ГЛАВА 20. Иван-дурак и ночь в столичной гостинице.
...Иван вышел из башни и окунулся в насыщенную всевозможными выхлопными газами столичную атмосферу. Около него остановилось такси.
- Куда? - без предисловий спросил водитель.
- В гостиницу. Подешевле, - машинально ответил Иван.
- Садись, - таксист, пока Иван залезал в машину, принял на грудь сто пятьдесят, затем рванул под сто двадцать. В мгновение ока они оказались возле странного, не поддающегося никакому разумному описанию сооружения архитектуры застольного периода.
- Выходи, паря. Приехали. Нормальная дешевая конюшня, то есть конноспортивная гостиница. Поверь старому московскому таксисту. За дешево лучше не найдешь.
Таксист взял, сколько Иван дал, принял дозу, бросил:
- Прощай, провинция, - и был таков.
Иван остался один. Он вздохнул, открыл огромную стеклянную дверь и вошел в фойе. Женщина за стойкой обратила к нему унылый взгляд. Ничего не спрашивая, она протянула подошедшему Ивану анкету для заполнения, взяла, сколько он дал, положила перед ним на стойку ключ типа отмычки и равнодушно отвернулась. Иван взял это подобие ключа, повертел его в руках, разглядел на бирке полустертую цифру 6, поднялся на второй этаж и вошел в номер. Там он обнаружил худощавого, невысокого, с короткой стрижкой и веселыми глазами средних лет человека. Правда, черты лица человека были какие-то странноватые. Короче говоря, он был похож как бы на утконоса. При этом одна его рука постоянно болталась, другая была прижата к туловищу, словно что-то держала. И стоял он как-то странно скособочась.
- Привет, - сказал он человеку. - Я Иван.
- Здорово, Иван. Рад соседу. Как раз вовремя. Я уж думал, один буду куковать. Прошу, Ванюша, к столу.
Да-а-а-а. Снеди и выпивки было предостаточно: балык, икра, бананы, апельсины, сосиски, салями, перец.., шампанское, водка, пиво… вот скудный перечень того имевшего место быть изобилия продуктов питания и возлияния, кое-как расставленного на скромном журнальном столике двухместного номера заштатной московской гостиницы.
- Давай, Иван! Смелее! Меня Вовкой зовут. Как Высоцкого, Ленина, Маяковского, Путина и других прочих. Я - дальнобойщик.
Вовка шустро открыл бутылку водки, ловко разлил по стаканам, чокнулся с оторопевшим Иваном и залпом выпил. Пришлось и Ивану влить в себя энную порцию горячительного. Они закусили, поболтали о том, о сем и снова выпили. Закусили, пообщались за сигаретой и опять выпили. Закусили, втирая что-то друг другу и гася сигареты об анчоусы, и в очередной раз опрокинули по стаканчику. Зажевали кто чем, дымя изо всех сил и крича каждый о своем, и … обнаружили, что спиртное закончилось. Однако… Вовка предложил оседлать его «Газель» и обскакать придорожные трактиры. Иван не смог отказать другу. Они вывалились из гостиницы, запихнули себя в неведомого типа автомобиль и ровно через час с гаком до краев загруженные посудой вошли обратно в дверь своего родного номера. И сели пить, есть, курить и разговаривать.
Вдруг ни с того ни с сего и невесть откуда в руке у Вовки появился газовый пистолет. Вовка поднял руку вверх и выстрелил в потолок. Полыхнуло и громыхнуло. Радостное Вовкино лицо начало активно съеживаться в гримасу плача. Иван задержал дыхание, зажмурился, схватил Вовку под мышки и рванул с ним из отравленного номера в коридор. Плюхнув Вовку на широченный подоконник, Иван метнулся назад в газовую камеру и распахнул окно. Между тем Вовка звучно рыгал в коридоре. Иван дождался окончания его мук, занес страдальца и уложил в постель. Любитель внезапных газовых атак тут же захрапел.
А протрезвевший Иван включил телек, расположился в кресле и отправил в рот целую ложку красной икры. Крупные зернистые икринки разбежались-рассыпались по закоулкам ротовой полости. Иван стал по очереди припечатывать их языком к небу и слегка придавливать. Икринки лопались, и содержимое растекалось во рту, вызывая своим вкусом восхитительное наслаждение.
По ящику шла программа о временах длительного застольного периода. На экране мелькали сытые сонные лица. Леонид Ильич то и дело взасос целовался с какими-то важными и нужными ему одному мужиками, и его дремучие брови весело топорщились от удовольствия. Потом Ильич лег в гроб, мужики стали к нему в очередь и сами с нескрываемым сладострастием начали целовать его в лоб. Однако едва они отходили, как их самих какие-то крысиного вида люди укладывали в стоявшие по соседству гробы. Идущий похоронный процесс казался нескончаемым.
Иван с наслаждением одну за другой раздавливал во рту упругие икринки.
А на экране появился лохматый, похожий на злодея, немолодой человек и стал с упоением читать стихи:
Почившим моем кости.
Страшимся упырей.
И щеримся от злости.
И тщимся стать добрей.
Толчем идеи в ступе.
Тяни-толкая ждем.
Но грана не уступим.
И грань не прейдем.
Ложь дьявольски проворно
Покрыла души ржой,
Напичкала по горло
Словесной мишурой.
Под перезвон посуды
Дешевый краснобай
Сокрыл дела иуды
И создал пьяный рай.
Все было б шито-крыто,
Да разошлось по швам,
Что белой ниткой шито,
И обнажился срам.
Рубашка липнет к телу.
Воистину страшны
Поправшие систему
И до сих пор сильны…
Маленькие шарики икринок лопались во рту дурака, услаждая его гастрономический вкус. Иван лениво переключил канал. Возник худой и нервный министр по сбору налогов. Противным писклявым голосом он увещевал владельцев бензоколонок прекратить валять дурака и отдать правительству очередные двадцать процентов выручки. Глаза министра полыхали безумным огнем вожделения. Владельцы, наивно пытаясь сохранить невинность своих кровных, пускали встречный огонь алчности, чем вызывали у министра вспышки испепеляющего гнева. Меж тем в Государственной Думе страсти вокруг цен на бензин раскалились до такой степени, что ценники не выдержали и вспыхнули. Тогда министр в сердцах плюнул. Зашипело. Клубами повалил пар. Экран помутнел. Однако Иван успел заметить, как кто-то что-то кому-то куда-то сунул. Или засунул?..
Иван вздохнул, раздавил во рту последнюю икринку и переключил. В него вломилась реклама. Хорошо поставленные голоса наперебой рекомендовали всевозможную дурь, чушь, дрянь и вонь в виде партий, блоков, движений и отдыха на Балдамских островах…
Наконец Иван перегрузился и задремал. Во сне он со вкусом оттянул резинку от трусов тети Аси и резко отпустил. Тетя Ася кувырком вылетела из бара и во всю ширь растянулась на проезжей части, гордо засияв нетронутой белизной необъятного мягкого тела. На нее наехал дорожный патруль и стер тетю Асю в порошок. Появился взлохмаченный человек и заорал, что сейчас же придет со всем этим ко всем сразу…
«Чур, меня», - пробормотал Иван и огласил окрестности богатырским храпом.
Иван спал под неистовтво разудалой ночной виртуальной жизни, которая подло искушала, развращала, ужасала, оглупляла и оболванивала ступорнутых телеманов-полуночников.
Иван спал под сладострастные ахи и охи плейбоя и ритмичный скрип из соседнего номера, под свирепый вой полицейской погони и пронзительный бандитский свист за окном, под привычно пугающего негромким голосом очередного президента и бессвязное сонное Вовкино бормотание, под …
Иван спал под дерьмо телесюрреализма. И сон его был крепок, ибо сам он был молод, здоров, сыт, пьян и глуп.
Пробуждение удалось не с первой попытки. Но удалось. И сразу возникло острое чувство вины, смешанное со стыдом и жаждой. Иван тщетно пытался открыть глаза. И в то же время он этого боялся. И все-таки, собравшись с духом, как-то по-дурацки пальцами разлепил веки. Перед ним стоял, держа в одной руке стакан шампанского, в другой - ложку красной икры, бледный, но веселый Вовка.
- Ну, Иван, давай! Все будет чики-пики!
Иван махом осушил протянутую посуду и слопал икру. Жажда и стыд улетучились. Вина осталась. А куда она денется? В каждом подданном страны Советов присутствовал неистребимый комплекс вины.
Совок был виноват уж тем, что рождался по велению Божьему, а не по приказу или поручению Коммунистической партии. В этом состоял его первородный грех-проступок перед столпами коммунистической морали. Потому любое проявление самостоятельности вызывало негативную реакцию партаппарата избранных. Сказать что-либо поперек или сделать вопреки воле или установкам партии было себе дороже: на человека сразу навешивали какой-либо из ярлыков. Их перечень особым разнообразием не отличался. Ну, например, враг народа, чокнутый, богомольный, диссидент, ненормальный, рвач, тунеядец, алкоголик, пьяница, отщепенец, псих, интеллигент, уголовник, жлоб, бомж, жид… и самый универсальный из всех - дурак, а всеобъемлющий - быдло. С течением времени названия ярлыков менялись, но дурак и быдло оставались неизменными. Впрочем, и ныне все по-брежневу. Мало того, вчерашние советские фигляры и фискалы, переливаясь невиданными оттенками, казалось, давно забытых идеологических окрасов, еще более вальяжно тусуются на все той же красно-коричневой арене политического цирка теперь уже России. Однако простой люд, как был в глазах властей всех мастей серым, как был в их умах быдлом, так и остался. Хотя за всю эту нескончаемую политиканскую клоунаду, в конечном счете, всегда расплачивался именно он. И расплачивается. И не только потом и кровью, но и миллионами своих простых жизней…
- Еще хочешь? - спросил Вовка.
Иван наотрез отказался, встал и поплелся в ванную. Там он с облегчением вывалил в унитаз почти все, что за последние сутки накопилось в его организме, затем помылся, побрился, но только после повторного общения с главным чудом сантехники приобрел-таки божеский вид. Все это время Вовка с видом человека, обреченного, не дожидаясь понедельника, начать новую жизнь, упаковывал свои вещи в огромную дорожную сумку. Стенания дурака, мочившего себя в сортире, эхом восстановления справедливого порядка отражались на худосочном лице дальнобойщика.
- Брат, извини за вчерашнее, - сказал он вышедшему из ванной Ивану. - Это я сдуру. Как напьюсь, страх, пальнуть охота. Хорошо не в тебя. Не в обиде, Иван?
- Да нет. Все нормально.
- Ну и лады. А мне пора. Ребята звонили. Спасибо, брат, за компанию. Если что, прошу ко мне. Вот адрес, телефон. Буду рад. Но помни: дальнобойщик я. Дома редко бываю. Да, я тут оставил тебе поесть, попить. Мне нельзя - за рулем. Будь здоров, Иван. Не поминай лихом.
- И тебе, Вовка, удачи.
Иван остался один. Вечерело. Он полистал рекламный журнальчик. Покурил. Выпил пива. Пожевал, что под руку подвернулось. Тоска…
Иван включил то, что Высоцкий называл «глупым ящиком для идиота» и стал переключать каналы. Один за другим мелькали похожие друг на друга как близнецы братья сериалы для девочек до 16-ти и старше: «Машенька-шалунья, а не боишься ли ты темноты?», «Я Маша с Уралмаша, а ты, дикий ангел, козел. Понял?», «Марья Ивановна и ее последние поцелуи», «Мария, все не так просто», «Любовные приключения бабки Марьи из Мышкина в Санта-Барбаре»…
Скука смертная. Чушь собачья. Бессмыслица полная. Начав смотреть с ясельного возраста, можно рассчитывать на совместную жизнь с телепузами до глубокой старости. На фиг нужна своя семья?
Замелькали развлекательно-политические телешоу.
Вадька Плеш словно ветряная мельница размахивал пудовыми кулачищами, заставляя трио авторов-исполнителей с трех раз отгадывать свои мелодии. Авторы нервничали и под включаемые невпопад аплодисменты путались в семи нотах. При каждом обломе Вадька радостно хихикал. Все части его сдобного тела ходили ходуном вокруг головы и своими откровенными намеками окончательно сбивали игроков с толку. Входя в раж, Плеш беззастенчиво объявлял рубль центробанковской чеканки равным всем прочим дензнакам, имеющим хождение на территории России. Авторы дурели от такой неслыханно наглой щедрости за счет спонсоров, по одному садились в галошу и с дурацким видом отъезжали из кадра под ржание фонограммы и бурные овации невидимых зрителей.
Зеркало с вожделением смотрелось само в себя и билось, билось, билось в экстазе самосозерцания. В каждом дребезге отражался благопристойный Бонифаций в окружении множества политических ничто, втирающих миру вариации на тему голого короля.
Аудитория, блуждая в потемках времен, постоянно натыкалась на поставленные в густом тумане вопросы и, теряясь в ответах, пугала оппонентов резкими хлопками, с облегчением убеждаясь в собственном присутствии.
Заунывное Акуна-матата отбивало всякое желание обитать в джунглях любого типа даже за три миллиона рублей. Пожилая феминистка Марья Ванна флегматично делилась опытом подъездной любви своей первой молодости, плоды которой тут же инфантильно демагогировали о нравственности профессий военнослужащего, киллера, проститутки, живодера, лесоруба … По их взаимному согласию выходило, что все равно кому с кем, где и кого, куда и как, если есть некое резинотехническое изделие, полученное из очумелых ручек безразличной ориентации.
Здесь и сейчас.
А не там, не тогда, и не потом.
Многие отвечали, но не ответили. Многие винили, но не винились.
Многие аукали, но не откликались.
Многие пытали, но не пытались.
Видать, взгляд был недостаточно пристальным.
На Поле чудес игроки, чудовищно коверкая русский алфавит, стремительно насыщали продуктами неизвестного происхождения и накачивали напитками сомнительного качества невысокого пузатого мужичка с роскошными усами, одетого в строгий вечерний костюм. Обилие подношений изумляло, радовало и раздражало. Усатый на зависть публике и обездоленной части телезрителей уплетал и выпивал все, чем его угощали. В обмен на подношения он милостиво разрешал игрокам крутить барабан, бесплатно передавать во все концы света до святости глупые приветы и с душевным трепетом произносить волшебные слова: «рекламная пауза». Кстати сказать, между делом игроки отгадывали фамилию известнейшего в стране шоумена из восьми букв. Однако игра не клеилась, так как игроки, забываясь, лезли к усатому с поцелуями и необузданным желанием тоже отхлебнуть и отведать. Усатому надоело отбивать у них охоту, и он стал подсказывать. Его верзилы-помощницы прикатили прозрачный куб. Усатый натянул на голову полиэтиленовый пакет и, указывая на куб, завопил: «Я - это он, но с вич-инфекцией у меня все в порядке, а в стране нет! О-о-о-о!» Задохнувшись, он сорвал с себя пакет и начал хватать ртом воздух. Тут игроков словно прорвало. Одну за другой они стали называть первые попавшиеся буквы. Игра оживилась. Однако буква «О» как бы выпала из памяти всех поколений. Вдруг стрела барабана уткнулась в сектор «приз». Вынесли черный ящик. И пошла торговля за его содержимое. Усатый дядь довел ставку до 1000 баксов, но игрок стоял на призе, и точка. Усатый с облегчением сдался и приоткрыл крышку. Из ящика в сопровождении омерзительного спонсорского хохота выскочила огромная дуля. Студия пришла в восторг и захлебнулась собственными аплодисментами. Сотни, тысячи, сотни тысяч телезрителей испытали огромное наслаждение. Рейтинг шоу взмыл над облаками. Счастливчик в приступе безумной радости схватил дулю в охапку и стал уминать ее в карман. Тут за его спиной своевременно возник налоговый инспектор и потребовал со штуки баксов свое. Мышеловка захлопнулась. Игрок, дурак, сам проторговался.
Да, мы не хотим так, как делают они. Да, мы делаем не так, как хотят они. Встретились. Все в масках. Поговорили и разошлись. Им не важно, что мы думаем, что мы им интересны и что мы их знаем.
А вот и президентские гонки. Народная забава. Кто в лес, кто из лесу. Кто про што, а вшивый про сауну. Не мытьем, так катаньем. Кто не с нами, тот против себя. Первому все. Кто не успел, тот сдох. Кто успел, тот сел. Волков бояться, в лесу не жить. Остальные - сами с усами. Кучерявые направо, лысые налево, плешивые посередине. Старт! Свято место пусто не бывает. Традиция! Хотят многие, обрящет один. Веселее некуда. Плевать, что вокруг экономическая чума. Все ждут чуда исцеления. Оказывается, лучший доктор не избранный, а выбранный. Не тот, кто от Бога, а тот, кто показался. Не тот, кто лечит, а тот, кто обещает. Из грязи да в Кремлевские князи. Наш президент должен быть на все руки от скуки: и на гармошке, и на танке, и под козу, и под мост, и … стрелять, так стрелять … мочить, так мочить … и чтобы котлеты были непременно отдельно от мух … А на финише всех ждет сам президент с тренером по дзю мо клозет и с уже специально обученным преемником ….
А? Что а? Ворона кума. Стучат! Ломятся! Иван!!! Идет беда, отворяй ворота. На экране замельтешили маски-шоу, стреляя в себя на поражение. В номер вломились маски-ОМОН, положили Ивана на пол и потребовали документы.
- Ребята! Я никому ничего плохого не делал. За что? - лежа с заломленными за спину руками и лицом в пол, прерывистым от обиды, возмущения, боли голосом говорил Иван.
Маски-ОМОН сидели на нем верхом и деловито выворачивали карманы.
- За что, за что, а за то! Зачем в Москве? Чеченец?
- Нет. Русский я. А в Москве … - Иван вдруг осознал, что у него нет причины быть в Москве и нет ответа на вопрос, зачем он в Москве.
- Ну, зачем в Москве?
- …
- Молчишь, сука? Значит, связан с чеченцами. Гад. Говори, в котором часу и где взорвется следующий дом? Не то прямо здесь грохнем падлу.
- Что???
- А то, дурак. Мы все знаем. Чеченцы вам, гадам, баксы, а вы, сволочи, людям спать по ночам не даете. Дома взрываете. Нелюди! О-о-о! сколько баксов! - Маски-ОМОН вывалили на пол содержимое Ванькиного бумажника. - А теперь что, тварь, петь будешь? Отчего с такими деньжищами сидишь в эдакой дерьмовой гостинице?
Пинок в затылок погасил в Иване все надежды на презумпцию невиновности и веру в окончательную победу общечеловеческих ценностей.
...Иван пришел в себя в камере. Что ж, не привыкать. Было бы за что. Обидно, что на сей раз…
В камеру вошли. Стащили с нар. Усадили на табурет. Под мерцающей лампочкой типа Чубайс-Ильич наш дурак едва разглядел вошедших. Их было трое: майор и два сержанта, в форме, откровенно напоминавшей гестаповскую.
- Фамилия? - спросил майор. - Хотя, на кой черт нам твоя фамилия? Хрен редьки не слаще. Как зовут?
- Иван.
- Откуда?
- Из страны Советов.
- Ха, дурак. Мы все из страны Советов. Откуда у тебя, дурака, такие деньги?
- Нашел.
- Где?
- В кармане.
- В чьем?
- В своем.
- Ясно. Ребята, - майор обратился к подручным, - давайте его наверх, в кабинет. Тут дело нечистое. Ишь, умник, партизана из себя корчит, - и он вышел из камеры.
Сержанты схватили Ивана, заломили ему руки за спину и приволокли в сумрачный, но со вкусом обставленный добротной мебелью в стиле 50-х годов кабинет, где за большущим письменным столом уже сидел тот самый майор. Выглядел он несколько утомленным, но лихорадка глаз выдавала неутолимую жажду поколений чекистов. Жажду брать.
Жажду бить.
Жажду быть.
Бедная испуганная головушка Ивана трещала по всем швам, тщетно пытаясь понять, что же такое происходит.
- Товарищ майор, что случилось-то? Объясните. Никак в толк не возьму. Может, переворот какой? Путч?
- Эх, Иван, Иван … До чего ты докатился?! - укоризненно покачал головой майор. - С кем связался!.. Что натворил!.. Овечкой прикидываешься… вся страна знает, что произошло, а ты пургу гонишь.
Иван опять почувствовал себя виноватым за все на свете. Но что делать? Так и живет русский мужик все последние сто лет без вины виноватым. Он вздохнул, набрался храбрости и съязвил:
- Страна-то, может, и знает, да я не страна. Я - Иван.
- Ладно, - сказал майор. - Давай по порядку и начистоту. Зачем в Москве?
- Случайно.
- Почему без документов?
- А я не обязан иметь их при себе на своей любимой Родине.
- Адрес места жительства.
- Страна Советов.
- Конкретнее.
- Российская Федерация.
- Еще точнее.
- Россия.
- Бомж?
- Нет. Живу с Василисой в лесу в избушке на курьих ножках.
- Ну-ну. Издевайся. Поехали дальше. Давно в Москве?
- Со вчерашнего дня.
- Откуда деньги, валюта?
- Не знаю. Обнаружил в своем кармане, когда на седьмом небе стал расплачиваться за водку.
- Как попал в гостиницу?
- Таксист привез.
- Кто может подтвердить?
- ??? - Иван беспомощно развел руками в стороны и попросил закурить.
Майор достал из ящика стола пачку примы "Ностальгия" с пресловутым ленинским профилем и положил перед Иваном. Тот брезгливо поморщился. Но все же взял сигарету и закурил. Гадость! А что делать?
- Товарищ майор, Христом Богом прошу, скажи, что случилось? Сидел себе в номере, смотрел ящик, никого не трогал. Ворвались, скрутили и сюда. Никто ничего толком не объяснил. Еще по башке треснули ни за что, ни про что…
Майор внимательно всмотрелся в Ивана.
- Не пойму. Ты дурак или сроду так? В стране чеченцы дома по ночам взрывают. По указу президента идет повальная облава. Мы всех мало-мальски подозрительных хватаем. Нет, я с тобой как с человеком, - майор перешел на задушевный тон, - а ты дурку гонишь. Ни себе, ни мне не хочешь помочь, разобраться, определиться. Давай сначала.
- Постой, майор. - Иван поперхнулся дымом. - Какие дома? Какие чеченцы? Шутишь что ли?
- Смотри, - майор кивнул на стоящий в углу телевизор и включил его.
Иван увидел страшное. Команда спасателей в предрассветной мгле разгребала дымящиеся обломки жилого дома. То, что говорил голос за кадром, не могло присниться даже чудовищам, порожденным сном разума. С экрана веяло холодом смертного ужаса. Ивана забила нервная дрожь. Не от страха. Нет. От уму непостижимости того, что он видел и слышал. Майор исподволь наблюдал, как Иван дрожащими руками выхватил из пачки еще одну сигарету и, можно сказать, проглотил ее. Майор выключил телевизор. Иван, уставившись в погасший экран, подавленно молчал.
- Итак, Иван, начнем сначала?
- Не надо, майор, сначала, - глухо, но твердо произнес Иван. - Никак не надо. Ни с начала, ни с конца. Я тебе говорил чистую правду. Не веришь - твое дело. Я сам верю только в Господа Бога нашего Иисуса Христа, остальное - знаю или не знаю. Это сотворили действительно нелюди. Я тут не при чем. Хотя и моя вина есть, как и твоя. Человек всегда виноват в своей беде и в беде других людей. Ибо живет не по Закону Божьему. И вину свою он должен искупать словом и делом всей жизни, если понимает, как жить дальше. Решай, майор, как знаешь. И Бог тебе судья.
- Хорошо сказал, Иван, - майор тоже закурил было «Приму», но спохватился, потушил. Вынул откуда-то пачку «Золотого кольца», протянул Ивану. - На, Иван, твои. Хорошие сигареты. А я к «Бонду» привык, - и вдруг он резко произнес: - Проваливай!
- Что? - переспросил Иван.
- Проваливай, Ванька, пока не передумал. И запомни, если еще раз встречу не по делу, пеняй на себя. Господи, что с нами, русскими, происходит?! Помилосердствуй! Ну чего, дурак, сидишь? На, бери свои бабки, - майор швырнул Ивану изрядно усохший бумажник, - и дуй отсюда.
В кабинет вбежал сержант. Майор взглядом указал на Ивана и приказал:
- Выпроводи его вон и дай пинка под зад, чтоб не шлялся попусту по Москве. Да справку выпиши, а то на вокзале его снова прихватят. Мотай, Иван, из города, но знай, что … Э, да ладно. Потом сам поймешь, что русскому человеку покоя нигде нет и не будет, пока он сам в себя не придет…