фантастическая новелла
пролог
«Дорогая Фрелия младшая, с беспокойством узнала, что ты намерена провести лето в Шелиссе. Я не стала бы тебя отговаривать, если бы не пугающее обстоятельство: в тех местах и по сей день можно встретить кентавров. Конечно, теперь их не так много, как во времена моей молодости, и все же умоляю тебя, девочка моя, не относись к их присутствию легкомысленно. Ты могла бы поехать в Харну или пригласить друзей в мой кернойский дом, там в это время года спокойно и вольготно.
С любовью
Фрл.»
«Милая бабушка Фрелия! Мне очень жаль тебя расстраивать, но родители не поддержали идеи провести лето в твоем доме, в Керное. Ты ни в коем случае не должна думать, будто это по той причине, что дом именно твой, но, прошу тебя, отнесись к ним с пониманием, ведь Керноя так далеко. Впрочем, к чему лукавить, мы обе знаем, как мой отец относится ко всему, что связано с твоим именем. В Харне же в это время года слишком часты дожди, поэтому, боюсь, с Шелиссом вопрос решён. Но я обещаю тебе держаться от кентавров подальше.
Твоя Ф.»
«Дорогая Фрелия младшая! Как я могу уберечь тебя, если твой отец не даёт мне приблизиться? Надежду я возлагаю лишь на твою чистоту и невинность, в твоём сердце и светлых помыслах – лучшая защита от беды, которой, конечно, никогда с тобой не случится. И всё же постоянно помни об осторожности, ведь кентавры выглядят почти совсем, как люди.
Фрл.»
«Милая бабушка, я знаю, что тебе тяжело говорить об этом, но всё-таки смею просить: расскажи мне о кентаврах как можно больше. Это спасёт меня от несчастья, особенно если я буду знать, как отличать их.»
«Дорогая моя девочка, я расскажу тебе о кентаврах всё, что знаю, но если их и можно как-то отличить, то только по взгляду – нечеловеческому взгляду, слишком пристальному и спокойному, если, конечно…впрочем, это тебе ни к чему. Ты должна простить меня, дорогая, за ту откровенность, с которой я вынуждена писать о них, иначе не объяснить, какую опасность они в себе заключают. Откуда берутся кентавры, людям не известно. Совершенно очевидно, что среди них нет женских особей. Кентавры могут вступить в связь с обыкновенной женщиной, но женщина никогда не произведёт на свет кентавра. Лишённых инстинкта деторождения, кентавров не влечёт к обязательному обладанию женщиной. Крайне редко случается, чтобы кентавр полюбил. Что бы ни произошло в твоей жизни, запомни: НИКОГДА НЕ ДОБИВАЙСЯ ЛЮБВИ КЕНТАВРА, ибо это проклятие, а не любовь. Вопреки легендам, тело у них человеческое, и потому нам кажется, что они думают и чувствуют, как люди, но мы жестоко ошибаемся. Они – кентавры! Они думают и чувствуют, как кентавры! И если кентавр полюбит, он будет следовать за своей «жертвой» неотступно, ища не страсти её, как человек, но всего существа. Любовь эта, пылкая и глубокая, пребудет с ним до старости. Нет, не до смерти, но именно до старости. Большая часть жизни кентавра – старость. Они живут по 400-500 лет, а старятся так же быстро, как мы. Но только молодые кентавры имеют склонность к человеку: участвуют в наших делах, воюют вместе с нами, горят нашими идеями. К шестидесяти годам их интерес к людям угасает, а к семидесяти они не отзываются больше на имена, данные им в человеческом обществе. Не заводи разговора с кентавром! Беги от любого юноши, посмотревшего на тебя слишком странно. А ещё лучше, дорогая, не езди в Шелисс!
Твоя бабушка Фрелия»
«Любезная моя бабушка! Я ведь уже не маленькая девочка. В мои годы ты была замужем и ожидала своего первенца. Пожалуйста, приоткрой завесу той мрачной истории, которая так портит кровь моим дядюшкам и заставляет отца судить о тебе слишком…(о, я в этом уверена!), чрезмерно строго. Прошлое моей семьи не должно оставаться для меня секретом. Я хочу знать, почему даже дать мне твоё имя, чтобы соблюсти традицию, родители согласились лишь с условием, что ты никогда не станешь упоминать прилюдно о нашем родстве. Не скрывай от меня боли, которую пережила, и я разделю её с тобой.
Твоя Фрелия.»
«Деточка моя, меньше всего на свете мне хотелось бы, чтобы тебе досталась хоть крупица моего горя. Кроме того, твой отец не одобрил бы этого никогда, возьмись я описывать тебе свои грехи, ставшие для семьи истинной трагедией. Да к тому же, в этом рассказе содержалось бы много такого, чего юной девушке совершенно не следует слышать. Невинность дев защищает их от любви кентавров. Деву, чистую сердцем, кентавр просто не заметит, не выделит из среды детей. Только женщина с прошлым будет замечена им, и если в её жизни присутствует скрытое страдание, можешь быть уверена, кентавр почует запах вины; впрочем, и тогда самолюбивой красавице ещё не следует ожидать от него чувств. Мы не знаем, как рождаются кентавры, это тайна, но ещё более таинственно для нас – как рождается любовь кентавров. Однако, я отвлеклась. Надеюсь, ты прислушаешься к моим предостережениям.
Твоя Фрелия старшая.»
Записки вдовы Фрелии,
женщины, которая чувствует свою вину
Дорогая, любимая моя внучка, ты всё же уехала на лето в Шелисс. Я долго думала над твоим последним письмом и пришла к выводу, что ты действительно имеешь право знать правду, и никто не расскажет тебе её лучше меня. Я оставлю эти записки в своём доме в Керное, который завещаю тебе. После моей смерти, а я хотела бы умереть не раньше, чем увижу своих правнуков, ты прочтёшь их и, вероятно, поймёшь многое. Прошу тебя, не читай их слишком рано, моя дорогая Фрелия младшая.
Итак, я овдовела к 28 годам, моего мужа убили на войне с Пинией. Признаться, я и прежде мало общалась с ним, в мирное время ему приходилось подолгу находиться в разъездах, чтобы обеспечить самым необходимым меня и троих наших детей. Оставшись без мужа, я оказалась в тяжёлом положении. Единственной моей подмогой стала свекровь, она взяла на себя часть забот о нашем пропитании, её средства позволяли ей это. Я не считалась в то время очень уж красивой, однако мои ныне седые волосы были смоляно-чёрными, длинные густые ресницы оттеняли белую, почти бледную кожу лица, а высокому росту и осанке могли бы позавидовать аристократки. Кроме того, я получила приличное образование. Поэтому, вероятно, я с лёгкостью вышла бы замуж снова, лишь зависимость от свекрови препятствовала этому. Тогда, поддавшись желанию сбросить оковы одиночества, а также обрести материальную самостоятельность, я приняла ухаживания одного весьма почтенного человека. Ни к чему теперь вспоминать его имя, я ни коим образом не хочу повредить его семье оглаской, тем более, что он уже умер. Однако, тогда, принимая его заботу, я понимала ясно, что не люблю его. Этот человек не имел намерения жениться на мне, тем не менее, он питал ко мне искреннюю нежность.Твой отец был тогда совсем мал, а двоих старших сыновей нам удалось устроить в приличную школу-пансион в Харне, разумеется, не без помощи моего покровителя.
Справив тридцатилетие, весной, я оставила малыша на попечение свекрови и отправилась навестить твоих дядюшек в Харну. Дама, путешествующая одна через всю страну, в те времена не вызывала удивления. Кругом царил послевоенный разброд. Многие правила приличий не имели тогда цены: на то, что сейчас кажется ужасающим, часто закрывали глаза. Я старалась передвигаться людными дорогами и останавливаться в больших гостиницах, к счастью, благодаря всё тому же человеку, стеснения в средствах больше не ощущалось. Стремление к многочисленному обществу попутчиков объяснялось просто: оставшиеся на нашей территории пины собирались группами и бродили повсюду, словно небольшие племена кочевников. Они не представляли серьёзной опасности для государства в целом, но нередко жили разбоем, и потому их следовало опасаться пассажирам дилижансов. Итак, я ехала одна, и мне не смотря на молодость, уже было что скрывать.
В Шелиссе поломка колёс заставила нас остановиться в старом замке, скорее даже в сельском доме, перестроенном под гостиницу, который был, пожалуй, слишком велик для десятка таких же, как я незадачливых путешественников. Едва попав туда и выяснив кое-какие обстоятельства, я поняла, что застряла в этом поместье на некоторое время, так как скоро других дилижансов не ожидалось.
Вместе со мной вынуждены были коротать время в глуши пара торговцев, музыкант, пожилая дама с компаньонкой и семейство деревенского старосты из соседнего графства. Как сейчас помню их лица, которые первыми в длинной череде лиц отвернулись от меня.
Но, всё по порядку. Усталость вынудила меня искать уединения в этом безопасном, хорошо охраняемом замке. Я разместилась в небольшой спальне, находившейся в отдалении от комнат прочих постояльцев. Окна спальни выходили на живописную лужайку, обсаженную теми мелкими кустиками, которые пышно цветут на протяжении всего сезона, с мая по октябрь.
К обеду подали простую, но обильную деревенскую пищу и лёгкое прошлогоднее вино. За общим столом мои попутчики немного разговорились. Я узнала, что семейство старосты едет на свадьбу дальней родственницы в Нарент, а пожилая дама с компаньонкой, как и я, следовала до Харны. Торговцам было всё равно, куда ехать, они объезжали окрестности в надежде продать что-либо из хозяйственных мелочей и скобяных приспособлений. Музыкант, ехавший в Этизу, в общении оказался охотливее других. Постоянно подливая в бокал вина, он оказывал мне довольно настойчивые знаки внимания, что заставляло меня обходиться с ним слегка надменно. Вся эта картина забавляла даму с компаньонкой, давая им пищу для домыслов и осуждающе-громкого перешёптывания.
Я уже собиралась встать и отправиться в свою спальню, не дослушав очередной, не слишком скромный комплимент музыканта, как несколько незнакомцев, вошедших в комнату, привлекли моё внимание. Я насчитала их 8. Удивительно, но телом они были схожи, как родные братья, совершенные линии плеч не могла скрыть даже широкая кожаная одежда. Все они оказались хорошо вооружены. Они негромко разговаривали с хозяином гостиницы. Лица их, серьёзные и даже немного суровые, выражали деловитость, а в голосах слышались необычные, особенно глубокие интонации. Речь шла о небольшой группе пинов, остановившихся табором возле стен замка. Хозяин гостиницы выслушал предложения, как лучше устроить сторожевые посты на ночь, коротко кивнул, и вся восьмёрка неспешно удалилась.
Ах, если бы я тогда скромно опустила веки, отвлеклась на нелепую болтовню моего назойливого собеседника! Но я просто не могла оторваться от наблюдения за этими посетителями, так сильно отличающимися от всех, кого мне приходилось встречать прежде. В каждом их движении сквозила сила и какая-то особая грация. Нет, я просто не могла не любоваться ими! Так любуются водопадом, скалой или другим явлением природы, но уже через мгновение чувства мои изменились, наполнились щемящим дыханием, которое способно сообщить им только наше женское сердце - ОН заглянул в мои глаза. Тот самый пристальный, серьёзный взгляд ожёг мне щёки, я, кажется, залилась краской, что, безусловно, не осталось незамеченным за столом. Этот взгляд! Он задержался на мне лишь на секунду. Тогда я ещё не знала, с кем имею дело, и тщетно пыталась оправиться от впечатления.
- Отвратительные отродья, такие нахальные! – проскрипела пожилая дама.
Я непонимающе уставилась на неё. О, как это развеселило музыканта!
- Не смущайтесь, милочка! Это всего лишь кентавры, - усмехнулся он и потянулся к бутылке.
Я вспоминаю сейчас тысячу мелких подробностей того дня. С момента, когда мы встретились впервые, всё во мне изменилось. Восприятие обострилось и, как будто, стало утончённее. Новость поражала: конечно, я слышала о кентаврах и о том, что они помогают правительству справляться с мелкими бандами пинов, защищая сельских жителей от грабежей; но я никогда не думала, что они так невероятно похожи на людей.
Сославшись на головную боль, я всё же ушла из столовой. Побродила немного по замку, чтобы успокоиться, а затем заперлась в своей комнате на ключ и попробовала читать. Буквы не складывались в цепочку мыслей, я постоянно возвращалась к началу строки и вновь теряла нить повествования, пока, в конце концов, перестав себя обманывать, не отложила книгу и не подошла к окну. Кружевная занавеска слегка сбилась в сторону, в освободившемся проёме показался край газона. Теперь лужайка не была пустой, только что кончился дождь, и по траве, улыбаясь, подставляя солнцу полуобнажённые торсы…били копытами 8 кентавров! Да, конечно, они всего лишь сидели в седле, но кони так легко носили их, что действительно показались мне сначала продолжением их собственных тел.
Кентавры затеяли какую-то военную игру; в руках они держали короткие, вероятно пинские, сабли. Самому старшему из них было около 55-57, младшему – лет 20.Теперь, из-за занавески, я разглядела их подробнее. И вот я увидела ЕГО: широкие скулы, чуть суженные глаза, тёмные волосы ниже плеч, быстрые и ловкие движения, золотые блики на сильной, мускулистой спине. Ему было слегка за 40.
Я вновь испытала прилив крови к лицу и щемящее чувство в области сердца. Считая себя опытной, умудрённой, я ругала свою податливость влиянию этого существа. Внезапно он замедлил бег, застыл на мгновение, затем обернулся и безошибочно посмотрел прямо в моё окно. Я понимала умом – он не может видеть меня; и всё же…Этот взгляд отличался от того, первого. В нём было больше оттенков. Если бы я знала, что в ту секунду кентавр всё бесповоротно для себя решил! Дело оставалось лишь за моим ответом. Да, великая тайна – как, из чего возникает любовь кентавров, и куда уходит, когда они стареют?Имена, которыми называют кентавров, даны им людьми, никто не знает, есть ли у них настоящие имена. Кентавра, перевернувшего мою жизнь, звали Кронос.
К вечеру,выйдя прогуляться, я увидела, как самый старший кентавр, Телемах, распределял часовых по коридорам замка: необходимая мера, так как внизу, в деревне виднелось около двух десятков костров. Пины казались мирно настроенными, но утверждать это наверняка было бы легкомысленно. Уже тогда, ставя часовых, Телемах подчёркнуто поклонился мне. Казалось, в мимике его лица промелькнуло такое выражение, будто он хотел утешить меня, как горько плачущего ребёнка. О, он уже тогда понимал, как развернутся события, и не случайно именно Кроноса назначил в то пустующее крыло, где кроме меня и охранять то больше было некого.
Часовые заступили в караул, едва стемнело. Конечно, нечего было думать о сне. Подгоняемая то ли предчувствием, то ли мечтанием, я оделась, особенно тщательно причесалась и вышла в коридор, заканчивавшийся огромным островерхим окном во всю стену. Кронос стоял у окна в кожаном плаще до пола, устремляя пристальный взор туда, где расположились на ночлег пины. Убеждена, что он почувствовал моё приближение, я заметила это по его дрогнувшей спине. Конечно, ты можешь сказать, чего не почудится в темноте, наедине с неведомым получеловеком. Но, уверяю тебя, звёздного света было достаточно, чтобы видеть все его черты и подмечать малейшие изменения.
Я встала подле. Происходящее так ясно, отчётливо обозначилось в моей голове! Я понимала: вот сейчас, в эту минуту всё решается. Он – рядом, почти вплотную, мне остаётся сделать лишь самый малый жест, чтобы прикоснуться к нему.
- Вы озябли, - произнёс он тихо и снял с себя плащ.
В его плаще я сразу согрелась.
- Спасибо, - просто сказала я, - Пины спят?
- Да, они сегодня не побеспокоят, - и вновь этот взгляд, но долгий, вопрошающий.
Всё. Больше он не сделает никакого шага, но будет ждать, чтобы я приняла решение. Однако, посуди сама, разве моё право решать было не иллюзорно? На моей стороне – инстинкт самосохранения и здравый смысл, но против меня: прозрачный вечерний воздух, костры и протяжное пение припозднившихся пинов, бледная лунная дорожка на его застывшем, напряжённом лбу и биение моего собственного, жаждущего любви сердца, не способного удержаться в ритме. Так имела ли я шанс устоять?! Мысли стремительно испещряли сознание путанными линиями сомнений: едва я коснусь его, он ответит на моё движение. Если я склоню голову ему на плечо, он, коснувшись меня волосами, обожжёт горячим дыханием. Если всего лишь вложу кончики пальцев в его ладонь, он сдержанно сожмет их, и мы будем долго смотреть в окно, рука в руке. На какое-то мгновение я представила, только вообразила, что могла бы сказать ему: «Из моего окна костры пинов кажутся ярче». Тогда он войдёт, и что же будет?! Но если я не позову, этого не будет никогда! Такова любовь кентавра.
Я заметила тёмное пятно на ключице Кроноса, след давней раны. Где он получил её, я так никогда и не спросила. Но тогда, в полутьме коридора, моя рука сама потянулась к шраму, скользнула по золотистой коже.
- Это всего лишь рана на теле, - сказал он, - Некоторые раны совсем не заживают, но их не видно.
Кентавр прижал меня к себе не страстно, а скорее бережно. Я словно задала тон симфонии наших слов и прикосновений. В этой музыке мы могли продвигаться вперёд, но не назад. Пути отступления уже не было. Впрочем…
Утро, рассеивающее ночные истины, едва не заставило меня поверить в обратное. С рассветом возле гостиницы неожиданно появился дилижанс; в результате послевоенной неразберихи он шёл не по расписанию, и все мои попутчики поспешили занять в нём места. Я тоже, наспех собравшись, скользнула в повозку. Кентавров поблизости не было, вероятно, они отдыхали после бессонной ночи, проведённой в карауле. Хотела ли я бежать? Да и нет! Я желала остаться, но трезвая рассудительность, так присущая нам по утрам, заставила меня ехать.
Дилижанс тронулся и, вздрогнув, покатился по плохой сельской дороге, размытой вчерашним дождём. Пассажиры дремали, придерживая узлы и корзинки. За окошком мелькали деревья, покрытые ранней зеленью, ветер постепенно, мелкими прядками, выбивал волосы из моей причёски. Так прошло около двух часов, когда позади послышался сначала топот, а затем надрывный, нечеловеческий крик, в котором смешались зов, боль и пронзительная тоска. Казалось, невозможно так кричать и не умереть! Возница подстегнул лошадей, но топот не отставал, вскоре стало ясно, что нас преследуют. С беспокойством выглядывая из дилижанса, мы смотрели назад, пока на изгибе дороги не показался стремительно настигающий нас всадник. Я замерла, в этот момент вновь раздался его крик, переходящий в стон невыразимого отчаяния. Дикое существо мчалось на коне, не обращая внимания на хлёсткие удары веток по лицу и плечам.
- Да это обезумевший кентавр, а вовсе не банда! – первым очнулся деревенский староста.
Пожилая дама гневно воззрилась на меня, всем своим видом показывая, что уж она то догадывается, что нужно здесь этому «отродью». Кучер остановился.
- Кентавры никогда не нападают, - пытался всех успокоить один из торговцев.
Преследователь, увидев, что дилижанс больше не движется, тоже встал, как вкопанный. Глубоко, часто дыша после скачки, он смотрел в нашу сторону горящими упрямыми глазами, не приближаясь, но и не желая уйти. Взгляд его всё же немного пугал.
- Да выкиньте вы эту дамочку, не хватало ещё, чтобы сумасшедший полузверь нас сожрал! – истерично заверещала компаньонка.
- Что за глупости?! И как это «выкиньте»?! – пытался заступиться за меня музыкант.
Я впервые была ему благодарна. Но мне действительно лучше было сойти с дилижанса. С готовностью возница выгрузил на дорогу мой багаж. Дилижанс рванул с места и исчез за поворотом так быстро, что я невольно расплакалась. Ощущение брошенности, отвергнутости захлестнуло меня; да, попутчики были рады избавиться от моего соседства. Кронос спешился. Я села на свой узел.
- Что теперь со всем этим делать? – показала я на вещи.
- Привяжем их к седлу, - ответил он.
Я спросила:
- Ты хоть знаешь, куда нам теперь идти?
Кентавр, молча, кивнул. Он был печален. Не оттого, что я пыталась покинуть его, но оттого, что он уже не в силах был позволить мне это сделать.
Стало ясно, что поездку в Харну придётся отменить. Когда теперь я увижу своих мальчиков?! Да и домой возвращаться вместе с кентавром – немыслимо! Тягостная неизвестность нависла надо мной новой угрозой.
Скользя туфлями по разбитой дороге, я замочила подол в грязи и ужасно устала, а ещё я испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, Кронос здесь, со мной. Тот, от кого я едва не отказалась, но теперь понимала, как он отвечает моим мечтам – чудесный зачарованный принц из сказки! Но в то же время голос разума твердил мне: «Ночью ты поддалась слабости, и теперь всю жизнь придётся расплачиваться, таскать за собой это существо, которое не спрячешь, и уже никак от него не отделаешься!»
Не говоря друг другу ни слова, мы миновали приличное расстояние. Каждый раз, когда я оскальзывалась на мокрой кочке или спотыкалась о корень дерева, Кронос заботливо подхватывал меня под руку и заглядывал в лицо с неподдельным беспокойством.
Приблизительно через час с четвертью мы остановились – дорога разветвлялась на два рукава, один уходил влево, к гостинице – меньше всего мне тогда хотелось бы вновь появиться там, после столь поспешного бегства. Правый путь вёл в глубину леса, но тоже был хорошо накатан, по нему явно можно было прийти в места обитаемые. Однако Кронос не спешил с выбором, он сложил скарб в сырую траву у обочины и усадил меня на лошадь.
- Отдохни. Тебе просто необходимо отдохнуть, - сказал он.
Я обрадовалась передышке; отерев лицо платком, я поправила завязки на платье и подобрала растрепавшиеся волосы. Попытка отчистить подол оказалась тщетной, но на солнце, поднявшемся уже довольно высоко, грязь подсохла и выглядела не такой заметной.
Я перестала злиться, едва ли не радостная покорность судьбе охватила моё сердце. Кронос ненадолго исчез в чаще и вернулся с пригоршней каких-то ранних ягод, кислых на вкус, но хорошо утоляющих жажду. Затем он отошёл немного в сторону и протяжно, зычно то ли завыл, то ли «протрубил» что-то. Мгновенно на зов откликнулись ещё несколько голосов издалека. А пять минут спустя лес наполнился топотом конских копыт так, что можно было подумать, будто по пустынной сельской дороге едет целый праздничный поезд повозок и дилижансов. К тому времени, как у развилки появились ещё несколько кентавров, я уже совершенно пришла в себя и с интересом наблюдала за происходящим.
Телемах вновь поклонился мне, хотя и не приблизился, группа стояла в отдалении и негромко переговаривалась. Время от времени кто-то из них спокойно поглядывал в мою сторону. Кентавры решали какой-то вопрос, имевший ко мне отношение. Они нисколько не возмутились моей попыткой бежать, причинившей столько хлопот их другу. Никто из них никогда, ни в тот момент, ни в будущем, ни разу не упрекнул меня за это. Так, вероятно, поступили бы люди, но не кентавры!
Вскоре Телемах подошёл ко мне и учтиво промолвил:
- Госпожа Фрелия, если позволите, я возьму эти вещи и отнесу их в деревню, где мы Вас пока устроим. Всего на несколько дней, а тем временем подыщем что-нибудь более соответствующее Вашему привычному укладу. Позднее я постараюсь доставить туда всё, что Вы сочтёте необходимым.
Я лишь молча кивнула, события разворачивались столь быстро, что слов просто не находилось. Телемах с лёгкостью подхватил большой узел, коробку и саквояж с самыми необходимыми дорожными принадлежностями. Кронос уселся на коня вместе со мной и обхватил меня одной рукой больше, чтобы помочь мне удержать равновесие, ведь прежде мне не приходилось ездить верхом. Путь до деревни мы проделали уже втроём, оставив позади вытоптанную копытами площадку на развилке.
Мысли мои текли неспешно, лес кончился и взору представилась пасторальная картина: залитые светом зеленеющие холмы, аккуратно выбеленные домики вдалеке, а ещё дальше, за домами, поблёскивали плавные изгибы реки. Но весь мир для меня в тот день был пропитан лёгким ароматом обречённости, как ни прекрасно я себя ощущала – умиротворения не было. Всё это непременно должно закончиться печально, понимала я, страсти не могут не привести к печальному концу.
Позднее я не раз думала о том, что именно те три дня в деревне помогли мне смириться с моим положением. Селяне отнеслись к нам безо всякого интереса, ничто не указывало на их особое отношение к Кроносу или ко мне. Меня ставили в один ранг с порядочными деревенскими матронами. Простота во всём – главное преимущество сельской среды.
Дом, в котором мы остановились, принадлежал самому Телемаху. Мне неизвестно, зачем он много лет назад приобрёл его, но думаю, тут нет никакой тайной истории. Соседская девушка поддерживала в доме порядок и с искренним радушием старалась нам услужить. Едва я взошла на порог, она согрела мне воду для ванны, а тем временем приготовила нехитрый обед: сытный молочный суп и овощное рагу. Запах свежевыпеченного хлеба успокоил все мои тревоги, и после обеда я беззаботно уснула, провалившись в глубокие перины. Ничто не лечит тревогу так хорошо, как сон и деревенская еда.
Проснулась я уже под вечер от того, что Кронос тихо позвал меня.
- Фрелия, - пршептал он, присев у моего «царского» ложа и теребя за локон, - Фрелия, проснись! Ужин остынет, я наловил окуней в реке и сам их приготовил на открытом огне. Так мы поступаем в военных походах. Попробуй, тебе понравится.
Я сонно взглянула на него сквозь ресницы. Мой «принц» был одет в простую льняную рубашку, лоб обвязан травяной плетёной тесёмкой, где-то в чертах спокойного лица пряталась едва уловимая улыбка. Так улыбаются только те, у кого в запасе есть три или четыре сотни лет.
К рыбе Кронос неведомо откуда раздобыл бутылку белого вина, и после ужина, согретые винным теплом, мы вышли в заросший травой, давно одичавший сад. Розовые тени сбегали вниз по крыше и по кронам яблонь – солнце опускалось за край земли.
Тогда я впервые услышала, как он поёт. Песня кентавра не похожа ни на одну другую песню. В их пении нет ничего чувственного, «земного». Кентавры поют сдержанно, без единой фальшивой ноты, противоестественно красиво, мелодия льётся так плавно, что забываешь, а дышит ли «певец», нужно ли ему хоть мгновение паузы, чтобы набрать воздух в лёгкие. Голос Кроноса звучал низко и гулко, почти отрешённо, но в глазах у меня стояли слёзы. Не горестные, нет. Я и сама не могла бы объяснить, откуда они берутся и почему. С последними лучами он закончил песнь о древнем кентавре Хароне и его отравленной крови, убившей великого героя.
И тогда все незатейливые радости вечера на мгновение показались мне обманом, а веселящее вино – ядовитой кровью кентавра. Лишь на мгновение, но тревога вновь кольнула меня. Дорогая моя девочка, даже тот, кто знает кентавров лишь с самой лучшей стороны, не посмел бы сказать, что в них совершенно отсутствует мрак. Они сами ощущают это всего острее на закате, перед тем, как с наступлением сумерек тени сливаются в единую черноту ночи. И тогда они поют. Прожив с Кроносом много лет, я догадалась – так кентавры заглушают свой страх.
Звуки песни сменились слегка дребезжащими, безудержно весёлыми взвизгами скрипок: деревенская молодёжь танцевала где-то в лугах. Скрипачи играли без устали много часов подряд, а я целовалась с любимым в холодном саду, как беззаботная крестьянская дочка.
Утром Кронос ненадолго оставил меня; в соседней деревне произошла пьяная стычка, несколько подгулявших драчунов схватились с десятком пинов. Событие не ахти какой важности, но оно требовало присутствия Кроноса в той деревне, Телемах увёл его с рассветом.
Сначала я бессмысленно слонялась по дому. Мне не хватало Кроноса, я его ждала. Приготовив довольно изысканный обед, чтобы убить время; я решила уладить семейные дела несколькими письмами. Конечно, это не решало всех проблем, и всё же я написала сначала в Харну о том, что задерживаюсь (отменять поездку совсем я не намеревалась). А второе письмо было адресовано свекрови. В нём говорилось, что неожиданное недомогание вынудило меня прервать путешествие и, хотя теперь моё здоровье вне опасности, мне лучше пока остаться в Шелиссе, чтобы окончательно окрепнуть. Я знала, что это не огорчит свекровь, к тому же она и не ждала меня назад раньше октября. Предполагалось, что я задержусь в Харне у одной старинной знакомой. Я передавала поцелуй малышу и желала ему хорошо провести лето.
Когда Кронос вернулся, ничто в его поведении не выдавало беспокойства. Он доверял мне, он знал твёрдо – я не попытаюсь бежать вновь. Телемах провел остаток дня с нами. Он рассказывал о совсем недавних военных походах. Впечатления пинской войны тогда были свежи во всех нас. А на закате они с Кроносом пели в два голоса о полноводной подземной реке Лете, заставляющей забыть прошлое.
На следующий день Телемах посетил нас вновь, но уже не один. Его сопровождала дама под густой вуалью. Лица своего она не показывала, но манеры и властные нотки в голосе сразу выдали в ней высокопоставленную особу. Дама оказалась графиней М., и явилась она к нам по весьма серьёзному делу. Графиню беспокоила судьба мужчины, пина, не вполне ещё оправившегося от серьёзного ранения. Графиня не уточнила, как именно был ранен этот человек, она назвала лишь его имя – г-н С. – и единожды случайно оговорилась, назвав его полковником.
Из всего ею сказанного, додумав кое-какие детали, я вынесла своё представление о ситуации. Вероятно, полковник С. – лицо, сыгравшее немалую роль в пинской войне, вынужден был скрываться от властей. Скорее всего, его целенаправленно разыскивали, а рана явилась результатом столкновения с военной полицией. Не подлежало сомнению, что господин этот был чрезвычайно дорог графине и во всём пользовался её покровительством. Дама сильно рисковала, беря на себя заботы о нём, а потому приобрела дом в Керное – надёжное укрытие для него, ведь Керноя считалась в то время сущей «дырой». Она наняла сиделку, которая также являлась и кухаркой, и горничной, а теперь, дабы по возможности самоустраниться и обезопасить себя, графиня подыскивала пару, которая согласилась бы жить в том доме на весьма выгодных условиях, составить полковнику компанию, но при этом не способную осудить или выдать его. Мы идеально подходили для таких целей, так как сами состояли в непозволительной связи друг с другом, а, приняв предложение графини, безусловно, оказались бы ещё и вне закона.
Кентавров это не могло беспокоить, они принимают ту или иную сторону в войне или политической игре по собственному усмотрению и никогда не боятся последствий своего выбора. Высокородная дама стремилась заручиться именно моим согласием. Приведя её, Телемах, конечно, догадывался, как тяжело мне будет дать ответ: до сих пор я не нарушала законов и не ввязывалась в сомнительные предприятия. Однако оставаться в деревне бесконечно было нельзя, и мне пришлось согласиться.
Переезд назначили на завтра. В этом отношении значительно облегчило задачу то обстоятельство, что я так и не распаковала свои вещи. Кронос взял с собой лишь немного денег, в другом багаже он не нуждался.
Девочка моя, если ты не бывала ещё в Керное, то не представляешь, как влажный морской воздух пропитывает собой всё окружающее, делая сердце лёгким, а дыхание чуть солоноватым! Дом стоял на самом побережье, где находится, как ты знаешь, и по сей день. Тот самый мой кернойский дом! Полковник, против ожидания, оказался довольно приятным человеком, чуть за пятьдесят. Он немного прихрамывал и постоянно курил, в остальном же выглядел совершенно здоровым. Сиделка, женщина чуть постарше меня, прекрасно справлялась со своими обязанностями: мы были обеспечены всем необходимым, всегда хорошо накормлены, но главное – МЫ БЫЛИ СВОБОДНЫ! Денег, полученных от графини, хватало на вполне безбедное существование, и всё своё время мы могли посвятить друг другу. Полковник вовсе нам не докучал. Днём он запирался в мансарде, дымил трубкой и, кажется, что-то писал, а по вечерам мы вместе собирались в гостиной, пили кофе и беседовали о самых разных вещах.
На первых порах пребывание в Керное для меня омрачалось лишь предвкушением неизбежного момента, когда придётся признаться свекрови, что я не могу возвратиться, и тогда нужно будет выдержать нелёгкую борьбу за детей. Тебе известно, что я потерпела поражение в этой борьбе, но поверь, мои возможности ограничивались скупой перепиской. В начале осени я написала свекрови пространное послание на четырёх листах, в котором пыталась объяснить, как непредсказуемо порой оборачивается жизнь. Сомнения больше не мучили меня – я сходила с ума от Кроноса, находилась во власти его почти потустороннего очарования.
Конечно, я не ожидала от этой женщины понимания. И не могла ожидать. Не только потому что вся эта история, не пережитая каждой минутой счастья или отчаяния, на бумаге выглядела полным бредом! Было и другое. Даже прежде, когда я как верная жена её сына, добросовестная хозяйка, ни о чём ином не помышлявшая, жила с нею бок о бок, она не стала мне второй матерью. Обычно мы с кем-то сближаемся, если любим одни и те же вещи, одних и тех же людей или просто чувствуем, что любит другой. О своей свекрови я не могла сказать с уверенностью, известна ли ей любовь вообще. Ведь если бы она любила хотя бы своего сына, могла бы она так поступить с его детьми, лишив их общения с матерью после того, как они уже потеряли отца? Я задалась вопросом, любит ли она своих внуков по настоящему? Но тут же спохватилась, ибо не могу, не должна сметь судить об этом. Я не знаю ответа, и это лучшее, что я могу сказать в адрес твоей прабабки. На большее расстояние, чем это «не знаю», мне за всю жизнь так и не удалось к ней приблизиться.
С ответом свекровь промедлила до ноября. То был хорошо продуманный ход. Всю осень я находилась в состоянии не просто взвинченном, а в таком, в котором, вероятно пребывают солдаты, ожидающие атаки, когда она постоянно откладывается. Они едят, спят, беседуют, устают и прекращают думать о наступлении, но всё равно их чувства подчинены одному порыву – скорее бы всё началось, пусть смерть, только не это затянувшееся ожидание! Впрочем, мои представления о чувствах солдат, это всего лишь представления женщины, пережившей войну в относительной безопасности.
Кронос поддерживал меня, как мог. Он никогда не позволял себе раздражаться. В каждом его слове я ощущала силу. Обычные мужчины не имеют такой силы. И в то же время он был чувствительным и тонким, таким идеальным, что порой это пугало: напоминало девичьи грёзы, а потому граничило с ирреальностью.
Промозглые осенние вечера скрашивали беседы с полковником. Его «военный» подход к жизни упрощал все мои переживания.
- Не беспокойтесь так, милая Фрелия, - говаривал он часто, откусывая тёплый хлеб с сыром или без сожаления откупоривая бутылку старинного вина ( не из погребов ли самой графини?) – Жизнь – тот же окоп! Руки, ноги целы, и это главное. Остальное: стратегия и тактика, но смысл всегда в том, чтобы выжить. Не ставьте себе более сложных задач, пушки ли по вам бьют или обывательские привычки вашей родни!
И мне казалось, действительно, что есть в сущности мнение общества? Набор обязательных для запоминания фраз, не больше. Разве может кто-то судить о моей боли и правоте? Увы, то была односторонняя справедливость, обитавшая лишь под кровлей чудесного дома на побережье. Другие жили по правилам, которых я не желала придерживаться, в те годы это ещё казалось мне людским недостатком, признаком ограниченности мышления и неумения подняться над повседневностью.
Графиня посещала нас нечасто, всего два или три раза за всё время. Визиты её были коротки, а кладовая пополнялась вином и табаком. Деньги мы получали исправно. Порой приходили и кое-какие известия: газеты, слухи, сплетни.
Из Харны прислали бумагу, в которой сообщалось, что моё пребывание в школе в течение учебного года нежелательно. Далее следовал перечень проблем, с которыми мне пришлось бы столкнуться, реши я вдруг всё-таки приехать: школа не имела возможности где-либо меня разместить, не могла нарушать учебное расписание мальчиков, ради общения со мной и так далее. Во всём этом явственно чувствовалась рука моей свекрови. Мне пришлось пожалеть о том, что я замедлила увидеть твоих дядюшек до того, как она успела связаться с пансионом. Я была слишком занята своими ожиданиями и опасениями, чтобы выбраться из неизменного уюта кернойской гостиной с её ласковым табачным дымом. Я не приехала к ним раньше просто потому, что отложила это на потом.
Почти одновременно с письмом из школы я получила весточку и от моей харнской подруги, та рассыпалась в извинениях, что не сможет принять меня у себя, как предполагалось, а в конце недвусмысленно спрашивала, что это за скандальный роман, о котором все говорят? Она так и написала: «Все говорят».Ситуация стала мне совершенно ясна, и когда, наконец, в середине ноября почтальон доставил мне пакет от свекрови, я не удивилась, обнаружив там лишь деньги, крохотный портрет улыбающегося малыша и короткую записку: «Не торопись с приездом, пока всё не образуется!» Больше ничего.
Конечно, я не сдавалась. Уверяю тебя, дорогая, что писала твоим дядям в Харну почти каждый день, но всё бесполезно. В школе мои письма, вероятно, сжигались в каминах попечителей, а дома…(могла ли я тогда назвать его домом?) царила не подкупная никакими слезами и жалобами свекровь.
Зимой ещё одна беда постигла наше убежище. Мне трудно вспоминать об этом, так как впечатление от событий того декабря не изгладилось и по сей день. Иногда я даже завидую кентаврам, их свойству, старея, забывать всё человеческое. Трагедия разыгралась накануне Нового Года и коснулась полковника С. Надо сказать, за время, проведённое под одной крышей, мы искренне привязались к нему. Это был враг? Пусть враг, но не злодей. Однажды я спросила его, ради чего он рисковал жизнью, своей и тысяч других людей? Почему мужчин так привлекает война?
- Что поделаешь, - ответил он с улыбкой, - Пиния – молодая страна, у неё ещё нет великого прошлого, о ней ещё не сложено героических поэм, ещё некому поклоняться и некого цитировать. Пинии нужна своя история, поэтому, так или иначе, война была необходима.
Вот и всё объяснение – в чисто мужском стиле. Полковник не имел намерения убивать кого-либо, со временем он мог просто превратиться в старого хромого чудака, который много курит, а потому кашляет плохо, и у которого есть дурная привычка забывать свои носки возле кровати. Поэтому и я, и Кронос были шокированы, когда однажды наши приготовления ко сну прервал требовательный стук военной полиции в дверь, и уют вечера безвозвратно нарушился. Всё, что предшествовало тому моменту: весёлое потрескивание поленьев, лёгкое кислое вино за ужином, тихий снегопад за окнами, смех, запах табака – всё это пропало даром, потеряло ценность, не смогло подарить нам ещё один день покоя.
Полковник сдался без малейшего сопротивления, сиделка успела сунуть ему с собой шерстяное кашне, а я стояла, боясь шевельнуться, словно остекленела от мороза, ворвавшегося внутрь через распахнутую дверь. Кронос решительно отстоял мою безопасность: не помню, что и как он говорил офицеру, но никакие подозрения не пали на меня. Скорее всего, их не интересовало наше участие в укрывательстве раненого пина, они лишь хотели его смерти; как знать, может у них на то были веские основания.
Графиня не стала вмешиваться, она позволила приговорить господина С. к эшафоту, ничего не попытавшись предпринять. Напротив, отводя от себя даже бездоказательные домыслы, она подписала дарственную задним числом, так что дом полностью переходил в моё владение. В другой ситуации это могло бы погубить меня, ведь получалось, что полковник всё это время находился в моём доме, но, как я уже сказала, во многом благодаря Кроносу, всё обошлось, и я не держу обиды на графиню М.
Казни военных преступников тогда уже мало кого интересовали, городские площади всё больше отводили для торговли, а потому эшафоты строили в сельской местности. Жители на казнях представляли собой довольно жидкую толпу, предпочитая сомнительному зрелищу под открытым небом пьяный уют ближайшего кабачка. Полковника казнили в апреле. Сначала я не хотела ехать, но Кронос был полон решимости. Он полагал, что графиня не осмелится появиться в среде деревенских матрон, тк как окажется слишком заметной, а значит, полковник не увидел бы ни одного знакомого лица перед смертью, если бы мы не поехали. Собственно, говоря «мы», я грешу против истины. Кронос имел в виду себя, он вовсе не вынуждал меня присутствовать, я сама последовала за ним, как последовала бы и на сам эшафот, если бы он захотел.
Кстати, знаешь ли ты, как выглядит эшафот накануне казни? Довольно мирно. Более всего он похож на подмостки для передвижного театра. Наскоро сколоченный, он приятно пахнет свежеструганными досками. Тёплое весеннее солнце заливает его озорными лучиками, в которых пляшут пылинки, деревья радуют такими долгожданными, едва пробившимися зелёными листочками, а у плохо отёсанных столбов-подпор пестреют крохотными пятнышками первоцветы. Всё вокруг дышит жизнью, птицы перекликаются над полусвитыми гнёздами. Поверь мне, пустой эшафот вполне вписывается в идиллический загородный пейзаж и совсем не пугает. Чудовищно, правда?
Полковник искал кого-то среди присутствующих, её, вероятно. Не уверена, заметил он нас или нет. Вид у него был растерянный, казалось, он с трудом воспринимал действительность.
Не стану описывать тебе подробности, дорогая, скажу лишь, что не только я, но и Кронос был поражён до глубины «души». Если у той бездны, которая заменяет кентаврам душу, и есть дно, то Кронос достиг его в тот день. Тогда впервые он не пел на закате. Сидя в тёмной комнате, не желая даже разжечь камин, он был погружён в мрачные размышления. Случайно заглянув в его глаза, я увидела в них болезненный ужас и узнала, как кентавры боятся смерти! Их страх в тысячекратной степени превосходит человеческий. В глубине зрачков кентавра я не различила ни единой искры надежды. В ту ночь Кронос совсем не спал, а с восходом бежал от своих дум в поля, где до пены на гнедых боках коня изнурил себя необузданной скачкой.
С наступлением тёплых дней, я приняла решение вновь попытаться повидать детей. Мы жили обеспеченно, у нас теперь имелся свой дом. Кронос вновь служил в патруле Телемаха, перебравшегося в наши края, ради морского воздуха. В Телемахе многое изменилось. Он теперь бывал молчалив, подолгу мог засматриваться на море, на песчаный пляж или просто на хорошо знакомые предметы. Телемах становился всё более отстранённым, так очень медленно к нему подступала старость. Однако, все эти явления пока были заметны только нам, близко его знавшим. Он исправно выполнял свои обязанности в окрестных деревнях и горячо поддержал меня в намерении предпринять что-либо для сближения с детьми.
На мои письма свекровь не отвечала, надо было ехать «домой». Мы втроём: я, Кронос и Телемах обсудили всё до мелочей. План составился следующий: по приезде мы с Кроносом должны были снять небольшие комнаты поблизости от моего бывшего дома и в течение нескольких дней я собиралась выходить на прогулку в парк, куда водили твоего отца. Там я хотела улучить момент, чтобы подобраться поближе и побыть с малышом хотя бы минуту. Только после этого я планировала нанести визит самой свекрови, боясь, что та может не пустить меня на порог.
Втайне же я лелеяла другую мысль, увезти ребёнка с собой, просто взять за руку и посадить в экипаж. Кто посмеет остановить мать, увозящую к себе своё родное дитя?! Но на самом деле, я хорошо понимала, кто посмеет – моя свекровь. Эта дама не оставила бы меня в покое, не отсудив дитя, и я уже никогда его не увидела бы. Разумнее было действовать убеждением. Круглые сутки я составляла пламенные речи, выворачивающие сердце наизнанку. Мне казалось, даже камень не устоит перед моим страданием. Но человек – не камень, человек умеет найти контраргументы, внушить себе, будто знает, что лучше для ребёнка. И тогда доброта или жалость становятся помехой на пути к высшей цели.
Оставив кернойский дом на попечение экономки, бывшей сиделки полковника С., весьма порядочной женщины, мы прибыли в столицу. Гостиница, в которой мы с Кроносом разместились, занимала два верхних этажа частного здания и имела отдельный вход с высокой каменной лестницей. Комнаты объединялись одной общей террасой, к которой эта лестница и примыкала. Там можно было насладиться свежим воздухом. По вечерам постояльцы высыпали наружу и гуляли по террасе взад-вперёд, словно по палубе большого корабля. Но главное, сверху был виден край моего дома и даже два окна, зажигавшиеся в сумерках приветливым жёлтым светом.
Городской парк располагался в двух кварталах от гостиницы. Мне было хорошо известно, что няня часто гуляет с малышом после завтрака именно в этом парке, где находились качели и площадка для игры в мяч. Главной моей задачей на ближайшее время стало до ссадин на ногах прохаживаться по аллеям вблизи площадки и наблюдать, не появится ли мой милый мальчик. Кронос иногда сопровождал меня, но больше использовал свое пребывание в столице, чтобы уладить кое-какие необходимые дела, касающиеся нашей собственности и дохода, а так же порученные Телемахом и имеющие отношение к охранным патрулям кентавров.
Прошла целая неделя, а моё ожидание всё ещё не принесло плодов. Как-то, вернувшись из военной коллегии позже обычного, Кронос застал меня в рыданиях. Силы мои были на исходе. Он посмотрел пристально, молча повесил плащ на крюк, не спеша подошел и, взяв меня за руку, твердо произнёс: «Идём».
Тон не предполагал возражения, мощь, которая ощущалась во всём его существе, руководила моими движениями. Я надела шляпу и уличные туфли. Мы спустились по лестнице, затем по боковой улочке вышли к окраине. За всё это время мне и в голову не пришло спросить, куда он меня ведет? Не удивляйся, дорогая, я всегда была ведома им, просто в тот раз пришлось потрудиться моим ногам. Почти совсем стемнело, когда мы миновали пригородные сады и вышли на необжитую равнину, поросшую редколесьем.
Остановившись у ивового куста, Кронос быстро снял с себя одежду, так, словно освобождался от пут. И вот уже передо мной стоял прекрасный гнедой кентавр с настоящим конским крупом. Не знаю, скольким ещё людям доводилось видеть подобное. В зрачках его тонули звёзды, волосы разметались по широким плечам. Он запрокинул голову и издал короткий горловой звук, словно первобытный клич, я не смогла бы определить его значение точнее, он выражал что-то чужое, не понятное человеческому уму.
«Шляпу лучше оставить здесь», - посоветовал Кронос и подхватил меня на руки. Я взлетела к самому его лицу. «Попробуем обогнать луну, Фрелия?» - спросил он. Лёгкая дрожь предвкушения пробежала по всему телу кентавра. «Крепче обхвати меня за шею!» - успела услышать я прежде, чем свист травы заглушил все остальные звуки вокруг. Он бежал, прижимая меня к груди. Огромное обнажённое чудовище нечеловеческой силы, уносящее в дикие земли свою невесомую добычу, не тяжелее бабочки!
Когда мы вернулись в гостиницу, одежда моя была изодрана, на теле красовались яркие ссадины и вспухшие рубцы, оставленные ветвями редкого кустарника, из причёски я вычесала сухие листья, а ноги…ноги не чувствовали пола, словно всё ещё находились в полёте. Впрочем, нет! Полёт – ничто по сравнению с бегом наперегонки с луной! Обогнав луну, нельзя поддаться неуверенности. Что мне были в тот час препоны и преграды, уготовленные людьми, если сама луна осталась позади, сумев задеть лишь краешек моего платья?! И если кто-нибудь однажды скажет тебе, что кентавры не опасны, не верь хотя бы уже потому, что они способны подарить женщине такие невероятные ощущения. После этого от их власти невозможно освободиться. Это нельзя забыть! Впечатления и по сей день остаются столь свежи, что если пришлось бы выбирать свой путь снова, неизбежно выберешь тот же самый. Раскаяние, что прожила жизнь ради собственного эго, потеряла детей, не заслужила даже доброго воспоминания о себе – совершенно меркнет перед тем чувством, какое испытываешь рядом с кентавром, обжигающим тебя своей гибельной любовью.
Через пару дней я наконец-то увидела малыша. Он пересыпал песок из деревянного ящичка в круглую картонную коробку и, казалось, был ужасно увлечён этим занятием. В груди защемило от умиления, когда я подумала, что прежде могла каждый день смотреть, как он играет, наслаждаться его тихим лепетом, отвечать на его доверчивые улыбки. Тысячи мыслей мгновенно пронеслись в голове: узнает ли он меня, почему няня сплетничает с товарками и плохо следит за ребёнком, что если он упадёт или его украдут? Что если я его украду?!
Кронос находился рядом, но он не успел остановить меня, когда я в порыве эмоций окликнула малыша по имени. Мой кроха поднял серьёзное личико и огляделся недовольно, я ведь оторвала его от очень важного дела. Но потом он заметил меня. Какое-то мгновение в его глазках отражалось сомнение, но, быстро опомнившись, он побежал в мою сторону, указывая на нас пальчиком. Няня, к несчастью, отвлеклась от своей болтовни и схватила его под ручки. Бедняжка так и не сообразила, что произошло, потому что Кронос уже оттащил меня в густую тень боярышника, прочь от моего сыночка.
Материнская душа рвалась из его объятий туда, к маленькому человечку, так нуждавшемуся во мне, но хватку кентавра непросто разомкнуть. «Фрелия, ты всё погубишь», - шептал он, - «Они спрячут его от тебя!» Одна часть моего сознания понимала, что Кронос прав, но другая сопротивлялась изо всех сил. Я его ненавидела в ту минуту не меньше, чем любила!
Разумеется, визит к свекрови ни к чему не привёл. Меня даже не впустили в прихожую. Новая, незнакомая горничная сообщила, что госпожа с внуком в отъезде, и пробудут на побережье всё лето. Я не стала уточнять, где именно, так как хорошо знала, что это ложь.
Вовсе не на что не рассчитывая, я заглянула ещё к моей бывшей соседке Асене, в старые времена мы были с нею дружны. К моему удивлению, она приняла меня как радушная хозяйка. Асена пригласила меня в гостиную и сама сварила кофе. Не сомневаюсь, что ей тоже не нравился мой скандальный роман, но она ни чем этого не проявила, напротив, с готовностью согласилась похлопотать перед свекровью, что та позволила мне хоть иногда видеться с детьми. Пока же лучше всего было уехать, и я решила не откладывать отъезд.
Возвращение в Керною стало для меня если и не счастьем, то отдохновением. Единожды, но навсегда я уяснила себе, где мой истинный дом. Море смыло мою обиду, ласковое солнце обнадёжило, а чистое сухое бельё, после гостиничного серого и влажного, явилось куда желаннее гостеприимства свекрови. Экономка искренне обрадовалась нам, а Телемах, едва мы успели распаковать вещи, извлек из своих «тайных» запасов бутылку белого шелисского вина, горячившего кровь и веселившего, не делая голову тяжелой. Под влиянием этого чудодейственного напитка я вновь обрела веру в будущее.
Вдали от столицы все выглядит проще. Все наши родственные дрязги предстают в ярком свете и без прикрас, но зато лучшее перечеркивает плохое. Тем лучшим, на что мне хотелось полагаться, теперь стала Асена. Я была уверена в ней. Как быстро эта уверенность воцарилась над моими чувствами! Но она вполне себя оправдывала. Иначе и быть не могло! Асена, дочь потомственного военного, имела представление об обязательности и благородстве. Когда-то её дед, военный врач, вылечил влезшего в дом вора, раненого его же рукой. Отец Асены в своё время продал почти всё, что у него было, чтобы помочь сестре, оставшейся без мужа. Благо, приданое его жены поправило дело.
Асена выпытала у моей свекрови, что смогла: в начале сентября мне позволили посетить харнскую школу. На свидание с мальчиками попечительский совет отводил мне ровно час. Мало? Только если забыть, как давно я не видела их, не говорила с ними. Нет, дорогая, час – это целая вечность, пока его предвкушаешь, и один миг, если вспоминаешь, как он пролетел.
На этот раз Кронос не мог оставить патрули, чтобы ехать со мной, но мы в том и не видели необходимости. Вся поездка целиком должна была занять около недели. Не я, не мой кентавр не опасались разлуки, не обещающей стать продолжительной. Я не имела возможности остаться в Харне, даже если бы и хотела.
Дорога оказалась тяжелой. Погода не способствовала путешествию. Короткие неожиданные грозы перемежали странную для этого сезона жару. В дилижансе сильно дуло, и почему-то пахло пудрой. Помню каждую мелкую подробность: скрип задней оси колес, крупинки мелкого песка в волосах, одежде и даже на зубах. Помню, как старалась читать книгу, но неудачно выбрала роман: о неведомых далеких племенах, их нравах и дикой религии; жутковатый мирок, из которого так и стремишься назад, в реальность. На остановках я покупала себе фруктовую воду. Есть не хотелось, не смотря на то, что здесь и там у дорог стали появляться маленькие харчевни и гостиницы. Хозяевами их являлись в основном пины, из тех же таборных, кочующих, только поудачливей. Они быстро богатели, и многие уже посматривали на нас свысока, хотя ещё год-два назад представляли собой жалкое зрелище. Невольно приходилось удивляться, кто же на самом деле выиграл войну? Впрочем, все эти мысли отвлекали меня до поры, я не предавалась им всерьёз.
Неодолимая тоска грызла меня изнутри, отравляла радость ожидания встречи с детьми. Сначала я объясняла своё состояние тем, что меня пока так и не допустили к младшему сыну, затем искала ответа в страхе перед предстоящим разговором: что я скажу мальчикам? Но, в конце концов, я была вынуждена признать, что корень тоски пророс из разлуки с Кроносом, противоестественным существом, которое уже наполнило собою меня всю, целиком. Я ловила себя на том, что в мыслях обращаюсь к нему так, словно он рядом, а на закате в ушах моих звучало его пение. Особенно та песнь: о кентавре, раненом отравленной стрелой. Я потеряла год своей жизни, ради Кроноса, потеряю еще много лет, но ни к чему не приду, он оставит меня в старости одну без детей и надежды, живущую низачем. Это предопределено его природой, любовь кентавра зовет, словно путеводная звезда. Но нет! Не путеводная! Обманная! Звезда с отравленной кровью.
Харна, лишь немного менее многолюдная, чем столица, встретила меня ярмарочной пестротой и шумом. Дилижанс прибыл туда в базарный день и сразу нырнул в круговерть толпы, состоящей из торговцев, выкриками расхваливающих свой товар; мальчишек, мелькающих босыми пятками и таскающих с лотков сладости; уличных артистов, пытающихся извлечь музыку из глухих бубнов и визгливых скрипок. Необузданное веселье нарастало с каждой минутой, как и опьянение продающей и покупающей толпы. Невозможно было не поддаться всеобщему настроению. Миновав крикливую Харну в специально нанятом дорогом экипаже, я выехала в зеленый пригород, где и располагался пансион. Почему-то экипаж и мое лучшее платье, соответствующее случаю, вселяли в меня уверенность.
Строгие правила не позволяли родителям находиться на территории пансиона, дабы не нарушать привычную обстановку. Все встречи проходили в специальном флигеле, в присутствии классного воспитателя. Опрятная горничная пригласила меня в небольшую круглую гостиную, сильно натопленную, не смотря на теплый день. Предложив мне кресло с высокой спинкой, девушка подала кофе и вежливо сообщила, что господин К. не замедлит явиться. Классный попечитель, вышеупомянутый господин К. в безупречно отутюженном костюме, отполированные пуговицы которого почти ослепляли блеском, действительно скорее явился, чем вошел. Он театрально всплеснул руками и еще в дверях «надел на челюсть» приторную улыбку.
- Госпожа Фрелия! Как давно мы не имели счастья лицезреть Вас! – воскликнул он, усаживаясь напротив.
Это была откровенная ложь, так как мы с ним вовсе никогда не виделись, но, конечно же, он говорил от лица всей школы. Этот человек вообще представлял собой лицо школы, такой гладкий и корректный, но, к сожалению, насквозь фальшивый. Прости, дорогая, что позволила себе излишние эмоции, впредь постараюсь писать сдержаннее.
Я, вероятно, слишком откровенно выражала свое нетерпение, потому что господин К. быстро принял серьезный вид и приступил к делу:
- Господину Гаю и господину Энору уже передали, что Вы здесь, - сообщил воспитатель.
Я кивнула в ответ и решительно заявила:
- Я хочу немедленно их видеть! Сейчас же!
- Конечно, Вы их увидите. Едва ли я должен предупреждать Вас о том, чего им не следует говорить, - заметил он многозначительно и взглянул с нескрываемым осуждением, так, словно я уже совершила какое-то преступление, от которого он меня предостерегал.
Я вспыхнула, этот человек раздражал меня все больше. Стараясь дышать как можно медленнее, я произнесла с расстановкой:
- Господин К., я намерена побеседовать с моими детьми. Если в Ваши обязанности входит присутствие при этом, Вы можете остаться.
Теперь вспыхнул он. Вряд ли воспитатель ожидал, что такая женщина, как я, достойная в лучшем случае сожаления, укажет ему его место.
- Уведомляю Вас, - «куснул» он на последок, - Бабушка мальчиков не в восторге…
- Бабушка не является их официальным опекуном, - напомнила я, и господин К. оскорбленно умолк.
Не стану описывать, что я почувствовала, увидев моих Гая и Энора – ты сама поймешь, когда станешь матерью. Гай сильно вытянулся и стал больше походить на отца. Он держался чуть отстраненно, совсем по-взрослому. В свои тринадцать лет он ощущал себя главой семьи и проявлял настоящую заботу о младшем брате. Энору едва исполнилось десять, в нем сохранилось еще много детского, чего даже строгий пансион не смог вытравить. В глазках Энора теплилось что-то особенное, такое же, как в прошлом, когда он просил почитать ему сказку или не забирать на ночь любимого тряпичного зайца.
Что и говорить, главным моим желанием было увезти их из школы, поселить их с собой, в моем маленьком раю на побережье. Но даже я, презревшая все общественные устои, понимала: без образования у мальчиков нет будущего! Школа в Харне, уважаемое учебное заведение – их шанс достичь чего-то, кем-то стать. Но разве могла я доказать маленькому Энору, что лишь из любви к нему оставляю его здесь и не забираю с собой. Гай – другое дело, он поверил мне, но смотрел совсем холодно, и я вдруг подумала, что он для меня уже потерян. Я могу рассчитывать на его почтительность, но не на любовь. И хотя Гай не знал всей правды обо мне и о кентавре, кое-какие слухи до него явно доходили, он дал мне это понять.
Час промелькнул, иссяк, канул. Обратный путь я проделала даже с каким-то облегчением. Я засвидетельствовала перед мальчиками, что по-прежнему остаюсь обожающей их матерью, теперь выбор был за ними: «казнить» или помиловать.
Множество раз, дорогая, тебе придется сталкиваться с женщинами, похоронившими себя на кухне, посвятившими жизнь только детям и с сожалением, с чувством невыразимой утраты грезящих о недостижимой для них любви, всепоглощающей, сжигающей в своем горнем пламени обыденность и покой.
Так вот, я пошла иным путем и теперь имею право сказать: не жалей тех женщин, ибо они в тысячу раз счастливее других, кто жертвует всем ради возлюбленного. Порой я думаю, как это смешно, что мое общение с тобой ограничивают из страха, будто я научу тебя плохому. Да разве, испытав на себе все превратности такой судьбы, я пожелала бы своей внучке подобного?! Нет, дорогая Фрелия, им не найти никого, кто был бы менее опасен для твоего благополучия, чем я. Впрочем, не стоит слишком отвлекаться.
После той моей поездки в Харну я побывала там еще дважды. А твоего отца мне не удалось повидать до самой смерти свекрови, когда он, по примеру братьев, был определен в младший класс Харнского пансиона. Следует ли упоминать, что мальчик практически не помнил меня, в том смысле, что не со мной, а с бабушкой были связаны все воспоминания его детства. К тому времени Гай уже проходил обучение в крупной финансовой конторе в Шелиссе и регулярно присылал мне короткие открытки к праздникам. Эгор мечтал о военной карьере и готовился к поступлению в кавалерийскую академию, что не вызывало у меня восторга, но вряд ли я смогла бы реально повлиять на его решение.
Маленький кернойский рай тоже омрачило некое обстоятельство. Знаешь, после того, как мне довелось увидеть кентавра с наполовину конским телом, я поняла, что два тела как будто подразумевают два сердца – человеческое и чужое, непохожее! Так вот, наш друг Телемах достиг той самой поры, когда его человеческое сердце отгорело, умерло, обугленное по краям. Конечно, это произошло не в один день. Сначала он еще навещал нас по вечерам, угрюмо сидел в стороне и потягивал крепкую домашнюю настойку. Он, казалось, вовсе не вслушивался в нашу беседу, не отвечал на обращенные к нему вопросы, а если что-то и говорил, то совсем отвлеченно, будто мысли его находились в другой стране, недоступной моему сознанию.
Кронос отнесся к этому спокойно. Я без труда заметила, что ему близки все эти странные высказывания Телемаха и невпопад брошенные замечания. Мой кентавр воспринимал происходящее как должное, я же – как пугающее, катастрофическое неизбежное, которое настигнет меня, когда Кронос станет старше, как бы я ни старалась не думать о будущем. Однажды Телемах поднялся из-за стола во время ужина, вежливо извинился. В ту секунду он выглядел почти прежним, глаза его не блуждали задумчиво по комнате. Он вышел, словно на минуту, и больше не вернулся. Я еще не знала, что он не вернется, а Кронос знал. Он по-прежнему понимал Телемаха, хотя реакции друга изменились до неузнаваемости и мне самой стали совершенно не ясны.
Я видела старого кентавра еще один раз, около трех лет спустя, когда мы с Кроносом устроили пикник на опушке. Он промелькнул в лесных зарослях, остановился на мгновение, кивнул и исчез. Теперь уже навсегда. Я с удивлением обнаружила, что Телемах заранее подготовил документы, по которым вся его собственность переходила лично ко мне, видимо потому, что и Кронос не смог бы пользоваться ею долго. Ему уже исполнилось пятьдесят.
В тот же период мои чувства подверглись серьёзному испытанию. Произошло это благодаря моей старой приятельнице Асене, с которой мы регулярно переписывались с тех пор, как я обратилась к ней за помощью в столице семь лет назад. Она уже успела вторично выйти замуж и в ожидании младенца привезла к морю, в Керною, своё небольшое семейство: сестру с мужем и детьми, а также своего супруга и его молодого кузена Реналя – любимца всей родни, молодого, оптимистично взирающего на жизнь.
Своих денег у Реналя не было, и он с удовольствием пользовался гостеприимством Асены, снявшей для отдыха небольшой дом на побережье. Муж Асены оказался человеком свободных взглядов (моя свекровь всегда называла таких вольнодумцами), поэтому однажды утром я получила приглашение посетить Асену вместе с Кроносом. Нам предстоял обед в обществе людей, любопытство которых разжигал кентавр. Общение с ним и соприкосновение с нашей необычной семьёй сулило им свежие впечатления и тешило их гордость сознанием собственного свободолюбия. Мы могли отказаться, но я не видела для этого достаточно веских причин. Почему бы и нет!?
Кроносу было всё равно и я без труда заручилась его согласием. День прошёл в приятных хлопотах: я выбирала платье, причёсывалась, долго смотрелась в зеркало. Меня увлекла идея явиться обществу в неподражаемом виде. Я даже рискнула подкрасить волосы в рыжеватый оттенок.
Вполне удовлетворенная своей внешностью, около восьми часов вечера под руку с Кроносом я ступила на мягкие ковры домика Асены. Нас ожидали с нетерпением, которое не скрылось от глаз кентавра. Кронос благодушно усмехнулся, подмигнул мне, как хитрый заговорщик и, усадив в высокое кресло в гостиной, оставил на попечение хозяйки; сам же позволил остальным обступить себя и изучить себя пристальными взглядами, не забывая при этом непринужденно поддерживать беседу. Он был великолепен! Я ощущала это, как никогда.
Присутствующие пребывали в восторженном расположении духа, даже сама Асена и ее сестра, получившие строгое воспитание. Надо признаться, моя подруга сильно переменилась. Она относилась к тем женщинам, которые во всем поддерживали даже самые невероятные идеи своих мужей. Асена постоянно поглядывала на своего супруга, словно ожидая похвалы за каждую заученную фразу, произносимую со значением. Не трудно было догадаться, что все высказываемые ею глубокие суждения: о необходимости ограничить кредиты пинам, о вероятности новой войны и о воспитании будущего ребенка без запретов на собственное мнение – принадлежали ему.
Я невольно улыбалась, слушая ее болтовню, однако внимание мое оказалось совершенно поглощено Реналем. Еще не чувствуя опасности для себя в этом чересчур молодом мужчине, любуясь его манерами и мягким взглядом, я вдруг с теплом вспомнила своего мужа, к которому никогда не питала сильных эмоций. Он был обыкновенным человеком, как и в Ренале, в нем не было ничего противоестественного, загадочного. Я могла быть счастлива с ним, если бы все сложилось иначе. Ведь можно быть счастливой и без кентавра! Эта мысль, показавшаяся почти крамольной, больно кольнула в висок. Я помню, как испугалась тогда, поспешно прогнала прочь сомнение, способное разрушить всю мою стройную систему понятий о счастье и жертвенной готовности всю жизнь любить Кроноса, не способного подарить мне радостей материнства и даже просто изменить свою природу, чтобы остаться со мной, когда настанет его срок уходить от людей к собратьям.
Обед удался. Кронос блистал познаниями в военном деле и поэзии. На закате он исполнил одну из своих песен, чем вынудил дам прослезиться. Сравнивать его с Реналем было бы бессмысленно. Кентавр превосходил человека и внешней красотой, и глубиной ума, но все же… Как чужеродно человеческой душе это искусительное превосходство, манящее и уводящее в пустоту. Люби людей, дорогая, пестуй своих детей и не ищи любви там, где ее нет, одна лишь обманная звезда в темном небе.
Возвращаясь домой, чувствуя на своем плече горячее дыхание Кроноса, я уже почти забыла о Ренале, о его смущающей естественноси. Но я совсем не учла, как выглядела сама сегодня за обедом, ведь много часов с самого утра я посвятила тому, чтобы ослепить окружающих своей красотой и вкусом. Вскоре стало ясно, что мне это удалось. Молодой человек, почти юноша, с которым у нас не могло быть ничего общего, кроме «принадлежности к одному виду», Реналь увлекся мною со всей непосредственностью человеческой натуры. Я казалась ему неприступной и загадочной, как и подобает возлюбленной кентавра, и он рьяно начал добиваться встречи со мной. Уже на следующий день после знаменательного обеда, Реналь прислал мне корзину с цветами – не слишком оригинальный, но очень естественный ход. К вечеру я получила взволнованное письмо, которое сохранила и потому могу привести здесь полностью. Пылкий романтик писал: «Простите мне мою дерзость, дорогая, прекрасная госпожа Фрелия! Простите, что осмеливаюсь писать Вам, той, которая, должно быть так счастлива, что и не заметила моего скромного присутствия. На что я надеюсь? На то, что Вы согласитесь встретиться со мной, хотя бы для того, чтобы выслушать? Разве я не безумец?! Но, подчиняясь своему безумию, я буду ждать от Вас знака, который позволит мне думать, что вскоре Вы согласитесь уделить мне несколько минут наедине. Умоляю, не гневайтесь! С глубоким уважением и трепетом Р.»
Тысячи подобных писем получают тысячи женщин, и в этом нет ничего особенного. Но только не я! Не удивительно, что для меня особенным являлось как раз то, что было совершенно обычным.
Я не ответила на письмо и больше не виделась с Реналем. Возможно, Асена решила, будто мы избегаем именно ее общества. Так или иначе, но после ее отъезда из Кернои наши приятельские отношения постепенно сошли на нет.
По сей день для меня остается неясным, почувствовал ли Кронос то, что происходило в моем сердце. Если да, то он никак этого не выказал, за исключением одной только фразы, которую я не могу с уверенностью отнести к описанным мною событиям. Он склонился надо мной, когда я находилась на грани засыпания, и произнес: «Любовь – это такая боль, что к ней не может остаться равнодушным причиняющий страдания.»
О свадьбе старшего сына, Гая, я узнала из письма Энора через несколько месяцев после того, как это событие состоялось. Позже и Гай написал мне. Он приносил извинения за то, что не смог пригласить меня: его невеста была родом из провинции, а почта там весьма не надежна. Я позволила себе отправить Гаю довольно крупную сумму денег в качестве свадебного подарка и тем подчеркнула свое немалое уже благосостояние. Так я словно вступала с ним в спор, почему-то мне казалось, будто сыновья относятся ко мне с жалостью. Однако мой жест не произвел на Гая ожидаемого впечатления, мне не удалось уязвить его холодность, Гай ограничился сухой благодарностью и сообщил, что его доход в скором времени позволит ему ни в чем не отказывать своей молодой жене. Мои деньги ему были не нужны, так же, как и моя забота. Мальчики привыкли обходиться без меня.
Мне следовало смириться, оставить Гая в покое радоваться семейному счастью, но, вопреки здравому смыслу, я не желала признавать безвозвратность ушедшего времени. Для меня он не мог навсегда остаться ребенком, так как самые сильные материнские переживания я связывала с его взрослением, когда редкие встречи все глубже ранили меня, все больше опустошали; но и принять полную оторванность своего сына я не умела. Как сумасшедшая, как кентавр я бросилась за сыновним вниманием. Письма просто выскакивали из-под моей руки в таком количестве, словно я старалась постоянно быть рядом с Гаем, делиться с ним каждой своей мыслью.
Почтовый служащий стал частым гостем в нашем доме. Мы даже почти подружились с ним. Угощаясь чаем в ожидании моего нового письма, а порою и двух на дню, этот милый человек успел рассказать нашей экономке всю подноготную своей семьи и впоследствии едва не женился на ней.
Я писала взахлеб о прежних временах, пока мы еще были вместе, о моих поездках в Харну, о том, как мне его не хватает. Я хотела оправдаться, возвыситься в его глазах, участвовать в его жизни. При этом я совершенно упускала из виду, что мальчик недавно создал свой теплый очаг и меньше всего должен был думать о давно оставившей его матери.
Мое безумие продолжалось около двух месяцев, пока однажды Кронос буквально не схватил меня за руку и прошептал сдавленно: «Фрелия, остановись!..» Я с усилием оторвалась от бумаги и посмотрела ему в глаза. Он ответил мне пристальным темным взглядом, в котором блуждали дикие огоньки. Я содрогнулась тогда, потому что этот взгляд был мне знаком. Так смотрел кентавр, догонявший мой экипаж по пыльной дороге из Шелисса много лет назад; так или почти так вероятно смотрела и я сама в ту секунду, когда он прервал меня – я догоняла своего сына. Не было еще момента, чтобы мы оказались ТАК близки с Кроносом, когда бы я смогла столь же глубоко проникнуть в мрачную бездну его любви. «Фрелия, остановись!» - почти вскрикнул он во второй раз и, как тогда, в Шелиссе, я покорно последовала за ним.
Больше писем не было, источник их иссяк. Остались лишь редкие поздравления: к рождению детей Гая, к его повышению по службе. Сам Гай писал мне сдержанно, но регулярно, так что почтовый служащий продолжал посещать нас, но его роман с экономкой прекратился, чувства остыли, словно это только мое безумие питало их кратковременную страсть. Странная история. Впрочем, прожить рядом с нами столько лет и не заразиться странностью – разве такое было возможно?..
Многое можно рассказать о нашей жизни в любимом кернойском доме, но перейду к главному. Однажды как-то совсем неожиданно наступила осень. Нет, я говорю не о пожухшей траве или облетевших листьях. Увядать стал Кронос, вернее, что-то внутри него. Старея, люди становятся все ближе к своей семье, и чем старше, тем все больше им нежны наши опека и понимание. Только не моему возлюбленному.
Началось все с того вечера, когда он невпопад ответил мне за ужином. Конечно, такое могло случиться и раньше, я сама не всегда внимательно слушаю, о чем со мной говорят. Каждый способен задуматься и отвлечься, даже если любит, очень любит собеседника. Но взгляд Кроноса не солгал мне в ту минуту. И вновь его взгляд оказался мне знаком, когда он переспросил невинно: «Что ты имеешь в виду, дорогая?» Этот взгляд я встречала, когда Телемах смотрел из угла той же самой комнаты много лет назад. Я не забуду этот взгляд и не забуду, что почему-то возненавидела надетое на мне платье: темно-синее, шелковое, с золотистыми крапинками, яркими, утомляющими глаза. Ни в чем не повинный кусок материи цвета тупой боли.
Я изо всех сил старалась не показать своего страха, не выдать себя. Но Кронос знал меня слишком хорошо. Он знал также, что если попытается утешить, поговорить о том, что меня взволновало, то лишь усилит переживания. Так надвигающуюся угрозу можно чувствовать, но не признавать, не принимать ее сердцем и разумом, пока кто-то не озвучит ее, не назовет имена беды вслух. Мой кентавр не совершил ошибки. Он тогда просто затуманил мне рассудок поцелуем, способным заставить поверить в самое невероятное: что все происходящее вокруг прекрасно и совсем не греховно, а конец настанет еще не скоро. Затем Кронос запел. Он пел так же, как и каждый день, только на этот раз пение продолжалось чуть дольше. Закат давно умер, и ночь похоронила его за холмами, засыпала звездной пылью.
Вероятно, еще около трех месяцев ничто не напоминало о происшедшем. Кронос был таким, как всегда: сильным, заботливым, серьезным и безумным одновременно, тем, кому я посвятила свою жизнь. А как-то утром, беззаботно кивнув мне перед тем, как выйти из дома, он отправился к морю. Кронос часто купался по утрам, даже в очень холодную погоду. Ему нравились волны, нравилась взбитая, как деревенское масло пена, нравился запах водорослей и соленый туман, пропитывающий волосы. Он чувствовал себя в воде свободно, словно учился плавать вместе с рыбами. Было бессмысленно полагать, что с ним могло произойти несчастье, когда Кронос не вернулся ни через час, ни через сутки. Я, конечно, ходила на берег, я спрашивала у соседей, не видел ли кто его, я выражала всяческое беспокойство, как делала бы НАСТОЯЩАЯ жена. Но на самом деле я лицемерила, хотя не обманула даже саму себя, ведь именно в те дни, повинуясь какой-то неосознанной закономерности, я вдруг стала носить то самое, синее в золотую крапинку платье. Клянусь, что ни за какие блага не смогла бы надеть его, если бы во мне теплилась хоть искра надежды.
Нет, Кронос тогда ушел не навсегда. Он вернулся через два дня с виноватой, почти мальчишеской улыбкой на обветренных губах, но неделю спустя ушел снова, и больше я его уже не ждала.
Вот, собственно, и конец истории. Я осталась одна, я задохнулась невысказанными чувствами, я истекла горячим отчаянием, я сопротивлялась: металась в возмущении по дому, не в силах смириться, принимаясь то стирать его одежду, то печь его любимый пирог, то делать еще массу мелких глупостей. Бог знает, что заставило меня прожить в Керное еще пять лет! Я вела себя так тихо, что соседи даже стали относиться ко мне более благосклонно: старый скандал померк, память о кентавре была вытравлена даже из пустых салонных сплетен. Еще только один раз мне удалось поговорить о нем, услышать в беседе его имя.
Это произошло на берегу ручья, возле леса – там я полоскала белье. Мне нравилось выполнять хозяйственные дела, это отвлекало меня и наполняло времяпровождение смыслом. Стряхивая брызги с мокрой простыни, я заметила поодаль молодого человека, совсем юношу. Тот приблизился, глядя на меня так благоговейно, словно увидел нечто несуществующее, невозможное, необъяснимое. Замерший в восхищении юнец безусловно был кентавром. Я определила это мгновенно, едва он приблизился.
- Вы ведь Фрелия? – спросил он не слишком решительно. И уже увереннее произнес: - Вы – Фрелия!
- Я кивнула, молча.
Юный кентавр задумался, на его лице застыло мечтательное выражение.
- Я надеялся, что увижу Вас когда-нибудь, - он, кажется, наконец вернулся к реальности, больше его нельзя было бы назвать ни робким, ни смущенным, - Вы – легенда, чудесная песнь, миф.
- Миф?!
- Да. Миф об удивительной любви кентавра Кроноса к прекрасной Фрелии! Я никогда не знал Кроноса, но эта песнь известна каждому кентавру, нет никого из нашего племени, кто хоть раз не спел бы ее на закате!
Его слова поразили меня. Я не только не забыта, но и стала мифом, сказкой, на которой воспитывали таких вот молодых кентавров.
- Ты разочарован? – спросила я почему-то, - Ты ожидал встретить здесь «скорбную царевну», красавицу, не так ли? А встретил просто стареющую женщину, которую застал за стиркой выцветших платьев?
- Нет! – воскликнул юноша, - Я предполагал, что Вы будете казаться обыкновенной. Но Вы выдаете себя: у Вас такая улыбка, словно Вы живете воспоминанием.
- Я лишь немного растерялась, обнаружив здесь тебя. Но среди людей я держусь строго.
- Как кентавры!
- Как кентавры.
- Значит, у нас с Вами одна тайна! – он бросил маленький камешек в ручей, - Это ничего, что у меня нет имени?
- Ничего. Люди придумают для тебя имя…
После этого разговора я недолго оставалась в Керное. К тому времени Энор поступил на военную службу. Не удивлюсь, если там, в армии, ему приходилось иметь дело с кентаврами. Во всяком случае, он смотрел на общение с ними довольно беспечно. Впрочем, военные на многое смотрят проще. Особенно молодые. Мой мальчик настоял, чтобы я перебралась в Нарент, поближе к нему. Средства позволили мне купить там домик с садом. Я увлеклась выращиванием фруктов и разведением экзотических растений. Позже, женившись, Энор «остепенился»; нашей едва зародившейся близости так и не довелось развиться в настоящую сыновне-материнскую любовь. У него появились свои дети и жена, о которой следовало заботиться. Мне он присылал деньги, а я охотно принимала их, так как все же не чувствовала в нем отчуждения, которым одаривали меня другие сыновья. Не подумай, что я держу обиду на твоего отца или на дядю Гая. Все не так. Я лишь предостерегаю тебя вновь и вновь, моя милая:
люби людей
и только людей,
они не прощают измены!..»