Старик продумал все. Солнце еще только проклевывалось на горизонте, а он уже шагал по спящим улицам, волоча за собой тележку с каким-то скарбом. Грузный, тяжело передвигая ноги, он старался успеть, как можно дальше отойти от своего дома, да и вообще от городка, чтобы не встретить знакомых, которые вскоре заспешат на работу, и не отвечать на их вопросы.
Да и что он мог им сказать? Что не желает мириться со своим телом, которое перестало слушаться и откликаться каждой клеточкой на его, стариковское стремление быстро шагать, а то и побежать. Или, как в молодости, вскинуть на плечо, будь то мешок картошки или другой груз, и взобраться с ним без отдыха на любой из верхних этажей. Но нет уже былой прыти. К пенсии сползла вниз грудь и стала обвисшим животом, а ноги – налились тяжестью и начали скрипеть, как полы в старом доме. Вдобавок, что-то внутри Старика сломалось, словно в механизме, и он теперь дышал тяжело и шумно, когда шел или что-то делал. Вот и сейчас, шагая к выходу из городка, вытянувшегося вдоль реки, он пыхтел, как паровоз, заставляя бежавшую рядом с ним дворнягу, беспокойно поводить ушами. А когда в пыхтение вплетался свист, а пот начинал течь ручьями по старческому лицу, путник останавливался, и, опершись на посох, стоял, пока живот не переставал ходить волнами, а сердце прекращало делать попытки выпрыгнуть наружу. Тогда Старик обтирал лицо и шею большим платком и вновь продолжал свой путь, держа в поле зрения реку, которая, как и в дни его молодости, все так же величаво несла свои воды.
Куда и зачем пошел этот человек – знал только он, да записка, оставленная сыну. С вечера Старик твердил домочадцам про рыбалку, на которую утром, на весь день, пойдет со своим старым другом и, тем самым усыпил бдительность родни. Так что, до вечера его не хватятся. А когда сын, Володька, придет с работы и прочтет записку, Старик уже будет далеко. Да никто и не побежит, чтобы его возвернуть, потому что этот поход – его стариковский последний экзамен на закате жизни. Он назначил его себе сам, дав зарок пройти от их городка до областного центра, что по шоссе равнялось почти трёмстам километрам, а если идти, как он, вдоль реки, то намного более. Этим марафоном, как его обозначил Старик на куске карты, наклеенном на картон, он желал доказать, что еще – жив и кое-что значит! Причем доказать не столько внучке, боящейся, что он уронит правнука, держа его на руках, не сыну, отбирающему у него любую работу по дому и в огороде, и не другу Макарычу, который надоел ему советами, как похудеть, а – самому себе. Когда-то давно он смотрел по телевизору фильм про старика, который поймал в море огромную рыбу и долго боролся с ней. Это была честная битва. И старый рыбак победил в ней, и притянул рыбу к борту лодки, хотя смертельно устал и в кровь изранил руки. Акулы обглодали его улов, но киношный герой все равно стал победителем, что признали жители его деревни. Тогда Старик, отдав должное рыбаку, не придал значения смыслу телефильма. Но к старости это кино все чаще и чаще всплывало в памяти, причем с деталями, которые, вроде бы, забылись по прошествии времени. Нет, Старик не собирался переплюнуть того смуглого ровесника. Да и в их реке о такой огромной рыбе и не слышали. Но он так же, как тот кубинец, хотел доказать, что старость – всего лишь оболочка, в которую время упрятало молодость.
Так размышлял Старик, шагая со своим четвероногим другом. Он не заметил, как вскоре улетели все мысли, кроме одной – как бы не упасть, так как ноги перестали повиноваться и их начала сводить судорога. Путник давно сбросил куртку, расстегнул мокрую от пота рубашку, и все чаще и чаще хватал ртом ускользающий воздух. К обеду он преодолел считанные километры, но все же вошел под сень деревьев, растущих по берегу реки. Найдя место посуше, Старик не лег, а упал на землю и так лежал долго, закрыв глаза, пока, набегавшаяся вволю собака, не лизнула его в лицо. Тогда путник сел, подтянул тележку и достал нехитрую снедь и воду. Едой он поделился с собакой, а сам, умаявшись, не стал обедать, лишь наполовину жадно опорожнил пластиковую бутылку с водой. Боясь, что «расклеится» и не сможет дальше идти, Старик, кряхтя, поднялся, взял в руки посох, впрягся в тележку и медленно пошел вперед. Ему даже показалось, что шагать стало легче, и он прибавил темп.
***
Рыбака хватились еще задолго до вечера. Сбегали к Макарычу, но у того на двери висел замок. И, тем не менее, когда на «москвиче» с работы приехал Владимир, решено было съездить к реке и привезти засидевшихся рыболовов. Но события развернулись по иному плану. Едва Владимир вышел за калитку, как рядом притормозил сосед на мотоцикле и сообщил, что на берегу затона, у Кукушкиной ямы, сидит его, Владимира отец, с собакой и тележкой, и – плачет. Он, сосед пытался увезти Старика домой, но тот наотрез отказался, заявив, что пошел в поход и вернется через 20 дней.
- Так я и уехал ни с чем и ничего не понял, – сосед пожал плечами. – Он мне про какую-то записку твердил, что в его комнате на его кровати лежит. Разругались вы, что ли?
Владимир, не ответив и не дослушав, помчался в дом, а через несколько минут, выбежал назад и, бормоча: «Ну, батя! Ну, батя!», запрыгнул в машину и с места рванул вдогонку за отцом.
Его он нашел возле небольшого костерка в десяти километрах от города. Тот сидел на спальном мешке, сшитом им из старых стеганых одеял и прорезиненной ткани, и пил чай из закопченного чайника. Только тут Владимир понял, как ловко отец уходил от вопросов, когда его спрашивали про спальный мешок, который тот шил вручную, или про чайник, притащенный им откуда-то, когда дома – несколько электрических. То же самое и про приблудную дворняжку, которую он начал прикармливать за огородом.
Словно прочтя его мысли, Старик примирительно сказал:
- Ты, не серчай, Володька. Не мог я по-другому. Вы бы меня не пустили. А мне надо пройти этот марафон! Ты не волнуйся – еда у меня есть, кончится – куплю в селах, которые стану проходить. Если удастся, то позвоню откуда-нибудь, что жив - здоров. Так что, не волнуйся.
И, опережая законный упрек сына, добавил:
- Соседям и знакомым, которые станут интересоваться мной, скажи, что я с одним человеком поспорил, что дойду до города. Макарычу кланяйся и пусть не обижается, что я его с собой не взял. Опять бы своими советами покой мой нарушал. Садись, чайку попьешь.
На все эти отцовские слова, Владимир нашелся лишь сказать:
- Ну, ты, батя, даешь! Прямо дипломат!
…Он все же попытался переубедить отца, но, поняв бесполезность этого занятия, вскоре уехал, ухмыляясь про себя, что все равно завтра переубедит несговорчивого родителя, когда тот насытится природой.
Сын был близок к истине. Как ни мягка землица-матушка, вместе со стеганым спальником, а городская кровать – пышнее. К утру Старик, который после ухода сына уснул, как убитый, все же проснулся от жесткости непривычного ложа и от ноющих ног. Весь разбитый, он не стал кипятить чай, отлил собаке в миску не съеденный с вечера суп, сам, прямо из котелка, без охоты, выпил остатки и стал собираться в путь. Странник боялся этой мысли, но сегодня у него уже не было того желания, с которым он вышел из дома. Он чувствовал, что подскочило давление, а сердце сбивается с ритма, но самолюбие и боязнь того, что над ним (пусть за глаза) станут потешаться те, кто его знает – заставляла переставлять негнущиеся ноги. Хотя очень хотелось упасть на землю и лежать, пока не приедет Володька и не заберет его в городок. Старик даже сделал попытку пожалеть себя. Он присел на берегу реки, уставился на ее зеленую воду и перестал вообще думать. Но его устыдила собака, которая рвалась убежать вперед, но, видя, что хозяин сидит, с лаем возвращалась назад, что бы вновь помчаться, зовя его за собой. И Старик пошел. К обеду он обнаружил, что боль в ногах поутихла, да и они сами, вроде, задвигались быстрее.
…Владимир разыскал его вечером за пригородным поселком, километрах в двадцати от дома. Отец так же сидел у костерка, мешая в котелке. Под его глазами появились темные круги, а нос – заострился. Посчитав, что пора брать инициативу в свои руки, Владимир, как бы само собой разумеющееся, начал складывать походную амуницию отца в машину. Но грозный окрик остановил его. И тогда Владимира прорвало. Он высказал все, что думал о родительском эгоизме и старческих капризах. Закончилось это тем, что отец наказал сыну больше не приезжать к нему. Тот, в ответ, подтвердил, что и не подумает это делать, так как упрямство родителя выше здравого смысла. На том и расстались.
К утру Старик заболел. То ли сказалась вчерашняя ссора с сыном, то ли «солдатская» еда и неочищенная речная вода, но все внутренности упорного землепроходца пошли вразнос. Когда он, в который раз, поднимался со своей лежанке, чтобы «сбегать за куст», то стонал жалобно и тонко, так как воспалились печень и почки, и на каждое движение откликались болью. Нудно ныло и внизу живота, что вынуждало Старика свернуться калачиком в своем мешке. Чуя, что хозяину плохо, притихла и собака, улегшаяся неподалеку. Старик то засыпал, то просыпался, мокрый от пота, то вновь впадал в дрему. На его счастье стояли теплые августовские дни, когда уже нет комаров и мало докучливых насекомых. Так прошел день. Покормив собаку и попив из чайника воды, Старик вновь улегся в спальный мешок. Он спал и не спал, находясь в каком-то забытье, когда явь перемешивается со сновидениями. Он видел на фиолетовом небе очертания деревьев, шумящих листвой на ветру, яркие и крупные звезды, слышал предупреждающее кого-то рычание собаки, но на это накладывались обрывки мыслей и картин из прошлого и вымышленного. Лишь под утро, когда начали пробовать голоса первые птицы, к больному пришел глубокий сон. Поэтому он проснулся поздно, в начале десятого. В теле чувствовалась слабость, дрожали руки, а в ушах шумело. Но Старик понял – кризис миновал. Он развел костер, открыл банку неприкосновенного запаса – гречневой каши и заварил крутой чай. Позавтракав – развесил на кустах мокрый спальный мешок и постиранную одежду, а сам, обжигаясь похолодевшей после Ильина дня водой, – помылся и облачился в новый наряд. Жизнь продолжалась.
Так прошла неделя, затем другая. В одном из сел путник ухитрился позвонить домой, всех успокоить и попросить прощения за доставленные хлопоты. Исполнив это, он пошел дальше, отмечая на своей карте цветным карандашом пройденный маршрут. Два раза он падал, споткнувшись о неровности почвы, и на рыхлом теле тут же всплыли багровые синяки. Он попал под сильный дождь и спасся тем, что залез в глубь одного из стогов, стоящих на лугу. Болезнь еще раз свалила Старика, но он превозмог ее, шел, словно в бреду и вечером вновь отметил на своей карте километры, которые одолел. В селах, через которые он проходил, люди интересовались: кто он такой, а, узнав, – предлагали довезти до следующего селения. Но марафонец вежливо, но твердо отказывался от предложения, так же, как и от приглашений переночевать в чьем-либо доме. Он лишь позволял купить себе и для собачки молока и хлеба, а если где оно имелось в продаже, то и немного мяса. Как говорил Старик – для поддержки сил.
***
… Звонок в доме сына раздался в пятницу, под вечер. Звонили из областной больницы, сообщили, что дедушка лежит у них, в терапии. Его, заболевшего, подобрали на окраине города, и теперь он находится на лечении. На следующий день сын на своей машине примчался в город. Быстро нашел больницу, но едва вылез из машины, которую припарковал возле приемного покоя, как к нему с радостным визгом кинулась дворняга отца. Владимир понял, что она была рядом, когда его родителя грузили в скорую помощь, и бежала за машиной до самой больницы, а, добежав, осталась ждать, когда хозяин выйдет из этого дома. Расчувствовавшись, Владимир погладил пса, приказал ему сидеть, направился к лечащему врачу. Он рассказал тому о причуде отца, о том, как тот отказался возвращаться домой, пока не выполнит задуманное, про дворнягу, ждущую на улице, и попросил отпустить отца, которого он увезет с собой. На это врач ответил отказом, сказав, что Старик перенес слишком большую нагрузку, организм не выдержал, особенно тяжело пришлось сердцу, и больному следует пройти назначенные процедуры и набраться сил. Так что, пусть сын не беспокоится и приезжает за папашей через три недели. А дальше врач, мужчина в годах, снял очки и, несколько раз зажмурив глаза, словно делая зрительную гимнастику, сказал, обращаясь куда-то в сторону:
- А все-таки он дошел!
… Выпросив разрешение, Владимир направился в палату, где лежал отец. Он не сразу его узнал. Сильно похудевший, с обветренными руками и лицом, хранящим сосредоточенное выражение, Старик спал, и ноги его подергивались. Он продолжал идти…