У моей мамы был старший брат, Валентин. Разница в возрасте была четырнадцать лет. Причём, не в его пользу. Дело в том, что он, кажется, всю жизнь не мог ей простить того, что она появилась на свет.
Хотя в том, что у моей бабушки, в то время уже немолодой, сорокалетней женщины родилась дочка, была и его вина. Валентин рос без отца. Родители развелись, когда он у них уже был, но еще не родился. Потом в его маленькой жизни была война, которую он не помнил, блокада, эвакуация, возвращение в родной город. Первые годы после победы. Его маме всё это время было как-то не до личной жизни. И вот, мальчишка решил взять судьбу семьи в свои руки.
Однажды, гуляя во дворе возле дома, Валентин заметил довольно симпатичного, ещё не старого мужчину. Присмотрелся, понаблюдал за ним немного. Потом – подошёл и сказал: «Дяденька, пойдёмте к нам жить». Взял за руку и привел в гости. Он же не знал, что этот дяденька умудрится не только стать законным мужем его мамы, но ещё и подарит ему младшую сестру! Что было, на его взгляд, излишней щедростью.
Старшие дети – несчастные дети. Не все, конечно. Есть и исключения. Но их не много. При этом, чем больше разница в возрасте, тем наиболее обиженными чувствуют себя те, кому, не спросив у них на то разрешения, родители однажды преподнесли в подарок живую игрушку.
«Представляешь, мне четырнадцать было, мне бы с ребятами бегать, а я за Надькой смотри!» - рассказывал мне дядя Валя. И я представляла. Я только понять не могла, а где же были в это время родители? Оказалось – работали. Почти буквально - родили дочку, и ушли на работу. Такое было время.
Потом, когда девочка стала постарше, её отдали в ясли, затем в садик. Но - четырнадцать лет бывает только раз в жизни. И это время выпало из жизни Валентина безвозвратно. Честно признаться, я и сама в этом возрасте уже перестала хотеть сестрёнку или братишку. У подростков свои интересы. С одной стороны, им уже - а с другой стороны – ещё не до малышни.
Как складывались отношения у моих родственников в дальнейшем, я могу только примерно себе представить. Мама всё ещё ходила в детский сад, а её брат уже окончил школу, поступил в техникум. Распрощавшись с ролью няньки поневоле, он, видимо, не очень вникал в неинтересную жизнь младшей сестры.
А жизнь её только казалась неинтересной. На самом деле, малышка очень быстро освоилась в этом мире, в доме, в саду. Воспитательницы её очень любили за то, что она была послушной, аккуратной и умной девочкой. Такие дети есть почти в каждой группе. Они ведут себя хорошо, помогают младшим, поливают цветы.
- Вы знаете, Ваша дочь такая умница, - говорила моей бабушке воспитательница. Она всё понимает. Даже если мы шепчемся о чём-то своем, о взрослом, кажется, что она читает по губам. А потом задаёт неожиданные вопросы.
Само собой, девочке прочили прекрасное будущее. Никто не сомневался, что она, когда вырастет, станет человеком с большой буквы. Например, будет инженером или даже директором. Такие дети обязательно выбирают правильную дорогу. А у Валентина даже в этом вопросе всё было не так позитивно, не так однозначно.
Когда Валя был маленьким, он был тоже хорошим, добрым мальчиком. Мне особенно нравился такой случай из его раннего детства. Валентину было лет шесть. Он вместе с матерью жил тогда в деревне. Как обычно, в субботу, он отправился на рынок (или в магазин, не помню) за молоком и сметаной. На обратном пути ему встретилась какая-то женщина. Мальчуган подошёл к ней и сказал, протянув ей свою сумку: «Тетенька, попробуйте, какой сегодня вкусный творог!». Женщина, едва сдерживая слёзы, спросила у проходивших мимо людей: «Девки, чей мальчишка-то такой? Неужели Тоньки Юдиной? Вот так ребенок!». Так, всю деревню постепенно обошла молва о чудесном мальчике, который проявил невиданную, трогательную доброту.
А спустя какое-то время, этот ангел был выпорот, с пристрастием, за то, что украл у кого-то из соседей хлеб. И не кем нибудь, а собственной матерью. А потом оказалось, что украл не он, а другой. Этого мальчика тоже звали Валентином. Но попе все равно было очень больно! И ребенок запомнил это несправедливое наказание на всю жизнь. И не простил.
Одна из знакомых моей бабушки, глядя на её малолетнего сына, толстого, румяного и довольного жизнью ребенка, однажды сказала: «Вырастет из него или вор или умница!». Но получилось ни то, ни другое. «А вырос-то пьяница», - говорила, со вздохом, моя бабушка, вспоминая о несбывшемся пророчестве. «А вот про Надежду всегда только одно говорили: быть ей умной и счастливой!». Но и этим, добрым пожеланиям не суждено было воплотиться в жизнь… К сожалению.
Новый папа Валентина очень любил. Заботился о нем, как мог. Уходя на работу, он говорил: «Пообедаешь – возьмешь сырок. Съешь его дома, а бумажку оставь лежать на столе. Я приду – проверю». Почему надо было съесть сырок дома и обязательно оставить от него обертку? Думаю, просто отчим хотел, чтобы ребенок действительно поел, а не выбросил бы еду или не отдал бы её другим детям во дворе. Бабушка всегда с гордостью за своего мужа рассказывала об этом эпизоде.
У деда рос в это время, где-то в другом городе, старший сын, Олег, почти ровесник Валентина. Бабушка знала о нём. Периодически говорила мужу о том, что снова пора выслать ребенку деньги. Он высылал. Если Валентину нужны были новые брюки, бабушка шла в магазин и покупала – две пары. Одни брюки – Вале, другие – Олегу. Так оба они – бабушка и дедушка – пытались стать для обоих мальчиков родными людьми.
Но общим, по-настоящему родным человеком была для них их дочь. Поздний и желанный ребенок. Девочка, с кукольным личиком, с бровями, похожими на летящую чайку, с круглыми умными глазками и с крупной родинкой над верхней губой.
Маленькая Надя, наконец, подросла, пошла в школу. Там она тоже показала себя с хорошей стороны. Валентин, тем временем, начал работать, потом – женился. И осталась его младшая сестрёнка одна со своими родителями. И как-то так произошло, что хорошая, любимая всеми девочка почему-то стала вдруг не совсем хорошей… То ли друзья какие-то появились, которые плохо на неё повлияли. То ли она сама, по своей воле, таких себе выбрала.
И оказалось однажды, что ни умницы-сына, ни дочери-инженера мои бабушка с дедушкой так и не вырастили. Не получилось как-то. Все работа, работа. Сверхурочные. А по выходным и праздникам – гости, столы, песни.
Как-то однажды, когда мне было лет пятнадцать, мама мне так грустно сказала: «Ты знаешь, я иногда даже не хотела домой с улицы возвращаться. Иду по двору, слышу – поют. И понимаю – опять у нас дома гулянье. И так как-то не по себе мне становилось. И стыдно, что вот, весь дом это слышит».
Бабушка и дедушка никогда много не пили. Они выпивали только для настроения, за компанию. Веселиться любили. Все застолья проходили с шумом, с танцами, с частушками, с музыкой. Гостей всегда было много. Но никто не ссорился и не дрался. Всё было мирно, по-доброму.
Мама и её брат, как только это стало возможно, тоже попробовали алкоголь и сделали свои выводы. Результатом этих опытов стало пьянство. У него – в кругу напарников-собутыльников. С нехитрой закуской и с неприятными последствиями в виде драк с мужиками и ссор с женой. У неё – в окружении полузолотой молодёжи, в дорогих, а потом – и в любых – ресторанах и барах.
И как-то всё это так быстро затянуло, сделало зависимыми и лишило, обоих, силы воли, а потом – и семьи. К счастью (для меня и моего двоюродного брата) и брат, и сестра успели произвести на свет потомство. И, совершив это доброе дело, охладели к своим детям.
Однажды они, взрослые, имеющие детей, находящиеся в разводе родные люди, снова стали жить вместе. В одной квартире. Мама всегда жила с родителями, а Валентин, разведясь с женой и оставив ей (как настоящий мужчина) квартиру и ребенка, пришел жить к нам. Мне было около семи лет. Бабушка к этому времени уже овдовела.
И вот тогда-то и стало окончательно ясно, что никаких добрых, истинно родственных отношений между ними никогда не было. Дядя Валя временами демонстрировал такую звериную ненависть, что мне становилось не по себе. Очень тяжело жить под одной крышей с человеком, который так ужасно относится к твоей матери. А мне приходилось жить и мириться с тем, что было.
- Дядя Валя, а что тебе моя мама такого плохого сделала? – Спросила я однажды, устав от того, что никак не могла понять, почему он так странно себя ведет. Особенно – когда выпьет. Или – когда увидит или узнает, что у мамы появился кто-то новый. Почему он так злится на неё, как будто он имеет на это право?
- Да мне из-за неё покоя в детстве не было! Вечно я должен был за ней следить. За этой королевой. Как будто у меня и дел других не нашлось бы.
Но я, всё равно, не могла до конца понять, что его так злило. И никто не мог понять. Думаю, даже он сам. Он её не любил, временами впадал в бешенство, временами грозил ей.
А мама относилась к своему старшему брату с юмором, с легкой, тонкой иронией. Так относятся, наверное, высокопоставленные особы к выходцам из народа, которые проклинают их за их голубую кровь, белую кость и царственное происхождение. Свысока и слегка снисходительно. Всегда сохраняя дистанцию, но - не провоцируя, во всяком случае, осознанно.
В счастливые дни затишья, как правило, в праздники, мы всей сложносоставной семьёй, садились за стол. Мама и бабушка что-то готовили. Каждая – своё блюдо. Я, как могла, помогала. У мамы особенно вкусно получались селедка под шубой и курица в горшочках под сметанным соусом. На восьмое марта она всегда это готовила. Если была в этот день с нами…
Заканчивались праздники по-разному, но почти всегда – ярко, эмоционально, шумно.
Когда – песнями, когда – ссорой. В самом лучшем, для меня, случае – веселыми рассказами и воспоминаниями. Со смехом.
- Ну, Дуст, ты и даешь! Насмешил! – сказала моя мама однажды, во время такого вот общения, дяде Вале.
- Почему – Дуст? – спросила я.
- А это я так его в детстве называла, - ответила мама и засмеялась. - Он потому что всегда был Дуст.
- Слово смешное. А что такое Дуст?
- Да это средство такое, чтобы крыс травить.
- А-а, - сказала я.
Значит, Дуст. Средство, чтобы крыс травить. Вот оно что. Но только, похоже, это средство было где-то глубоко в нём самом запрятано. И оно отравляло ему жизнь, а он, в отместку, пытался излить всю свою злобу и горечь на свою сестру, на свою мать. Иногда – и на меня.
Как-то раз дяде Вале показалось, что я не мою руки перед обедом. И он отправил меня, хотя я только что вышла из ванной, обратно. В следующий раз он сказал, что не верит мне. Что я неряха и ленюсь включить воду. Я взорвалась, сказала, что я не маленькая и мою руки без напоминания. Тогда он встал, пошёл в ванную и потрогал моё полотенце. Оно, на его взгляд, было сухим. Или не таким мокрым, каким должно быть полотенце, которым вытерли руки. Я готова была начать стучаться головой об стенку, так как не знала, как мне доказать, что руки я мыла и что я не вру. Тогда вмешалась бабушка, и он оставил меня в покое. Но так и не поверил мне. А я, как я теперь понимаю, не простила его. История несправедливых, незаслуженных наказаний и обид не прекращается, она неизменно продолжает свое существование. В каждой семье.
Валентин пережил свою сестру на семь лет. Умирал он так же тяжело, как и рождался. Около трёх суток промучилась моя бабушка, пытаясь произвести на свет своего почти пятикилограммового первенца. Более трёх дней, терпя немыслимые боли, из-за которых он даже два раза забирался под кровать, пробыл он в агонии и, наконец, не придя в сознание, умер. Так и не помирившись со своей младшей сестрёнкой, так и не забыв о своих обидах, так и не простив. Во всяком случае, не сказав, что простил, забыл и помирился.
А мы очень любили его.