Первые два дня Саша к холсту и не притрагивался, все, как он говорил, примеривался. Кучу картона извел. Это Миле так казалось. Ну что, то так сядь, то эдак. И еще она боялась, что вот сейчас он попросит раздеться. Как же она будет? Соглашаться? Выходит за еду и ночлег? Но, с другой стороны, это справедливо. Должна же она чем-то расплачиваться. Нет, она не думала, что Саша к ней приставать будет. Видела, что огнем глаза у него загораются только, когда он рисует. Глаза, как рентген. Она чувствовала, как они проникают ей под кожу, как ощупывают, нет, не тело даже, а кости. Какой уж тут раздеваться, если ему даже плоть – не помеха. Но удивительно было ей то, что она не чувствовала стеснения от этого. Будто все шло так, как надо. И вот это жгучее чувство во всем теле, мучительное, до зуда, до жжения, все ужасное и темное, что в ней засело, расплавляло, истачивало, омывало и залечивало... Нет, не найти Миле было таких слов, чтобы описать, что она чувствует. Да, она и не искала. Разве в словах дело?
Наконец, Саша взялся за холст. И холст выбрал самый большой. Мила недоумевала – да там таких, как она, десяток поместится... И странное дело – то он все молчал, как воды в рот набрал, все хмурился почему то, а тут разговорился. Из сплошного потока Миле трудно было склеить-вылепить - о чем это он, но она старалась...
Рассуждения «дяди» Саши о любви:
Раньше я не знал про тонкости чувств все она ****юль меня научила и просветила вот возьмем влюбленность это просто как молния один миг а потом все гаснет и гаснет но если у тебя есть тонкость чувств ты поглядишь внутрь и постараешься понять что ты чувствуешь почему и когда поищешь зацепочки маячки что-то в твоей возлюбленной или голос или запах вот запомнишь запомнишь крепко задумаешься все это у тебя в душе отпечатается и пойдешь дальше по жизни а она тебе раз и что-то покажет а ты вспоминай как это было-то вот голос вот запах вот сладко так поцелуй а уже все новое совершается ничего на месте не стоит и это старое на новое накладывается ты сам и накладываешь в чувствах своих и через зазор разницу значит ты все это еще острее чем раньше чувствуешь тонкость называла чувств эта ****юль большого ума была женщина и красивая недаром с поэтами и художниками жила сейчас они все в классики записаны а вот ее записать забыли ну да ладно много любила и меня дурака любила очень но до себя не допускала так может разочек когда в самом начале все больше в себе чувства раздувала все говорила ах саша я уже стара для физической любви кокетка была до самой смерти вот это умение все развернуть продлить и усилить а не просто бежать сломя голову от чувства к чувству так и не останется больше силы чувствовать проходит это быстро как и молодость а ****юль умерла уже почти 80 ей было своими руками вот и схоронил все мне завещала вот квартиру эту если хочешь до старости сладость эту в груди испытывать то надо зазоры эти искать или придумывать и старое на новое накладывать как краски вот ты видишь как я делаю...
«Дядя» Саша не переставая говорить, все набрасывал краски с палитры на холст, а иной раз бросался счищать мастихином, хватал уголь и яростно зарисовывал опустевшее пятно. Или вот еще: какие-то обрезки фольги что-ли или просто цветные бумажки изрежет и приткнет на полотно да и замажет маслом, края подправит и дальше, дальше пишет, как ни в чем не бывало... Чудно это было Миле наблюдать.. Но и наблюдая, не могла она оторваться от своих горьких мыслей... Правда постепенно нескончаемый монолог дяди Саши увлек и ее, какой-то поток будто насильно тащил ее прочь от тех остатков страшных черных глыб, которые представляли ее мысли, казалось бы, совсем недавно...
Иногда она уставала слушать и пробовала спросить, на разговор навести. Ведь ясно, что его что-то мучает, как мучали ее неясность и муть, и непонимание, как же жить дальше.
- Саш, а ты-то сам влюблялся? Вот было так, чтобы ты голову потерял?
- Да я ж тебе и говорю, не от чего голову терять, инстинкт это собственнический, бороться с этим надо! Вот сладость, сладость любви вкушать, так сказать, вот это да! Вот это высший пилотаж! И тянуть, тянуть. Тогда твой объект, как муха в меду, сам лапками в этой сладости завязнет и никуда не денется. Только различать надо тех, в ком тоже сладость заложена, вот как в тебе, например, а в ком одна горечь.
Мила смущалась, когда он вот так напрямую начинал ее обсуждать. Не привыкла она к этому. Какая такая сладость в ней?
Казалось, Саша не уставал. Но это только казалось. Мила зорко следила за ним, и как только лицо его серело и под глазами появлялись круги, она сразу делала вид, что уже больше не может сидеть вот так, неподвижно. Надо отдохнуть, размяться, да и Мальчика прогулять пора, а потом ужинать. Одним словом: дайте воды напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде.
Когда Мила увидела портрет она очень удивилась – это я?
- Ты, девочка, ты... вся ты: и какая была, и какая сейчас, видишь черная страшная, и какая будешь, смотри засияешь...я врать не буду.
- А это кто?
- Да, не знаю я. Может эльф, а может ребеночек. Ты ребеночка-то хочешь?
Саша засмеялся, увидев Милино смущение. Хорошо он смеется, не зло, - подумала Мила.
- Саш, а сколько тебе лет?
- А че, меня в отцы примеряешь? Да, ладно, ладно, шучу я так, не по-детски!
Работа над портретом была закончена. Саша еще полюбовался на него, пощурился, глядел то на полотно, то на Милу, видно хотелось ему, чтоб и она что-то сказала, похвалила может быть... А у Милы в голове только одно: вот и все, вот и все. Вот и все!
- Ну, ладно! Пойдем что ли чай пить! К вечеру гости нагрянут, на стол надо будет накрыть. А чай не водка, его много не выпьешь.
Мила и Саша пили чай в кухне, Мальчик уютно устроился под столом. Миле хотелось спросить, что за гости. Но Саша опередил ее:
- Гости у нас будут такие – галерейщик Жора с тещей.
- А почему с тещей?
- Да, какая разница-то! Ну, с тещей, а мог бы и с женой придти. Очень он верный семьянин, понимаешь. Главное, что дядя Жора денюжку принесет. Я ему уже пообещал портрет твой. И еще кое-что поднакопилось. Он сам выберет. Обычно все берет подчистую. Хорошо видно наваривает на мне.
- А ты сам что ли не знаешь?
- А мне лень считать! Мил, знаешь, времени еще навалом. Давай в кино пойдем? Мне разгрузиться надо, а там картинки мелькают, в зале темно, а картинки все мелькают, все утекают куда-то... Хорошо, сижу себе и делать ничего не надо. Люблю я кино, еще с детства!
- Ой, и я люблю! Ужасно просто люблю! Пойдем, конечно, пойдем!
Мила так была рада, что всю дорогу почти бегом бежала, Саше приходилось ее даже притормаживать. И только уже в кассе Мила поняла, что совсем не боялась выходить на улицу, совсем не оглядывалась, не вздрагивала, не ждала удара... Как же хорошо, господи!
Уже дома Мила подумала, что не хочет она никаких гостей. Сейчас, после темного зала кинотеатра, где они с Сашей сидели чинно рядышком, но тепло тел просачивалось через ткань рукавов странным живым током, после неспешной уже прогулки домой... домой, странно, как это все происходит. Вот уже Сашина квартира – это дом. Как же так быстро-то? Бабушка, видно, была, как всегда, права. Человек к хорошему привыкает быстро.
Мила сидела на тахте и смотрела на картину. Портретом ее назвать она бы не решилась. Это только Саша мог видеть в ней портрет. Она не двинулась, когда прозвенел звонок. Ведь это все же не ее дом, хоть и чувствует она себя здесь уютно и защищенно. Мальчик побежал в прихожую с Сашей и взлайнул всего один раз. Видно люди пришли ему не чужие.
Оказалось, что и Миле они не чужие. По крайней мере, женщина.
- Ой, Мила! Это ты!
Анна Васильевна бросилась к Миле. Моложавый чернявый мужчина застыл с улыбкой в дверях. Но потом оставил их выяснять, кто кого давно не видел, и двинулся к картине, стоящей посередине комнаты на тяжелом увесистом мольберте. Другой бы ее и не удержал.
Мила что-то отвечала взволнованной Анне Васильевне, а сама наблюдала за Жорой, за дядей Жорой, как его Саша назвал. А тот сразу посерьезнел, отбежал к стене, наклонил голову вправо, потом влево, потом подбежал к картине и стал рассматривать, жадно вглядываясь. Все! Мила поняла, что он вцепиться в картину. Тут и сомневаться не приходится. А она сомневалась. Уж очень непривычно она выглядела. Не то что парадный портрет ****юли. Все-таки втайне он ей нравился больше, хотя Саша и объяснил, что это все было в прошлом, еще ученическом периоде его жизни.
- Ну, старик! Все беру! Не глядя! А портрет Милы... – Он оглянулся на Милу, - ведь вы Мила? Поставлю семнадцатого на вернисаж! Там такие люди будут! Весь свет! И натурщицу твою рядом с картиной поставим! Пусть олигархам цветуечки раздает! А продадим только тому, кто ей сам лично понравится! А? Как тебе идейка, а?
Мила побледнела, стиснула руки и сжалась. Мальчик первый уловил ее страх, заскулил и полез целоваться. Анна Васильевна, бросилась на кухню за водой. А Саша просто сел рядом, обнял и все вжимал ее в себя, стараясь унять дрожь. Мила так дрожала, что половину воды разлила по подбородку. Досталось и Саше, и Мальчику, но что-то и в рот попало. Она стала отходить.
- Ну, я же не знал, что модель у тебя такая нервная!!! Ну, что ты так смотришь! Ну, убей меня, убей!
- Мил, чего ты боишься? – тихо спросил Саша.
- Ну, там же все будут? Они меня узнают! Увезут к себе! Я не хочу!
- Кто, кто будет?
- Ну, вот он сказал – весь свет будет! Значит и Виталька, он всегда на все презентации ходит. А, главное, он, Вадим...
- А кто такой Вадим?
- Он продюсер на телевидении, программа о пластической хирургии.
Тут вмешался Жора и стал темпераментно орать про то, что в гробу и в белых тапочках он видал продюсеров с телевидения. И его самого и его недоношенных дружков.
- Да, я сам крутой! Ко мне только миллионеры ходят! Я самому Роме картины на Сотби покупаю!!! Саш, ну скажи ты ей, кто я!
- Мила, тебе нечего бояться! – Более спокойно вступила Анна Васильевна. - Если и было у тебя что-то плохое, то все уже позади. Поверь мне! Пойдем-ка на кухню, закусочку приготовим, а то эти двое после такого стресса выпить захотят. А ты мне расскажешь, как ты у Саши оказалась. Вот уж удача, ничего не скажешь!
Когда они ушли, мужчины вздохнули с облегчением.
- Саш, я тебя прошу. Обработай ты ее! Что там мой вернисаж в Москве! Покажем только, поманим, продавать не будем! Я ее в Вену повезу, картину эту твою, натурщицу, тебя и Мальчика! Хочешь? Пусть, суки, со своим Климтом утрутся! Мы сначала мандраж на Европу нагоним, а потом на русских торгах продам! Саш, миллионером станешь! Эту Милу твою надо в бархатной коробочке с крышечкой держать! Ты же на золотую жилу напал, гениальный ты мой! Напиши с нее ню! Умоляю! В Лувре повесят, тещей клянусь!
Жора сделал вид, что он сейчас упадет на колени. Саша рассмеялся довольно.
- Да я уж и сам думал. Ню на голубом фоне. Этот портрет терапевтический, так сказать. Пробный.
- Ну, если этот пробный, то я не знаю ваще! Слушай, а она от тебя не уйдет? Может у нее мужик есть, вишь как задрожала.
- Не уйдет! – Саша самоуверенно улыбнулся. – Я, ты понимаешь ли, уже ведь сети раскинул. Полюбит она меня скоро.
- А ты? – Жоре было любопытно, да и непривычно как-то вот так разговаривать, слишком прямо.
- А я ее уже полюбил. Но первым, конечно, Мальчик. Ох, он чует, собака!
Они засмеялись и пошли на кухню. А там Анна Васильевна расписывала красоты своей новой работы.
- Ты не смотри, что он мой зять. Если бы я не справлялась, не стал бы держать. Он деловой – ужас! Ты представляешь, я даже фотошоп освоила!
- А что такое фотошоп? – Миле стало интересно.
- Ну это, как пластический хирург, только виртуальный.
Услышав о пластическом хирурге, Мила сморщилась, моргнула, но ничего, выдержала, не заплакала.
- Я и тебе скажу. Иди работать, ты же медсестра! Больным помогать будешь, времени на переживания не останется. Я тебя обещала устроить в больницу? Обещала?
- Обещали!
- Завтра же позвоню! Все устроится, вот увидишь. А пожить пока у Саши можешь. Вон как все сверкает, сроду такой чистоты у него не было. Ему же это тоже приятно. Он мужик очень хороший. И талант. Жора ему сначала помогал просто так, а потом такие дела закрутил.
Саша с Жорой нарушили их тет-а-тет. Потянулись за рюмками, накололи на вилки огурчики. И все так со смаком, со знанием дела, что Анна Васильевна только рукой махнула.
_ Ну, вот и отмашка! Давай, будем! За тещ! – Жора лихо опрокинул рюмку.
_ Так у него еще нет тещи! – Засмеялась Анна Васильевна.
- Нет, так будет! – Убежденно сказал Жора. – Санек! Ты только не пей много! Тебе работать надо!
- Да с чего вы взяли! Он и не пьет! – Это как-то само собой вырвалось у Милы так страстно, что все сначала посмотрели на нее с удивлением, а потом дружно рассмеялись, и она сама в том числе. А Мальчик взлайнул из-под стола, чтобы значит напомнить о себе. И вообще...