ДЕНЬ
- Ну и зачем ты это сделал?
Высокая фигура в белом халате нависла надо мной, как приведение. Но я
не испугался, пытаясь понять, чего же ей, фигуре, на самом деле от
меня надо. Скорее всего, это доктор. Ах, доктор! Погоди, дорогой, дай
вспомнить, что со мной приключилось. Ну вот и все. Вспомнил. Пистолет
у виска, судорожный кивок головой...
- Почему я живой?
- Череп у тебя, милый мой, слишком крепкий. Да и разнервничался ты
изрядно, наверное, когда стрелял - рука дрогнула. Пуля скользом
прошла. А тебе на память контузия в тяжелой форме осталась. Только
зачем ты это сделал?
Сказать ему правду? Обойдется. Вон какой у него чистый, в крови не
запачканный халатик... Пусть таким и останется.
- Устал, - прохрипел я. - Заела меня эта жизнь. Пистолет изъяли?
- Само собой. И теперь тебе еще предстоит объяснить, где ты его
раздобыл и почему хранил незаконно.
- У меня лицензия.
- Вон оно что! - лекарь ехидно усмехнулся. - Ну что ж. Думаю, ее, как
и пистолет, тоже изымут.
- Какая разница, - не разобрался я. - С веревкой и мылом возни
больше, зато результат вернее.
- Ладно, - врач недовольно махнул рукой. - Закроем эту тему, а то я
тоже начну уставать от жизни. - Он развернулся и, бесшумно ступая, -
или мне так показалось из-за гула в голове? - вышел за дверь.
Я сбросил простыню и попытался встать. Голова закружилась, стоявший
напротив шкаф медленно стал валиться мне навстречу, так, что пришлось
отшатнуться, упереться задом в свою койку.
Подождав, пока головокружение стихнет, я медленно побрел к окну.
Голый, как француз после московского пожара. Одежду, видимо, забрали
за ненадобностью, пока я валялся в беспамятстве.
В палате, кроме моей, стояло еще три койки. Все были заняты. На
одной, в ближнем углу, валялся полумертвец. Желтая кожа, выступающие
из-под нее кости черепа. Нет, не жилец, подумал я. Он даже дышал через
раз, хрипло, с трудом вкачивая воздух в легкие.
Зато на двух других кроватях лежали люди с будущим. Во всяком случае,
и дышали они нормально, и лица имели если не розово-пухлые, то уж
вполне приличной упитанности, да и цвет кожи был лишь самую малость
бледноват.
И все трое спали. Несмотря на то, что на дворе стоял ясный солнечный
день. В этом я убедился, добравшись-таки до окна.
Нет, скорее не день, а утро, если судить по тому, что трава блестела
от росы, а народу во дворе не было. Слишком рано светает летом, тут не
мудрено и спутать.
Я оттянул вверх шпингалет и попытался открыть первую раму. Она
подалась на меня без всякого сопротивления, легко, бесшумно. Дернул
вторую - и эта тоже плавно отъехала в сторону.
В палату ворвался свежий утренний воздух. Чистый, без всяких примесей
выхлопных газов и жужжания большого города. Хорошо-то как, Господи! Я
вдохнул, сколько мог, этого кайфа, закрыл глаза, чтобы прочувствовать
его до самых пяток, и задержал дыхание. Только когда легкие начали
недовольно бунтовать, выдохнул.
Высунувшись из окна по пояс, я обнаружил, что нахожусь на втором
этаже. А прямо под окном находится козырек. А на нем - пачка
"Беломора". Очевидно, пустая.
Постояв так минуту-другую, я втянулся обратно, закрыл окно и поплелся
к своей кровати. Сокамерники все также продолжали сопеть. Один -
прерывисто, двое других - с увлечением.
Добравшись до постели, я залез под простыню и - вовремя. Потому что
совсем не желал, чтобы медсестра, в это самое мгновение вошедшая в
палату, увидела меня в состоянии полного неглиже.
Заметив, что я не сплю и, собственно, даже не дремлю, она спросила:
- Ну, как самочувствие?
- Как у ящерицы, которой на хвост наступили, - ответил я. - Хочется
бежать, бежать и бежать. Куда глаза глядят. Сколько сейчас времени?
- Десять минут девятого. Скоро завтрак будет. Вы сами пойдете или вам
сюда принести?
- Сам. Только я, простите, голый. Мне бы, извините, одежду.
- Сейчас я предупрежу, чтобы вам ее принесли, - она вышла из палаты,
но буквально на пару секунд. Вернувшись, подошла к полумертвому и
потрогала его запястье, очевидно, проверяя пульс.
- А с этим что? - спросил я, чтобы хоть что-то спросить. Время
тянулось невыносимо медленно.
- Машина сбила. И сразу под встречную попал. Куча переломов, разрыв
селезенки.
- Не жилец, - констатировал я. Сестра промолчала. Открылась дверь,
вошел какой-то амбал с моей одеждой, молча положил ее на тумбочку и
так же молча вышел. Я проводил его заинтересованным взглядом - слишком
колоритный тип - и посмотрел на медсестру. - Мне, сестра, мягко
говоря, одеться надо. Будьте добры, покиньте это помещение на пару
минут.
Она недовольно посмотрела на меня. Фраза, очевидно, по вкусу не
пришлась. А по мне, так ничего. И, поскольку все, мною высказанное,
было чистой правдой, а находиться в одной комнате с абсолютно голым
мужчиной честной девушке не полагается, медсестра попросила только:
"Недолго", и вышла в коридор.
Я выпростался из-под одеяла и задумчиво посмотрел на закрывшуюся
дверь. Слинять сразу или дождаться завтрака? Эта мысль терзала мои
искалеченные контузией мозги все время, пока я, путаясь в
хитросплетениях рукавов и штанин, облачался в принесенную одежду.
В конце концов решение все же принял: шарахаться по городу с плохо
сидящей на плечах головой, да еще и на пустой желудок, было просто
глупо. Завтрак был необходим хотя бы как средство моральной поддержки.
Выглянув в коридор, я дал понять скучавшей у противоположной стены
медсестре, что процедура переодевания завершена, и она, в принципе,
может вернуться на свое рабочее место.
С благодарностью восприняв это известие, медсестра ласково улыбнулась
мне, причем неожиданно оказалось, что она девушка ничего, и на лицо и
на фигурку, вошла в палату и сразу направилась к моему двоякодышащему
соседу. Очевидно, это был самый трудный пациент на сегодня.
Я посмотрел, как колышутся ее крепкие ягодицы при ходьбе, как плотные
бедра плавно переходят в изящный изгиб талии, и мне вдруг стало жутко
нехорошо, тоскливо. Я впервые понял, что, уйдя из этого мира, лишусь
всего, что привык делать здесь. Курить сигареты. Пить водку. Любить
женщин. Всего. Как ножом - раз, и все. И нету. Отрезало.
Как-то по-особому мне стало нехорошо. Не блевать потянуло или голова
закружилась, что при контузии не новость, - дело было в душе. Плохо
было ей. Я опустился на кровать, навалился спиной на стену и закрыл
глаза.
ЭКСКУРС В ПРОШЛОЕ ПЕРВЫЙ
...- Ты должен умереть! - убеждал меня Ромик. - Ты столько уже
напортачил, что сам себя подставил. Ты убил Карецкого, хотя тебе
сказано было только припугнуть его. Ты оставил жить соплюшку, когда я
сказал - убрать. И ты много знаешь, чтобы продолжать жить.
Я отстранился подальше от его синевой отливающей кавказской физиономии
и возразил:
- Карецкий был такое дерьмо, что его рано или поздно все равно
завалили бы. Не я, так другие. Вопрос времени. А девчонке той всего-то
шестнадцать, и я уговорил ее не подавать в суд. Ты же ничего не терял.
- Ты не выполнил мои приказы, - мягко напомнил Ромик. - А ты мой
телохранитель. Ты должен выполнять мои приказы. Из-за одного этого
тебе уже надо умереть. - Он обернулся и ласково пригласил шестерок: -
Начинайте!
Только дело-то заключалось в том, что я вовсе не хотел умирать. И
поэтому, когда Ромик снова повернулся ко мне, ударил его в лицо.
Сразу, без раскачки, от пояса - и в переносицу. Его горбатый нос
прогнулся в обратную сторону, и мой бывший хозяин исчез из поля
зрения.
Зато краем глаза я уловил другую картину - с правого фланга на меня
пикировал, вытянув ногу с явным намерением попасть в мою голову, мой
бывший соратник Гриша. Поскольку меня совершенно не устраивал его
план, я шагнул вперед, одновременно лягнув пяткой в сторону летчика.
Попал. Гриша последовал за шефом, следом отправился и я сам, потому
что кто-то предприимчивый, зайдя с тыла, ударил меня по темени...
***
...Медсестра толкнула меня в бок:
- Завтрак. Ты что, заснул?
- Нет, - сказал я. - О жизни думал.
- Раньше надо было думать. Тебе как, сюда принести или ты сам пойдешь
в столовую? - спросила она, очевидно забыв, что уже интересовалась
этим. Однако сейчас я был осторожней - голова по-прежнему гудела,
имелся огромный шанс свалиться на полпути, и я усомнился, доберусь ли.
Для верности спросил:
- А она далеко?
- Отсюда не видать, - усмехнулась медсестра. - Напротив ординаторской.
А ординаторская - через комнату.
- Тогда сам, - я поднялся и направился вслед за ней. Она должна была
принести еду остальным искалеченным, а потому я доподлинно знал, что,
следуя у нее в кильватере, попаду туда, куда надо, а именно - в место,
где кушают.
Еда, говоря откровенно, мне совершенно не понравилась. Тощая.
Больничная. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба, поэтому я
добросовестно пережевал и проглотил сперва кислую капусту из борща без
картошки, затем - несоленую гречневую кашу с жесткой котлетой,
сделанной из престарелой лошади, которой, увы, так и не дали помереть
своей смертью.
Публика, составлявшая мне компанию, тоже особенным шиком не сияла. Три
подвыцветшие дамы лет по тридцать с большими копейками да два типа,
извлеченные не так давно из подвалов, где обретались в статусе бомжей.
Учитывая все это, по окончании трапезы я не испытал сколько-нибудь
устойчивой привязанности к данному месту, именуемому в обиходе
"столовая". Наоборот, я подобрал ноги в руки и поспешил убраться к
себе в палату.
Там верткозадая медсестра уже разбудила весь контингент, скормила ему
завтраки и пошла относить грязную посуду. Народ от нечего делать
занимался кто чем. Полутруп с увлечением пытался наполнить легкие
кислородом, что у него не всегда получалось. Двое розоволицых у
противоположной стены сыто и лениво переругивались.
Я взгромоздился на койку и тоже пожелал принять участие в таком ни к
чему не обязывающем времяпровождении. А именно: закрыл глаза и
попытался заснуть. Ничего у меня из этого, как ни странно, не вышло. И
сперва я даже не мог взять в толк, отчего так происходит. Потом
догадался - во всем виноват гугнеж из противоположного угла. Он не
давал рассредоточиться. Тогда я прислушался.
- Ты своим храпом уже всю контору замучил, - сказал один. - Сегодня
всю ночь спать не давал.
- На себя посмотри, - лениво отмахнулся другой. - Сам такие трели
носом выводишь, что любо-дорого!
- Но не храплю же, как свинота!
- Зато у тебя ноги воняют! А я, когда храплю, меньше запах ощущаю!
- Заткнитесь вы, оба! - не выдержав, взорвался я. - А то я вам сейчас
такого носкаинчика пропишу, что небо с овчинку покажется!
Мой взрыв эмоций оказался для них совершенно непонятен. Однако они
действительно заткнулись, но не по той причине, что я их об этом
попросил, а от удивления. Наконец один из них, тот, у которого воняли
ноги, спросил:
- А ты кто такой?
- Ваш выключатель, - пояснил я.
- А пошел бы ты козе на пуп, а, выключатель?
Я встал и, сделав страшное лицо, подошел к нему. Мне было легче: во
всей палате я был один ходячий больной. Грозно склонившись над
ногопотцем, я протянул руку к его носу.
Реакция оказалась такой, какой и следовало ожидать в его положении -
он выпростал руку из-под одеяла и попытался ухватить меня за запястье.
Ничего не вышло. Я оказался хитрее. Поймал его указательный палец и
принялся выламывать, приговаривая:
- Ты дуру не гони. Здесь люди лежат, болеют. А вы устроили слет юных
сапожников, отдыхать мешаете. А я вот выломаю тебе сейчас палец, и
никто мне ничего не сделает, потому как у меня в голове вавка. Я
контуженный, понятно? И за свои действия могу не отвечать. Уяснил?
- Да! - взвизгнул наконец он.
- Ну вот и здорово, - я отпустил палец и уже вполне миролюбиво
поинтересовался: - Сигареты есть?
- Сигареты! - мечтательно вздохнул он. - В тумбочке возьми.
Я разжился сигаретой, но не успел вовремя выскочить за дверь. Парень с
пахнущими ногами повздыхал немного с опустошенным видом, потом
взмолился:
- Слушай, кури здесь. Открой окно и кури. И мне дай затянуться.
Я задумался. Конечно, этим парням, которые валяются на кроватях черт
знает по сколько дней, жутко хочется курить. Понять их было несложно.
Но открыть окно для разрешения всех проблем было маловато. Нужно было
еще, как минимум, закрыть дверь на предмет невпускания медсестры или
доктора, которые совершенно не любят, когда в палате занимаются чем-то
другим, кроме выздоровления.
Ну а поскольку я не мог одновременно держать запертой дверь и
носиться по палате с окурком, всовывая его в жадные губы вынужденно
некурящих, то поступил проще: подпер дверь холодильником (как ни
странно, имелся здесь и такой, причем изрядно работающий) и со
спокойной совестью, открыв окно, закурил сигарету.
Палочка самоубийцы пошла по кругу. Розоволицые, забыв, что десять
минут назад лаялись друг на друга последними словами, сейчас блаженно
щурились, выпуская дым ртом, ноздрями и прочими отверстиями своих
издырявленных туловищ. В общем, они были на вершине блаженства, почти
испытывая оргазм.
Поняв, что при таком раскладе вещей до меня вряд ли дойдет больше
четверти окурка, сокрушаемого жадными затяжками, я уже без спроса взял
вторую сигарету и, решив, что на палату из четырех человек, по закону
вероятности, должен попасться хоть один с совестью, подошел к
открытому окну и стал пускать дым на улицу.
Полутруп, хрипевший рядом, вдруг перестал хрипеть, и я с тревогой
взглянул на него. Мало ли что, вдруг от неожиданной свежести
ворвавшегося в окно воздуха он загнулся?
Ничего такого, однако, не произошло. На меня уставились два водянистых
от боли глаза, в которых ясно читалось: "Затянуться!" Сообразив, что
я смотрю на него и, следовательно, со мной можно общаться напрямую,
полутруп разлепил запекшиеся губы и потребовал:
- Дай!
Я сунул ему в рот окурок и наблюдал, как натягивается желтая кожа на
костях черепа, как окутывается сизым дымом его, похожая на смерть,
голова. Меня не мучила совесть. Доктора бы меня, конечно, распяли
здесь же, на решетке кровати, но я знал, что человеку так и так
крышка. Часом раньше, часом позже, - роли для него уже не играет. Так
почему я должен отказывать ему в последнем, может быть, удовольствии?
Не вижу причин.
В дверь ткнулся кто-то с той стороны, я выхватил окурок из губ
смертника и едва не выбросил в окно, но потный ногами, корежась в
никотиновом кайфе, прокричал:
- Занято! Попозже зайдите!
- На уколы! - прокричали из коридора.
- Укалываемся! - ответил розовощекий.
Я все-таки выбросил окурок, сначала свой, затем - их.
- Хватит, мужики. Поборзели и будет. Пусть слегка проветрится, потом
открываю двери.
Мгновения кайфа кончились. Когда я отодвинул холодильник на прежнее
место, в палату почти сразу ворвалась медсестра. Остановившись посреди
помещения, она подозрительно оглядела нас всех и спросила:
- Откуда запах?
А я-то думал, проветрилось. Дудки.
- Какой запах, сестра?
- Курили?
- Упаси бог! - я сделал круглые глаза. - Окно открывали, наверное,
оттуда и натянуло.
- Натянуло! - передразнила она. - Знаю я ваше "натянуло"! Со мной
лучше не шутить, а то узнаете меня поближе. Не советую.
- А как вас зовут? - поинтересовался я.
- Аля.
- Аля, а я вот хотел бы узнать вас поближе. Желательно в темной
комнате наедине. Желательно на ощупь.
Медсестра была молодой и интересной, и хотя и старалась изо всех сил
сделать вид строгой бабы, Крым и рым прошедшей, ничего у нее из этой
затеи не получалось. А мои слова и вовсе повергли ее в шок смущения,
она покрылась краской, начиная от белоснежно-чистого воротничка
халата до самых кончиков ушей, и не нашлась, что ответить.
Я пришел на помощь, спросив:
- Во сколько обед?
- Уже проголодался? - удивилась она.
- На ваших пайках и с голоду помереть можно. Нет, я просто хочу
узнать, успею вздремнуть или нет?
- Конечно, успеешь, - она фыркнула. - До обеда еще четыре часа.
Я больше не стал разговаривать. Не было настроения. Забравшись под
одеяло, я закрыл глаза.
ЭКСКУРС В ПРОШЛОЕ ВТОРОЙ
После удара по темени, как ни странно, не стало ничего. Потом
появилось. По мере восприятия: потолок, почему-то сиреневый, лампа под
потолком, почему-то без люстры и включенная. Потом откуда-то со
стороны выплыл Ромик с бинтом в пол-лица и скверной улыбочкой,
наклеенной на нижнюю губу. Верхняя не действовала.
- Очнулся, выродок, - констатировал он.
Я попытался встать. Ничего не вышло. Я попытался согнуть руку в
локте. Тоже дохлый номер. Обидно. Я чувствовал тело, и оно меня
чувствовало, но слушаться не хотело. Я не был связан - тогда бы мои
окончания онемели, но такого не наблюдалось. Скорее всего, вкололи
мне, гады, что-нибудь медицинское.
Я с тоской посмотрел на потолок. Он уже не был сиреневым. Обычный
потолок. Очень даже знакомый. Потолок моей спальной комнаты. На его
фоне как-то не очень смотрелся Ромик, от пояса и выше, нависший надо
мной. Был бы это телевизор, я бы попросту взял да и выключил его. Увы,
все было до пошлости реально.
Сбоку появился и напарник Гриша. В его руке поблескивал черным
пистолет. Я не стал разглядывать оружие пристально, все было и так
ясно. Пистолет мой, он выстрелит в мой висок, и пуля расплещет мои
мозги по стенам моей квартиры. Потом рукоять вложат в мою руку, и на
ней останутся отпечатки моих пальцев. Все это вместе будет составлять
мое самоубийство. Опять обидно, да?
- Ну вот и все, отыгрался, - радостно сказал Ромик. - Кончай его,
Гриня!
Гриня, как сомнамбула, подошел ко мне и приставил пистолет к голове.
- Стреляй, - с трудом шевеля языком, разрешил я. - Сегодня ты меня,
завтра кто-нибудь - тебя. Как только станешь знать слишком много, тебя
тоже уберут.
На Гринином лице не было ни жалости, ни попытки осмыслить мои слова.
Он принял их, как должное, и собирался выполнить свою работу. А я
говорил, говорил, стараясь приподнять голову, убрать ее от прилипчивой
стали ствола. Но ничего не получалось. Мышцы шеи тоже не слушались
меня. Кошмар, да и только.
И тут Гришины зрачки расширились, я понял, что сейчас он нажмет на
курок и - здравствуй, смерть! Я отчаянно напряг всю свою волю, и в
последний момент сумел-таки дернуть головой. Потом все вокруг слилось
в жутком грохоте, и моя голова рассыпалась на звезды...
***
Опять меня будила медсестра, толкая в плечо:
- Вставай, а то и ужин проспишь.
- В каком смысле? - не понял я спросонок.
- В прямом. Обед уже проспал.
- А сколько сейчас времени?
- Я же говорю: ужинать пора. Шесть часов.
Я поднялся. Я абсолютно не желал пропустить ужин. Несъеденный обед, и
то оказался для меня полной неожиданностью.
Оставив розоволицых греметь ложками в палате, провожаемый их
завистливыми взглядами, я направился в столовую.
Ничего нового. Может быть, я проспал, и на обед подавали нечто более
существенное, но ужин был такой же жиденький, как и завтрак.
Единственное, что осталось после него - чувство полной
неудовлетворенности, да еще изжога от лицезрения постных лиц соседей
за столиками.
Я вернулся в палату и от нечего делать стал приставать к медсестре
Але. Раза три жестоко вогнал ее в краску, но добился того, что она
начала искоса бросать на меня игривые взгляды. Стратегия и тактика.
После ужина на больницу опустилась полнейшая апатия. Зевали все, кроме
меня, уже выспавшегося и к тому же лелеявшего большие планы на эту
ночь, и Али. Что лелеяла она - неизвестно, может быть, просто
остерегалась спать сейчас, потому что впереди было еще больше
двенадцати часов дежурства.
Как бы там ни было, а к девяти часам вечера народ, получив укол в
задницу, засыпал бесстыднейшим образом, даже не пожелав друг другу
спокойной ночи.
Я дождался, пока все отделение отстоит очередь в процедурную, и сам
зашел туда. Медсестра Аля деловито натирала медицинские блестяшки
чем-то, пахнущим спиртом. Я кашлянул. Она посмотрела на меня и
улыбнулась:
- Ну, сейчас я с тобой за все рассчитаюсь.
- За что - за все? - не понял я.
- За то, что ты целый день надо мной надсмехался!
- Окстись! - перепугался я. - Даже в мыслях не держал. Просто это все
от большой любви. Может, я в тебя влюбился. Ты веришь в любовь с
первого взгляда?
- Молчи, - сказала она. - Снимай щтаны.
- Прямо здесь?!
- Укол делать будем, - Аля со шприцем наперевес подошла ко мне и
уставилась выжидательно: - Ну?
- Я уколов не боюсь, будут деньги - уколюсь, - пробормотал я,
обреченно оголяя ягодицу и поворачиваясь к ней спиной. - С такого
ракурса меня мало кто видел.
В мою задницу воткнулась игла, я почувствовал, как в меня впрыснули
пару кубических сантиметров чего-то жидкого, потом наложили на место
укола ватку.
- Держи, - сказала медсестра.
- Долго? - поинтересовался я, послушно прижимая пальцем тампон.
- Пока не устанешь, - она звякнула шприцем, положив его в железную
тарель и, обойдя меня по окружности, улыбнулась: - Не больно
получилось?
- А может, я мазохист? - спросил я. - И мне нравится, когда больно. -
Отпустил ватку и шагнув вперед, поймал медсестру в объятия. - Тебе
нравятся мазохисты?
- Нет! - она уперлась руками мне в грудь.
- А садисты? - я поцеловал ее в губы. Она опять попыталась оттолкнуть
меня и повторила, хотя уже не так категорично:
- Нет...
- Тогда я буду просто нормальным парнем, - я снова поцеловал ее. Она
ответила. С меня с грохотом свалились на пол штаны. Забыл застегнуть
после укола, блин!
НОЧЬ
Когда я вернулся в палату от медсестры Али, выжатый ею, как канарейка,
от крылышка до крылышка, сокамерники уже спали. Им было проще: не надо
было отвлекаться на медперсонал, не надо было дожидаться ночи, чтобы,
наплевав на гудение в голове, идти кушать пищу богов - месть. Им надо
было только одно - поужинать, принять положенную дозу лекарств, и
спать, дожидаясь, когда срастется рука или нога. Или когда наконец
придет баба с косой.
У меня же были свои планы относительно этой ночи. И, претворяя их в
жизнь, я подошел к окну и распахнул его. Полная тишина. Никто не
проснулся. Даже полумертвый человек-насос не сбился с ритма, закачивая
в себя воздух. Половина первого ночи. Ох, и страстная оказалась баба -
медсестра Аля. А может, у меня от контузии упадок сил?
Перемахнув через подоконник, я оказался на козырьке. Вокруг - ни души.
Хорошая больница. Строилась в лесу для партработников, суеты не
терпевших. Потом, с переменой мест политических слагаемых и неожиданно
быстрым ростом города, была отдана в общее пользование. Для шишек
построили другую. Но и сейчас город еще не совсем вобрал в себя
госпиталь - до ближайшего квартала было четверть часа ходьбы.
Свесившись с козырька на руках, я спрыгнул. Посадка мягкая. Браво.
Отряхнув с ладоней пыль, я зашагал вперед - сначала к автобусной
остановке, затем - по дороге к городу.
Первые следы цивилизации - три сигаретных огонька, обступившие меня на
подходе к жилым домам.
- Мужик, закурить есть?
Здорово. Приехали. Я определенно знал, чем заканчиваются такие
вопросы.Они заканчиваются ударом по голове тому, у кого закурить не
окажется. Поэтому, совершенно разозлясь, я решил не останавливаться,
отодвинул переднего и пошел дальше.
Секунд несколько за спиной царила тишина. Стрелки сигарет, очевидно,
переваривали. Затем они догнали меня, дернули за плечо, разворачивая,
и один из них, прислонившись едва ли не нос к носу, очевидно, для
лучшего обзора, спросил:
- Ты чо, борзый, что ли?
Я резко схватил его за шею и, придержав, чтобы не болталась зря
голова, стукнул лбом в переносицу. Привет!
Парень упал на землю. Двое других отступили. Я шагнул вперед. Они еще
раз отступили. Я еще раз шагнул. Они остались стоять на месте. Браво.
Потрясающие успехи.
- Ну что, богатыри? Мне можно идти, или вы тоже курить хотите?
- Дурак, что ли? - спросил один.
- Чего лезешь? - спросил второй.
Я развернулся и пошел. Неинтересно. Однообразно. Никакой фантазии.
Хоть бы побежали от меня, что ли.
Ну не захотели, и ладно. Я двинулся дальше. Увидел стоящую на отшибе
машину и, подумав, что глупо было бы идти через полгорода пешком,
когда можно доехать на колесах, разбил локтем боковое стекло, залез в
салон и принялся возиться с проводами зажигания.
Старая закалка не подвела. Машина завелась через минуту, я облегченно
вздохнул и вырулил на трассу. То ли мне показалось, то ли нет,
откуда-то сзади долетел вопль возмущенного автовладельца. Если он
кричал на самом деле, то я мог понять его чувства. Адье.
Найти Ромика сейчас для меня труда не составляло. В бытность свою
хранителем его тела я носился с ним по всем местам, куда его носило.
Поэтому вычислил запросто: он сейчас должен быть в одном из пяти своих
любимых мест. Либо дома, что с ним случалось крайне редко, либо в
баре, если у него очередной запой, либо в одной из своих двухкомнатных
явок отдыхает с очередной проституткой, если у него приступ желания.
Начать я решил с ночного бара. Там, даже при отсутствии самого Ромика,
могли указать место его настоящего пребывания. Так что попытаться
стоило.
Увы, в клубе, где все искрилось огнями и било по ушам вульгарным
потоком звуков, ничего не знали. Внизу охрана сказала мне, что Ромик
сегодня даже не появлялся, а где он может быть - бог ведает, на что я
возразил: мол, не бог, скорее, черт, но наверх подниматься не стал.
Вышел на улицу и снова уселся в машину.
Если рассмотреть закон подлости, то, катя по явочным местам-квартирам,
я должен буду обнаружить некогда горбоносого в самой последней. А
потому я на полном серьезе задумался: а не начать ли мне с конца? Но
тогда последней становилась первая квартира. И вообще, как ни крути, а
последней какая-нибудь да будет.
Плюнув на все, я решил ехать в порядке очередности - сперва ближайшая,
а далее по тексту.
Подьехав к первому из нужных строений, я погасил фары, пошарил под
сиденьем и ничего там не нашел. Тогда открыл багажник и при свете
фонарей выудил оттуда монтировку. Не бог весть что, но зато надежно.
Пешком поднявшись на пятый этаж, я остановился у нужной двери и
заглянул в глазок. Темнота. Но из квартиры явно доносилось присутствие
чего-то живого. Я нажал на дверной звонок.
Не знаю, может быть, Гриша ждал меня, услышав шаги на лестнице, может,
просто собирался выскочить до ближайшего киоска - дверь распахнулась
мгновенно, и над моей головой сверкнуло что-то острое и неприятно
похожее на финку.
Я едва успел среагировать. Правая рука метнулась вперед, нанося удар
по запястью, левая скользнула между Гриниными плечом и шеей за его
голову и обрушила монтировку на темя. Раз. Затем - второй. Нож улетел
в глубь квартиры, Гриша - в обратном направлении, прогремел костями по
лестнице и затих. Аминь.
Я прошел в квартиру и подобрал нож. Капризный голос из спальни
произнес:
- Ну что там, котик?
Войдя в спальню, я увидел, что на кровати, в полусумрачном зеленоватом
свете бра, растянулась экзотическим животным элитная проститутка
Эльза, решившая почему-то снизойти до простого шестерки Гриши.
- Ничего, лапочка, - сказал я. - Просто небольшая неувязочка вышла.
Увидев меня, услышав мой голос и раскусив, что я и Гриша - разные
персонажи, Эльза взвизгнула и принялась рваными движениями натягивать
на себя одеяло.
- Да брось ты, золотко, - я махнул рукой. - Мне еще не хватало
муравьев зарубежных с тебя поймать. Сказал же: просто накладочка
вышла.
Развернулся и вышел. Дура-баба. Неужели и правда подумала, что я на ее
полигон позарюсь? Я сравнил ее и медсестру Алю, которая совершенно не
была профессионалкой, но которая именно на этом выигрывала сто очков.
И еще тысячу - на всем остальном.
На лестничной площадке над телом Гриши склонился какой-то идиот
интеллигентного вида в парусиновых брюках, легкой ветровке и
элегантных очках в червоннозолотой оправе. Проходя мимо, я оттолкнул
его, втиснув в стену и, не останавливаясь и не оборачиваясь,
отправился дальше. У меня были еще дела.
Нет худа без добра. Не найдя по этому адресу того, кого искал, я зато
поквитался с Гришей. Утешая себя такими словами, я подкатил ко второй
точке моего путешествия.
Здесь, используя предыдущий опыт, постарался быть мудрее - нагнулся и
проскользнул под дверным глазком, стараясь не засветиться. Если кто
следил за мной из квартиры напротив, он, наверное, вдоволь нахохотался
над моим шпионским видом. Плевать.
Подперев спиной стену справа от двери, я прислушался. Тишина. Более
того - ни одного намека на присутствие человека. Я позвонил. Ничего. Я
постучал. Глухо. Я заколотил по двери ногой, но квартира молчала.
Закон подлости сработал. Ромик явно был либо дома, либо на той
единственной квартире, где я еще не был. Но зато сейчас я мог не
экономить силы. Что называется, последний бой.
Вертя баранку и нервно куря найденную в бардачке сигарету, я
рассуждал, могла ли Эльзочка позвонить Ромику и предупредить его на
предмет моего появления в зоне видимости? Вряд ли. Во-первых, она
никогда не была любительницей поисков приключений на свою драгоценную
попку, а во-вторых, не могла точно знать, где в данный момент
находится Ромик. Как и я, впрочем, не знал этого. Но у меня была
возможность очень просто разрешить свои сомнения, и я ей
воспользовался.
Остановившись у ближайшего телефона-автомата, я вскрыл его и позвонил
Ромику домой.
Трубку сняла жена:
- Алло?
- Ромика надо, - сказал я с кавказским акцентом.
- Его нет. А кто говорит?
- Алик, - я ничем не рисковал в этом случае. Среди его знакомых было
штук пять Аликов. И все - кавказцы. Поди разберись, кто из них звонил,
а кто - нет.
- Ему что-то передать?
Но я повесил трубку. Неженское это дело - передавать то, что хотел бы
я. Сам передам.
У последней ромиковской хаты я опять принялся изображать из себя
шпиона - пригибаться у глазков, застывать неподвижно у дверей,
прислушиваясь. Но сейчас у меня были веские доводы в пользу такого
поведения: за дверью был человек, однажды уже пытавшийся спровадить
меня с этого света. Не получилось. Сейчас - мой ход.
Из квартиры доносились громкие голоса. Явно пьяные голоса. Я не стал
считать - их, во всяком случае, было не меньше трех. Многовато на меня
одного, но тем не менее. В конце концов трезвый - я, а это уже фора.
Позвонив в дверь и дождавшись, пока шаги из глубины помещения не
остановились у двери и один из веселых голосов не спросил: "Кто?", я
ответил все с тем же солнечным акцентом, каким разговаривал недавно по
телефону:
- Это я, Алик. Ромик здесь, да?
Дверь открылась и выглянула - действительно пьяная - морда Кукучи, еще
одного из компании кавказцев.
Осторожно взяв эту морду за горло так, чтобы она не смогла произнести
ни слова, я вошел внутрь. Веселый галдеж доносился из кухни. Кутили
там.
Я слегка ослабил хватку, позволив Кукучиным глазам принять менее
выпуклое положение, и спросил:
- Сколько их там?
- Шесть, - хрипанул он. Я кивнул, благодаря, и, аккуратно ударив его
монтировкой по лбу, осторожно опустил на пол, прислонил спиной к
стене. Потом выпрямился и пошел к общему столу, вынув из-за пояса
Гринин кинжал. Время "Ч".
Червонная шестерка баловней судьбы, оглашавшая помещение пьяным визгом
и хрюканьем еще за минуту до моего появления, онемела, стоило мне
нарисоваться на фоне дверного проема.
Ромик, сидевший вторым справа от меня, почернел и, клокотнув горлом,
вышипел:
- Откуда здесь этот?
Я шагнул вперед. Кто-то схватил со стола бутылку и попытался мне
помешать. Не вышло. Я, не особенно заботясь о последствиях, сунул
ему монтировку в зубы, и он оставил бутылку в покое. Жестоко, но
действенно.
Ромик встал и заозирался. В его черных глазах метался огонек
обреченного страха. Я опрокинул ногой кресло вместе с сидевшим на нем
собутыльником и ударил ножом. Чик - и все. В сердце. Не так давно
ставший курносым кавказец перестал меня интересовать.
Я вышел, пятясь задом. Впрочем, лишнее. Племя везунчиков не двинулось
с места. Даже странно. Все оцепенело смотрели на меня. Включая того
парня, которого я уронил на пол. Пришлось сделать им пионерский салют.
СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
Как я спал! Боже, как я спал... Я уже давно так не спал, без задних
ног, с легкими, тут же, во сне, забывающимися сновидениями,
облегчающими душу и восстанавливающими силы.
Моего ночного отсутствия никто не заметил. Полутруп на соседней койке
отдал концы уже утром, и набежавшие медики ничего особенного в моем
поведении не приметили, да и не старались. Перед смертью человек-насос
страшно захрипел, выпустил кровавую пену на губах, выгнулся и громко
обругал матом смерть. Потом затих навсегда.
Этот его хрип и, главное, громоздкое "...твою мать!" разбудили всех,
даже меня, и я, как единственный ходячий больной, не одеваясь, только
укутавшись в одеяло, блистая бледно-волосатыми ногами, помчался в
докторскую.
Потом сидел на кровати, похожий на Виннету, и созерцал возню медиков,
перекладывающих труп на носилки. И думал, что, может быть, и сам
ускорил приход косой к этому бедолаге, дав ему вчера несколько раз
жадно затянуться сигаретой. Ну и бог с ним. Все там будем. Дело
времени.
Потом медсестры и медбратья убрались, кто-то из розоволицых стал
тяжело вздыхать за жизнь-копейку, мне стало противно слушать эти
вздохи, и я вышел в коридор.
Здесь на меня наткнулся тот самый доктор, который пытался понять,
почему в мою голову хотела попасть пуля, еще вчера. Эта проблема,
видать, до сих пор не давала ему покоя, потому как он остановился,
растянул губы в улыбке и спросил:
- Ну, как дела? Стреляться больше не собираешься?
- А можно? - спросил и я.
- Не ведаю, - доктор развел руками. - Вообще-то не рекомендую. Вредно
для здоровья. Голова-то еще гудит?
- Совсем чуть-чуть. - Это было правдой. - Скажите мне пожалуйста,
товарищ медик, у вас тут курево и сигареты неподалеку купить можно?
- В киоске у автобусной остановки. Знаешь, где это?
- Догадываюсь. А меня выпустят?
- Если ты на обратном пути водку в газету обещаешь не заворачивать, то
выпустят.
Я не собирался заворачивать в газету водку. Я собирался посмотреть, не
появилось ли в ней сообщение об убийстве Ромика. Я, конечно, не думал,
что газетчики в таких темпах успели сработать заметки с результатов
моего ночного похождения, но и не хотел упустить момент, когда первая
такая заметка появится. Тщеславие, однако.
Одевшись и пройдя через все больничные кордоны и заставы, я выбрался
на улицу и пошел по аллее к остановке, размышляя.
Говоря по совести, я был практически чист. Вряд ли собутыльники Ромика
станут капать на меня милиции. Я даже не был уверен, что труп
обнаружат именно там, где я сотворил его. Скорее они вывезут его за
город, чтобы следствие их не трогало. Что касается Эльзочки, то она,
осторожная стерва, наверняка быстро убралась из кровати после моего
визита, даже не пожелав узнать, остался ли Гриня жив, или я все-таки
проломил ему череп.
Чист я был с точки зрения милиции. Какой дурак с контузией во всю
голову попрется убирать своего хозяина? Да они и не знали о нашей с
Ромиком нестыковке.
На меня напало чувство выполненного долга. Так бывает, когда сделаешь
нудное, но необходимое дело: вот-де, все-таки справился.
Подойдя к киоску, я купил пачку сигарет и три городские газеты. Здесь
же развернул их, одну за другой, но ничего, как и ожидал, не нашел.
Может быть, завтра появится. Сунул в рот сигарету, закурил ее и
посмотрел на небо. Синее-синее. В пятнах облаков. И солнце.
Сзади скрипнули тормоза. Я обернулся. Из серого "шевроле" не торопясь
вылезли, в количестве четырех, вчерашние собутыльники Ромика. Пятому,
видимо, я таки основательно попортил лицо монтировкой, и он решил
остаться дома, чтобы не пугать народ.
- Привет, самоубийца! - широко улыбнулся один из посетителей и шагнул
в мою сторону. Вырвавшись из рукава широкой куртки, в его руке
сверкнуло лезвие ножа.
Обступили со всех сторон. Храбрые. Я шагнул назад, за киоск, подальше
с глаз людских, и сунул руку в карман, мол, ну кто там первый? Они не
испугались. Они знали, что в кармане у меня ничего нет.
1997