Под занавес.
В областном драмтеатре давали пьесу одного молодого драматурга. Молодого – в смысле, нового, потому что неизвестного. Да он и сам себя особо не афишировал: принёс пьесу главному режиссёру (их заочно познакомил какой-то общий товарищ), и пару раз заходил на репетиции - смущённо покашливая, сидел минут пятнадцать на заднем ряду, и со словами: «ну-ну, не буду вам мешать», уходил.
Пьеса давалась под занавес театрально сезона – в конце мая. Вообще, провинциальная театральная жизнь непроста – это там, в столицах, где крутятся деньги и вертятся люди, жизнь напоминает что-то вроде цветного захватывающего калейдоскопического водоворота – по крайней мере, так видится из провинции. А здесь… Заезжие антрепризы со звёздами телеэкранов собирают залы, обирая деньги у потенциальной публики, а собственные театры только выпустят премьеру – как за пять-десять спектаклей вся публика его уже и посмотрела, и снова главному режиссёру ломать голову над тем, как жить дальше. Но жить-то надо! Вот и взяли пьесу уездного доктора; странная пьеса, вроде как с не очень ясным сюжетом, с не совсем прорисованными характерами, но что-то в ней было такое, что… в общем, захотелось её поставить. Автор денег много не запросил («я, в сущности, доктор, это так…»), молодые актёры за полтора месяца в своё удовольствие пьесу разыграли – и вот премьера!..
...С полудня собиралась гроза. Это была та долгожданная майская гроза, которая должна смыть всё: накопленные за осень, зиму и весну усталость, грязь, неуютность, обиды, ссоры, неудовлетворённости... Казалось, эту грозу ждали и хотели все – только никто никому в этом не признавался. Лишь кто-то где-то кому-то вяло замечал: «наверное, дело к грозе...», и многозначительно смотрел на небо. А гроза всё кружила вокруг города, всё дразнила, и вот к началу спектакля обрызгала долгожданным дождиком Рождественку, городское предместье, почти город. Но зрители уселись в кресла, занавес поднялся, и о грозе ненадолго забыли.
А обрушилась она на город, на улицы, на крыши домов, и на театр с его новой премьерой к концу третьего акта (пьеса была совсем не современная, даже актов было три – так уже почти никто и не пишет!) и самое поразительное, что именно в этот миг, когда всеобщее напряжение от приближающейся грозы прорвалось долгожданным очищающим ливнем, и когда удар грома бабахнул прямо над зданием театра – именно в этот момент главная героиня читала свой последний монолог: о том, что жизнь прекрасна, и всё совсем не скверно, и мы не умрём, а будем жить вечно и счастливо и в этой и в других, последующих жизнях, и что добро победит, и что нужно верить, любить и идти к своему счастью – и тогда всё будет хорошо!..
И в этот момент всем в зале казалось, что так действительно и будет, и по другому просто и не может быть, и овации были искренни, и подлинными были чувства, и зал аплодировал стоя, и режиссёр, вышедший на поклоны, был растроган до слёз (а уж его-то растрогать непросто), и ни что не могло разрушить гармонию состоявшегося действа: соединение искусства и подлинной жизни на самой высокой ноте.
…И только один человек шёл прочь от театра: по мокрому от дождя асфальту, не обращая внимания на падающие на него капли с деревьев и на очищение природы дождём и людей искусством – это был автор пьесы, сорокалетний не очень здоровый доктор из-под Серпухова, который шёл к вокзалу, торопясь на последнюю электричку. Он шёл, и не думал ни о чём. С ним такое бывало, а в последнее время всё чаще и чаще. Какая-то непреодолимая тоска навалилась на сердце, и не разобрать было в вечернем свете, что же блестело на его лице - капли дождя или слёзы?
Рассказ вошёл в книгу «Время ПИ или Музыка ни о чём, записки питерского таксиста» http://proza.ru/author.html?varson
Её можно приобрести здесь: http://shop.heliconplus.ru/item.php?id=376