Система «слоёного пирога» – неделю учимся, неделю работаем – была содрана советским министерством высшего и среднего образования с англичан. Чёрт дёрнул поступить в такой институт. Поступили в него мы с приятелем, с удовольствием ходили на занятия, а на рабочей неделе просто ничего не делали. Так продолжалось до самого крайнего срока, установленного деканатом. К середине октября тянуть стало невозможно, а то бы просто отчислили, и мы двинули смотреть на своё будущее место работы. Какой ужас нас охватил, надо было видеть. Не панический, нет, а ужас отчаяния, непонимания, как вообще тут люди работают, как здесь находятся, страшно подумать, целых восемь часов, точнее, семь часов сорок минут.
Много позже я понял - мы просто попали в наихудшие условия. Таких старых и тесно набитых оборудованием цехов даже на ЗИЛе было раз два и обчёлся. На новых предприятиях работать не намного легче, но и гнетущего впечатления настоящей душегубки они никогда не производят. Итак, мы прошли по записке из центрального отдела кадров проходную. Оба в потёртых голубых штанах, так тогда называли джинсы, в лёгких курточках – осень была тёплая, солнечная – весело рассекаем по заводской территории, это ещё туда сюда, но вот ужас – проникаем в ревущий, стучащий, визжащий станками цех. Любому молодому человеку теперь посоветую, начинай с мастерских, с маленьких цехов, на худой конец с экскурсий каких-нибудь по заводам, там люди знают, как всё представить, чтобы не ушла душа в пятки.
Конечно, я говорю только о тех ребятах, которые не прошли закалку ПТУ, которых тогда боялись все «приличные» семьи как огня, совершенно, кстати, несправедливо, но это другая тема, кто хочет, тот может её обсуждать до бесконечности. Тем более, что сейчас она опять актуальна. Квалифицированный ручной труд становится опять выгодным. Володька, приятель мой, в светлых замшевых ботиночках, а я в чешских кроссовках «Ботос», которые, пожалуй, тогда и были единственной, известной фирмой в Союзе, поставлявшей их спортсменам. Только у них и можно было такие купить по великому, разумеется, блату. Для чего это говорю, вроде бы неважно в чём ты топаешь, кроме того что обувку жалко, а вот по чему очень даже, а топали мы по железному, совершенно облитому маслом полу. Ноги скользили и разъезжались в разные стороны при малейшей попытке двигаться чуть быстрее черепахи.
На нас с гудками летели электрокары, а потом с грохотом, следуя уже мимо, проносили огромные ящики с наваленным в них железом. Наконец, мы услышали сквозь эту какофонию, как кто-то нас зовёт. Протиснувшись между станками, вволю посмеявшись при уворачивании от различных висячих и «ходячих» в воздухе предметов, мы увидели нашего однокурсника Сашку. Он легко выбрасывал из небольшого станочка тяжеленные детали и тут же рядом выкладывал каким-то особым образом на «кроватку», в данном случае, маленькую тележку специальной формы. Её легко было перекатывать по роликам, которые в совокупности со столом назывались рольгангом, вот с трудом это написал, а вспомнить и того труднее, как всё это называлось.
Сашка устроился на работу в августе, да ещё был этому страшно доволен, так как уже успел заработать денег и войти, зарабатывая, в нездоровый трудовой азарт. Дело в том, что его отец работал в этом же цехе лет двадцать и Сашка давным-давно понимал, что его ожидает, и ничуть не расстраивался. Вот что значит династия. Мы тоже несколько повеселели – не умер же человек, не развалился, подумаешь, грязный с ног до головы, это ерунда, зато весёлый и с деньгами, получим и мы. Вот когда будет здорово отправиться всем в настоящий пивной бар, которых по Москве тогда было наперечёт, включая недавно открывшийся на Арбате. Посмеялись вволю, он над нами, а мы над ним. Время шло и Сашка, наконец, сказал: ладно, ребята, катитесь отсюда, мне надо вкалывать. И тут мы увидели, что этот маленький станочек, который так нас уже успел успокоить, всего лишь подготовительная операция, а Сашка поволок свои нагруженные тележки к такой махине, да так стал ловко и быстро запихивать в неё детали, что нам опять стало плохо, а мы-то думали - жить можно….
Не буду описывать самые первые трудовые будни, это был кошмар. Просто кошмар. Можете издеваться над нами или смеяться сколько угодно, всё равно скажу – нам было очень тяжело и, главное, тоскливо. Дело шло туго, и это усугублялось тем, что шла постоянная чехарда с рабочими местами. Сегодня выходишь на один станок, завтра на другой, сегодня гонят в одну смену, завтра в другую. Понятно, что для опытного работяги такое положение дел, раз плюнуть да растереть, а вот нам приходилось туго. Не успеешь привыкнуть к своему станку, даже к такому элементарному моменту как его включение, не говоря уж о навыках, за счёт которых и происходит та самая производительность труда, о которой так много говорят, а тебя уже заставляют привыкать к чему-то другому. Ещё и Володьку, моего приятеля, загнали в другую смену. Было очень одиноко.
К этому положению дел прибавлялась такая простенькая вещь как усталость. Хроническая усталость. После смены я еле передвигал ноги. Помню, первый раз, добежав метров десять до уходящего автобуса, я был просто счастлив, а до этого я все автобусы просто пропускал, если они были ещё в нескольких метрах от меня, а я не успевал в них сесть. Вот уж совершенно странным становилось, что добравшись домой, я не падал в кровать. Наоборот, отправлялся гулять, пить пиво, колобродить с приятелями, естественно, задерживался до глубокой ночи. Очевидно, жаль было свободы, и тратить её на сон не хотелось. Встать же в пять утра после ночного бдения без проблем немыслимо, и я спал всегда ещё хотя бы полчаса. Этого было вполне достаточно для того, чтобы при невероятной спешке находиться под постоянной угрозой опоздания.
Злющая Танька табельщица ждала нас как манны небесной, уж и не знаю, приплачивали ей что ли, за поимку опоздавших, но удавалось ей это довольно часто. В тот день не удалось пробросить пропуск в окошко так, чтобы он попал в общую кучу и там затерялся, - щели, предназначенные для участков, уже были закрыты фанерой ровно в семь ноль пять, - все пропуска разобраны и снабжены какими-то вставленными вертикально бумажками, словом, порядок у Таньки был полный. Да здравствует трудовая дисциплина! Оставалась специальная дырка для всех опоздавших, откуда Танька с видимым удовольствием выуживала пропуска и переписывала фамилии. День начинался хуже некуда. Пришлось бросать пропуск в эту дыру. Поплёлся переодеваться.
В цеху относились к опозданиям лояльно в том случае, если ты никого не задерживал, а будешь задерживать, обматерят безо всякого опоздания. Получил указание: пойдёшь работать сегодня на агрегаты. Подхожу к своим чудищам. Скажу тут уже безо всякой скидки на тогдашнюю неопытность – жуткие монстры. Детали весом в двадцать два килограмма. Свёрла не обхватит иная женская ручка. Резцы величиной в полполена, фрезы диаметром с голову маленького ребёнка. Пролёт практически в полном твоём подчинении, а длинной он метров двадцать пять, а то и больше. Все пять станков это одна твоя операция. Одно слабое утешение – операция дорогая и заработать можно много, рублей пятнадцать за смену. Можно, но или теоретически или обладая геркулесовой силой. Итак начали. Перегрузил детали на рольганги, сократив себе дневную норму, весьма прозорливо, почти вдвое – это и так составило более пяти тонн. Упал на скамейку, около бабки, которая открывала и закрывала ворота в цех. Покурил. Понял, что встать, наверное, не смогу, поясница стала как камень.
Встал и пошёл работать. Недовольный задержкой наладчик показал, как это всё происходит. После погрузки, кстати, ничего страшного. Ничего страшного, когда один станок, а их пять. Таскаю телеги вдоль всего этого хозяйства, вставляю детали в станки, работа пошла, со скрипом, но пошла. Пошла, но более-менее скрипит на трёх станках, а два это просто ад. На них оказались какие-то устаревшие зажимы, механические, винтовые, а это означало в практическом плане простую вещь – тебя они буквально вытрясали, выворачивали всё твоё тело наизнанку, даже мозги, которых в неполные восемнадцать лет не чувствуешь, начинали болеть. Делалось это так: виснешь на длинном рычаге, всем телом виснешь, чтобы использовать его вес и ждёшь, когда начнётся вибрация рычага. Дождался и он начал тебя трясти, а иначе нельзя, не зажмёт без тряски деталь, её вырвет и тогда…
Не зажал. Вырвало. Закрутило и забило по всем иным железякам до которых могла достать, а вес у неё такой, что мало не покажется даже железу. Гнёт и выбивает всё, что попадётся под тяжёлую равнодушную руку. С треском ломается посередине толстенное сверло. Чёрт бы с ним, да рабочая голова станка об этом не подозревает и продолжает давить вниз. Сломанное сверло раскаляется до красна, и начинает пулять во все стороны осколками, которые уже безо всякого преувеличения – летят как пули. По цеху, как солдаты на передовой, перепрыгивая через оборудование и пригибаясь, бегут со всех ног наладчики. При этом мне орут: «ложись» мать твою и так далее….
Обстановка вполне фронтовая. Ничего не понимая, я стою как новобранец и дожидаюсь, когда осколком мне с корнем вырывает карман комбинезона. Вот тут уже, словно увидевший смерть товарища солдат, я падаю прямо в лужу эмульсии разлившуюся на цементном полу. Над головой всё свистит, трещит и матерится. Кое-как станок остановлен, головку со шпинделями успели поднять до того как она намертво приварилась к раскалённым свёрлам, всё обошлось, на этот раз. На этот раз обошлось. Я продолжил свои мучения. Три станка работали великолепно, всхлипывали пневматическим зажимом и утаскивали в свою утробу детали. Два работали через пень колоду, поскольку я к ним боялся часто подходить, но и не только поэтому, а потому, что страшно уже устал и не успевал до них дойти.
Самое неприятное, как всегда в таких случаях, было то, что никогда все станки вместе у меня не работали, а ведь именно в это время можно было бы отдохнуть, как-то собраться, выкурить сигаретку. Так нет. Этого не происходило. Всегда какой-то – сволочь - выключался, поднимал головку уже не в рабочем режиме, а вполне в холостом и стоял немым укором, словно доказывая мне – ничего у тебя не получится, сейчас кончатся детали на следующей операции и тебя с позором и руганью выпроводят из цеха. Конечно, лучше было, если бы именно так всё и произошло, так нет, не самое страшное, казалось, как раз самым ужасным.
После обеда меня совсем развезло. Я еле ходил и только один раз умудрился запустить эти два проклятущих станка с винтовыми зажимами. Неприятность произошла практически сразу, но только не ранее, чем я оказался в самом дальнем месте от этой неприятности, словно в насмешку надо мной. Я легко щёлкнул пневматикой и уже хотел идти по пролёту дальше, как понял, что дежавю всё-таки подстерегло. На этот раз отлетели детали на обоих треклятых станках… Удары по железу, свист осколков, железный звон. Глухо охая, валится штукатурка со стен огромными кусками, когда в неё врезаются осколки трескающихся свёрл… Наладчики, как назло, оказались далеко, они сидели в подсобке и курили, очевидно, переоценили мои силы и решили, что я справлюсь. Не справился. Да ещё как не справился.
Все соседи повалились как по команде на пол, тут не до шуток. Я ползу по пролёту, а это так ещё далеко, чтобы выключить станки и поднять рабочую головку вверх, ведь важно ещё не приварить её к станине. Кто-то из наладчиков, опять тем же макаром ко мне бежит, прыгая как козёл через станки и рольганги… Раздаётся особенно сильный, звонкий удар в большущий электрический распределительный ящик, который висит под потолком. Мгновение стоит тишина, но потом визг станков продолжается, понятно, что всё происходит не так, но мозг делит впечатления на куски, не в силах всё действие переваривать сразу, в одно мгновение. В то мгновение, когда во всём цехе тухнет свет и с совершенно особым, будто удаляющимся самолётным воем останавливается всё оборудование, уже в полной тишине раздаётся настоящий взрыв.
Во вспыхнувшем красно-золотом мареве, окружённом голубым дымом, видно как отлетают обе створки электрического ящика и медленно как парашюты летят вниз. Сноп пламени, больше похожий на комету, вырывается из его электрического, путаного нутра и хвостатые искры рассыпаются по цеху. Всё меркнет после ослепления, теперь уже вокруг растекается действительно полная масляная тишина. Я сижу под станком и не дышу. На меня падает каплями эмульсия из пробитого шланга. Ничего не видно, но внутри меня зажигается и едва теплится лампадка с мягким жёлтым колеблющимся светом. Шелестят лёгкие шаги, будто кто-то приближается по траве босиком. Льняное, серебристое облако сгущается. Подходит ко мне красивая девушка с тёмными голубыми глазами, в которых я вижу всю свою прошлую и дальнейшую жизнь и говорит: не ты меня нашёл, ты же и искать-то не умеешь, а я тебя нашла – теперь ты мой, чтобы ни делал, куда бы ни шёл, о чём бы не думал, чтобы ни замыслил, всё равно ты мой и только мой.
Она провела мне по волосам рукой, волосы прижались под выжатой из них мокрой струёй, повисли прядями, закрывая глаза. В потрескивающей скорлупкой голове возник и пошёл такой гул, который не бывает даже при гипертоническом кризе у самого старого человека. Я тоже хотел спросить девушку, конечно, ясно что: ты кто? кто ты? Она только улыбалась мне в ответ и качала головой. Она повернулась, я увидел, какая тонкая у неё талия, как легка её походка, как она обворожительно умеет улыбаться через плечо, как приятно могут звучать даже удаляющиеся от тебя шаги и окончательно понял, что должен подняться, бежать за ней, остановить за плечи, притянуть к себе, да так сильно как только я смогу, так, как притягивал и наваливался на рычаг винтового зажима и никогда, никогда её не отпускать от себя….
Никуда я не побежал, а получил такой нагоняй, который выдержал только потому, что начальники сами испугались того, что произошло. Два станка, которые я запорол, не работали недели две, их всё пытались починить, но потом поняли – это бесполезно. Было принято решение их отправить на металлолом. Я проработал в этом цеху пять лет и, довольно часто, старожилы говорили мне спасибо за то, что я тогда сотворил. Один новый станок, который установили на место двух старых, заменил не только их, но и ещё один из оставшихся трёх. Все были довольны. Все, кроме меня. Я ещё долгое время, проходя по цеху, искал глазами ту девушку, вспоминал сказанные ею слова, мечтал её увидеть хотя бы ещё раз в жизни….
Честно сказать, я и сейчас, иногда оглядываюсь на цокот женских каблучков только затем, чтобы убедиться: нет, это не она, моя была совсем не такая….