Утро пришло в образе не выспавшейся и заплаканной Ксении. Она тихонько постучалась в дверь, и Мина, накинув халатик, выскочила к ней. Я дотянулся до часов на подоконнике. Было девять. Солнце шныряло в верхних окнах дома напротив. Я закурил, и, вдыхая дым, вспоминал минувшую ночь. Она была очень белой.
Ну, пора вставать! Проходя через кухню в ванную, я увидел вчерашнюю женщину-фрегат. Она всё еще была в бигуди. Лицо у нее было желтое, словно её держали на одной копченой селедке. Но жарила она лук. Прослезившись, но с улыбкой, я рискнул поздороваться.
В ванне стоял огромный таз с мокрым бельем. Не найдя места, куда эту нечаянную гадость можно переставить, я вынужден был смириться с её соседством при принятии душа.
Вернувшись в «пенал», я Мину не застал. Вместо нее меня встретил клочок бумаги с надписью: "Зайди в комнату напротив"! Я выполнил предписание и вдвинулся в помещение размером уже в два «пенала». На разобранной постели сидела Ксения с красными глазами, а Мина капала в стакан ароматные сердечные капли.
- Я тут. Степанова ночью долго не было, и Ксения ездила его искать...
Ксения прервала Мину: "Ну, зачем Сергею всё это знать!"
- Да? А впрочем, в самом деле. Ксень, да перестань ты переживать. Я бы на твоем месте давно его пришибла. Вот что я бы сделала на твоём месте.
В комнате явно бывало много народу, причем каждый, казалось, задавался целью оставить свой след, по возможности отличный от прочих. Стены были расписаны в трех различных стилях, поверх "фресок" висели старые премьерные афиши с массой надписей и пожеланий. У Ксении, в отличие от Мины, было душно и пыльно. Одной ноги у платяного шкафа не было, вместо нее стояла вверх дном вазочка.
- Конечно, Ксения, не растрачивайте зря свои душевные силы, они вам еще понадобятся на сцене, - внес я свою лепту.
- Ой, и не говорите, Сергей! Ну, ступайте, вы же еще не завтракали, что со мной цацкаться!?
Мы вышли в места общего пользования этого сплоченного коммунального коллектива. Женщина с лицом Дракулы и торсом Голиафа развешивала на веревках принадлежности своего (в размерах не ошибиться) туалета.
На улице было свежо, но солнечно. Вдыхая воздух, я рванулся в гастроном. Делая покупки, думал о том, что мне придется сегодня уехать отсюда, из этого прекрасного города, уехать домой. Расстаться с Миной. В результате я забыл взять сдачу, и был потрясен до глубины души, когда кассирша окликнула меня. Мир полнился чудесами.
Захотелось немного прогуляться, осмыслить происходящее. Итак, пункт первый. Я влюблен. Врезался по самые уши. Пункт второй. Моя любовь живет в другом городе. Пункт третий. Она - актриса, любит свой театр и никогда его не оставит. Пункт четвертый. Я люблю Москву и свою работу. Что-то слишком много пунктов на одного. Помочь в создавшейся за эти сутки ситуации может только чудо. Может, найдется еще одно для нас двоих?
Насвистывая мелодию "и ты поймешь, дорогая, мир наш полон чудес, я твердо это знаю, они на свете есть", я вернулся в общежитие. Полумрак и запах лука были по-прежнему неразлучны с кухней.
Мина сидела на диване и красила губы. Она улыбнулась мне и сказала:
- На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой?
- Я буду твой муж. Выходи за меня, пожалуйста!
Она выдержала паузу, не поднимая на меня глаз.
- Сережа, это сколь неожиданное, столь и заманчивое предложение. Я буду очень долго думать, можно?
- Можно, только не всю жизнь.
- Ты меня любишь?
- Очень.
- Это хорошо. Я тоже тебя люблю. А ты?
- Очень. Дарю тебе пудру. Кольцо купить не успел.
- Вот это да! Французская... Где ты достал?
- Какая разница? Давай завтракать. Я купил массу вкусных
вещей. И у нас есть фляжка коньяка, отметим мое предложение, а?
- Я с тобой сопьюсь, и ты меня бросишь. Этим кончится дело, вот увидишь.
Мы сели, если так можно выразиться, за стол. В это время вошла заплаканная Ксения.
- Садитесь с нами завтракать, Ксения, - сказал я, глядя на Мину.
- Спасибо, я только принесу свою табуретку. Мина достала еще одну рюмку, и, когда Ксения вернулась, торжественно произнесла, стоя:
- Ксюша, я выхожу замуж за Сергея. Вот!
Ксении было не до нас, но она нашла в себе силы улыбнуться.
- Поздравляю вас!
Мы выпили по этому поводу. Ксения сказала, намазывая масло на хлеб:
- Степанов звонил, всё еще пьяный. Говорит, ночевал у приятеля, скоро придет.
- Я же говорила, никуда он не денется, твой Степанов! Все дороги ведут в Рим. У тебя спектакль сегодня?
- Да. Нужно очухаться к вечеру. У тебя нет пудры?
- Есть, французская, Сергей подарил, бери!
- Сергей? Кстати, тебе не нужны больше ножницы?
- Нет, спасибо, вот они.
- Ну, я пойду, приготовлю что-нибудь Степанову, как всегда придет голодный.
Когда Ксения вышла, я спросил:
- Кто этот легендарный Степанов?
- Артист из нашего театра. Моложе Ксении на семь лет. Не понимаю, что она нашла в этом алкоголике. Он ведь ее ни в грош не ставит. Либо спит, либо пьяный, либо шляется. Двадцать три несчастья. Я так люблю Ксению, она столько для меня сделала, а этот Степанов просто губит ее, изменяет постоянно. И при этом за Ксюшей ухаживает один известный режиссер, делал ей предложение, а она живет с этим … Ну, в-общем, ты понял…. Только ей не говори, это я тебе всё по секрету.
- Я понимаю. Ни черта я не понимаю! Я люблю тебя.
- Крепко?
- Очень!
- Сегодня мы погуляем чуть-чуть...
- Потом поедем в Петродворец, вернемся и поужинаем в ресторане, идет?!
- Чудесно. Я почти готова.
Мы вышли из общежития, крепко держась за руки. С трепетом держа доверенную мне руку, теплую, мягкую , я понимал реальность происходящего лишь умом. Сердце не верило этому, и билось, как птица в клетке, стучало в ребра, гнало кровь в мои вены. Мина шла, гордо подняв голову, глядя прямо перед собой, изредка бросая на меня кокетливые взгляды, сжимала мою ладонь и рассказывала о Ксении.
Ксения была одной из самых талантливых актрис в театре, но жизнь ее не сложилась. До поступления в театральное училище ей довелось работать за токарным станком. До сих пор подруги по старой работе навещают ее. Потом была учеба, самое лучшее время у всех - масса надежд, масса веселья. Еще в училище заметили талант скромной студентки и предложили пойти работать в театр. Дали комнату в общежитии. Целых двенадцать метров. Потом появился Степанов. И вот уже два с лишним года жизнь Ксении посвящена этому упырю, которого не выгнали из театра за пьянство по той простой причине, что он еще несколько месяцев будет считаться "молодым специалистом". А их можно только воспитывать. Вот такие дела.
- Однако, что я заладила в миноре! Расскажи мне о себе, я ведь ничегошеньки про тебя не знаю. Кроме того, что выхожу за тебя, кажется.
- Расскажу немного, остальное домыслишь. Возраст 28, вес 85, рост 186. Коренной москвич, средняя школа, химфак МГУ. Распределился в НИИ, где и работаю до настоящего времени. Холост, однокомнатная квартира, десять минут до метро. Люблю кошек, собак и все времена года. И теперь тебя.
- У тебя было много женщин?
- Ни одной. Ты первая.
- Всегда так мне говори. Я болезненно ревнива. Если ты мне изменишь, я через секунду убегу от тебя, бросив все, и ты никогда меня не вернешь, никогда!
- Надеюсь, что до этого дело не дойдет. Ведь у тебя такой чудный голос. И не только это. И вообще, зачем все остальные, когда нам так хорошо вдвоем?
- Да, нам очень хорошо. У тебя такие замечательные губы. Просто...
Тут Мина чуть-чуть застонала, закатывая глазки, и с тех
пор я не сомневаюсь в правильности ее оценки этих моих достоинств.
- Ты, наверное, хорошо училась?
- Хорошо, когда старалась. В-общем я было очень неусидчивой студенткой!
- Это оттого, что ничего не могла усечь?
- Заслужил двадцать копеек.
- В кассу, попрошу.
- Держи!
- Нет, туда, внеси за теплоход.
Мы подошли к Неве, где у причала стоял теплоход "Ракета". Гнусавый голос через репродуктор объявил посадку. Взяв билеты, мы прошли на палубу, где стояла группа вдрызг пьяных финнов. Один из них, лохматый блондин, был одет во что-то, напоминавшее женское вязаное пальто, зато без брюк, а его приятель в джинсах носил сверху лишь тонкую маечку несмотря на прохладу. Вероятно, прочая одежка была скуплена местной фарцой. «Финики», так назывались они на местном арго, периодически подогревались из бутылок водки с "винтом" ничуть не морщась. Тот, что был в трикотаже, наклонился к Мине и с трудом произнес: "Здваствутти!" На этом его запас русских слов истощился, он отвернулся к приятелям, встряхнул своей белой гривой, улыбнулся и лихо поубавил содержимое своей бутылки. На закуску денег, у них, похоже, не осталось.
Теплоход отвалил от причала и резво побежал, расплескивая волну подводными лапами. Мы стали целоваться на ветру.
- У тебя ветреная любовь ко мне, - сказала Мина.
- От такой слышу.
- Не груби мне. Вообще, откуда ты взялся? Приехал, пристал к девочке...
- Больше не буду, девочка.
- Я хочу выпить.
- Я тоже. Придется пока потерпеть.
- Не хочу терпеть, хочу выпить. Попроси у этих лохматых мальчиков.
- Ты хочешь, как они, познать национализм по-фински?
- Как это?
- Нализаться до полной потери национальности.
- Теперь ты меня пугаешь своей простотой. Что ли простудился?
- Что ли нет пока. Но все же пойдем в салон.
- Знаешь, мне начинает казаться, что ты - Ловелас.
- Lovely ass, - опять неудачно сострил я. - Почему?
- Потому что ты меня уже не любишь. Если бы ты меня любил, ты бы нашел, где достать выпить, а ты не можешь. Логический вывод - ты меня не любишь. Не смотри на меня так, я пьяная и шучу.
- С любовью не шутят.
Потом мы долго целовались в салоне, не обращая на окружающих никакого внимания. Окружающие, впрочем, на нас тоже. Когда теплоход подошел к пункту назначения, мы дружно стали сетовать, особенно Мина, что в "Ракетах" совершенно нет места для влюбленных, хотя бы маленькой, хотя бы крошечной каютки. Мы опять думали одинаково.
Петродворец был прекрасен, бил фонтанами разных мастей, шелестел ветвями и первыми листьями деревьев. Мы решили не пропустить ни одного фонтана, останавливались у каждого, и Мина с выражением читала пояснительные надписи, прилежно исполняя
роль гида. Я делал вид, что не умею читать, и постоянно произносил комплименты, особенно высоко оценивая дикцию и стройные ножки. Мина строила глазки и кивала.
Когда мы вернулись в город, наши желудки уже активно давали о себе знать. Я сказал:
- Наша намеченная цель - провести остаток вечера в кабаке. Наши средства, - я достал из кармана два червонца, - практически безграничны. Наша тактика...
- Наша тактика - сделать вид, что мы интуристы, иначе нам никуда не попасть.
- Это я беру на себя.
Мы отыскали на окраине города кафе с добродушным названием "Околица".
- Здесь нам наверняка что-нибудь отколется, - снова сострил я.
- Заслужил еще двадцать копеек, - ответила Мина, а я дал швейцару рубль, который возымел магическое действие, так что через пять минут мы сидели за столиком со свечами и читали меню. Вместе с нами и за наш счет в кафе пролетела бабочка, которая, покружив, уселась мне на руку, подергивая крылышками.
- Она ручная и здесь постоянно кормится. Интересно, что она предпочитает - котлеты по-киевски или шашлык? А также, что она будет пить?
- Она будет пить коньяк и есть осетрину на вертеле, - ответила за бабочку Мина и прикурила сигарету от свечки.
- Что ты сделала, это же очень дурная примета. Теперь бабочке наверняка будет худо, она объестся и не сможет улететь.
- Я бы тоже не прочь.
Мина, не та - двухлетней давности, а эта, сегодняшняя, рядом, застонала легонько, перевернулась на другой бок и зачмокала во сне губами. Наверно, сосала леденец или сушку в своем призрачном детстве. Мина, моя любовь, возможно ли это, неужели ты снова со мной, подарок теплого весеннего дождя?
Если ты здесь, то зачем вспоминаю я далекий Ленинград, душное кафе наших первых встреч? Ведь только протяни руку, коснись, и вот оно, счастье!
Нет, Мина, прости меня, но это очень важно. Я должен вспомнить всё, я должен понять, не взял ли взаймы я у этого "дождя", не стану ли его вечным должником и рабом, жалким и трусливым, трясущимся за сегодняшний день и готовым на всё, лишь бы дождь счастья шел каждый день? Я просто обязан, слышишь, обязан - для себя и для тебя, для всех нас, живущих на этом крошечном шарике, решить всё, прежде чем дать ответ, свое согласие на этот "дождь". Кому дать ответ? Не знаю, пока не знаю.
Спи, родная! Спи крепко, уносись в маленькой лодочке своего детства в дали неоглядные, я не буду тебе мешать, пока не буду...
За соседним столиком сидели две похожие девицы лет девятнадцати - двадцати пяти. Я путаюсь в определении возраста женщин, не силен в этом. Бывает, ставлю себя в неловкое положение, и потому избегаю давать определения. К тому же эти были настолько усредненными копиями каких-то моделей из журналов , что их можно было перепутать не только на ощупь. Вся разница была в цвете волос и "кенгуру", которые они носили. У одной и то и другое было светлое, у другой - черное. Позже, когда к ним подошел знакомый, выяснилось, что вдобавок обеих звали Ленами. Лены дружно курили и, хихикая, глодали цыплят - табака. Очень скоро мы освоились и вовсе перестали их замечать.
Впрочем, про Мину этого нельзя было сказать с полным основанием, время от времени она бросала на них взгляд, следила за реакцией. Артистка, она редко забывала о публике, не позволяла расслабиться, стать самой собой. Много позже я вспоминал эти взгляды, которые ничего тогда не сказали моим влюбленным глазам.
Ночная бабочка, прилетевшая с нами, перепорхнула за соседний столик и там, ткнувшись в зажженную свечу, обожгла крылышки и упала под стол. Мина этого не заметила.
Подошла официантка, дружелюбная блондинка с нездоровым цветом лица. Приняв заказ, похвалила наш выбор и предупредила, что осетрину придется подождать. "Мы не торопимся", - ответил я и вдруг вспомнил, что мне придется сегодня уехать. С этой минуты дамоклов меч отъезда висел надо мной весь вечер, он опускался всё ниже, неотвратимо покачиваясь, как маятник в рассказе Эдгара По, он туманил мое сознание, и я лишь судорожно пытался остановить его пустой фразой из какой-то песни:
"без расставаний не было бы встреч", застрявшей в сером веществе мозга неизвестно в какие времена.
Мы сидели и делали то, что все делают в ресторанах - болтали ни о чем, немножко танцевали, чуть-чуть подтрунивали (во время нашего танца, конечно), над Ленами, а всё равно каждая минута приближала наше расставание ровно на минуту, и никакими "остановись, мгновение" нельзя было укротить неумолимый бег стрелок наших часов. Я старался, как мог, не испортить вечер моей возлюбленной.
- Не уезжай сегодня! - танцуя, вдруг сказала Мина. Конечно, она чувствовала партнера, - не уезжай, я не хочу этого!
Я подумал о ребятах, которые завтра на работе будут судорожно рыться в моих записях, чтобы восстановить параметры катализации "замазки", которую я замесил в пятницу, как будут поминать они меня словами, разными по звучанию, но близкими по смыслу, и, расслабившись, вдруг ответил: "Хорошо, пусть будет так!"
И тотчас же меч поднялся и спрятался в потолок. Жить снова стало лучше, жить стало веселей. Мина положила голову мне на плечо, прижалась плотней. «Спасибо",- прошептала на ухо, потом подумав, прибавила:
- Тебе попадет?
- Мне? Никогда! Ну, если только самую малость...
- Тебя лишат премии?
- На семь лет вперед.
- Ты меня любишь?
- Я тебя люблю.
- Тогда пойдем еще выпьем. Только если очень любишь.
Мы вернулись к Ленам и еще выпили. Жить стало окончательно и бесповоротно хорошо.
Я подозвал официантку и попросил счет. Принеся, она торжественно произнесла: "Вот ваш приговор!" Нет, право, замечательный город, Ленинград!
Мы выскочили из ресторана и принялись в две руки ловить такси. Хотелось домой. В такси еще немножко поцеловались, но, заметив, что водитель начал нервничать, перестали. "Какой смешной шеф!" - шепнула мне Мина.
Нас подвезли прямо к подъезду. В коридоре было тихо, горела единственная лампочка в целых двадцать пять свечей. Тараканы были на своих местах и мирно шуршали в помойном ведре. К запаху лука примешивался запах сохнущего белья.
" Сколько же здесь комнат?" - спросил я тихонько. "Не помню, кажется, восемь или девять, но есть еще второй этаж".
И вот именно это богом забытое место предстало мне райским садом, самым прекрасным местом на земле. С умилением глядя на обшарпанные, очень давно покрашенные масляной краской стены, я вошел в наш пенал, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Самый счастливый человек, попирающий остатки проклятого прошлого.
Утро разбудило в полдесятого. Мы понежились в постели, привкус прошедшей ночи расслаблял. Соседи-дворники уже разошлись по участкам, а соседи-артисты еще не проснулись. Было тихо-тихо. Зеркальный шкаф, единственный свидетель любви, молчал с непроницаемым видом. "Ну, пора вставать",- сказала Мина, схватила халатик и со словами "мне к одиннадцати на репетицию", выскочила из комнаты.
Она вдруг стала ужасно деловой, душой была уже в театре, в отличие от меня, к которому рабочее настроение приходило только через час после начала трудового дня. Я поднялся, закурил. Домой поеду с ночным поездом. Домой? А где он, мой дом? Унылая квартира с единственным оживляющим ее вид обитателем - котярой Тихоном. О, господи! Про него-то, несчастного, я и забыл. Третий день сидит в пустой запертой квартире с одним куском колбасы.
- Мне придется уехать сейчас же, - сказал я вошедшей Мине, - у меня кот дома голодный, воет на весь подъезд, наверно, бедняга!
- Ну что ж, езжай, конечно, - она отвернулась и принялась глядеть в окно.
- Не обижайся, милая, ведь не стоит же вопрос так: ты или кот. Ведь не стоит?
- Ну, не стоит...Наверно…
- Не стоит. Я приеду, когда... Ну, впрочем, мы созвонимся, ладно?
- Угу...
Я обнял Мину сзади за плечи.
- Не надо так, пожалуйста. Я очень пугаюсь. Что ты надулась?
- Ничего я не надулась. Уезжай, уезжай, ты мне надоел, привет!
Я торопливо собрался. В комнате воцарилось молчание, довольно-таки малоприятное. Я подсел к Мине на диван, и мы какое-то время лицезрели себя в отражении зеркала шкафа. Так прошло минуты три. Вдруг Мина с видом обиженного ребенка (здорово это у нее получилось!), обняла меня за шею и уткнулась носом в плечо.
Фото DDV-foto
Фото DDV-foto