Действующие лица
Род вождей (отличительные черты – светлые кудри, знак богов).
Саггау – вождь, бездетен
Саггея – сестра вождя, пристрастна к «волшебному порошку»
Их мать, свекровь Саггры
Саггра – жена вождя
Род Буров (охотников)
Бурт – старший сын рода, отец детей Саггры, лучший мужчина острова
Буред – второй сын рода, Чистая Кровь Шаманов
Жена Буреда
Бураех – сын Буреда и его жены
Род Рахов (Стерегущих Счастье) (многочислен, воинствен, занимается также оленеводством, практикует многоженство).
Рахд – ваятель из рода Рахов
Род Маев (Пришлых потомков древних мореходов) (немногочисленная интеллектуально-творческая элита, хранящая знания – исторические сведения, мореходные пути и др.)
Маерха – составительница Песен – Голос Острова Саггов
Род Шаманов
Старый мудрец и его дети:
Шам-Захлагу – Верховный шаман
Шам-Эсхоир – Второй шаман, в будущем Верховный шаман
Кохама-Шам – мать будущего шамана по имени Дитя Пророчества
Шам-Сурилет – младший сын Мудреца, будущий великий мудрец Сурилет Солнечный Олень
Дитя Пророчества – сын Кохамы Шам и Буреда (из рода Буров), выбранного в отцы через ритуал Чистой Крови
Трагедия 1
Действующие лица
Саггау – молодой вождь
Саггра – его жена
Шам-Эсхоир – Второй шаман острова, друг вождя Саггау
Бурт (из рода Буров) – лучший мужчина острова
Мудрец – глава рода шаманов
Белая Сова – божество брака и плодородия
***
Средне-рослый, светлокудрый вождь Саггау готовился к празднику Белой Совы – он брал себе жену из маленького семейства, жившего недалеко от Зеленого озера. Сагги жили возле озера Хрустального, других озер на острове не было. Был еще колодец в горах, омут с целебной водой, но к нему ходили только шаманы.
Верховный шаман Захлагу тоже готовился к празднику. Он подбирал имя для невесты, соединяющей себя с родом Саггов. Он перебрал много имен и выбрал древнее, как седые кудри богов – Саггра.
Саггра готовилась к празднику Белой Совы, втирая в косы душистые травы и шелуша в ладонях зерна для угощения. Зерна привозили издалека, с Большой Земли.
Саггау подошел к младшему шаману Эсхоиру, тронул его за могучее плечо.
– Благородный Шам-Эсхоир, мы с тобой столько раз ходили к дальним островам на охоту, охотились даже за пределами полярных дней и ночей. Я прошу тебя танцевать сегодня на углях для Белой Совы.
Шам-Эсхоир кивнул.
– Хорошо, Саггау.
– Твой брат не будет на меня обижен?
– Захлагу умен. Он знал, что ты попросишь меня.
– Ты будешь танцевать? Верховный шаман позволит тебе?
– Захлагу не станет мне препятствовать, – отвечал Шам-Эсхоир, и медное лицо, похожее на скалу своей суровостью, затеплилось.
В сумрачной, стылой пещере старый Мудрец раскладывал камни на полу. Его дочь, Кохама-Шам сидела напротив.
– Твои братья-шаманы уже у священного кострища?
– Я успею, отец. Сагги были у тебя?
– Вчера. Я не сказал им.
– Может, сегодня камни лягут иначе?
Мудрец покачал головой.
– Камни не покажут продолжения роду Саггов.
Кохама-Шам сжала губы. В дерзком, почти волчьем сердце забилась жалость. Скоро кто-то сменит Саггов, кто-то сменит привычный закон, кто-то сменит эпоху. «Да не оскудеет священное кострище на холме…»
А на холме собралось столько людей, столько дышаших лиц, что рокот голосов заглушал океан. Лица, лица: медные – шаманов, узкие – Рахов, нежно-бледные – Маев. Остался ли кто-нибудь дома? Сегодня День Белой Совы у вождя Саггау!
Ударили бубны. Широкоплечий, широкоскулый Шам-Эсхоир поставил босые ступни на угли, и началось празднество.
ПЕСНЬ ИЗ ЛЕТОПИСИ МАЕВ
Свершился ритуал, последний вождь-охотник
Полярную Сову о браке испросил.
И заплясал шаман в честь мудрой белой птицы.
Возликовал народ, топтавший землю Саггов,
Вдыхавший терпкий дым священного костра,
Омывший рукава соленой влагой неба.
И танцевал шаман на раскаленных углях.
Рисующая след неровный на снегу,
Расплескивая грусть по звездному пространству,
А радость закалив в мерцании вершин,
Вступила в славный род.
И чреву своему Доверила судьбу, охоту и награду
Всех будущих вождей.
О, Белая Сова!
В столетьях не забудь, как танцевал шаман!
***
Шам-Эсхоир развел руками:
– Что за беда, Саггау? Ты молод. У тебя нет других женщин. Подожди, Белая Сова еще благословит тебя.
– Саггра не должна ждать, и народ не должен. Народу нужен наследник вождя. Нужен уже сейчас. У меня нет братьев, а моя сестра…
– Я знаю, Саггау. Твоя сестра… она не здесь и нигде, ее жизнь –сон, но ты не понимаешь…* {Сноска. * Речь идет о Саггее, пристрастившейся к «волшебному порошку».} Лучше я отведу тебя к отцу, он, сидя в полутемной пещере, видит больше, чем верховный шаман со священного холма. Мудрец подскажет, что тебе делать, и кто даст острову наследника вождей.
Мудрец долго тряс головой. В складках его лица томилось сомнение. Наконец, он прямо взглянул на Саггау, и воздух в пещере погустел. Мудрец сказал:
– Обратись к Бурам. Попроси их первого сына – Бурта помочь роду вождей. Так Мудрец сделал свой выбор, избрал род будущих правителей, но Саггау не понимал еще, он все еще надеялся…
– Я боюсь просить Бурта. Он словно околдовывает женщин, заставляя их полюбить. Саггра не выдержит даже его взгляда. Позволь мне обратиться хотя бы к Буреду, второму сыну Буров.
– Всякая женщина, как россомаха, всегда проворней, чем ты ждешь, Саггау. Буреда просить не надо, у него странная жена. Другие Буры либо стары, либо слишком юны. Никто, кроме Бурта, не сможет сделать легкой весть Белой Совы.
– Я исполню то, что ты указал мне, Мудрец, я позову Бурта, он не откажет.
***
Привязанные лодки стучались носами в неровный край острова. Невысокий человек с сильными плечами, коротковолосый, темноглазый, уверенно держал Саггру за руку. Они медленно двигались против хода планет, вдоль по берегу. Бурт не смотрел на женщину, он смотрел куда-то далеко, вглубь острова, в зыбкое от дыма пространство, туда, где гнездились приземистые жилища, где розовые тени костров безмолвно всплескивали руками. Искусством телесной любви, способностью зачать здоровых сыновей всегда владели лучшие из Буров. Бурт понял многое в пожатии бледной кисти Саггры. Он знал уже, что сказать. Он знал, каким движениям должны служить его руки, взгляд и голос его были точны, как нож на охоте. Но то была не охота, Бурт не желал Саггре зла. Розовые тени разлетелись в стороны, когда Бурт, придерживал женщину за локоть, повел ее к своему дому. Едва дверь захлопнулась, Бурт серьезным долгим взглядом опалил сердце Саггры.
– Сейчас ты расскажешь мне все. Все, чего боишься рядом со мной, – его голос звучал твердо и приглушенно, – Ты можешь закрыть глаза или спрятать лицо у меня на груди, только не говори неправды и не молчи. Женщина что-то тихо прошептала в ответ.
– Ты боишься меня, Саггра?
– Да. И чего-то еще, я не знаю…
– Я знаю.
Она подняла ресницы и увидела лицо Бурта, разглаженное участием.
– Ты видишь, я не опасен.
– Да…
– И я не стану другим.
– Нет?..
– И, хотя угроза твоему покою исходит от меня, я сумею защитить тебя от страха.
– Бурт, можно мне уйти? Пусть не сейчас…
– Нет, – сказал он мягко.
ВЕСТЬ БЕЛОЙ СОВЫ
(песнь Маерхи из рода Маев)
Первая весть – радужный лед, сковавший колени,
Точечный страх, острый инстинкт, в горле зажатый,
Горькая кровь, прикус зубов в нервном протесте,
Первая весть – хрупкая лень век занемевших.
***
Саггау сидел на большом стылом утесе и кидал мелкие цветные камешки перед собой. Они ударялись друг о друга и отскакивали, разбрасываясь беспорядочно по земле.
– Саггра счастлива? – спросил вождь.
Бурт кивнул.
– Ты не оставишь ее, Бурт?
– Нет.
– Я должен благодарить тебя. Тебя и мудреца, но я не могу, потому что я – не вождь, – нога Саггау с силой давила в камень, – Как я могу быть вождем, если моя жена глядит на меня с печалью. Мудрец не сказал мне чего-то важного. Теперь я понял. Дети Саггры не будут вождями. Кровь Буров сильнее. Боги не отметят ее детей своим знаком – светлыми кудрями.
– Ты хороший вождь, Саггау, ты знаешь сам. Ты воспитаешь будущих вождей, даже если они будут темноволосы.
– Ты любишь кого-нибудь? – Саггау боялся, что Бурт не ответит, но он ответил.
– Да.
– Кого? – молчание. –Кого?
– Женщину из рода Маев.
– О боги! – подумал вождь, но сказал лишь: – Древний род. Откуда они пришли?
– Из неизвестных земель.
– Но где эти земли?
Молчание, молчание в ответ.
– Саггра любит тебя, Бурт.
– Я знаю.
– «Я хочу отдалить твою смерть, друг» 1 {Сноска. 1 «Я хочу отдалить твою смерть, друг» – ритуальное благословение, пожелание долголетия.}.
Бурт опустил свою благородную руку на плечо Саггау в то время, как Саггра прижимала к щеке его грубую рубашку. В то время, как Саггея 2 {Сноска. 2 Саггея – сестра Саггау, упоминается выше.} оплакивала уходящую по склону фигуру. В то врмя, как олени Рахов засыпали, выпуская из ноздрей густой пар. В то время, как женщина из рода Маев пела свою лучшую песню. Не для Бурта, но он слышал ее, преломленную в сиреневом воздухе. Он «видел», как песня тонкими струями утекала на ту сторону Незамерзающей реки.
Трагедия 2
Действующие лица
Мать вождя Саггау, свекровь Саггры, родившей детей в род Буров, мать Саггеи, грезящей от «волшебного порошка»
Шам-Эсхоир – Второй шаман.
Это был олененок, самка. Она дрожала, сучила окоченевшей ножкой и жалась спиной к нагретой соломе. Старая женщина растирала ей бока сухими, жесткими ладонями: «Вот как, вот как! Теперь ты не замерзнешь. Чего же ты так напугалась? Вот как, вот как. Ты теперь будешь долго спать, пока не поправишься. Сейчас я растоплю снега, и ты сможешь попить. Вот как. Полярные волки 1 {Сноска. 1. Обожествлялись как духи смерти, что, однако, не мешало охотиться на волков.} чуть не унесли тебя на тот край северного сияния. Но теперь ты отогреешься и вырастешь в высокую сильную олениху». Женщина возилась у огня, пришептывая и легонько подергивая себя то и дело за растрепанную косу. Олененок в углу успокоился. «Седокудрые боги послали мне тебя. Верховный шаман Захлагу сказал, что раз уж Мудрец велел мне терпеть мою невестку, то боги позаботятся обо мне. Может, пошлют стадо. Хочешь молока? Сейчас пойду к Рахам, и возьму молока у их олених. Рахи живут у Незамерзающей реки, но не с той стороны, где Маи, с другой. Они очень сильные и ленивые. Они не ходят на охоту, а остаются на острове, поэтому люди называют их Стерегущими Счастье. Но я видела только, как они ловят рыбу да пасут оленей. Есть у них еще ваятель, тоже бездельник – все время руками глину месит, и еще ни одного хорошего горшка не слепил. Говорят, будто он для красоты лепит. Зверей разных, людей тоже, только все это пустое, никому от этого пользы нет. Рахов очень-очень много – они заставляют своих женщин рожать каждый год. И оленей у них тоже много. Я принесу тебе много молока».
***
«Завтра провожаем мужчин на охоту, а я трудно встала. Голова не поднималась, чего-то косы потяжелели. А ты, гляжу, всю воду выпила, я еще натоплю. Сон свой хорошо помню. Вижу, несу я каплю такую огромную. И руки трясутся, боюсь уронить. Большая капля, да-а, с медвежью голову. Сон не простой, как бы не потерять чего…»
***
«Что-то каждый раз сны все хуже. Ты чего не ешь? Сегодня опять себя видела. Странное место такое, темное. Видно, скоро помру. Нехороший сон. Пошла сразу к мудрецу, а мудрец мне говорить про сон не хочет, только головой раскачивает. У него голова большая, потому что там много ума. Когда мудрец был шаманом, люди его боялись. А теперь он в своей пещере головой мотает. Тоже старый стал. А был сильный шаман. Ты подросла малость, или я совсем ослепла?»
***
«Скоро мой сын вернется, много шкур привезет и много мяса. Он – вождь. Его все ждут. И Саггра. Она – плохая жена, надо сказать Саггау, чтобы взял другую. Сегодня мне снилась лодка посередине озера. Она горела вся. Огонь тыкался в самое небо. Это уж я даже и не знаю к чему.»
***
«Мой сын – самый главный. Когда он говорит, все молчат. А когда я говорю, он молчит. Саггау умный, он понимает, что я его выкормила. Ты ешь, ешь. Саггау тоже снятся сны, только он не рассказывает. Всем людям они снятся. Я думаю, что даже богам что-нибудь снится, только совсем непонятное. А у моей дочки снов не бывает, потому что она и не спит вовсе. Я знаю, это не сны… Пора ей замуж, пусть бы выходила за Бурта. Я никогда не дождусь внуков с такими детьми. Кто тогда будет вождем? Я скажу тебе, кто хочет быть вождем. Верховный шаман. Но он не может, он не Сагг.»
***
«Ты быстро растешь. Саггау скоро сделает тебе загон, Саггра станет водить тебя к озеру. Там ты будешь пастись на берегу. И вода тут же. У Зеленого озера много сочной травы, но только летом, а зимой везде один снег, и тебе придется есть мох. Потом ты родишь оленят, и у меня будет стадо, как у Рахов.»
***
Крупная олениха была больна и походила на пульсирующий, трясущийся ломоть плоти. Она дышала прерывисто, обжигая себя собственным дыханием. Старуха трогала олениху за бока, что-то шептала, плакала. Приходил большой человек, сначала топал ногами, потом заглядывал в зубы, щупал нос. Потом стало очень шумно в голове животины, голоса людей смешивались с каким-то бряцанием.
Оленихе удалось вычленить голос хозяйки из общего гула. Сдавленный, приглушенный, такой знакомый и успокаивающий голос.
– Ты говоришь, что она поправится, Шам-Эсхоир?
– Она останется бесплодной, – отвечал большой человек.
– Разве ты не можешь вылечить ее?
– Она ослабеет. Я не могу помочь тебе.
– Но хилая олениха не даст мне стада.
– Я не могу помочь тебе. Принеси ее в жертву богам, и они подарят тебе стадо, что проку с одной оленихи?
Большой человек ушел. Животное забылось. Сквозь недосомкнутые веки ей мерещились красные сполохи.
***
«Ты думаешь, мне не жалко? У меня не будет теперь ни стада, ни оленихи, не с кем даже поговорить. Я обвыклась с тобой. Что ты так медленно, ленивая животина? – старуха подгоняла ее прутом, – «Разве не я за тобой ухаживала, растила тебя? Почему ты не хочешь за мной идти? Брось упираться. Пока еще с тобой дойдешь! Не даром мне нитки снились. Длинная нитка тянется, а на конце пуночка дохленькая – кривой коготь драл. Вот и пришли, радость богам!»
Поселение кишело детьми и собаками. Беременная женщина с измазанными щеками встретила старуху. «Сейчас мужа позову», – сказала она, не подняв глаз, и скрылась в доме. Вскоре оттуда вышел толстый сощуренный рах с чем-то тяжелым в руке. С чем-то блестящим, цвета умирания. «Веди за дом», – крякнул он, и олениха услышала в своих висках хлопанье крыльев.
За домом хозяйка расплакалась. Олениха глянула на нее и быстро испустила дух. Разбитая старая женщина не могла успокоиться даже тогда, когда раскладывала на жертвеннике большие куски свежего мяса – хороший дар седокудрым богам.
ПРОСТИ ЧЕЛОВЕКА
(песнь Маерхи)
Прости человека! Дай ему волю думать, что ты – неблагодарное животное, глупое и упрямое. Тогда он не станет впиваться ногтями в ладони и нервно сжиматься во сне. А если станет – знай, что он тебе не поверил!
Трагедия 3
Действующие лица
Рахд – ваятель из рода Рахов
Бураех – мальчик из рода Буров
Маерха – Голос Острова Саггов
Бурт – лучший мужчина острова, отец детей Саггры, жены вождя
Рахд сидел на Берегу Серебряной Рыбы, там, где Бухта Ловца. Он задумчиво глядел на Пустынный мыс, проступающий сквозь северный туман. Его длинные худые пальцы мяли комок теплой глины. Костер трещал и сильно дымил от ветра, но пламя все еще удерживалось на земле, не улетало прочь, как огромное рыжее насекомое с многочисленными обжигающими крыльями.
Рахд смотрел на Пустынный мыс, куда не ходили лодки – там не было дичи.
Рахд смотрел на Пустынный мыс, который почему-то звал и дразнил его своими сиреневыми очертаниями.
Рахд смотрел на Пустынный мыс глазами цвета мерзлой коры.
Он осторожно, словно боясь причинить боль рождающейся из глины фигуре, вылепил лицо: полуприкрытые веки, полураздвинутые в улыбке губы, полуприподнятые брови пробуждающейся от сна женщины, которой никогда не существовало на свете. Он ее придумал. Просто придумал и все. Тихонько сзади подошел Бураех, мальчик с нервными движениями.
– Ты опять ее лепишь?
– Я всегда ее леплю, – отвечал Рахд.
– Только ее?
– Нет, еще священных животных: волков, моржей, сов.
– Лучше бы ты упражнялся с копьем, тогда бы ты мог научить меня.
– Я владею копьем, как могу, и ножом тоже. А большего не хочу – мне нравится лепить.
– Если на остров нападут, когда другие роды будут на охоте, ты умрешь, потому, что ты не настоящий Стерегущий Счастье. Ты какой-то другой. И я тоже могу умереть.
– Ну, это не должно тебя тревожить. В нашем роду много сильных мужчин, они сумеют защитить остров.
– Это правда, будто вас так много потому, что вы заставляете женщин рожать каждый год?
– Ты ведь знаешь, на острове много глупых языков, – Рахд вылепил шею, слегка прогнутую назад, тянущуюся к ускользающему сновидению.
– Ты женишься на ней?
– Если когда-нибудь встречу.
– А ты женишься только на ней, у тебя не будет других жен?
– У нас это не принято. Рахов должно быть много.
Мальчик замолчал, ковыряясь пальцем в зубах, а Рахд лепил волосы, совсем как настоящие.
– Я слышал, как одна женщина из рода Маев, которая поет на холме, говорила моей матери, что любит тебя.
– Маерха – Голос Острова Саггов?.. – Рахд посмотрел на море.
Ребенок пожал узенькими плечиками:
– Странно, зачем ей это? Маи не выходят замуж за Рахов.
– Ты – несмышленыш, – улыбнулся Рахд, и «мерзлая кора» его глаз слегка оттаяла.
– А ты вылепишь Маерху?
Рахд задумался:
– Нет…
– Почему? Она тебе не нравится? У нее хорошее лицо.
– У нее «летающие» руки, а я не могу вылепить полет.
– Почему? Ты ведь лепил сову.
– Это другое, Бураех, – Рахд положил глиняную фигурку себе на колени, – Мне не из чего лепить полет. Я давно мечтал вылепить не просто птицу со сложенными крыльями, а, например, летящую чайку. Но глина для этого не подходит.
– А что подходит?
– Ты чувствуешь цвета? Вот сила, она цвета моря. Я могу вылепить из глины силу и раскрасить ее. Холод - цвета неба, его я тоже могу изваять. Я мог бы, наверное, даже вылепить бога: седые кудри, высокий лоб и два мерцающих камня в глазницах. А полет – не могу, потому что он прозрачный.
– А ты сделай его изо льда.
– Я бы хотел, малыш. Вон там, на Пустынном мысе, есть глыбы льда, которые не тают столетиями.
– Откуда ты знаешь?
– Верховный шаман сказал мне.
– Если Шам-Захлагу сказал, то это правда. Наверное, там очень холодно. А ты можешь слепить мне игрушку?..
МИРИАДЫ МИРОВ
(песнь Маерхи)
Когда ты зовешь человека, роняя звуки его имени в гулкий колодец вселенной, любя и жалея, твоя жизнь становится бессмертной. А он, откликаясь на зов, глядит в запредельность. И открываются светлеющему взору мириады миров.
Когда ты ждешь столько времени, сколько бьется пульс в твоем теле, то за его границами соприкасаются в нежном единстве летящие души. И открываются светлеющему взору мириады миров.
Когда твоя любовь бескорыстна, когда ты не просишь остаться с тобой, не просишь в ответ ни слов, ни движения, и сердце не тянется к промерзшей земле, тогда дуновение твоего теплого дыхания прорезает пространства, где открываются светлеющему взору мириады миров.
«Мириады миров. Мириады миров…» – допела Маерха. Побледневший Бурт стоял с нею рядом. Преданно светились его смелые глаза, как карие прогалины на снегу лица.
– Ты должна сказать ему, что любишь, он имеет право знать, – произнес Бурт почти спокойным голосом, может лишь немного тише, чем обычно.
– Его душа знает. Она говорит со мной.
– Нет. Ты иди. Найди его и скажи. Ты должна это сделать.
Маерха встала с поросшего мхом камня и пошла. Медленно. Сложив на груди свои «летающие» руки. Она услышала, как на берегу Серебряной Рыбы Рахд говорил мальчику: «Беги домой, Бураех, я буду смотреть на мыс и представлять себе этот странный нетающий лед, в котором узнаю нечто… мириады миров…»
Рахд подождал, пока мальчик скроется за домами, и уверенно, не торопясь, вывел лодку. Положил в нее кожаный мешок, сел на весла, и вскоре исчез в тумане. Маерха искала его еще два года. Она смотрела на сиреневую груду в океане и не любила этот мыс.
НЕ СПРАШИВАЙТЕ
(песнь Маерхи)
Не спрашивайте меня, куда он ушел по морю.
Не прочьте ему со страхом дороги в небесный город.
Я знаю, что волны спали, когда он ушел по морю.
Не спрашивайте меня, когда он вернется снова,
Когда этот грустный берег опять его ног коснется?
Я знаю, что даже боги его возвратить не смеют,
Пока не очнется сердце, пока не откажут пальцы.
Не спрашивайте меня, зачем он ушел по морю…
Маерха вела лодку к Пустынному мысу. Глаза цвета мерзлой коры глядели из-под сомкнутых над бровями худых пальцев на взлетающие руки с тяжелыми веслами. Рахд ждал, как никогда, женщину, сходящую на берег. Он ждал, что вот, наконец, она разомкнет бледные губы и выпустит на волю голос острова Саггов. Цвета звучат вместе с ним. Туман – фиолет, разбавленный белилами – глубоко, негромко. Свежесть – движение влаги – пестрая, размыта – звон издалека. Полет – прозрачное, ледяное крыло на вершине скалы – слова, шепот:
– Это нетающий лед?
– Оно указывает на остров Саггов.
– Ты здесь совсем один?
– Я выдолбил его из нетающего льда.
– Это крыло никогда не растает?
– Его больше никто не увидит. Никто не поплывет сюда, чтобы взглянуть на него.
– Никто? Ты вернешься?
– Вернусь ли я?
– Мириады миров…
– Мириады миров…
Лодка отчалила от мыса, женщина на веслах молчала. У нее был неразговорчивый голос. Голос Острова Саггов.
ТРАГЕДИЯ 4
Действующие лица
Буред – второй сын рода Буров
Жена Буреда
Бураех – сын Буреда и его жены
Дитя пророчества – сын Буреда и Кохамы-Шам
Кохама-Шам – дочь Мудреца, сестра шаманов
– Шаманы объявили Ритуал Чистой Крови, – сказал старик, постучавший в дом второго сына Буров, – Женщина-шаман выберет мужчину, чтобы обновить кровь своего рода. Буред, ты слышал, ты пойдешь?
– Чистая Кровь, когда?
– На рассвете. Скажи Бурту! Кохама-шам выберет Бурта! Вот увидишь!
– Не болтай, старый дурак!
Собеседник Буреда не обиделся, а лишь захихикал, сощурив единственный глаз. Второй выбил медведь на охоте лет сорок назад.
– Ты – большой, глупый человек, Буред. Может быть, она выберет и тебя. Тело у тебя здоровое, а разум ребенку дадут седокудрые. Бурт не пойдет, зачем ему? Он сам, как шаман, – старик снова ехидно засмеялся.
– Что ты несешь? Иди себе мимо, зубоскаль в другом месте, – Буред уж было сжал пальцы в кулак, но в это мгновение пришла с озера его жена, она принесла воду и слышала все, о чем говорил ее муж с соседом.
– Ты пойдешь? – спросила она позже, заглядывая в его лицо так, будто одним неосторожным словом он мог убить ее.
Буред отвернулся, но раздражение уже прошло.
– Пойду, – буркнул он через плечо.
– Не ходи, ты ведь знаешь, я растворилась в тебе, я не могу видеть как…
– Ты сумасшедшая женщина! Где это ты видела, чтобы жена ревновала мужа? Я же тебя не бросаю.
– Но ты будешь целовать другую!
– Боги! Где ты набралась этой дури?! Сходи к Мудрецу, пусть он отвлечет твои скучные мозги.
– Нам надо поговорить, – жена закапала слезами кисти его рук.
– Мы с тобой об этом говорили не раз. Я не могу жить так, как ты хочешь. Почему ты не такая, как все нормальные жены?!
– Мужчины много не знают о нас, не понимают. Многие ревнуют, но молчат. Я раньше тоже не понимала. До тебя.
– Боги! Какое различие ты делаешь между тем, что было раньше и тем, что происходит сейчас?
– Различие в любви. – ее голос становился все тише, слова все тяжелее. Она видела – он не верит ей.
– Все это бред! Любовь не делает человека пленником женщины. Ты хочешь, чтобы меня хватало только на тебя, хочешь запереть мое тело в своем! Почему бы тебе не заколоть меня и всегда держать под юбкой мой череп?
Она застонала от беспомощности.
Буред не мог выносить этого. У него защемило в висках. Словно какое-то течение подхватило его и вынесло наружу из дома, где стены стремились его расплющить. Он выскочил в дверной проем, даже не заметив, как толкнул плечом сына, Бураеха. Несколько домов, пролетевших мимо, несколько глотков мокрого воздуха, и Буред немного успокоился. Он прислушался. У шаманов чем-то гремели, готовились к ритуалу. Стоило ждать рассвета.
ПЕСНЬ ИЗ ЛЕТОПИСИ МАЕВ
Алый рассвет зажегся, алый рассвет зарделся,
Как молодой охотник, в цель не попавший метко.
Стоило ждать рассвета целую черную зиму,
Чтобы с землей промерзшей нежно шептались угли.
Угли красней рассвета.
Люди на холм сходились,
Стали мужчины кр;гом, женщины чуть поодаль.
Вышли вперед шаманы, громом взревели бубны.
Грянула песнь Маерхи – Голоса Острова Саггов.
Жарко дышали угли. Угли красней рассвета.
Дальше шаман верховный – доблестный Шам-Захлагу
Начал свою молитву. Вот закричал он в небо,
Зов изрыгая горлом, схожий с призывом чаек.
Вышла на зов Кохама
И повела по кругу быстрый скользящий танец.
Скрыто лицо косынкой,
Только глаза обводят взглядом стоящих кр;гом.
Ветер в глазах раскосых, спят на ладонях вихри,
Плещутся ноги в платье, белом, как пена моря.
А под ногами – угли, угли красней рассвета.
Вдруг на бегу застыла, выпростав тонкий палец!
Сделала выбор дева-нежность рода шаманов.
Сына второго Буров палец пронзить стремится.
Станет он Чистой Кровью, станет отцом шамана,
Чтоб не иссякло племя знающих тайны мира.
Вот уже стынут угли,
Те, что красней рассвета.
***
Мальчик двенадцати лет – Бураех, стоял в темноте перед медным зеркалом. Только лунный свет проникал сюда, растекаясь по прохладной зеркальной поверхности. Лунный свет, а еще звуки. Мальчик смотрел на свое отражение, не узнавая себя, и слушал все, о чем говорили в той ярко освещенной части дома, где копошилась его мать.
– Ты снова был у шаманов, – доносилось оттуда. Это пришел отец. – Уже прошло почти два года с тех пор, как Кохама выбрала тебя. Два года, и твое дело давно завершено, зачем ты ходишь туда, Буред?
– Я хотел видеть сына. Я же не могу забыть его и бросить.
– О нем есть кому позаботиться. Он - не твой сын, они только использовали твою кровь, чтобы не выродиться. Он – Дитя Пророчества.
– Помолчи чуть-чуть.
– Кохама красивее меня, она не плачет, она дочь шамана, ставшего Мудрецом, поэтому ты и ходишь туда все время.
– Кохама искреннее тебя, она никогда не говорила плохого о тебе, – Буред нервничал, но пока держал себя в руках.
– Ты не понимаешь, как я жду тебя целый день, как работа валится у меня из рук. Я ничего не ела сегодня.
– Послушай, жена, я всего лишь ходил к своему сыну. Это не может быть неприятным даже тебе! Он растет, он становится сильнее. Когда-нибудь он станет моей гордостью. Может даже станет Мудрецом. А разве он не из рода шаманов?!
Мальчик в темноте вздрогнул.
– Ты совсем свихнулся на этих шаманах! Тебе не нужны ни я, ни наш сын! Разве в нем не твоя кровь?! Ты совсем забыл о нем.
– Это ты забываешь свой материнский долг. Ты не видишь, что твой сын делает, а он у тебя под носом сам с собой в зеркале разговаривает!
Хлопнула дверь, мать всхлипывала тихонько. Мальчик посмотрел на свое отражение и увидел жесткий отпечаток гнева на скулах. «Дитя Пророчества. Я ненавижу его», – сказал Бураех зеркалу и криво усмехнулся. Отражение ответило на его усмешку, оно всегда ему отвечало, только оно. Тогда мальчик вылез на улицу через крохотное окошко, до которого добрался по бревенчатой стене, сбив пальцы. Он, плача, обсосал каждую ранку, и кровь утихла. Самая обыкновенная кровь. Не кровь шамана, как у Дитя Пророчества!
Бураех пошел по тропинке, высвеченной лунным светом. Он шел, крадучись, до самого дома шаманов. Вот он обогнул широкий двор, наполненный незнакомыми запахами – шаманы во дворе что-то варили. Бураех незаметно проскользнул в пустой дом, там он как зверь чутьем нашел колыбель с младенцем. Дитя Пророчества спало. Оно было крошечным, но уже несло в себе такую разрушительную силу для жизни Бураеха, что он остановился в нерешительности. Нет, ему не было жалко это годовалое существо, но он испугался. Овладев собой, мальчик схватил младенца и метнулся прочь, к скалам. Стремглав!
Кохама-шам встрепенулась во дворе, как вспугнутая куропатка. что это, почудилось или ее зовет Дитя Пророчества, зовет молча, как настоящий шаман? Насторожился властный Шам-Захлагу, могучий Шам-Эсхоир отдернул руку от котла с кипящими травами. Кохама схватилась за горло, вскочила и бросилась вслед за Бураехом. Она больше не сомневалась, чутким материнским сердцем женщина знала уже куда ей бежать.
Вверх, на уступ, туда, где можно отдышаться и избавиться от погони. Даже на бегу Бураех заметил одну странность – младенец молчал. Смотрел серьезными, глубоко посаженными глазами и молчал.
– Постой, остановись, Бураех! – донеслось снизу. – Оставь дитя! Оставь его мне! – кричала исступленно меднолицая Кохама.
– Забери его, дочь Мудреца! Ты ведь можешь, седокудрые боги покровительствуют тебе. Все достается тебе и этому младенцу! – отвечал мальчик, хотя и сам уже плохо понимал, что говорит, – Забери или я возьму его с собой, вниз, на камни!
– Бураех, я – его мать! Не заставляй меня спасать его ценой твоей жизни!
– Он уже отнял мою жизнь! На свете есть место только для одного из нас!
– О, боги! – Кохама в отчаянии всплеснула руками, она успела подумать о другой матери, той, что ждет Бураеха дома и не тревожится еще ни о чем.
Но уже в следующее мгновение женщина-шаман приказала властно: «Положи дитя возле своих ног, положи его».
Бураех не мог сопротивляться, он положил ребенка на утесе, а сам уже не хотел остаться. «Место только для одного из нас» – прошептал он. Быстрый поток воздуха, поднимающийся навстречу, высушил сырую соль на щеках Бураеха, на протяжении одного крика, на лету. Кровь выступила только на коленях, но у детей всегда сбиты колени… Кохама-шам поднесла ладони к вискам: «Полярные волки, отнесите его за карй северного сияния…»
«Что скажет верховный шаман?» – спросили люди. И Захлагу сказал так: «Дитя Пророчества станет шаманом только когда сравняется с тем, кто умер, ради него».
Буред подпалил дрова ритуального костра и на исходе лета, перед самым закатом, огонь съел сверток из шкур с телом ребенка двенадцати лет. Двенадцать лет предстояло прожить за него младенцу со взрослым взглядом до того, как он станет шаманом. Двенадцать лет мать Бураеха хранила зеркало, по которому порой стучала и требовала: «Покажи мне его лицо!» Но тщетно.
ПЛАЧ КОХАМЫ
(песнь Маерхи)
Плачет дерзкая Кохама, посягнувшая на вечность,
Запретившая дыханье проклинающему сына,
За богов решив из волю.
Плачет нежная Кохама.
Плачет, сильными руками раздирая ворот платья,
И в целебный омут глядя, не находит исцеленья.
Плачет верная Кохама, за дитя свое терзаясь,
За дитя свое мертвея,
И теряя острый разум за дитя чужого рода.
Плачет вещая Кохама,
Горькой карой седокудрых пораженная за дерзость,
Видя гулкие пространства и не смея в них проникнуть.
ТРАГЕДИЯ 5
Действующие лица
Саггея – сестра вождя
Мать Саггеи и Саггау, свекровь Саггры
Кохама-Шам – дочь Мудреца, сестра шаманов, обезумевшая после смерти мальчика из рода Буров
«Саггея 1 {Сноска. 1 Саггея – сестра вождя Саггау. Упоминается в трагедиях I и II.} Сагге-е-е-я!» – тихо, протяжно, – «Саг-ге-я-а-а», – совсем шепотом, едва уловимо для уха. Слова принадлежали Ему. Это был Его зов. Но и трепетное, бьющееся сердечко, замирающее при звуке Его голоса, тоже принадлежало Ему. И ее мысли, и она сама, не только ее имя. Это раскатистое: «Саг-гея». Ему принадлежал весь ее мир. Он был там богом. И только одно неспокойное чувство мешало ей сейчас просто уронить медовые косы на его колени: ОН БЫЛ БОГОМ И ВНЕ ЭТОГО.
Саггея вдохнула его призрачный, уже призрачный, свет и закричала. Воздух пошел рябью, когда она смотрела, как он поднимался на холм и таял. Только теперь она вспомнила, что это повторялось снова и снова, каждый раз с наступлением утра. Оставалось ждать сухости во рту, боли в запястьях и холодной мороси утра. Еще один день молчания.
Это началось, когда Кохама-шам дала ей толченого корня. Совсем немного. Саггея заварила его к ночи, чуть больше, чем велела ей женщина-шаман, и вместо снов… это была самая настоящая жизнь. Жизнь с Ним. Жизнь в тревоге и безудержном, не дающем отдышаться счастье. И не было никакой другой жизни, пока внезапно, под утро, ледяным потом не проступала память. Тогда реальность резала все вокруг на доли, воздух покрывался мурашками и Он уходил вверх. Может быть, на небо?
Саггея смотрела на мелкие песчинки иссохшего растения. Осталось на одну ночь. Только на одну. Дочь Мудреца не сможет дать ей еще зелья. С тех пор, как Кохама заставила прыгнуть со скалы мальчика из рода Буров, она лишилась рассудка.
ОБОРОТЕНЬ
(песнь Маерхи)
Ночь не меняла цвета,
Ночь не меняла звона,
Ночь на губах лежала вкусом прогорклых зерен.
Ночь не могла утешить,
Ночь превращалась в утро,
Лютого зверя утро – оборотня без сердца.
Утро когтями ветра драло обрывки мира,
Серой изнанкой неба утро себя прикрыло.
Вновь не достало ночи,
Ночь предала Саггею.
Мать Саггеи раскладывала и разглаживала шкуры, напротив жилистая соседка чесала подбородок белым ногтем.
– Шкуры мять будешь? – спросила она.
– Нужно.
– Много работы.
Мать подняла на соседку усталые глаза:
– Работы всегда много, если только ты не рах. Тебе чего?
– Да ведь жалко, помощниц в доме кормишь.
– Они сами кормятся.
– Одна кормится. От мужа. А другой-то вроде не от кого.
– Ты шла бы чтоль домой, сейчас моя невестка вернется.
– Ну, пойду.
Нарочито тяжело женщина разогнулась и встала, потом вышла, оставив за собой открытую дверь, а мать сунула нос в лоскут меха и затряслась. Невестка, Саггра, застала ее остервенело мнущей шкуры, неразговорчивой и похожей на полусонную рыбу, бьющую хвостом по камням.
По камням, по камням, по каменистым ступеням, холодным, гладким, Кохама-шам спускалась куда-то в своих грезах. Она устала и придумала себе большую фиолетовую птицу, чтобы лететь на ней дальше. Это было фантастическое крылатое существо с лицом человеческого младенца. Птица принесла Кохаму в зеркальный лес. Множество зеркал росли из земли, и в них отражались неведомые страны, незнакомые люди, забытые цивилизации. Бесчисленное множество отражений. Одно зеркало украшало дверь. Кохама хотела узнать, что там, за дверью, и подошла ближе, но с ужасом увидела в зеркале себя вместо жизни чужого народа. Она закрыла лицо руками и не могла войти. Видение оборвалось. Мысли в голове Кохамы путались. Она находилась в своем доме, рядом с колыбелью, где не спало Дитя Пророчества. Она была здесь, но какая-то ее часть еще не знала этого, часть застывшая между телом и миром по ту сторону зеркальной грани. Кто-то прикасался к ней, кричал. Она слышала, но слова больше не были ей понятны. Лицо кричавшей женщины казалось знакомым. Очень мокрое лицо.
Саггея рыдала, она умоляла Кохаму дать ей чудесного зелья, исступленно трясла за плечи. Но безумная смотрела в пустоту внутри себя.
А ночь уже наползла на усталое сознание Саггеи. Она торопилась провалиться в счастье, в последний раз.
Божество пришло босиком, не знающее холода. Ноги были исколоты камнями, но не кровоточили. Он сел на пол. Он сложил руки на груди. Он улыбался.
– Ты не чувствуешь боли, – удивилась Саггея, испуганно рассматривая мелкие раны на его стопах.
– Иногда боль бывает дороже покоя. Она приближает к людям, к тебе.
– Ко мне…
– Разве тебе не дорога моя боль?
Саггея поцеловала его руку и не нашла в себе сил оторвать губы от пахнущей свежей травой кожи. Бог не мешал ей. Не тревожил. Ей не дано было помнить о времени пока не настанет утро, а Он никогда не торопил ее. Саггея вздохнула:
– Ведь боги не хотят, чтобы люди любили их по-своему, по-человечески, так? Почему же ты позволяешь мне?
– Это твой выбор. Я почитаю его.
– Это закончится чем-нибудь очень страшным, да?
– Наверное.
– И только для меня!
Бог молча поцеловал ее, погладил по щеке, как ребенка.
– Но почему мы не можем остаться вместе навсегда, пока полярные волки не унесут меня на тот край северного сияния? – Саггея уронила крупную сверкающую слезу.
– Ты – человек, Саггея. Сперва человек бывает несмышленым и не верит богам или даже боится нас. Это не приносит нам радости. Потом человек прозревает и поступает, как мы велим, чтобы не огорчать нас. Потом человек стареет и умирает, и это уже навсегда. Ты не понимаешь.
– Чего?
– Многого.
– Ты не хочешь мне объяснить?
– Это не нужно.
– Тогда просто скажи мне что-нибудь хорошее.
– Не плачь, Саггея, твоя тревога не напрасна, но ты все равно не плачь. Когда-нибудь ты убедишься, что можешь сама прийти ко мне, хоть и ценой жизни. Но не теперь, еще не скоро.
– Я приду.
Их руки сложились в единую горсть, их слова летали вокруг и согревали свои прозрачные крылышки теплом их дыхания. Все окончилось как всегда, внезапно. Бог уносил в утро тяжелые кольца дымно-белых волос, длинных, как крик Саггеи. Он знал, что больше порошка у нее не было. Огонь в очаге задохнулся, время – умерло.
ТРАГЕДИЯ 6
Действующие лица
Сурилет – младший сын Мудреца
Мудрец – глава рода шаманов
Жестокое Существо шло по следу. Волк чуял его. Волк боялся. В первый раз он боялся по-настоящему. Ни в схватках с собратьями по полярной ночи, ни в борьбе с изнуряющим голодом он не испытывал еще такого чувства.
Чудовища на двух ногах жили рядом, от них пахло мертвым мясом. Иногда они выходили на охоту. Сейчас по следу шел не просто охотник. Волк знал, что самые страшные из людей – те, что с медной кожей 1 {Сноска. 1 Шаманы.}. Они передвигаются по лесу тихо, без оружия, терпеливо ждут момента – могут не спать ночами, обходиться без воды и пищи, и даже без огня! Жестокие существа не умеют жить без огня, все, кроме меднокожих. Меднокожие просчитывают все хитрости волков наперед, они убивают взглядом, от них нет спасения.
Волк подволакивал усталые лапы. Еще совсем немного и он поползет. А враг уже дышит в загривок запахом человеческой еды и могущества. Деревья смешивались перед глазами в одну темную кривобокую фигуру. Низкие кусты хлестали волка ветками по оскаленной морде. Вскоре он понял, что давно уже ползет. Спастись нельзя. Он – волк, только беспомощный зверь, а Жестокое Существо обладает особой, непостижимой для зверя властью. Волк повернулся и стал ждать. Человек вскоре настиг его. Он раздвинул ветки и навис над волком. Ноги его были закутаны в волчьи шкуры. Все люди носят на ногах сапоги из шкур, когда им холодно. Волк надеялся, что меднокожему очень холодно. Жаль, что волчица, чья шкура обвивала ногу чудовища, не могла его укусить. Волк завыл. Человек встал напротив, взглянул в волчьи глаза и приказал: «умри!».
ВОЙ ПОЛЯРНОГО ВОЛКА
(песнь Маерхи)
Роют когти подмерзший грунт,
Мучит жар пересохшую пасть,
Сводит скулы болезненный хрип,
Пар валит из раздутых ноздрей.
Не упасть! Не посметь! Не уснуть!
Не послушаться страшных глаз!
Пой, рычи, ненавидь и вой!
Не смотри в две раскосые бездны!
Не старайся бежать назад,
Не пытайся вперед кидаться!
Даже выбрать иную смерть
Не позволит тебе человек!
Знаки, мысли, образы путались в голове хищника. В глазах меднокожего вращались зеленые воронки и затягивали волка внутрь, вглубь, а тело бессильно оседало, осиротевшее, утрачивающее душу, почти мертвое звериное тело. Волк уже не чувствовал, что задыхается, и в самое последнее, в самое безнадежное мгновение он увидел всполохи светящихся красок на заиндевевшем зимнем небе. И человек увидел. Но не только свет, а еще седого волка с длинной витой шерстью, бегущего по небу. Седокудрый волк разверз тяжелые веки, и его золотые небесные очи затмили земные, зеленые. Хватка человеческого взора ослабла. Сильный, озлобленный зверь вскочил на лапы, он не решился напасть, а бросился прочь, в чащу. Человек не смог повелевать его душой. Когда ветви сомкнулись за его стремительной холкой, меднокожий грузно опустился на корточки.
Его звали Сурилет. Он был младшим из рода шаманов. Он много раз видел прежде северное сияние, он знал и какими должны быть повадки волков в голодное зимнее время. Но он упустил волка, хотя и много знал. Очень много, ведь Сурилет долго жил на Большой Земле. Может, именно там власть шамана иссякла в нем. Шам-Сурилет медленно направился к дому.
ЗНАЕШЬ ТЫ ОДИН
(песнь Маерхи)
Все знают море, скалы, лед. Все знаю рыб, зверье и птиц,
Пургу, весну, траву и мох, наверно, тоже знают все.
Но что такое их не знать, поверь мне, знаешь ты один.
Цветы, рождающие день. Цвета, хоронящие ночь,
Костра священного огонь, мольбы шаманов – знают все.
Но их не помнит Сурилет.
Что это значит, их забыть, поверь мне, знаешь ты один.
Ты знаешь множество вещей, владеешь множеством наук,
Привез ты много мудрых слов, ты – кладезь истин, Сурилет!
Но что не знаешь ничего, поверь мне, знаешь ты один.
– Кто эта женщина, – удивился Шам-Сурилет, услышав песнь о себе.
– Это Маерха – Голос Острова Саггов, – ответил Мудрец.
– Я ничего не понял и в то же время понял все.
– Просто ты почувствовал. Чутье не совсем угасло в тебе. Способность к тонкому чутью может еще возродиться и воспрянет, войдет в силу могучий шаман Сурилет. – пламя чертило ломкие тени на стенах пещеры. Мудрец вздохнул, – Я виновен в том, что отослал тебя на Большую Землю. Я надеялся, что ты овладеешь науками и станешь сильнее. Я не ошибся, но ждал не этого.
– Чего ты ждал, отец? Почему ты говоришь, что не ошибся? Я отсутствовал столько лет и, вернувшись, обнаружил, что от меня не осталось ничего. Шаман во мне иссяк. Мои братья возмужали без меня. Свою сестру я застал безумной. Меня окружает мир, которого я не понимаю и люди, которых я не помню. Что мне делать здесь? Какой от меня прок?
– Прок в твоем великом знании. Тебе единственному известна цена всего, что мы здесь имеем, никто другой не терял этого. О том и пела Маерха, Сурилет.
– Кто сможет понять меня?
– Маерха поняла, я понял, поймут и другие, или просто поверят. Может, когда-нибудь Маи напишут в своей летописи о Мудреце-Сурилете, который не мог быть шаманом.
– В летописи, который никто не видел? Ты веришь, что Маи пишут летопись?
Старик лишь улыбнулся в ответ.
– Но я не могу быть Мудрецом, Мудрец – ты!
– Боги все уладят, Сурилет.
– Боги. Кто они, боги?
– Иногда мне кажется, если бы я знал это, стал бы могущественнее их. Но они не позволят, да мне и не нужно.
– На Большой Земле их вовсе не знают. Никогда не слышали о наших богах.
– У них другие боги?
– У них один Бог, а некоторые ни во что не верят.
– Ни во что? Совсем нет чутья?
– Как у меня теперь.
– А тот Бог, Он сильный?
Шам-Сурилет задумался. Он не знал, как ответить. Все, что он думал о Том Боге, почему-то не складывалось в слова, а оставалось внутри.
– Ну ладно, приходи ко мне завтра, – кивнул отец и устало облокотился на стену.
Шам-Сурилет побрел к дому. Несколько часов мучительных сомнений истерзали его вконец. Он почти не слышал бессвязного лепета Кохамы, приглушенных голосов из дальней части дома, где спали его братья. Он ждал, когда наступит завтра, но уснул и, когда оно наступило, не заметил его прихода.
«Завтра» началось, Верховный шаман Захлагу нашел своего отца мертвым. На шкуре полярного волка, побежденного им когда-то, лежало лишь твердое тело Мудреца, душа уже была далеко. На лбу отца Захлагу заметил знак: олень в солнечном диске. Верховный шаман умел толковать знаки. «Мудрец умолил богов принять его на том краю северного сияния», – сказал он, – «Мудрец оставил нам свое повеление: новым Мудрецом станет Шам-Сурилет - олень, бежавший к свету, но опаливший рога солнцем». Бесшумно вошли в пещеру несколько сильных мужчин, подняли шкуру за края и вынесли тело старика из обиталища Мудреца Сурилета – Солнечного Оленя.
СКАЗАНИЕ О МУДРЕЦЕ-СУРИЛЕТЕ-СОЛНЕЧНОМ ОЛЕНЕ
(из летописи Маев)
1. Шам-Сурилет становится Мудрецом
Знал ли старый Мудрец, отрекавшийся от жизни, моливший седокудрых богов указать ему путь на тот край северного сияния, чертивший тайные знаки на своем леденеющем лбу, знал ли он, какое величие грядет его роду?
Когда явилось Сурилету прозрение и пророчество о грядущем? Тогда ли, когда впервые он как Мудрец вступил в полутемную пещеру, на стенах которой плясали тени духов; тогда ли, когда нарекли его Солнечным Оленем; тогда ли, когда он впервые понял, что невзлюбил это бремя?
Страшно ли было тебе тогда, Мудрец Сурилет?
2. Мудрец Сурилет Солнечный Олень спасает народ от нашествия и укрепляет остров, делая его неприступным
Какие думы роились в крупнолобых головах воинов острова Белой Куропатки, когда садились они в лодки, наточив острия ножей? О чем они пели, когда виделись их мысленному взору поверженные Рахи?
Куда же вы ушли, сильные охотники? Много Рахов, Стерегущих Счастье, но врагов еще больше; кто отвергнет их смелые взоры? Кто умолит скалы не вздрогнуть от плача? Убивая зверя, не слышит ли кто-то из вас, как кричит его раненое дитя?
Как долог ваш полет, огромные пылающие бочки? С какою радостью сжигаете вы лодки врагов? Какие науки, какие боги подсказали тебе, Мудрец Сурилет, построить странные орудия, саможивущие, разящие и спасающие? Не тебе ли уступили седокудрые победный костер на священном холме? Не в твою ли честь скользил по углям гордый брат твой – Верховный шаман?
3. Мудрец Сурилет Солнечный Олень составляет карту острова
Много ли холмов на Острове Саггов? Много ли скал на Острове Саггов? Круты ли берега у острова Саггов? Кто знает все это, только ли птицы?
Почему устали ваши ноги, молодые охотники? Почему скучают ваши жены, молодые охотники? Не потому ли, что Мудрец Сурилет разослал вас, как стрелы по стылому Острову Саггов? Глядите же вокруг и запоминайте каждый камень острова Саггов, разве не за тем вы отправились в дорогу?
Тверда ли твоя рука, Мудрец, запечатлевшая линию берегов, обнявших чудесный остров?
4. Мудрец Сурилет Солнечный Олень составляет мореходную карту
Сколько столетий, звезды, вы были единственными, кто мог указать пути, лежащие на воде?
Какие слова подсказало тебе небо, Мудрец Сурилет, чтобы ты уронил их к ногам таинственных Маев, рожденных от чужеземных мореходов, пришедших из сам;й неизвестности? Какими богами ты заклинал их открыть тебе секреты морских дорог? Тверда ли твоя рука, Мудрец?
В чье постаревшее лицо смотрят твои глаза? Не Рахда ли ваятеля? Что за сияющее крыло указует тебе путь домой? Какие волны принесли тебя сюда, в сиреневую страну одинокого мыса?
5. Маи показывают Мудрецу Сурилету Солнечному Оленю свое святилище и великую книгу-летопись
Чему ты обязан, Сурилет, своим посвящением в души древних Маев? Может, своим деяниям? Может, своей мудрости? Ждал ли ты этого, Сурилет? Верил ли ты в это, Сурилет?
Видел ли кто-нибудь прежде, кроме ветра и Маев, как танцуют моржи на холодном берегу? Знают ли чайки, летящие над Островом Моржовых Танцев, что прячет в себе святилище древнего рода? Что тяжелее: великая книга, вежды Мудреца, усталые от чтений, или цена тех слов, что вписаны в потускневшие страницы?
Почему Маи выбрали тебя, Мудрец Сурилет?
6. Гибель Мудреца Сурилета Солнечного Оленя
……………………………………………………
(Об этом в летописи маев говорится смутно, известно лишь, что Мудрец Сурилет погиб на Острове Пурги в возрасте восьмидесяти лет, когда отправился на поиски Того Бога, о Котором слышал на Большой Земле. А, может, он и не погиб вовсе, а просто не вернулся. Почему? Маи не знали…)
ТРАГЕДИЯ 7
Действующие лица
Саггау – вождь
Шам-Эсхоир – второй шаман
Кохама-Шам – безумная сестра шаманов
Шам-Захлагу – верховный шаман
Сурилет Солнечный Олень – молодой Мудрец, младший брат шаманов
Неприветливое море. Сезон охоты окончен, лодки вгрызаются носами в мутное, влажное месиво тумана. Ледяная изморось и недобрые предчувствия томили шамана Эсхоира. Еще вчера, во время ритуала последней охоты, ему показалось, что небо поморщилось. Как-то в один момент вдруг съежились облака. И вновь прояснилось, будто и не было, словно едким дымом костра разъело глаза шаману.
Шам-Эсхоир трудился думать о приятном. Он сжимал в могучей ладони крохотный камешек с неровными мерцающими гранями. Игрушка для Дитя Пророчества. Еще он вез шкуры убитых зверей, подаренные охотниками. Верховному шаману тоже станут дарить черепа и шкуры, но никто не знает, что они не нравятся Захлагу, у брата чуткий нос, он чует запах смерти и крови. Эсхоир опустил воспаленные от вглядывания в туманный горизонт веки. Сразу не стало мутного месива, серого берега впереди, обманчивого неба, нависающего низко над лодками.
Эсхоир скучал по старшему брату. Верховный шаман оставался с Рахами на острове, и Эсхоиру не хватало долгих ночных бесед, которые они с братом вели, когда все спали, когда с плеч Захлагу спадали оковы могущества.
Нельзя прожить вечность с закрытыми глазами. Шаман должен видеть. Видеть даже сквозь туман. То, что видел Шам-Эсхоир, не радовало его. Никто не вышел встречать лодки. Никто, кроме рыжей полусумасшедшей женщины в платье из перьев. Она подергивала плечами и смотрела прямо в лицо Эсхоиру, а туман почти рассеялся.
– Верная Кохама, – сердце, посуровевшее за время охоты, уколола болезненная нежность. До берега далеко. Никто ничего не понял и не сказал, но шаманам не нужны слова, чтобы встретить друг друга на сером берегу. Однако, больше нельзя было молчать. Шам-Эсхоир окликнул Саггау. На лодки надвигалась благословенная земля Саггов.
– Женщины не вышли встречать нас, – сказал шаман.
– Может, мы пришли раньше? – вождь вглядывался в неровные очертания острова, пока не заболел левый глаз, более слабый от рождения.
– Рахов тоже нет на берегу.
– Рахи всегда встречали охотников. Ты уверен, что видишь?
– Ты не веришь мне, вождь? Это плохо, если вождь не верит своему шаману.
– Я тебе верю.
– Это не все. Верховный шаман не приготовил дров для ритуала встречи.
Вождь хотел промолчать, но не смог, беспокойство, охватившее его, не позволяло держаться с молчаливым достоинством.
– Что еще ты знаешь? Мой остров пуст? Есть ли хоть кто-нибудь на берегу?
– Только Кохама-шам.
– Верная Кохама, – тихо уронил Саггау.
Кохама исчезла. Ее развеяли боги вместе с серой дымкой, закрывающей скудную зелень прекрасной земли? Или Кохаму оттащили в сторону быстрые тени с крепкими ногами, бесшумно носящими их почти над землей? Все это случилось, когда Саггау ступил на свой остров, когда его жена и сестра, жены и сестры его охотников, не посмели выйти из домов. Когда властный голос Верховного шамана приказал: «Пора!»
ПЕСНЬ ИЗ ЛЕТОПИСИ МАЕВ
Кто учил вас, обрезав косы, выстилать колыбели ими,
Чтобы ваш материнский запах оставался с детьми, покуда
Вы ходили на холм, к кострищу, упражняться в кулачном бое?
Кто учил вас, женщины рахов?
– Верховный шаман Захлагу.
Кто велел узколицым девам для тебя приготовить петли,
Обвязать тебе ими стопы?
Кто велел им копейным жалом жалить спину тебе до крови?
Кто неволю пророчил Саггам? Ответствуй же, вождь Саггау!
Кто предал тебя и род твой?
– Верховный шаман Захлагу.
Мудрец Сурилет, ответствуй, кто твой беспокоит разум?
Кто ночью к тебе явился просить твоего совета,
Тебе присягнуть на верность, сказать тебе: «Буду богом!»
А ты умолял: «Не будь им».
Кто это, Мудрец, ответствуй?!
– Верховный шаман Захлагу.
О, Шам-Эсхоир благородный!
О ком ты молиться вечно богам седокудрым хочешь?
Чьей крови не жаждет сердце твое на рассвете власти?
Кому ты противник первый? Кому ты гроза изгнанья?
Кого покарать ты призван усердно и справедливо?
Кто это, скажи, ответствуй?!
– Верховный шаман Захлагу.
***
– Какие теплые угли… Я ждал твоего возвращения, брат. Я должен был кому-то сказать – я больше ничего не чувствую, не вижу впереди, чутьем шамана я знаю, что там пусто.
– Ты не чувствуешь своей власти, Захлагу?
– Зачем мы говорим о власти сейчас? Я рад тебе, и все мы рады. Я должен был сказать тебе только это.
– Но ты думал о власти, когда меня не было.
– Власть – живая женщина, она хороша, но неверна своему первому восторгу.
Эсхоир молчал в ответ, только немного «ныл» и дрожал воздух на кончиках пальцев, выдавая его тревогу, но Захлагу не мог этого не заметить, не понять – Захлагу был шаманом.
– Ты скажешь им, что я прав, Эсхоир. Сагги выродились, у них нет ни силы, ни наследников, даже дети их рода – это дети Буров.
– Саггов хотят седокудрые.
– Нет. Седокудрые хотят, чтобы остров жил, седокудрые хотят Рахов. Довольно охотникам гибнуть на дальних островах, когда пища ходит рядом, жует мох и плодится – это олени, Эсхоир. Рахи давно это поняли. Ты ведь поддержишь меня, правда? Мы никому не причиним вреда, только вместо Саггов станут Рахи – так надо.
– Так надо тебе! Рахи будут послушны, как собаки. Без тебя не будет Рахов. Их слишком много, а ты – сильный шаман, они всем будут обязаны тебе. Ты станешь вождем, ведь ты этого хочешь, брат?!
– Но ведь ты не помешаешь мне?
– Я брошу тебе вызов и верну Саггов их народу.
– Сурилет подсказал тебе биться со мной?
– Мудрец Сурилет прав.
– Прав я! Скажи им!
– Не смотри на меня, как затравленный зверь, не смотри на меня так, верховный шаман!
Захлагу отвернулся и ничего не ответил.
ПЕСНЬ ИЗ ЛЕТОПИСИ МАЕВ
Как бились шаманы–братья никто не увидел глазом,
Сражались они, оставив тела на земле холодной.
Захлагу стал войском света:
Звенели щиты, сияли, в глазах разверзалась бездна
И в каждом зрачке – Захлагу!
Но стал Эсхоир затменьем,
И войско во тьме померкло.
Тогда стал Захлагу девой,
Он стал искушать и плакать,
А слезы рождали реки, и в реках тонули земли.
Но стал Эсхоир скалою, он вздыбился прямо к солнцу,
И лед на него вершине был сед, как древние боги.
Тогда стал Захлагу небом,
А что беспредельней неба?!
И кто победить сумеет,
И кто исчерпать решится его бестелесный холод?
Но стал Эсхоир печальным, промерзшим холмом могильным,
Вместилищем праха мертвых,
Откуда небес не видно.
И понял шаман верховный, что он побежден, повержен,
И хриплый он стон исторгнул,
И вторили стону глухо земли каменистой недра.
И вновь ликовали Сагги, а Рахи главы склонили.
Захлагу возвращался в свое тело обессиленным. Вот, наконец, он стал ощущать свои члены, улавливать звуки, еще несколько мгновений, и Захлагу отворил глаза. Потом он смог встать с земли. Рядом «возвращался» Эсхоир, теперь – верховный шаман. Кто-то не побоялся подать Захлагу руку, кто-то из Рахов.
«Я хочу отдалить твою смерть», ты сражался, как великий воин! – шепнул брат-Мудрец. Кохама укутывала ему плечи теплой шкурой. Захлагу собрал в комок рассеянную мысль и натужно «позвал». Это помогло Эсхоиру очнуться.
А по склону холма, медленно, в сопровождении Рахов поднимался Саггау. Постаревший, проведший бессонную ночь длинной в само время. Он взошел на остывшие угли священного кострища. Узкие лица вокруг него стали теснее, слились в единое живое ожидание. В голове мутилось.
– Я прощаю род стерегущих счастье, – провозгласил вождь. – Я прощу и шамана Захлагу, когда его не станет на моей земле.
– Прочь, Шам-Захлагу! – кричали возмущенные Буры.
– Кто же будет ходить с охотниками к дальним островам? – спросил кто-то, никто. Просто вопрос из толпы. Но Саггау узнал голос, хоть шаман Эсхоир и спрятал его в гуле других голосов и приглушил шумом моря.
– Мальчик. Дитя Пророчества. Он справится.
Сагагу остался непреклонным, Захлагу знал, что так будет.
– Ему всего двенадцать.
– Прости меня, Верховный шаман Эсхоир.
БОЛЬ ШАМАНА
(песнь Маерхи)
Разве поймете вы, люди, как плачет сердце шамана?
Как оно скорбно стонет,
Как бессловесно, тихо, рвется оно на части?
Как глубоко изгнанье лоб бороздит шаману, криво кладет морщины?
Брат, что дороже сына, тоже один остался.
Кто его станет слушать стылой полярной ночью?
В сердце шамана пытка,
Сердце шамана – точка,
Ясный зенит вселенной.
Разве поймете вы, люди, как оно может плакать?
Густое, жирное небо облепило мглой холм. Эсхоир нервно тер подбородок. Зрение отказывалось уже видеть крохотную лодку, скользящую по морю. Даже глаз шамана может не хватить, чтобы дотянуться взглядом за пределы морского горизонта.
«Я хочу отдалить твою смерть!» – почти голосом кричал Верховный шаман Эсхоир.
А в лодке ссутулившийся от озноба человек уже смотрел вперед, оглядываться не было сил, и пустота расступилась перед ним, впуская в сознание новые незнакомые ароматы трав с Большой Земли.
ЭПИЛОГ
Вот древняя земля Саггов. Сильный народ охотится, ловит рыбу и пасет своих оленей.
Ясные полярные дни кажутся бесконечными. Безграничный живой океан хранит покой надежных берегов.
Нет нигде земли красивее.
Все ли это? Это все…