенно сказать не можете. Вы ведь не видели.
       - Не видел, но рот был. Я бы почувствовал.
       - Да пойми ты, садовая голова, - сгоряча Георгий перешел на «ты», чего никогда не позволял себе с подследственными и свидетелями. – Если я запишу так, как ты сказал, нас всех сочтут сумасшедшими. Гораздо проще предполагать, что крышку подменили сразу или в течение сорока дней, подготовив ей замену, а не распилили и подогнали за одни сутки.
       Привратник обиделся:
       - Я не дурак.
       - Извините, - вздохнул Георгий. – Я погорячился.
       - Вчера ночью рот у скульптуры был. А еще я каждую ночь протираю края крышки, и всегда они были вровень с гробом, а сегодня…
       Георгий махнул рукой, а скульптор заметил:
       - Если крышку подменили в течение сорока суток, то как привратник не заметил этого? И зачем менять оригинал на абсолютно идентичную копию, чтобы потом вернуть оригинал в «исправленном» виде, если можно сразу подменить на копию. Я ведь не великий скульптор. Да и зачем всё это?
       - Вот именно – зачем, - вздохнул Георгий. - Совершенно тупая ситуация.
       Они замолчали, все трое, и Георгий вышел на воздух: он не мог больше находиться в склепе. Вслед за ним вышел скульптор:
       - Так мы будем крышку трогать? Мне самому интересно посмотреть.
       - Потрогаем, - кивнул головой Георгий. – Обязательно потрогаем, вот только я отдышусь: душно мне в склепе.
       - Я только одного не понимаю, - скульптор почесал затылок. – Как они смогли подогнать края на барельефе, там ведь должно было появиться множество несоответствий.
       По кладбищенской дорожке к ним приближался мужчина в легком летнем пиджаке без подкладки, по виду – обычный мужчина, но опытный Георгий сразу узнал в нем работника тайной полиции: походка расслабленная, как на загородной прогулке, рубаха под пиджаком слегка перекошена от потайной кобуры, глаза его как будто ни на что не обращают внимания, но замечают все. Мужчина, конечно же, подошел к ним.
       - Кто здесь Корнеев?
       Георгий протянул руку:
       - Георгий Владимирович. С кем имею честь?
       - Александр Васильевич. ТП.
       Они обменялись рукопожатиями.
       - На помощь к нам?
       - Вроде того…
       Георгий сделал вид, что удивился:
       - Да у нас, вроде, и проблем-то, угрожающих безопасности государства, нет пока. Не обозначились, по крайней мере.
       - Моему начальству лучше знать, - дружелюбно усмехнулся Александр. - Показывайте артефакт.
       - Какой, на фиг, артефакт, - махнул рукой Георгий. – Изделие изготовлено сорок дней назад.
       - Чуть больше: два месяца, - поправил Георгия скульптор.
       - А это кто? – Александр кивнул на скульптора.
       - Скульптор, изготовивший крышку. Василий Беспалов.
       - Этот пригодится, - согласно кивнул головой Александр и двинулся к двери склепа.
       Войдя в склеп, тэпэшник огляделся:
       - Это кто?
       - Привратник. Он заявление сделал.
       - Пусть останется, - разрешил Александр и направился к каменной гробнице: - Эта?
       - Эта.
       Александр внимательно осмотрел крышку, не трогая ее руками, затем провел пальцем по линии, где должен быть шов.
       - Охереть!
       Георгий понял, что тэпэшнику ничего объяснять не надо, и спросил:
       - Вы специалист в этой области?
       - Обработка металлов, - коротко ответил Александр, продолжая осматривать крышку.
       - Но ведь здесь камень…
       - Который обрабатывали металлом. Вы какими резцами пользовались? – тэпэшник обернулся к скульптору. Пока тот отвечал, Георгий созвонился с Верой.
       - Ну что, получила санкцию?.. Почему?.. Ну и что, если родственников нет, мы столько раз это делали без их согласия… Почему это нет оснований?
       - Вы с кем говорите? – Александр обернулся к Георгию, оставив скульптора.
       - Со своей помощницей, она сейчас в суде. Ей отказали в санкции на эксгумацию.
       - Она в курсе дела?
       - В общих чертах.
       - Пусть все бросает и едет сюда. Санкция нам не понадобится. И впредь без моего разрешения по телефону никому не звонить.
       Георгий хотел съязвить – ответить «Есть!», но передумал. Что-то подсказывало ему, что дело совсем не простое. Александр отошел от гробницы, потер кисти рук и приказал:
       - Скульптор и привратник – в здание дирекции кладбища. Сидеть там, никуда не звонить. К вам скоро подойдут и скажут, что делать.
       Скульптор и привратник направились к выходу, не солоно хлебавши, а Александр обернулся к Георгию:
       - Как придет помощница, оправишь ее туда же. Так кто еще видел это?
       Георгий пожал плечами:
       - Три высоких чина из полиции и помощник генерального прокурора.
       Александр нажал кнопку на своем телефоне и прижал трубку к уху:
       - Это я. В министерстве внутренних дел – три человека и помощник генерального прокурора. Всех изолировать. Сюда – группу Свиблова со всей аппаратурой.
       «Ни хрена себе, - подумал Георгий. – Изолировать помощника генпрокурора».
       
       Сначала раздался стук калитки в железных воротах, потом - шарканье. «Ноги не поднимает, засранец», - подумал Корнеев и посмотрел на пустую рюмку, сиротливо стоящую на столе. Колька ворвался в сторожку как комета, он всегда оживлялся, когда в руках его появлялась еда.
       - Порядок, дядь Жор! Я все взял.
       - Сдачу – на стол.
       Колька высыпал мелочь на стол, а Корнеев быстро прикинул на глаз: всё на месте. Он никогда не давал детям в руки деньги: мало ли чего они купят – клей, сигареты, алкоголь. Колька выложил покупки на стол, и Корнеев приказал:
       - Булку хлеба и две лапши – обратно в пакет. Матери отнесешь, она, наверное, еще не ела с утра.
       - Зато выпила – это уж точно, - совсем по-взрослому ответил двенадцатилетний малыш, а Корнеев отвернулся к окну и сказал тихим голосом:
       - Никогда не осуждай. Помогай, но не осуждай.
       Колька затих, а Корнеев вздохнул и поднялся с кресла:
       - Так, за водой быстро! Сейчас лапшу заварим, потом – чай.
       - Я лапшу не буду.
       - Я буду.
       Колька убежал с ведром в руках, а Корнеев распечатал пакет с опротивевшей лапшой и усмехнулся: к чему только человек не привыкает. Он, успешный юрист, имевший прекрасную работу и перспективу карьерного роста, работает сторожем в каком-то «вторчермете» и ест китайскую лапшу вместо того, чтобы питаться в приличных ресторанах и любить красивых женщин. Пока Кольки нет, он плеснул в рюмку из бутылки и быстро выпил – без удовольствия, наскоро. Потом он нарезал хлеб и вскрыл банку с тефтелями.
       Чай пили с хлебом и карамельками, припасенными накануне. Сладкий чай располагал к задушевной беседе, и Корнеев решился. Он сам не любил тех, кто поучает, но подсказать-то можно.
       - Ты ведь как-то добываешь деньги?
       - Добываю, - тряхнул головой Колька. Чай его тоже разморил. – Прошу у богатых дядек и тётек. Вот так, - Колька широко улыбнулся: - Дяденька, у вас рубля не будет? Мне на хлеб надо.
       Корнеев вздохнул:
       - И дают?
       - Некоторые дают. Иногда больше рубля.
       Корнеев опять вздохнул:
       - Пока ты маленький, просить не стесняйся. Тебе ведь надо как-то выжить. Только не воруй никогда. А исполнится пятнадцать лет, и попрошайничать бросай. Не дело это. Всегда есть возможность заработать на кусок хлеба.
       Корнеев замолчал, потому что не знал, что посоветовать малышу. Ему профессию надо приобретать, а как это сделать, если мать пьет, получает на работе гроши, а в доме еще один малыш. Тут взрослые люди руки опускают. Вот и Корнеев сам…
       - Дядь Жор, а почему ты бедный? Ты ведь умный и можешь много денег заработать.
       - На мою зарплату сильно не разживешься, - усмехнулся Корнеев. – Едва хватает на оплату коммунальных услуг и еду.
       - А мамка уже год за квартиру не платит, - Колька взял конфету из блюдца и поглядел на Корнеева. Тот махнул рукой:
       - Бери, бери. В моем возрасте сладкое вредно.
       С конфетой за щекой Колька был похож на хомячка:
       - Мамка говорила, что ты ей заявление в суд написал бесплатно, а за такое заявление адвокаты пятьсот рублей берут, - прошамкал он.
       - Берут, да только мне брать нельзя, потому что я в коллегии адвокатов не состою.
       - А ты напиши заявление кому-нибудь богатому и возьми с него деньги, - не унимался Колька.
       - Во-первых, этого делать нельзя, потому что это – нарушение закона, а во-вторых, богатый ко мне не обратится, он пойдет в адвокатскую контору, и там ему все сделают на законных основаниях. Он потом и спросить с этих адвокатов сможет по закону, если что не так. А с меня он что спросит?
       - А просить деньги у дядек и тётек – не нарушение закона?
       Корнеев усмехнулся:
       - Имеешь право. Закон не запрещает. Кстати, тот, кто отдает, получает больше того, кто принимает.
       Колька открыл рот.
       - Ты получил от дяденьки рубль и радуешься только рублю, а дяденька потом долго будет вспоминать, каким добрым он оказался.
       Колька закрыл рот и отхлебнул чай из чашки. Помотав ногами под столом, он спросил:
       - Значит, ты получил больше, чем моя мамка, когда заявление написал?
       - Не заявление, а кассационную жалобу. Да, я получил больше.
       - Не понимаю, - Колька по-взрослому вздохнул. – Мамка суд может выиграть из-за этого, а ты даже копейки не получил, и еще свои деньги ей дал.
       - Поймешь со временем, - махнул рукой Корнеев и тут же нахмурил брови: - Ну и чего ты расселся? Сашку в садике покормят, а мать голодная с утра. Тоже мне, хозяин.
       Колька заглянул в пустую чашку.
       - Еще чаю будешь?
       - Нет. Пойду уже.
       - Сахар дома есть?
       Колька помотал головой.
       - Возьми там, в шкафчике. В целлофановом пакете… Всё бери.
       - А ты?
       - Я же тебе сказал: мне сладкое вредно.
       Когда Колька ушел, Корнеев сел в кресло и потянулся к водочной бутылке, в которой оставалось чуть больше половины.
       
       Группа Свиблова понатащила в склеп разные спектрометры, херометры и дерьмометры, у них был даже автономный блок питания, совершенно бесшумный. Молодые энергичные люди окружили каменную гробницу и колдовали над ней со своими мудреными приборами. Александр вышел из склепа покурить, Георгий не курил, но вышел следом за ним. Они стояли вдвоем – Александр курил, а Георгий дышал свежим воздухом и смотрел, как кладбищенские вороны выискивали себе пропитание в высокой траве. После небольшой паузы он решил все-таки задать заранее заготовленный вопрос. Задать небрежно, походя.
       - И отчего такой пристальный интерес к этой гробнице? Тем более – у вашей серьезной конторы.
       Александр внимательно посмотрел на Георгия, затянулся, выпустил дым и ответил вопросом на вопрос:
       - А ты что, не знаешь, кем был Буримович?
       Георгий неопределенно пожал плечами:
       - В общем, знаю: заведовал кафедрой в институте международных отношений.
       Александр усмехнулся:
       - Ну да, ты ведь в прокуратуре работаешь, откуда тебе знать всё.
       Александр замолчал, и Георгий решил задать еще один вопрос:
       - Я так понял, что вы у себя в тайной полиции знаете больше, чем мы в своей прокуратуре. Так почему бы вам не взять это дело себе? Я бы выспался, наконец.
       - Выспишься еще, успеешь, - Александр бросил окурок наземь, растоптал его роскошным ботинком и засунул руки в карманы пиджака. – Формально такими делами занимается министерство внутренних дел, в крайнем случае - прокуратура. Официально мы вмешиваемся тогда, когда есть веские на то основания. Как только основания появятся, мы вас освободим от этого, а пока надо исполнять закон.
       Кто-то из недр склепа окликнул Александра, он направился к дверям и кивнул Георгию:
       - Пошли. Официально пока ты ведешь дело.
       После дневного свет в склепе казался совершенно нереальным, на лицах людей отсутствовали полутени. Мрачные физиономии колдовали над гробницей и переговаривались тихими голосами.
       - Проведи еще раз слева, вот здесь...
       - Ничего не понимаю: шов есть, но почему-то зигзагом... Невероятно...
       Александр выслушал очкарика в пестрой рубахе, который что-то объяснил ему тихим голосом, и скомандовал:
       - По местам! Части крышки раздвинуть на прежние позиции – по краям гробницы. Поехали.
       Растаскивали вчетвером, по двое с каждой стороны. Те, которым досталась часть побольше, справились чуть позже. Выровняли куски крышки по краям гробницы и затихли. Георгий чуть не охнул: крышка была разрезана не ровно, а зигзагом. Очкарик в пестрой рубахе взял какой-то прибор в руки и провел им над образовавшейся зигзагообразной трещиной толщиной сантиметров пять, еще один очкарик смотрел в это время на монитор. Тот, что в пестрой рубахе – главный, наверное – просмотрел запись на мониторе и сказал второму очкарику:
       - Теперь проведи ты, только медленнее. Старайся следовать точно по центру линии, где надо будет остановиться, я скажу.
       Они исследовали образовавшуюся трещину еще раз, потом тот, что в пестрой рубахе, подошел к Александру:
       - Здесь работали не металлом. Впечатление такое, как будто по каменной крышке провели прибором, который уничтожает материю, не нарушая структуру камня по краям среза. У нас такой технологии нет, и не скоро будет.
       - А за границей?
       Очкарик пожал плечами:
       - Я ничего не слышал о подобной технологии.
       - Ты уверен?
       - Уверен.
       Александр помолчал немного, потом посмотрел на своих притихших коллег и сказал:
       - Выходит, нас кто-то хочет очень сильно напугать или предупредить о чем-то. С этой минуты для группы вводится сигнал «Монолит», уровень секретности – ноль один.
       Александр посмотрел на Георгия:
       - Вам придется быть в составе группы до конца работы. Сдайте мне оружие, документы и мобильный телефон.
       Георгий протянул Александру мобильник и служебное удостоверение.
       - Оружие?
       - Нет.
       - Паспорт с собой?
       - Только удостоверение.
       - Хорошо. Остальным – сдать мобильники.
       Все стали доставать из карманов телефонные трубки. Когда процедура информационного разоружения была окончена, Александр отключил все телефоны, а потом нажал кнопку на своем:
       - Это я. Сигнал «Монолит», форма ноль один. К объекту – три мобильные группы и группу прикрытия. Объект – вся территория кладбища. Я продолжаю работу. Доклад окончен.
       Георгий невольно поежился: «Ну вот, выспался, называется».
       
       Кто-то кричал за окном детским голосом. Корнеев поднялся с кресла и посмотрел сквозь стекло: калитка в воротах открыта, какой-то пацан стоит в пиджаке не по росту, одет явно не по сезону. Накинув куртку, Корнеев вышел из сторожки и подошел к пацану, который оказался цыганенком.
       - Чего тебе?
       Цыганенок радушно улыбался:
       - Дяденька, прими железку – кушать хочу!
       Корнеев развел руками:
       - Я не приемщик, и сегодня пункт не работает.
       - Прими, дяденька, - заканючил цыганенок, запахивая полы огромного пиджака, под которым виднелся старый дырявый свитер. – Очень кушать хочу. Отдай половину денег, а половину себе забери.
       - А сколько ж тебе денег дать?
       - Триста рублей.
       Корнеев охнул:
       - А что это у тебя за железка такая - на шестьсот рублей?
       - Пойдем, покажу!
       Выйдя за калитку, Корнеев увидел большую тачку на резиновых колесах, полную металлического хлама. Такую пацану тянуть явно не под силу, значит, где-то прячутся его подельники. Корнеев оглянулся по сторонам, но никого не увидел. Он заглянул в тачку и поморщился: она была наполнена кусками разбитых крышек от канализационных люков. Варвары.
       - Вот что, ром: чеши отсюда, пока я милицию не вызвал.
       Цыганенок понурился и уже в спину уходящему Корнееву сказал безнадежным голосом:
       - Дяденька, рубль дай – кушать хочу.
       Корнеев остановился, оглянулся:
       - Хорошо. Здесь подожди.
       Он вынес ему хлеб, оставшийся от обеда – почти полбулки. Цыганенок взял хлеб, даже не поблагодарив. Ну и бог с ним. Вернувшись в сторожку, Корнеев прислушался к своему внутреннему состоянию, налил в рюмку водки – уже поменьше, чем в прошлый раз – и медленно выпил, закрыв глаза. Усевшись в кресло, он, не глядя, достал со стола бутылку с пивом, открыл ее и отхлебнул один раз. Почувствовав, что пиво уже выдыхается, теряя вкус и остроту, он допил его до конца и опять закрыл глаза.
       
       Четверо из группы занимались упаковкой частей крышки, снятых с гробницы. Александр, два очкарика и Георгий стояли над металлическим гробом и смотрели на него.
       Александр разговаривал с очкариком в пестрой рубахе:
       - Просканируй сначала. Все внимательно просмотрим и лишь потом вскроем. Сюрпризов нам не надо.
       Очкарик сопел, оперевшись руками о край гробницы и склонившись внутрь, лицом почти до самого гроба:
       - Швы пайки не тронуты... На первый взгляд.
       Георгий старался не касаться гробницы и отошел на шаг.
       В склеп вошел мужчина в цивильной одежде и доложил Александру:
       - Три мобильные группы и группа прикрытия на месте, рассредоточились по всему объекту.
       Доложив, мужчина протянул Александру рацию:
       - Ваш позывной – «Монолит первый», мой – «Монолит второй», остальными буду руководить я, следуя вашим приказам. Общее руководство взял на себя начальник отдела.
       Передав рацию, оперативник продолжил:
       - На подходах к центру объекта задержана девушка, по документам – стажер районной прокуратуры. Этого района.
       Александр посмотрел на Георгия, и тот выпалил по-военному:
       - Комова Вера Ивановна!
       Оперативник подтвердил его информацию кивком головы, и Александр распорядился:
       - В дирекции кладбища организовать фильтрационный пункт; там уже есть два объекта, третий - девушку – туда же. Обеспечьте всех питанием, - посмотрел на Георгия, – а девушке дайте отоспаться. Всё. Я на связи. О малейших движениях на объекте сообщать мне. На кладбище объявите санитарный день, всех прибывших на работу – в фильтрационный пункт.
       Оперативник вышел, и Александр опять подошел к гробнице, где очкарик уже проводил сканирование металлического гроба. Результаты сканирования просматривали все вместе, к ним присоединились и те, что были заняты упаковкой частей крышки. Переговаривались вполголоса, а Георгий только смотрел и слушал.
       - Под металлом деревянный гроб... Хороший гроб...
       - Ага... Вот здесь задержись... Что это?
       - Сейчас, режим поменяю... Ага... Это шнурок от ботинка. Развязался.
       - Дальше давай... Дальше... Стой! Что это?
       - Ключи... Связка ключей.
       - Зачем покойнику ключи?
       - А я почем знаю? Может, у них традиция такая, как у скифов.
       - Дальше... Дальше... О-па! Стой!
       - Это шарнир металлический в тазобедренном суставе.
       - Шарнир... Поехали дальше... Стоп... Это часы... Поехали...
       - В нагрудном кармане что-то...
       - Пропуск на тот свет... Запасливый покойничек...
       Сканер остановился на уровне рта, все затихли.
       - Бля...
       - Я жду, - это Александр. Очкарик засопел:
       - Под таким углом точно сказать нельзя.
       - А ты очки протри.
       - Я лучше режимы все перепробую, - очкарик стал колдовать над прибором, но всем и так было видно, что в районе рта покойника было обнаружено, как изъясняются юристы, холодное оружие. И клинок этот был расположен так, будто кто-то всадил его прямо в рот покойному.
       Очкарик закончил колдовать над прибором:
       - Судя по всему – вероятность девяносто девять – это холодное оружие из стали, рукоять неметаллическая, остальное – только после вскрытия объекта.
       Георгия передернуло при слове «вскрытие», внимательный Александр обернулся к нему:
       - Часто приходится бывать при вскрытии?
       - Достаточно. Но само вскрытие меня не трогает, я трупного запаха переносить не могу.
       Александр усмехнулся:
       - Могу обрадовать: тебе присутствовать не придется, - он поднялся, отвернувшись от экрана, и скомандовал: - Всем готовиться к эвакуации!
       Отдав приказы по рации, Александр вышел на воздух, Георгий - за ним:
       - А мне теперь куда?
       Александр закурил, зажмурив глаза от яркого света, и махнул рукой:
       - Пока – в фильтрационный пункт. Когда закончим формальности, вас распустят по домам.
       - Так теперь вы займетесь этим делом?
       - Пока еще, формально, ведешь его ты, но, думаю, это ненадолго.
       Георгий зевнул: ужасно хотелось спать.
       
       Пива, что ли, пойти взять? Корнеев накинул куртку, надел кепку и вышел из сторожки. Было сыро, но сверху не капало. Он закрыл калитку на замок и пошел в сторону магазина, застоявшиеся легкие радостно перекачивали свежий осенний воздух, пахло прелыми листьями. Он стал, было, думать о деле Буримовича, но тут же прекратил: нельзя нарушать традицию – кресло, водка, пиво. Если систематически нарушать традицию, мир рухнет. Интересно, а какой мир рухнет – этот или тот? Если этот, то не жалко, а если тот? Нет, тот не рухнет, тот крепче построен и не зависит от других, которые любят устанавливать свои правила игры. Тот мир недосягаем ни для кого, единственный и неповторимый, и случится в нем только то, что он, Корнеев захочет. А захочет, и тот мир рухнет, и возникнет другой, еще более захватывающий...
       - Жора!
       Корнеев остановился, и к нему подошел Парашин. Корнеев усмехнулся: вот фамилию бог дал – как ни выпендривайся, а все равно так и останешься Парашиным.
       - Сто лет не виделись. Где ты сейчас?
       - Сейчас здесь.
       - Я о другом: занимаешься чем?
       - Бизнесом в сфере вторичного сырья.
       - Всё шутишь?
       - Всё шучу.
       - А я в прокуратуре уже не работаю.
       - Выгнали, наконец?
       Парашин обиделся:
       - Я к тебе по-хорошему, а ты...
       - И я к тебе по хорошему: тебе не место было в прокуратуре. Так где ты сейчас?
       - Юристом на фирме.
       - Ну и как?
       - Нормально.
       - Рад за тебя: может, хоть там ты свое место найдешь. Ну, я пошел, а то на работе, как-никак.
       - Погоди, - Парашин нахмурил лоб, подбирая слова. – Мне твоя помощь нужна.
       - Мебель перевезти? Извини, я этим не занимаюсь – стар уже.
       - Да что ты, в самом деле! Мне юридическая помощь нужна.
       - Господи, - Корнеев рассмеялся. – Да ты же сам юрист!
       - Мне нужна помощь хорошего юриста.
       - А ты, значит, - плохой?
       - Да! Я плохой юрист! – Парашин вспылил. – А ты, если не хочешь помочь, не издевайся хотя бы. Я ведь тебе ничего плохого не сделал.
       Корнеев смутился:
       - Извини, не хотел обидеть. Одичал я в одиночестве. Чего у тебя там?
       - Долго рассказывать.
       - Долго не получится – я на работе.
       - А завтра?
       - Завтра я свободен.
       - Номер телефона прежний?
       - Остался от лучших времен.
       - Я позвоню завтра.
       Корнеев согласно кивнул, отвернулся и ушел, не простившись, в сторону магазина. Парашин постоял немного, глядя в спину своему бывшему начальнику, и тоже пошел по своим делам.
       Вернувшись в сторожку, Корнеев, не раздеваясь, откупорил бутылку и жадно отпил несколько глотков крепкого хмельного пива. Ему сразу стало лучше, и на этот раз вполне можно обойтись без водки. Вернуться сразу в тот мир ему не удалось – этот держал крепко после встречи с Парашиным.
       Они оба работали в прокуратуре: Корнеев – заместителем уездного прокурора, а Парашин – помощником прокурора, то есть его подчиненным. Парашин ничем от других сотрудников прокуратуры не отличался, а Корнеев был местной достопримечательностью – он никогда не брал взяток и не давал их никому. Заместителем уездного прокурора он стал по простой причине – прокурор был честолюбив и рвался наверх, а для этого, кроме обязательной взятки начальству, надо было иметь в уезде еще и несколько громких раскрытых дел, и самым лучшим исполнителем в подобных случаях оказался неподкупный Корнеев. Как только подворачивалось подходящее дело, прокурор поручал его Корнееву, и тут уже никакое давление – со стороны ли, сверху ли – не могло отменить неотвратимость наказания. Прокурор выезжал в губернский центр на ковер к начальству, разводил руками – Корнеев! – и дело доходило до суда. Корнеев догадывался о своей роли в игре прокурора, но упорно и без оглядки исполнял свой долг. Когда прокурора повысили, тот на прощанье пожал Корнееву руку:
       - Прощай, Георгий Владимирович. Желаю тебе выжить в новой ситуации.
       После назначения нового прокурора у Корнеева состоялся с ним разговор уже в конце первой недели. Прокурор сидел за столом и пытался договориться со своим подчиненным. Разговор не получался. В конце концов, прокурор не выдержал:
       - Я вам вот что скажу, Георгий Владимирович: не хотите работать нормально, пишите рапорт, я подпишу. Если захотите пойти в адвокатуру, с моей стороны будет самая лучшая характеристика.
       Корнеев отказался от предложения начальства, и на следующей неделе, когда у него сидел посетитель, в кабинет вошли сотрудники собственной безопасности. Напрасно Корнеев пытался доказать, что посетитель не подкладывал денег в ящик его стола, посетитель отводил глаза в сторону и упрямо твердил, что он лично положил конверт туда, куда ему указал Корнеев. Понятые были тут же, с каменными лицами они подписали протокол обыска и досмотра. Можно было еще побороться – видеозаписи не было, его отпечатков на конверте и деньгах – тоже, но Корнеев понял, что против системы не попрешь, и пошел на сговор – написал рапорт. В адвокатуре, куда Корнеев поступил с большим трудом – все же помогла прежняя репутация – он проработал три дня. На третий день его нарочно обязали защищать педофила, и он отказался. Ему пришлось отказаться и от любой другой юридической практики – как только узнавали, кто он, тут же отказывали в работе. Пришлось устроиться сторожем. Прежние коллеги, здороваясь с ним на улице, стыдливо отводили глаза.
       «Ну и хрен с ним», - смирился, в конце концов, Корнеев. Все равно все именно так и закончилось бы когда-нибудь. Лучше бы, конечно, поближе к пенсии.
       Разволновавшись, Корнеев налил полную рюмку, залпом выпил водку и запил ее пивом. Плюхнувшись в кресло, он сказал вслух:
       - Пошли вы все на хер. Плевать я хотел на вас.
       Закрыв глаза, он постарался успокоиться. Через несколько минут дыхание его стало ровным.
       
       В фильтрационном пункте Георгия покормили. Не ахти как, но сносно. Он сидел в кабинете директора кладбища и наблюдал за работой Александра. По просьбе Георгия тот первой отпустил Веру. Комова непонимающе оглядывалась на Георгия, но тот молчал, наблюдая. Александр был предельно вежлив и предупредителен:
       - Вера Ивановна, вы невольно проникли в сферу интересов тайной полиции, - заметив волнение девушки, Александр поднял руки на уровне груди ладонями вперед. - Не волнуйтесь, здесь нет ничего предосудительного, просто вам придется взять на себя обязательства по сохранению государственной тайны. После нашего разговора вы подпишите бумагу, в которой распишетесь в том, что будете хранить и не разглашать всё, что произошло с вами в течение вашего суточного дежурства. То есть... – Александр поднял вверх указательный палец правой руки, - ...не беседовать ни с кем, включая начальство и ваших родных и близких, о том, что вы увидели или услышали в течение этих суток. Вы поняли меня? Ни с кем и ни о чем.
       Вера согласно кивнула головой и опять оглянулась на Георгия. Тот одобрительно улыбнулся.
       - Вот и все, - улыбнулся и Александр. – Можете пройти в соседний кабинет, подписать бумагу, и вы свободны.
       Примерно такая же процедура было проведена с работниками кладбища и скульптором. Беспалов порывался несколько раз задать вопрос Александру, и тому надоело. Он придал суровое выражение своему лицу и произнес тихим, но жестким голосом:
       - Василий Аркадьевич, я пытаюсь вам втолковать, чтобы вы забыли все, что сегодня произошло здесь, а вы задаете вопросы, чтобы знать больше того лишнего, что вы уже знаете. Вы хотите проблем? Я могу их вам устроить.
       Георгий улыбнулся от удовольствия – ай, да фраза! – а Беспалов стушевался и закивал согласно головой, а потом, видимо, подумав, что тэпэшник может эти кивки счесть за согласие на приобретение лишних проблем, замотал головой в отрицательном смысле.
       В конце концов, всех отпустили, и в фильтрационном пункте остался один Георгий. Он сложил руки на столе и приготовился слушать. Александр закурил, поискал пепельницу на столе и, не найдя, свернул из какой-то бумажки кулечек, куда и стал сбрасывать пепел.
       - Вот что я тебе скажу, - Александр посмотрел в окно, за которым покачивалась ветка березы. – Забудь об этом деле. Передашь его нам и забудь. Не подумай, что я не доверяю тебе: я уже просмотрел твое досье и знаю, что ты человек надежный и порядочный, просто находиться в стороне от этого дела – необходимое условие для твоей собственной безопасности. Не говори о том, что видел и слышал сегодня ни с кем, даже с собственным начальством, не отвечай ни на какие вопросы – переводи стрелки на нашу контору. И, конечно же, подпиши бумагу в соседнем кабинете – это необходимо в нашей работе. Желаю удачи.
       Они попрощались рукопожатием; уходя, Георгий обернулся: Александр, стоя у стола, плевал на окурок, держа его над бумажным кулечком.
       
       За окном темнело, и Корнеев собрался спать: сегодня выходной, и никто его до утра не потревожит. Вытащив из шкафа раскладушку, он постелил на нее два старых армейских бушлата, включил телевизор и улегся. Антенна «доставала» только первую программу, и выбирать не приходилось. Просмотрев вечерние новости, он добрался до очередного сериала и заскучал; когда сериал прервался на рекламу, он встал и выключил телевизор. Уснул не сразу, но проспал всю ночь крепко. Под утро ему приснился сон.
       Дело происходило в каком-то роскошном зале, и Корнеев знал, что зал этот – в одном из зданий Кремля. С одной стороны зала стояла группа высокопоставленных лиц во главе с Президентом, а с другой - открылась парадная дверь, и в зал вошел Буримович. Лицо у Буримовича было каменным, как на барельефе, но с губами, которые были сжаты и выпячены, как у Бенито Муссолини, когда тот позировал перед фото- и кинокамерами. Когда Буримович вошел, все, включая Президента, низко поклонились ему. И вдруг роскошный зал и высокопоставленные люди пропали, и Буримович оказался в тесном помещении, похожем на склеп; он бегал в этом помещении из угла в угол, хватался за голову и пытался что-то громко прокричать, но не мог разжать каменных губ. Потом Буримович сел за компьютер, который появился в помещении неизвестно откуда, и стал что-то набирать на клавиатуре. Закончив работать, Буримович вытащил из компьютера диск и передал его человеку без лица, который тоже появился неизвестно откуда. И вот – опять роскошный зал и высокопоставленные люди, опять входит Буримович с каменным лицом, но у него нет губ, нет рта, а в том месте, где должен быть рот, торчит рукоять кинжала, и высокопоставленные вместе с Президентом уже не кланяются ему, а смотрят на него с ужасом, потом зажмуривают глаза, закрывают уши ладонями и отворачиваются от него. Буримович стоит посреди зала, смотрит каменными глазами вперед и ничего не видит, все стоят к нему спиной, зажмурившись и закрыв уши руками, и лишь Александр стоит лицом к Буримовичу и просвечивает его сканером, как будто ищет чего-то.
       Проснувшись, Корнеев долго лежал, не двигаясь, с тем, чтобы все приснившееся запомнить и ничего не упустить. Он посмотрел на часы: двадцать семь минут пятого. Почему-то такие сны всегда снятся в одно и то же время - около четырех утра; еще в это время самым чудесным образом приходит решение проблемы, которая мучает Корнеева накануне или даже несколько дней подряд; вот так просто: он не видел выхода, мучился, не находя решения, а потом проснулся в четыре утра уже с готовым решением – простым и, одновременно, гениальным. Корнеев стал вслух рассказывать сон самому себе, чтобы закрепить информацию на вербальном уровне, затем успокоился, повернулся на другой бок и снова уснул.
       
       - Привет. Как дела?
       - В порядке.
       - Счастливого дежурства.
       Корнеев оделся заранее. Пожав руку сменщику, он сразу же вышел на воздух. Шел молча, напевая про себя полонез Огинского. Удивительная музыка, завораживающая, бьющая по самым незащищенным нервным окончаниям, а еще более она удивительна тем, что именно полонез Огинского любят люди, которым медведь на ухо наступил. Если человек без голоса и слуха любит что-то «из классики», то в большинстве случаев – это полонез Огинского; для тех, конечно же, кто слышал его хотя бы один раз.
       В подъезде Корнеев остановился этажом ниже и уставился взглядом в электрощит: полонез куда-то пропал, а на щите красовалась не исчезнувшая надпись, сделанная вчера утром. По всем правилам, эта надпись должна была исчезнуть вчера, оставив после себя белесые разводы на синей поверхности электрощита, а сегодня Корнеев должен был протереть щит сухой тряпкой и сделать новую надпись, но старая надпись сохранилась по неизвестной причине: то ли уборщица вообще не убирала два дня, то ли она перестала бороться с Корнеевым и решила больше не стирать надпись, упорно появляющуюся каждый день. Корнеев посмотрел себе под ноги: обгоревшая спичка, окурок в углу, но это вполне могло появиться и после уборки – люди в большинстве своем неряшливы с самого утра, уже с порога. Поднявшись к себе, Корнеев проник в квартиру и стал заниматься обычными делами – приготовление еды, завтрак, туалет. Ближе к десяти зазвонил телефон – это был Парашин. Договорившись о встрече, Корнеев усмехнулся – ресторан! – и стал одеваться.
       Конечно же, Корнеев надел костюм – в ресторане сидеть! Паршин заказал водки, пива – он знал, что любит Корнеев – и поесть. Корнеев ел медленно, тщательно прожевывая каждый кусок: когда еще придется так пообедать. Паршин не спешил с разговором по существу, болтали о всякой всячине, пользовались короткими фразами, потому что рты были по большей части заняты едой. Когда покончили с отбивными, и на закуску были поданы маленькие чашечки с жульеном, Парашин выложил на стол газету:
       - Читал?
       Корнеев мельком взглянул на губернский вестник:
       - Ты же знаешь: я газет не читаю.
       - Прочитай, пожалуйста... если время есть.
       - Времени у меня валом, - усмехнулся Корнеев, взглянув на еще не до конца разоренный стол.
       Пока Корнеев читал статью – газета была заранее открыта на нужной странице - Парашин курил, поглядывая по сторонам и бросая иногда взгляды на Корнеева: как реагирует? Корнеев дочитал до конца, отложил газету и посмотрел на Парашина:
       - От меня-то что требуется?
       - Сначала – проанализировать: кому нужна эта статья, зачем, и чем мне это грозит?
       Корнеев кивнул головой, задумался на минуту, потом ответил:
       - Нужна она может быть кому угодно: сейчас печатают только те статьи, за которые хорошо уплачено. Ты в статье – персонаж не главный. Статья направлена против бывшего начальника уездной полиции, который сидит сейчас под стражей и ждет суда. В принципе, эта статья – опосредованное давление на суд, цель ее – не дать выкрутиться обвиняемому, а ты представлен здесь по нескольким причинам. А причины таковы: первая - твоя глупость, вторая - за спиной твоей никого нет, и третья - ты уже не работаешь в прокуратуре, и, значит, честь мундира марать не придется.
       Парашин опустил глаза:
       - А чем грозит мне эта статья? Будут ли последствия?
       - Не думаю.
       - Почему?
       - Ты же знаешь нашу систему: если бы на тебя было что-то конкретное, ты уже сидел бы.
       Парашин налил минеральной воды в стакан, выпил ее залпом и вытер рот салфеткой:
       - У меня еще одна проблема: мой нынешний начальник прочитал статью и вызвал меня на разговор, - Парашин опустил глаза и стал похлопывать себя по колену, как будто это помогало ему правильно подбирать слова. – В общем, если статья не будет опровергнута официально, я потеряю работу: сам понимаешь – репутация учреждения...
       - И что нужно от меня?
       Парашин подался вперед:
       - Исковое заявление в защиту чести и достоинства.
       - Ну и составь...
       - Я уже составил, - Парашин порылся в папке, из которой ранее вытащил газету, и положил на стол два листа бумаги. – Посмотри, пожалуйста.
       Корнеев, еще не прикоснувшись к заявлению, усмехнулся:
       - Слишком большое. Многословие – удел глупцов.
       Парашин молча проглотил обиду, и терпеливо ждал, пока Корнеев прочтет. Прочитав, Корнеев небрежно бросил листы на стол и взялся за бутылку, чтобы разлить водку.
       - Ну что? – Парашин держал рюмку на весу.
       Корнеев выпил, крякнул негромко и закусил соленым огурцом:
       - Не пойдет.
       - Что не пойдет? – Парашин так и держал рюмку в руках.
       - Все не пойдет, - Корнеев прожевал и стал объяснять: - Во-первых, у тебя слишком много претензий. В судебных тяжбах начинаются проблемы, если одна из ряда претензий разваливается: сразу же появляется повод для кассационной жалобы на решение суда. Претензия должна быть одна, но железная. Во-вторых, «глупый поступок», «неграмотную работу» и «тупой взгляд» ты оспорить не сможешь, потому что эти выражения не являются недостоверными фактами, порочащими честь и достоинство; эти выражения порочат честь и достоинство, но они не являются недостоверными фактами. Это - оценочные суждения, на которые имеет право каждый человек. Ущучил?
       Парашин выпил, наконец, водку и поставил рюмку на стол:
       - А что же тогда остается?
       - В твоем заявлении – ничего. Зато я, пока читал статью, приметил один ляп со стороны журналиста. Он написал, что ты подделал документ задним числом.
       Парашин удивился:
       - Ну и что?
       - А ничего, - Корнеев продолжал жевать. – Вот за это и зацепись.
       Парашин откинулся на спинку стула и замотал головой из стороны в сторону:
       - Нет... Я ведь действительно подделал документ.
       - А кто это видел?
       - Как подделывал?
       - Нет. Кто видел прежний документ?
       - Этот журналист.
       - Еще кто?
       - Никто.
       - Ну вот. Пусть теперь докажет, что был тот документ, или пусть докажет, что этот составлен задним числом. Тут никакая экспертиза не поможет; прокололся наш журналюга.
       Парашин улыбнулся, но улыбка его была какая-то неуверенная, и Корнеев сказал, тщательно выговаривая слова:
       - Что-то ты медленно въезжаешь. Неужели так трудно увидеть в документе главное?
       Парашин опять зачем-то вытер рот салфеткой, хотя уже давно не ел:
       - Поможешь с судом?
       - Корнеев поскучнел:
       - Бумаги составлю, но в суд ходить не буду.
       - Я хорошо заплачу.
       - Надо же, - Корнеев опять усмехнулся. – Только вчера сказал одному пацану, что ко мне, как к юристу, уже никто не обратится. – Посмотрев на Парашина, который ждал ответа, он кивнул: - Ладно, помогу, - и вновь потянулся за бутылкой.
       
       Остановившись в своем подъезде этажом ниже, Корнеев посмотрел на не стертую надпись и остановился. Он каждое утро возобновлял ее после того, как уборщица выполнит свою работу, и вот теперь надпись продолжает оставаться на месте уже второй день; что-то нарушилось в незыблемой череде поступков, и он не мог понять – что. Дверь справа открылась, и на площадку вышла мать Кости, одетая в пальто. Увидев Корнеева, стоящего перед электрощитом, она смутилась:
       - Здравствуйте, Георгий Владимирович.
       Корнеев тоже смутился:
       - Здравствуйте.
       Мать Кости мельком взглянула на имя сына, написанное мелом:
       - Можно у вас спросить, зачем вы делаете это?
       Корнеев вздохнул:
       - Не знаю. Мне кажется, что если я каждый день буду делать это, что-то изменится в лучшую сторону. Как, кстати, дела у Кости?
       Женщина отвела взгляд:
       - По-прежнему. Никто не обещает ничего хорошего.
       Они молча разошлись: он – наверх, к себе, она – вниз, по своим ежедневным делам. Оказавшись в квартире, Корнеев разделся, прошел в комнату, улегся на диван и включил телевизор. Передавали новости. Вырубив звук, Корнеев молча наблюдал, как полыхал лесной пожар в далекой Австралии, где было лето, как вдоль стены огня бегали люди в летней одежде, беззвучно открывая рты и размахивая руками. Корнеев прикрыл глаза: он достаточно выпил в ресторане, и вполне мог заняться делом Буримовича, лежа на диване.
       
       Когда на следующий день Вера заикнулась о кладбище, Георгий оглянулся, как будто в кабинете еще кто-то был, и приложил палец к губам.
       - Ну с вами-то можно поговорить об этом, - захныкала Вера. – Я умру от любопытства. Что там было?
       Корнеев молча покачал головой из стороны в сторону и опять приложил палец к губам.
       - Совсем ничего не скажете? – огорчилась Вера. – Я ведь тоже бумагу подписала.
       - Не усугубляйте свое и без того сложное положение, - пошутил Георгий, и Вера ушла из его кабинета обиженная.
       В этот же день Георгия вызвал к себе прокурор. Георгий сидел за столом и листал бумаги, переданные ему начальством. Просмотрев все, что было в папке, Георгий поднял глаза:
       - Почему это поступило к нам? Делом Буримовича занимается тайная полиция, я уже передал все бумаги и оформил передачу официально.
       Прокурор внимательно посмотрел Георгию в глаза и проговорил, четко произнося каждое слово:
       - Это дело не имеет ничего общего с тем, чем вы занимались вчера. Вообще-то этим делом занимается испанская прокуратура, которая только извещает нас о ходе следствия. Мы, в свою очередь, обязаны также завести уголовное дело, чтобы потом закрыть его, потому что здесь налицо обычный несчастный случай.
       Георгий промолчал, хотя вопросов у него было достаточно. Вряд ли можно вот так, без следствия, назвать несчастным случаем одновременную гибель всех родственников Буримовича – жены, двух сыновей, их жен и детей. Понятно – собрались отметить день рождения одной из невесток на яхте, но почему не погиб никто из команды судна? Бравые моряки спаслись все до единого, а пассажиры, за жизнь которых они несут ответственность, утонули все как один. Странно. Еще более странным кажется то, что все потомство покойного Буримовича погибло как раз накануне происшествия на кладбище.
       Георгий посмотрел на начальника:
       - Извините, не поинтересовался сразу: как ваше здоровье?
       Прокурор задумался на секунду, как бы спрашивая себя: отчего Георгий интересуется этим, и ответил, небрежно проведя рукой над столом:
       - Еще не до конца излечился, но генпрокурор настоял, чтобы я вышел: дел невпроворот.
       Георгий, поднимаясь со стула, еще раз уточнил:
       - Какова моя задача?
       Прокурор успокоился и махнул рукой:
       - Закрыть дело, и не связывать его ни с какими посторонними событиями.
       
       Ночью в квартире Георгия зазвонил телефон. Взяв трубку, он услышал голос, который показался ему знакомым:
       - Привет. Быстро одевайся и выходи на улицу, я подъеду за тобой.
       - Кто это?
       - Александр. Быстро выходи.
       Георгий поднялся с постели, постоял несколько секунд, раздумывая, затем быстро оделся; достав пистолет из сейфа, сунул его в карман легкой куртки. Оглянувшись по сторонам, он погасил свет и вышел, тщательно заперев за собой дверь.
       Александр подъехал сразу же – ждать не пришлось. Плюхнувшись на переднее сиденье стареньких жигулей, Георгий крепко пожал руку Александру.
       - Что случилось?
       - Я отъеду подальше, потом поговорим.
       Минут через пять Александр остановил машину в каком-то переулке и обернулся к Георгию:
       - Материалы об убийстве семьи Буримовича получил сегодня?
       - Все-таки убийство?
       - А ты как думал?
       - Я никак не думал. Начальство хочет, чтобы это стало несчастным случаем, а ты сам сказал мне, чтобы я держался от всего этого подальше.
       Александр кивнул головой:
       - Ну да, говорил, только все изменилось. Мне сейчас не на кого опереться, а помощник нужен.
       Георгий промолчал, и Александр продолжил:
       - Если откажешься, я пойму тебя.
       - Что нужно сделать?
       - Во-первых, сказать «да» или «нет». Если откажешься, я довезу тебя поближе к дому, и мы больше не увидимся.
       - А если скажу «да»?
       - Поедем сейчас в одно место.
       - Тогда поехали, прошлой ночью я уже отоспался.
       - Ты и сегодня выспишься – это недолго.
       На место они прибыли через полчаса. Александр отпер ключом металлическую дверь в одном из жилых домов, на которой было написано: «Мастерская», и они прошли внутрь. Когда загорелся свет, Георгий огляделся: комната три на три метра, небольшой верстак с тисками, стол, два стула и полки со слесарными инструментами на стенах. Александр сел на один из стульев и кивнул Георгию на другой:
       - Садись, я сейчас введу тебя в курс дела.
       Георгий сел.
       - Сначала я объясню тебе, кем был Буримович, - Александр положил руки на стол и соединил ладони, скрестив пальцы. – Ты слышал что-нибудь об институте еврейских жен?
       Георгий удивленно посмотрел на него:
       - Слышал, конечно, но никогда не верил в это: слишком все абсурдно. К тому же я никогда не страдал юдофобией.
       - Это не имеет отношения к юдофобии, это факт, подтвержденный многолетними наблюдениями. Ты никогда не задумывался над тем, почему у наших самых первых лиц в государстве жены – еврейки? Еврей может быть третьим лицом в государстве, четвертым, а первым бывает представитель титульного этноса, но с одной особенностью – жена его обязательно имеет еврейское происхождение.
       Георгий разглядывал слесарные тиски, расположенные слева от него, чтобы не смотреть в лицо Александру. Александр запнулся, опустил голову и потер пальцами лоб:
       - Я ощущаю, как между нами выросла стена. Я понимаю тебя, потому что сам был в твоем положении, и поэтому постараюсь достучаться до тебя. Ты библию читал?
       Георгий утвердительно кивнул головой.
       - В Ветхом Завете есть такая книга – «Эсфирь», в ней – программа овладения властью с помощью еврейской женщины. Женщина – инструмент, а властью обладает тот, кто повелевает женщиной, приближенной к первому лицу любого государства. Ты вряд ли знаешь, что февральская революция в России началась в день, когда евреи чествуют библейскую Эсфирь. Об этом не принято упоминать. Но ты, наверное, знаешь из истории, что женами практически всех первых лиц в советском государстве и лиц, приближенных к ним, были еврейки. Ты знаешь, что Сталин организовал жестокий и бессмысленный террор в конце тридцатых годов прошлого века, но этот террор выглядит бессмысленным, если не принимать во внимание фактор влияния института еврейских жен на государственную политику.
       Александр замолчал и взглянул на Георгия, который по-прежнему не смотрел ему в глаза:
       - Ладно. Давай сделаем все по-другому: я буду задавать вопросы, а ты отвечай, если хочешь. И помни: ты в любой момент можешь встать и уйти, и на этом наши с тобой отношения закончатся.
       Георгий поднял голову:
       - Ты не захочешь со мной общаться, потому что я не разделяю твоих взглядов?
       - Нет. Я не смогу с тобой общаться, во-первых, потому, что это опасно для тебя, во-вторых – потому, что не знаю, сколько проживу после этого.
       - С моей помощью ты проживешь дольше?
       - Не знаю.
       - Я буду в опасности, работая с тобой?
       - Да.
       Георгий подумал немного и сказал:
       - Хорошо. Теперь ты задавай вопросы.
       Александр довольно усмехнулся и закурил сигарету. Видно было, что он давно хотел курить, но сдерживал себя. «Помещение маленькое, а я не курящий. Обо мне беспокоится», - подумал Георгий. Александр начал задавать вопросы:
       - Ты знаешь, у кого из советских руководителей жены были еврейками?
       - В какие годы?
       - Всегда.
       - Не знаю. Наверно, многие, потому что сразу после семнадцатого года в советском правительстве было очень много евреев.
       - Я назову тебе фамилии этих людей, - Александр стал называть фамилии известных деятелей советского государства, а Георгий стал загибать пальцы. Когда счет перевалил за пятьдесят, он решил остановить Александра:
       - Хватит. Я все понял. Мы еще не перешли полувековой рубеж, а у меня давно пальцы на руках и ногах закончились. Назови сегодняшних деятелей.
       Александр стал перечислять фамилии, и лицо Георгия вытянулось, пальцы он уже не загибал. Когда Александр закончил, Георгий помолчал немного, потом вздохнул и сказал.
       - Хорошо, ты меня ошарашил. Теперь ответь на мой вопрос: все эти люди женились в далекой молодости и лишь потом достигли успеха; ты хочешь сказать, что причина успеха – их еврейские жены? Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь способности еврейских женщин и вообще евреев?
       - Если бы, - Александр затушил сигарету в пепельнице и опять скрестил руки на столе. – Есть специальная группа, которая отбирает молодых людей среди перспективных, честолюбивых студентов и молодых специалистов, обладающих сильным, напористым характером, и сватает им невест, обещая всемерную поддержку в достижении определенных целей: богатства, власти и всего прочего, связанного с этим. Того, кто принимает условия игры, они поддерживают до конца жизни. Каждый год в результате селекции появляется от ста до двухсот перспективных единиц; не все они доходят до финиша: кто-то спивается, кто-то уходит в сторону, не совладав со своей совестью, кто-то просто не оправдывает возложенных на него надежд, но в распоряжении этой группы всегда есть несколько десятков специалистов во всех сферах человеческой деятельности: в науке, политике, в промышленности и торговле. Когда в государстве наступает момент смены власти на самом высоком уровне, в распоряжении группы, которая управляет этим процессом, всегда есть два-три человека подходящего возраста и необходимой внешности, готовых занять первое место. Дальше вступают в дело основные рычаги: деньги и средства массовой информации, которые практически полностью контролируются группой. Иногда, в период затишья, такой ландскнехт приходит к власти обычным путем, и все выглядит пристойно, но иногда – это бывает в период смуты – новый глава государства выскакивает как черт из табакерки: никому не известный, неизвестно откуда; но тут же начинают работать средства массовой информации, организуется маленькая победоносная война, и вот, вчера еще никому не известный человек с посредственными способностями «управляет» государством, и все средства массовой информации старательно подчеркивают мудрость и сбалансированность его политики, создавая ему ореол отца народов. Тебе это ни о чем не говорит?
       Георгий почесал щеку, на которой уже проступила вечерняя щетина:
       - Я понимаю, к чему ты клонишь, но почему ты мне об этом говоришь? Ты ведь работаешь в тайной полиции и обязан защищать государственные устои.
       - Ты обязан защищать закон, я обязан защищать государство от внутренней опасности, а мы оба защищаем государственные устои. Государственные устои, а не интересы группы лиц, вмешивающихся в святая святых государства в обход закона. Ты согласен со мной?
       Георгий кивнул:
       - Согласен, но пока ничего не понимаю. Исторический экскурс ты провел, спасибо, теперь переходи к делу.
       Александр вытянул губы трубочкой и покачал головой:
       - Хорошо. Теперь – только факты. Буримович руководил такой группой на территории нашего государства.
       - Значит, есть такие группы и на территории других государств?
       - Есть, но мы сегодня будем говорить только о своих проблемах. Кроме института еврейских жен группа занимается коррекцией: поиском тех, кого они упустили в свое время, и кто хорошо проявил себя в нужном направлении – в стремлении к деньгам и власти. Они подхватывают их, проводят операцию повторной женитьбы на еврейке, если это возможно; если невозможно, переходят ко второй стадии вербовки – вовлечение в круг гомосексуалистов.
       Георгий откинулся на спинку стула:
       - А это что им дает?
       - Круговую поруку. Процесс вовлечения в гомосексуальную связь фиксируется на видеопленку, и тот, кто решил добиться денег и власти любой ценой, всегда знает, что он на крючке у тех, кто дал ему все это. Ты знаешь, сколько гомосексуалистов сегодня в нашем парламенте?
       Георгий пожал плечами.
       - Сорок процентов, и это среди тех, кого «выбрал» народ. Представляешь, сколько гомиков среди тех, кто назначается в правительство?
       Георгий кивнул головой:
       - Хорошо, я и это усвоил. Теперь объясни, при чем здесь вся эта катавасия вокруг Буримовича.
       - Буримович сломался. Что-то с ним произошло. Он собрал какие-то сведения, поместил их на диск и спрятал. Какая цель у него была – не знаю, главное - он задумал что-то сделать: то ли открыть кому-то правду, то ли шантажировать своих хозяев…
       - Хозяев?
       - Ну да. Международный центр. Но информация о нем просочилась, и он скоропостижно скончался от отека мозга. Никаких следов яда, конечно же, не нашли, и медики всё списали на раковую опухоль. Естественно, все, кто вовлечен в этот круг – и рядовые ландскнехты, и руководители – сразу же были извещены о его предательстве и смерти. Но запугивание этим не ограничилось: то, что ты наблюдал на кладбище и в деле о «несчастном случае» у берегов Испании – продолжение спектакля. Все должны понять, что предательство не прощается даже после смерти, и все родственники отступника будут уничтожены, а для этого нужно, чтобы на официальном уровне подтвердились факты об осквернении праха и гибели всех родственников, но дела эти должны быть сразу же закрыты «за отсутствием состава преступления». Вот такая музыка, и нам с тобой в этом деле уготована особая роль – могильщиков: я должен похоронить кладбищенское дело, ты – испанское.
       Георгий передернул плечами:
       - Ты знаешь, мне как-то не хочется переть против этой силищи, если все это правда… Ну, конечно же, правда: я видел всё в склепе своими глазами.. А с другой стороны, если мы с тобой сошли с ума, не хочется продолжать это сумасшествие… Что будет, если мы с тобой сделаем всё так, как ждут от нас «эти»? Я даже не знаю, как их назвать, потому что в склепе явно попахивало серой.
       Александр нахмурился:
       - А кто тебе сказал, что надо переть на рожон? Мы сделаем всё, что ждут от нас, а параллельно отыщем диск. Ведь где-то же Буримович спрятал его.
       Георгий вздохнул:
       - Ты думаешь, это возможно?
       - Мне одному – нет… - Александр достал вторую сигарету и прикурил ее, - …а с твоей помощью – да.
       - Почему не предложил никому из своих? Они ведь специалисты – не чета мне.
       - Я предложил тебе по двум причинам. Во-первых, за мной уже ведется слежка, и все мое окружение «под колпаком», а ты – мимолетный знакомый. С тобой мы виделись один раз, и за тобой, в связи с твоей причастностью к делу, будет наблюдать другая группа, и мы с тобой сыграем на отсутствии параллельных связей…
       - На чем? – поднял брови Георгий.
       - На том, что между группами, ведущими «кладбище», и теми, кто ведет «Испанию», нет прямого контакта – здесь работают только вертикальные связи. В общем, не забивай себе голову – это профессиональное. Во-вторых, я выбрал тебя, потому что ты имеешь доступ к «испанскому» делу, а там может находиться необходимая нам информация. Тебе понятно?
       Георгий кивнул головой:
       - Хорошо. Я все понял. Что нужно делать?
       - Еще раз внимательно просмотреть дело и тайно сделать копии всех документов.
       - Тайно не получится: в кабинете, где стоит ксерокс, работает три человека, на обед кабинет закрывается.
       Александр усмехнулся:
       - Все предусмотрено: завтра ты положишь дело в свою коричневую папку и в десять часов зайдешь в кафе напротив прокуратуры. Сядешь за тот стол, где обычно сидишь – там будет человек. Закажешь кофе и поставишь папку на стул справа от себя. Человек уйдет, взяв твою папку, а ты, когда попьешь кофе – не менее десяти минут – возьмешь такую же папку слева от себя. После этого тебе надо будет не спеша пройти по улице до магазина «Ардель», зайти в магазин и остановиться у прилавка с мужскими носками. Встанешь с правого края и папку положишь справа от себя, на край прилавка. Выбирай носки не менее десяти минут, потом заберешь свою папку и направляйся обратно в прокуратуру.
       Георгий удивлено посмотрел на Александра:
       - Хорошо ты осведомлен о моих привычках, хотя знакомы мы лишь третий день.
       - Работа такая.
       - А в магазине этом я никогда носки не покупал.
       - Не имеет значения – это не вызовет подозрений. Только ты не оглядывайся и веди себя спокойно.
       - А человек, который будет там?
       - Он тоже специалист, но из другого ведомства. Его не вычислят.
       - А если начальство задержит меня, и я не смогу выйти в десять часов?
       Александр тщательно затушил сигарету в пепельнице:
       - Не страшно. Выйдешь, когда освободишься. Человек будет ждать. Главное – не выйти раньше десяти.
       - Хорошо, - Георгий мельком взглянул на часы. – Это – завтра, а сегодня чем займемся?
       - Чаю попьем, и я отвезу тебя домой отсыпаться, - Александр поднялся со стула и подошел к верстаку, на котором – в углу – стоял электрочайник. – Тебе какой: крепкий? с сахаром?
       
       Корнеев лежал с закрытыми глазами и вспоминал. Все было именно так: сначала ректор института, который окончил Корнеев, порекомендовал его своему товарищу, живущему в Москве, и тот встретил Корнеева радушно, не позволив ему прозябать в третьесортной гостинице. Потом была какая-то встреча с какими-то людьми в какой-то московской квартире, где были хрустальные бокалы, женщины в вечерних платьях и мужчины в строгих костюмах. Всё кружилось вокруг одного человека – Ильи Семеновича Буримовича, который был на этом мероприятии главной фигурой. Помнится, он даже поговорил о чем-то с Корнеевым, обратил на него свое драгоценное внимание. После этого, на другой день, хозяин квартиры, друг ректора, предложил Корнееву престижную работу в столице, но сказал, что для этого необходима московская прописка, и тут же спросил:
       - Вы помните, коллега, Лилечку? Ну эту, с кудрявыми волосами? Она еще назвала вас Георгием Победоносцем. Как она вам?
       - Ничего. Приятная.
       - Так вот она совершенно не замужем, и вы ей явно понравились.
       Когда Корнеев уезжал из столицы, друг ректора проводил его до перрона. Прощаясь, он сказал:
       - Если вдруг надумаете, сообщите: ваше место никуда от вас не денется, – он сунул в руку Корнееву сложенный вчетверо лист бумаги. – Здесь лилечкины адрес и телефон. Она, кстати, спрашивала вчера о вас. Мне супруга сказала - они дальние родственницы.
       Корнеев так и не позвонил из своего губернского города ни Лилечке, ни другу ректора, и все случилось так, как случилось: он отправился на работу в глухой Святокрестовский уезд. Теперь он живет в каком-то странном состоянии, без работы и средств к существованию, путая явь со сном, правду с вымыслом, не понимая, где настоящий мир, а где придуманный, и где Буримович настоящий – в склепе или в его воспоминаниях.
       Корнеев открыл глаза и посмотрел на экран телевизора: известный депутат парламента беззвучно открывал рот и ворожил руками, пытаясь что-то внушить телезрителям. Корнеев нажал кнопку на пульте, и депутат обрел голос:
       - …социальная направленность тех законопроектов, которые мы принимаем. Каждый гражданин должен ощущать уверенность в своем будущем, жить полной жизнью и пользоваться всеми благами цивилизации…
       Корнеев нажал кнопку на пульте, и депутат опять стал беззвучно шевелить губами, выписывая руками замысловатые узоры. Лицо у депутата было сытым и гладким, костюм - из дорогих, только галстук был повязан неумелою рукою. Корнеев прекрасно завязывал галстук, вот только не приходилось это делать с тех пор, как его попросили из адвокатской конторы. Депутат завязывать галстук не умел, он был из новых русских. Интересно, а как у него с сексуальной ориентацией? Корнеев закрыл глаза и представил, как этот сытый депутат со спущенными штанами стоит, согнувшись в поясе, и держится руками за полированную столешницу; как качается его опущенная голова от толчков сзади. А, может, он уже делает это в постели с любимым человеком и получает удовольствие?.. Корнееву было противно думать об этом, и он стал думать об уборщице, которая уже третий день не стирает надпись на электрощите. Он писал каждое утро мелом имя смертельно больного мальчика в надежде, что это поможет, потому что, если во что-то по-настоящему верить, это обязательно произойдет, и не важно, что будут об этом думать другие – это их дело – а он должен делать, если поверил, потому что жизнь в противном случае становится бессмысленной. Уже третий день надпись остается на месте, уборщица не стирает ее, и он не знает, почему. Возможно, ей просто надоело каждое утро стирать надпись со щита, а, может быть, она серьезно заболела и потому не выходит на работу, потому что за все нужно платить, и платой за выздоровление мальчика станет ее болезнь или смерть, чтобы потом Корнеев всю жизнь ощущал свою вину за это? Почему нельзя, чтобы всем было хорошо? Почему всем на Земле плохо? Плохо Корнееву, плохо рабу Мише, плохо мальчику Косте, плохо его маме, плохо уборщице в подъезде. Корнеев не знает тех, кому хорошо. Плохо Парашину, который хочет жить богато и не расплачиваться за это, плохо бывшему начальнику полиции, который был хозяином в городе, а стал тюремным сидельцем, плохо Александру, который не может честно и открыто выполнять свой долг, плохо депутату парламента, которого изнасиловали перед телекамерой по его согласию из любви к деньгам и власти, плохо Президенту, который вынужден кланяться буримовичам и каждый день смотрит грустными глазами с экрана телевизора на своих сограждан, которых не любит, потому что знает о них больше, чем они знают о себе, плохо буримовичам, потому что они не могут по своей воле вырваться из очерченного кем-то круга, плохо, наконец, тому самому кому-то, который неведомым способом разрезал гробницу, потому что, если бы ему было хорошо, он не занимался бы подобной фигней. Всем плохо, а отчего – неизвестно. Корнееву было жаль всех до слез, но он не знал, чем помочь этим людям, да и себе он помочь не в состоянии, только и может, что убежать туда, где его никто не достанет, и делать то, что хочет, ощущая себя героем, тщась надеждой, что жизнь его проходит не даром, что он кому-то и зачем-то нужен, что он человек, а не какая-то вошь в пробирке, за которой кто-то внимательно наблюдает.
       Утерев кулаком выступившие слезы, Корнеев открыл глаза, поднялся с дивана и прошел в кухню: так и есть – хлеб закончился, и надо выходить в эту слякоть. Одевшись, Корнеев тихо открыл входную дверь, вышел в подъезд и замер, оставив дверь приоткрытой: внизу, этажом ниже, разговаривали две женщины, голоса которых Корнеев сразу узнал.
       - Вы бы ему сами сказали: взрослый человек, а занимается черт знает чем. Зачем он имя вашего сына пишет?
       - Не знаю, - Корнеев представил, как мать Кости пожала плечами. – Он, наверное, считает, что поможет этим моему сыну.
       - Как же, поможет, - голос у уборщицы был тихий, но приятный на слух. – Если он сумасшедший, то пусть и сидит в сумасшедшем доме, нечего ему среди нормальных людей жить.
       - Он не сумасшедший, просто он не в себе.
       - Дурак, что ли?
       - Смотря, что вы имеете в виду под словом «дурак», - мать Кости была учительницей и вообще образованным человеком. – Раньше в России дураками называли людей, которые думали не так, как все. Да и в сказках наших – вы ведь помните – Иван-дурак всегда оказывался победителем.
       - Так то в сказках, - уборщица громко шмыгнула носом. – А в жизни не так.
       - Ну и пусть, - ответила ей костина мама. – Пусть он живет, как хочет.
       - Он пусть живет как хочет, а я за это нагоняй от начальства получай? Я на два дня к родителям в село съездила, а мне – выговор: надписи на стенах.
       - Да что там надпись, в подъездах грязно стало за эти два дня, вот вас и наказали.
       - А кто мусорит? Вы сами и мусорите…
       Корнеев вернулся в квартиру и тихо притворил за собой дверь – слушать дальше он не захотел. Раздевшись, он прошел к дивану, лег и включил телевизор. Вырубив звук, он прикрыл глаза – ему еще надо передать документы в коричневой папке. Пока не стало поздно.
       
       2 – 14 января 2006 года, г. Буденновск.