В конце мая, после окончания горнолыжного сезона, альплагерь начинал наполняться своими исконными обитателями – альпинистами. Когда приехавшие утренним рейсом разобрали свои рюкзаки, на плацу остался один бесхозный, в котором старожилы лагеря опознали рюкзак ущельского начспаса Харлампия. Прибывшие видели, как он грузился в автомобиль, но куда он потом подевался, никто не заметил. На протяжении дня Харлампий поступал в лагерь частями, как чеширский кот. Следующим рейсом прибыла коробка с документацией контрольно-спасательного пункта и пуховка начспаса. Ближе к обеду на тропе появилась тощая фигура самого Харлампия, бредущего снизу к лагерю и дрожащего от холодного ветра с заснеженных гор – он умудрился упустить и этот транспорт. К вечеру Харлампий материализовался почти полностью, хотя некоторые всё ещё посматривали на него при встрече недоверчиво. На следующее утро из Нальчика подвезли ещё некоторые компоненты начспаса – серебристый перкалевый плащ и ботинки, забытые им на городской базе лагеря.
Советский альпинизм был своеобразным явлением, существенно отличавшимся от его западного аналога и возникшим, вероятно, на фоне ограниченных возможностей самореализации человека в рамках системы. По контрасту с серостью будней ослепительный мир гор - сияющие вершины, яркая природа, реальные приключения и опасности, острые эмоции, ореол романтики, широкий круг общения, в том числе с иностранцами – всё это производило на выпавшего из рутины бытия человека неизгладимое впечатление, и ему хотелось вновь окунуться в этот мир, так разительно отличавшийся от окружающей его повседневности. Как часть системы, альпинизм был централизован и приведён в соответствие с ней – стройная методика подготовки, чёткая классификация маршрутов, унификация разрядов и спортивного роста, сеть альплагерей, секций и клубов – разрушение этого своеобразного мира не может не вызывать сожаления. С другой стороны, очевидны и недостатки той системы – формализм и забюрократизированность, множество запретов и ограничений. Это довольно часто приводило к тому, что люди шли на восхождение не потому, что им этого хотелось, а потому, что выпадала возможность; потому, что так было нужно для заполнения очередной клеточки в таблице спортивного роста. Шли вопреки желанию, физическому состоянию, своим возможностям, вопреки погодным условиям и здравому смыслу. Шли и погибали.
Однажды опоздавшего к началу смены инструктора, любимца лагеря барда Стаса, отправили на заранее запланированное восхождение наутро после прибытия поздно вечером в лагерь. Делать этого было нельзя категорически – перед выходом на сложный маршрут по правилам требуется несложное тренировочное восхождение для восстановления навыков; кроме того, на стенные маршруты выходить следует очень рано, пока скалы схвачены ночным морозом и опасность камнепада невелика. Возмездие последовало незамедлительно: отвалившаяся от скального острова глыба размазала Стаса по ледяной стене – пятно было видно из лагеря без бинокля.
Неприязнь к системе клеточек и рейтингов я не могу преодолеть и по сей день.
Встречался в альплагерной жизни и некий намёк на дедовщину, которая, впрочем, проявлялась в достаточно безобидной и несколько ироничной форме – ввиду отсутствия питательной среды для этого явления и некоторой элитарности контингента. Страдающими субъектами в этом отношении выступали стажёры, прибывшие в альплагерь после окончания школы инструкторов, и до присвоения инструкторского звания работающие с участниками (или, как сейчас стали говорить на западный манер, с «клиентами») под присмотром опытных тренеров. Реализовывалось данное явление в необходимости пройти по окончании стажировки несложный ритуал посвящения в инструктора (сопряжённый, правда, с маканием в ледяную воду) да в том, что на безответных стажёров при случае стремились спихнуть всякую неприятную работу, которую кому-то делать всё-таки надо. Например, приходилось откапывать заваленный лавиной лагерный водозаборник под ледником. А ещё пришлось как-то гнать корову на заклание: казалось бы, чего проще – возьми палку и вперёд. Выяснилось, однако, что скотина понимала, что её ждёт, и отчаянно сопротивлялась. Смотреть ей в глаза было тяжело. Чтобы поменьше вляпываться в такие дела, приходилось быть бдительным и пореже попадаться на глаза тренерскому составу лагеря, что не всегда удавалось.
Однажды, в период моего пребывания во стажёрстве, мы с лагерным врачом за обедом затеяли интереснейшую дискуссию о высотной границе проявления симптомов горной болезни в различных климатических зонах, и я вышел из столовой одним из последних. На плацу перед административным зданием было пусто.
В административном здании размещались главные сакральные элементы альпинистского лагеря: Столовая, Учебная Часть, Актовый Зал и несколько учебных классов. Широкие бетонные ступени спускались от здания на бетонный плац, где происходили важнейшие события лагерной жизни – утренние разводы, встречи вернувшихся с горы и прочее. На ступенях располагались телескоп на штативе для наблюдения за восходителями на окружающих лагерь вершинах и немыслимой конфигурации коряга, отдалённо напоминавшая ископаемого индрикотерия. От плаца до речки простиралась очень красивая зелёная лужайка, в альпинистских кругах знаменитая не менее чем лужайка перед Белым Домом. Для этого были основания: взрастить идеально ровный газон на безжизненных камнях удалось ценой многолетних усилий – снизу в рюкзаках натаскали дёрн, аккуратно его разложили; травку регулярно поливали и стригли.
Итак, плац был пуст. Стерильный горный воздух, бездонная синева неба, сияние снежных вершин… Запах нагретой солнцем хвои и сосновой смолы… На зелёной лужайке идиллически пощипывала муравушку беленькая козочка лагерного завхоза. Расслабившись, я потерял бдительность и совершил безрассудный для стажёра поступок – присел на вытертый штанами поколений альпинистов огромный ствол какого-то давно вымершего дерева, неведомо кем и, главное, неведомо как сюда втащенный. Солнышко припекало, меня разморило.
«И дик и чуден был вокруг весь божий мир…»
Из столовой, слегка покачиваясь после плотного обеда, вышел гордый дух в лице инструктора Кима Кириллыча - легенды лагеря, работавшего в нём едва ли не со дня основания. Я втянул голову в плечи, мгновенно засох, поменял окрас эпидермиса и прикинулся сучком на стволе. Ким Кириллыч постоял на солнцепёке, с неизбывной тоской старожила презрительным окинул оком. И тут ему в прицел попала козочка. Взгляд легенды оживился; в нём забрезжила некая мысль. Ким Кириллыч приосанился и рявкнул вверх по ущелью, в сторону Сванетии: «Стажёры-ы-ы!!!»
-Ы-Ы-Ы-Ы! – заметалось между склонами ущелья эхо и испуганно спряталось в соснах. С перевала Гарваш обрушилась лавина, взметнув облако снежной пыли. Коза взмемекнула и высыпала на лужайку коричневые шарики.
Снежная пыль улеглась. Плац был пуст. Раскалённый воздух мерцал над бетоном.
Ким Кириллыч с полуоткрытым от изумления ртом посмотрел налево, направо. Видно было, что он потрясён тем, что стажёры тут же не возникли перед ним, всхрапывая от нетерпения, роняя пену с удил и роя бетон вибрамом от энтузиазма.
-Где же стажёры?! – растерянно вопросил Ким Кириллыч окрестные вершины. Горы безмолвствовали.
И тут его взгляд пал на меня. Глаза его хищно вспыхнули.
-ААААА!!! – вскричал легенда лагеря и замолк, на несколько секунд потеряв дар речи от негодования – А!!! Стажёр!!! Поч-ч-чему животные на лужайке?!
Я понял, что смимикрировать не удалось, обречённо вздохнул и побрёл навстречу судьбе. То есть козе.
Люди в альплагере такие же, как и везде, то есть разные – молодые и пожилые, худые и не очень, умные и не вполне. Но в каждом присутствует некая подтянутость, спортивность, что ли. После альплагеря городская улица кажется скоплением калек.
После прибытия в лагерь участников-«клиентов» они должны сдать физнормативы: подтянуться на перекладине двенадцать раз, присесть на одной ноге двадцать пять, пройти по бревну (тест на вестибулярный аппарат), потом ещё отжимание, пресс. Во время сдачи нормативов Ким Кириллыч настойчиво порывался помочь взобраться на перекладину невысокой девушке, которая слабо отбивалась: «Не надо! У меня от этого сознание раздваивается!».
Потом начинается цикл занятий на камнях, траве, скалах, льду, снегу, переправы… Медицина, связь… Новичкам, вполне взрослым людям, приходится осваивать многие элементарные вещи; например, завязывать шнурки на ботинках – запутавшись кошками в плохо завязанных шнурках, можно получить крупные неприятности. Потом восхождения по маршрутам различной категории трудности – в зависимости от квалификации клиентов.
В промежутках между занятиями и восхождениями мы готовились к намеченным на конец лета соревнованиям спасательных отрядов: оказание первой помощи, транспортировка пострадавшего по различным формам горного рельефа и по воздуху, подъём его и спуск различными способами; всё это с использованием как специального снаряжения, так и подручных средств. В команде должно было быть шесть человек, а тренировались на всякий случай восемь: выбрать выходящих на старт предстояло по гамбургскому счёту; а поучаствовать хотелось всем, и мы изнуряли себя тренировками с утра до вечера. Накануне дня соревнований объявили состав членов команды – меня включили. Чувства описать трудно.
Капитан команды Бек – умнейший мужик из Питера, совершенно пиратского облика: борода, бандана; по профессии плотник (по-моему, из принципа) – разбудил меня ранним утром довольно грубым толчком.
-Вставай, быстро. Выходим на спасаловку.
-Не понял, соревнования же в десять?
-Всё отменяется. В третьем отделении мужик улетел. Соображай быстрей. На сборы десять минут.
-Живой?
-Неизвестно. Поисковую группу забросили вертолётом. Мы в транспортировочной группе. Быстрее.
Пока мы бежали по тропе к КСП (контрольно-спасательному пункту), Бек быстро пояснил ситуацию. Одного из участников третьего отделения на разборе предыдущего восхождения инструктор упрекнул в робости. На следующем выходе мужик в стремлении реабилитироваться стал рисковать неоправданно; сегодня утром сорвался с гребня и улетел вниз по ледовому кулуару.
Ключ от чулана со спасфондом куда-то запропастился, и Харлампий снёс навесной замок лопаткой ледоруба. Навьючив на себя акъю – разборные горные носилки - и другое снаряжение для транспортировки пострадавшего, мы как могли быстро стали подниматься по склону, продираясь через колючий кустарник. Плотник-интеллектуал Бек забыл каску и шипел от боли, когда колючки втыкались ему в лысину. Когда мы выбрались из кустарника, он был похож на плохо побритого ежа. Ничего нет хуже спасаловки, когда люди бегут без оглядки на опасность; бегут, срывая сердца; бегут, пока есть надежда.
После нескольких часов изматывающего тело и душу подъёма идущий впереди Харлампий остановился, держа рацию возле уха, и поднял руку: стоп.
-Нашли, - сказал он, когда мы собрались возле него.
-Живой?
-Где там. Восемьсот метров по шероховатому льду. Наполовину стёрся, пока долетел.
Акъю и другие тяжести мы оставили на тропе, взяли только разборный дюралевый шест с наплечниками на обоих концах. Живого человека на нём нести невозможно, разве только с душевной травмой; а для такого случая в самый раз. Когда мы подошли к подножию кулуара, погибшего уже завернули в перкаль и обвязали репшнурами. Командир третьего отделения сидел рядом с ним и смотрел на нас глазами побитой собаки. Тело приторочили к шесту и, сменяясь, понесли вниз. Солнце палило нещадно, ботинки погибшего больно упирались мне в спину.
До лагеря добрались к вечеру. За ужином в столовой странно было смотреть на пустое место за столом, где ещё позавчера сидел и балагурил человек. Ребята из его отделения сидели, опустив глаза.
Из-за того, что команда нашего альплагеря в полном составе участвовала в спасработах, соревнования отложили на день. Наутро после вчерашней спасаловки мы вышли на старт на Джантуганском скалодроме. Адреналин вчерашнего дня ещё кипел в крови; работали, понимая друг друга с полужеста. Мы прошли трассу быстрее всех.
-----------
Я занимался одним из тех немногих дел, которыми можно заниматься бесконечно - сидя на берегу горной реки, смотрел на поток воды, рвущейся через камни вниз, в долину. Не отрывая глаз от воды, вытащил из кармана квадратную мельхиоровую пластинку, покрытую с одной стороны цветной эмалью. Очень красиво – двуглавая Ушба в лучах восходящего солнца и надпись «Спасательный отряд». Жетоны нам вручили вчера вместе с золотистыми повседневными дубликатами, грамотами, красными книжечками-удостоверениями; в очень торжественной обстановке перед строем спасателей Эльбрусского района, после долгих речей и поздравлений. Жетоны мы все шестеро сложили в одну кружку, залили их спиртом из обшитой войлоком эсэсовской фляги Харлампия и сделали по глотку. После крутого спиртяги металл, по-моему, слегка потускнел. Фляжку потом, само собой, довели до ума. Я повернул жетон – на реверсе был выбит номер: 1847. Я стал членом всесоюзного спасательного отряда. Жетон восемнадцать сорок семь.
Я взвесил жетон на ладони, широко размахнулся и-и-и-и-и-и – сам себя схватил за руку, чтобы не зашвырнуть его в воду. Сунул обратно в карман и, от греха подальше, зашагал прочь от реки.
-----------
Мастеру было обещано гулять под зацветающими вишнями. А у меня Там всегда будет осень. Только не пушкинская, среднеполосная, а кавказская. Середина ноября. С клочьями тумана под ногами, красно-коричневой листвой на кустах. И залесённые склоны гор вокруг, и вершины гор уходят в низкие тучи, и не видно, какой они высоты. И лесная дорога на склоне горы, уходящая в облака и невесть куда ведущая. И капля дождя на коричнево-зелёном листке, в которой отражаются и серое небо, и склоны гор. И, конечно же, домик среди деревьев, и камин. И друзья, которые будут иногда приходить. И вспоминать.
Ах, если бы.