Лежать без звука и запаха. Коробки вместо моих зрачков рассыпаются на пол. Расклеивается окно, и я выпадаю на стену. Мои ноги за 2 метра от тела. Красные фонарики, красные засвеченные кнопочки в глубине комнаты. Больше нет никого, кто бы мог хотеть.
У меня детство валяется в спальне, а бабушка ждёт победы.
Никто уже не помнит, зачем она пообещала это делать. Война тихая, ласковая, как по шерсти кошки, гладит бабушкину шею и проникает языком в ямочку за ухом.
Вечер. Тихо топится сахар в синей чашке, а я пишу по столу бабушкиными бусами. Сегодня день такой – загадочный.
А в Узбекистане я не знаю ни одной улочки, и даже памятник Вечному солдату не найду. Ни кинотеатра, ни кольцо, что соскользнуло с пальца в трубопроводе не отыскать.
Включаю радио и танцую по подоконнику. Переплётами книжек мы заклеили стекло окна на лето – красиво. Но у бабушки особое мнение, она, покачиваясь, хлопает в ладоши своему сыну.
А я хочу винтовку и с утра купить сыру и бубликов. Хочу бежать по зелёной берёзе и считать, сколько на ней отцовских отметин.
Бабушка ритмично двигает ступнями и ждёт радио-эфира, я лижу пол. Слабость, наверное, у меня и хворь, даже уже не детская, подростковая, а младенческая.
Валяюсь в утробе и ничего не пробую на ощупь, лежу без звуков и запахов в тёплой воде, чтобы потом раздвинуть ручками живую стенку и подать руку акушеру. Он – в вечернем платье и оказывается женщиной. Продаю свою пуповину за квас и хочу спать, как хочется чихнуть, как жаренной картошки до корочки, когда вспоминаю как это лежать неподвижно и слышать только дыхание утюга и километрового червяка у себя в сердце.