У нас в столице прошел теплый весенний дождь. Вы спросите, чего же тут такого особенного, достойного внимания? На то она и весна, чтобы иногда шел дождь.
Вот и я так думал, идя с работы и подставляя лицо под теплые, быстро высыхающие капельки, падавшие из почти чистого неба, капельки "грибного дождя". И почему-то вспомнил Мину.
У двери своей квартиры я услышал телефон, испускавший "междугородние" частые трели. Это звал Ленинград, город моего навсегда ушедшего счастья.
Я успел отпереть дверь и схватил трубку. Голос у Мины был необычно теплый. Хотя, знаю ли я теперь, каким он у нее бывает обычно? Два года - большой срок.
- Я думала, что не застану тебя дома.
- Ты меня и так почти не застала.
Она помолчала, обдумывая, что бы это могло значить.
- Не знаю, почему вдруг решила тебе позвонить. У нас уже полчаса идет "грибной" дождь.
Я был совершенно спокоен. Убийственно спокоен.
- У нас тоже. Как поживает твой супруг, твой Сергей?
- Я, кажется, с ним развожусь.
- И давно?
- Что давно?
- Ну, разводишься.
- А, нет, недавно. Секунд двадцать. Я это сейчас решила.
Это было мало похоже на Мину.
- Ты это серьезно?
- Серьезнее не бывает.
Теперь помолчал я. По той же причине, что и она только что. Да, два года - большой срок. И хорошо, что большой. Особенно, если к двум годам прибавить двадцать секунд.
- Ну, вот что, тогда езжай на вокзал, надеюсь билеты...
- Я уже заказала на самолет. У нас можно по телефону.
- Тогда собирай вещи, пока самое необходимое.
- Уже собрала.
Хорошенькое "не знаю, почему, решила позвонить" прозвучало у неё в самом начале разговора!
- А если б я тебя не пригласил?
- Но ты же пригласил.
- И все-таки?
- Тогда бы я отменила заказ.
- И разобрала вещи?
- Угу.
- И тебе не стыдно?
- Ни капельки. Разве я не могу доставить себе такую маленькую радость - вообразить хотя бы на полчаса, что собираюсь к тебе?
Мы выяснили, время нашей встречи в аэропорту и повесили трубки одновременно. Продолжать разговор было бессмысленно - он только оттягивал нашу встречу.
Чтобы скоротать время, я включил телевизор. Шли новости. Дикторский голос за кадром сообщил вести с полей, потом перешел к погоде. "Нам только что сообщили о редком событии – практически по всей территории нашей страны одновременно прошел дождь". Как выяснилось позже, когда я, заинтересованный, включил радио, дождь прошел по всей территории не только нашем страны. И других тоже. Также и по акватории. Просто по всей Земле, даже в Антарктиде, прошел теплый весенний дождь. В Гренландии он растопил часть льдов, что вызвало бурные споры ученых по поводу стабильности уровня Мирового океана.
Поздно вечером я поехал встречать Мину. Я давненько не бывал в аэропорту, но даже мне показалось, что народу там многовато для обычного вечера. Складывалось впечатление, что полгорода решило уехать сегодня куда-нибудь. Во что бы то ни стало.
У входа меня чуть не сшиб с ног молодой парнишка. Он помог мне поднять выпавший зонт и сказал, извиняясь:
- Отпуск у меня. Хотел в Сочи, да вот вспомнил, что мать не видал целый год. Приехал билет поменять, а тут такая давка. Вы уж простите!
Я собрался ему ответить: "Всё равно, нужно осторожней", раскрыл рот, и неожиданно для самого себя произнес:
- Давайте я вам помогу, вдвоем у кассы легче.
Самолет Мины приземлился с опозданием, через полчаса после того, как мы с парнишкой разрешили его проблемы.
Она была необычайно свежа и хороша, как много-много лет назад, как два года назад. Даже лучше, чем два года тому назад. Мы, как раньше, целовались в такси всю дорогу от аэропорта до моего дома. До нашего дома.
Заснули мы очень поздно, под утро - никак не могли наговориться. Собственно, лично я проспал не более двух часов - уже надо было уходить на работу. Но вот какой удивительный сон приснился мне в эти два часа.
Где ты. Детство? Где ты? Куда, почему ты исчезло? Отчего тебя нет?
Кто меня зовет, ответь? Это я зову тебя, взрослый человек. Ты слышишь – хлопнула входная дверь? Это я ухожу на работу. Или прихожу. Это я прихожу-ухожу. Я рос и учился для этого. Чтобы приходить и уходить, чтобы делать это очень долго, всю жизнь. Я приду сегодня и уйду сегодня, я уйду завтра и приду завтра, я уйду сегодня - приду завтра, уйду завтра - приду сегодня. Какая длинная история... Но, постой, кто же мне ответил?
Это же я, твое Детство, ты звал меня. И я пришло.
Этого не может быть - Детство не умеет отвечать. Впрочем, иногда оно задает вопросы. Так кто же ты, всё-таки?
Не болтай глупостей, лучше смени мне пелёнки, они совсем мокрые. Вот так.
Но откуда ты взялся, малыш? Тебя не было, никогда не было, и вдруг ты появился. Ого, да ты уже выучился ползать! Но ведь тебя же нет!
нет, я был всегда, но только раньше я был драконом - целых триста лет. У меня были большие перепончатые крылья, как у летучей мыши, и хвост, как у ящерицы, и когти на всех четырех лапах, как у крокодила. А теперь купи мне лошадь! У них такие добрые морды.
Доброе утро, вставай! Мама, это правда, что я живой?
Правда, правда. Но почему ты меня зовешь мамой? Ведь я - мужчина.
Мужчина? Что это значит? Ведь ты - взрослый, а мир делится на меня и на взрослых. Разве не так?
Нет, не так, ты узнаешь об этом потом. Одевайся, мы сейчас поедем гулять на речку, сегодня у меня выходной. Ты еще не знаешь, какое это чудо - выходной день. Видишь, как бегают по воде водомеры? У них тонкие длинные лапки, и они летают по воде, как посуху. Не пытайся наступить на лягушку, она живая!
Живая? Что, значит, она тоже живая?
Да, значит, ей тоже больно, если на нее наступить, даже твоей маленькой ножкой. Дай, я потрогаю твои волосы. Они все из серебристых колечек.
Ты помнишь, мама, ты отрезала несколько колечек и убрала в конверт. Зачем ты это сделала, мама? Я тоже живой?
Ты тоже живой. Ведь если на тебя наступить, тебе больно?
Да, мне очень больно. Лягушка, я не причиню тебе боль. У меня же есть сердце. Да, вот оно, как сильно бьется! Тук, тук, тук. Мама, мне больно. Кто там пришел, мама?
Это доктор.
Она женщина, да?
Да, она старая и умная женщина. Вот она сидит возле меня с какой-то резиновой штучкой, мне холодно и щекотно, а еще я боюсь. У нее родинка на щеке и седые волосы. У меня уже не болит сердце, мама, пусть она уйдет.
Что же делать, доктор? У мальчика сердечная недостаточность? Так вы сказали? Конечно, конечно, мы сделаем всё, что нужно. Полный покой, вы сказали? Положительные эмоции? Хорошо.
Подожди, малыш! Не сегодня, магазины уже закрыты. Но ты уже научился ходить! Как быстро летит время! Ложись спать, ты устал. Да и мне завтра на работу. Давай, я постелю тебе здесь, в углу на диванчике.
Нет, я не хочу спать! Почему вы, взрослые, так хотите, чтобы я спал - вам что, больше хотеть нечего? Да еще носом в стенку... Какие у нас красивые обои, если посмотреть на их узор, а потом закрыть глаза, на самую малость, то кажется, что ты в вишневом саду, и светит солнце, и ягоды блестят так, будто они не съедобные, а с твоей шляпки, мама. Там еще виноград и листья. Где эта шляпка, мама?
Ну, слава богу, заснул! Никакого покоя от этого ребёнка, но как хорошо, что он есть!
Это не доктор, это бабушка? Бабушка, мама говорит, я болею. Это ведь не так, да? Просто у меня появилось сердце. Я так люблю тебя, бабушка! Я буду строителем. Что ты принесла мне? Тульский пряник, как вкусно! А это? Мандарины? Что ты делаешь, бабушка? Цветок из мандарина? Нет, это мандарины бывают из цветков. Я уже знаю. Они живые. А они покрашены съедобной краской? Нет, бабушка, это не цветок, хоть и похоже, если так разрезать кожуру. Съешь половина, баба, съешь!
Я проснулся бодрым, я лежал в постели с таким ощущением, словно уже умылся и даже почистил зубы.
Я встал тихонько, перехватил что-то на скорую руку, написал Мине записку (боже, как давно я их никому не писал!) о том, что постараюсь вернуться пораньше.
Запирая дверь, ухом я бессознательно отметил, что соседи в шестнадцатой сегодня не ссорятся с утра пораньше. Решили, видно, отложить это дело до вечера.
Я шел по Второму Казачьему переулку и казалось мне, что целый казачий струнный оркестр играет для меня марш. В троллейбус оркестр влез вместе со мной. Это было ясно видно, потому что все пассажиры, обычно хмурые, в это утро улыбались так, будто слышали эту музыку вместе со мной.
На работе чудеса продолжались. Я по привычке кивнул вахтеру Митрофанычу на проходной, но вдруг услышал в ответ: "Доброго здоровья!" Я остановился, как вкопанный и обернулся. Вот уже семь лет в среднем двадцать три раза в месяц я вхожу в институт и выхожу из него через эту проходную и еще ни разу не слышал от Митрофаныча ничего, кроме " Опять опоздал, Семенцов" по дороге туда, или "сиди ту из-за вас, полуночников" по дороге обратно. Я удержался и не зааплодировал Митрофанычу.
Нет, право, что-то необычное витало в воздухе в этот день, что-то такое, что весь народ чувствовал одинаково, и потому не обсуждал.
На моем столе стояли в колбе белые нарциссы. Цветы стояли и на других столах. Я не озирался по сторонам, не спрашивал, по какому поводу цветы? Мне было просто приятно, что они (заметьте, опять впервые), оказались но моем рабочем месте. Я знал, что тот, кто их туда поставил, тоже знает, что мне это приятно, и ему от этого радостно.
К обеду я закончил отчет, который никак не мог дописать уже две недели. На три часа у нас было запланировано профсоюзное собрание. Помимо прочих вопросов мы в очередной раз должны были решить, что делать с нашим любителем выпить на работе, одновременно прогульщиком и многодетным отцом Фокиным. Прочие вопросы мы разобрали за двадцать минут, а вот последний даже не был поднят, потому что Фокин сидел абсолютно трезвый, хорошо выбритый, в свежей рубашке и улыбался нам. Похоже, он сам решил, что с собой делать.
С работы я кинулся на цветочный базар, но цветов не было. "Раскупили все, опоздали", - доверительно сообщила мне последняя из стоявших торговок, пожилая серьезная женщина. Но, видно, такая неподдельная растерянность изобразилась на моем лице, что она добавила: "Если вы не очень торопитесь, если путь в два квартала до моего дома не будет слишком утомителен для вас, то обещаю неплохие тюльпаны". Длинно, но вполне понятно, почти как тирада моего шефа Штоколова.
Я помог донести ей ведра, тем более что это было по пути к моему дому, и через двадцать минут держал в руках охапку обещанных цветов. Единственным огорчением дня был категорический отказ этой доброй женщины от заслуженной денежной компенсации за сильно поредевшую клумбу под окнами ее квартиры. Я сокрушался об этом всю дорогу домой.
Мина встретила меня ужином, состоявшим из свиной отбивной с зелёной фасолью и стакана томатного сока. Счастлив, как раньше, - думал я, жуя и поглядывая на Мину. "Нет, гораздо больше. Никогда мне не было так хорошо, так спокойно."
-Что тебе снилось сегодня ночью? - выпалил я неожиданно для себя.
Мина вытянула шейку, подняла глаза, затянувшиеся легкой дымкой, вверх. Так было однажды, когда я в Ленинграде почесал ей между лопатками.
- Мне снилось, что я еще не выросла, что бегаю в Пириту по золотому песчаному берегу, что кормлю чаек прямо из рук...
Я молчал. Она рассказывала мне о своём детстве, а я молчал и думал. Мы с ней примитивные существа, размышлял я, мозг которых, грубо говоря, состоит из двух начал - центра удовольствия и центра неудовольствия. Стоит начать раздражать первый - почесать спину, увидеть во сне детство, или погулять под "грибным" дождём, как мы ввергаемся в эйфорическую пучину счастья, прилипчивого и спокойного, как счастье крысы, жмущей лапой на педаль, провода от которой проведены к её центру наслаждения. Но решает ли такое счастье чьи-нибудь проблемы - накормит ли оно голодных, напоит ли страждущих?
Я уже не сомневался в том, что весь мир провел сегодня ночь, схожую с моей, что дождь был не простым весенним ливнем. Все говорило, все вопило об этом: и соседи из шестнадцатой, и улыбавшиеся лица в городском набитом поутру транспорте, и цветы на столах, и Митрофаныч, и Фокин... А теперь вот Мина.
Кто, кто подсоединил тонкие золотые электроды к нашим серым полушариям, кому нужен этот глобальный эксперимент над нами?
Я думал об этом, события заставляли думать так, а не иначе, а что-то внутреннее, подсознательное шептало мне: "Нет, не так всё это, ты же сам чувствуешь, ты же сознательный, в конце концов, ощупай свою голову - нет никаких проводов, оглянись, рядом не педаль, а человек, которого ты любишь, это не мираж, не галлюцинация, вызванная наркотиком. Ты можешь думать иначе, это твое право и даже обязанность, но это не так".
Хотелось спать, слишком короткий сон в прошлую ночь давал себя знать. Мы легли, включили телевизор. Из программы "Время" мы узнали, что сегодня, наконец-то, сдвинулись с мертвой точки двухсторонние переговоры о разоружении.
Старый добрый черно-белый экран и динамик, так редко сообщавший что-нибудь приятное, спасибо тебе, потому что именно сегодня нужна мне эта новость, которая в любой другой вечер выскочила бы у меня из одного уха столь же легко и непринуждённо, сколь вошла в другое! Спасибо тебе, диктор Имярек, тебе, впервые с трудом сдерживавшему легкую, но искреннюю улыбку, а не исторгающему профессиональную усмешку в пол-экрана!
Я закрыл глаза, сон пришел мгновенно.
Пустите меня гулять, уже всё прошло. Просто у меня появилось сердце, вот и всё. Я пойду гулять один, не ходите со мной. Завяжи мне уши шапки-ушанки под подбородком, я не голодный.
Ну, ладно, иди, сынок. Я буду делать снежную бабу. Эй, ты, рыжий, давай вместе? Зачем ты меня ударил кулаком, рыжий, ненавистный мальчик? Мне же больно. Очень больно, ты не знаешь,
как больно и обидно. Ты разве не понимаешь, что я - живой? Не улыбайся своим противным слюнявым ртом, я плачу, потому что мне тебя жалко. Ведь я живой, у меня появилось сердце, а у тебя его нет.
Ну вот, малыш, ты опять разревелся. Как тебя зовут? Дуда? Что за имя такое, странное? Ты же говорил, что тебя зовут Детством?
Пусти, пусти меня, взрослый, уйди! Мама, мне было так больно, я ему ничего не сделал. Дай, я прижмусь к твоему тёплому животу, дай, вытру слезы и сопли о твой халатик. Я так люблю тебя, мамочка, ты у меня одна. А еще я люблю бабушку!
Эй, мальчик, отойди от канавы, упадешь! Не видишь, что ли, мы землю копаем? Мань, глянь, какой пацан кучерявый, прямо ангелок писаный! Ты кого больше любишь, мальчик, маму или папу?
И маму, и папу. А еще бабушку. А вы сделаете мне самострел? Я выстрелю в рыжего мальчишку, прямо в его слюнявый мерзкий рот, я буду таким сильным, а ему будет больно, хоть он и не живой.
Я бегаю среди лопухов, это такая страна у бабушки. Это надо ехать на поезде, а потом идти от станции пешком, а потом надо сразу же бежать к будке Буяна, и он будет визжать от радости, вилять хвостом и слизывать слезы с моих щёк теплым ароматным языком. Я так люблю, когда меня любят, бабушка!
Отойди, он тебе занесет глистов! Отойди от собаки, кому говорю?
Хорошо, я отойду. Почему меня все гонят куда-то, почему я один. Наверно, все мои беды от кудрей. Ну где же ты, взрослый, тебе опять пора на работу?
Ты что, не узнал меня? Какой же я взрослый, я же твой дядя Саша. Я еще не работаю, я учусь в школе. Хочешь, пойдём играть в Олимпийские Игры?
Постой, постой, малыш! Ты играешь в Олимпийские Игры в Москве?
Ты что, дурак? Мы играем в Олимпийские Игры в саду у бабушки. С дядей Сашей, с Гансом и со Стасом.
Нельзя так разговаривать со взрослым. Среди взрослых не бывает дураков. Но как же вы в них играете и кто такой Ганс? И Стас?
Ганс - это Ленька, он старше меня на год, а Стас учится с дядей Сашей. Мы с Гансом бегаем наперегонки, а кто победит, получает орех. А после мы прыгаем на песчаной дорожке кто дальше; кто прыгнет дальше, получает конфету. Как ты думаешь, кто съедал все конфеты и орехи, я или Ганс?
Раз ты так спрашиваешь, то, наверно, ты?
А вот и не угадал, все призы съедали дядя Саша со Стасом. Они боялись, как бы у нас не разболелись зубы, и потом, ведь главное - выиграть приз, а дальше уже неважно, кто его съест, ты или твой судья. 0й, заболтался я с тобой, мне пора ложиться спать, ведь завтра в школу, рано-рано. Я так хочу скорей учиться в школе, как дядя Саша со Стасом. Я выучусь в школе, потом в институте, и стану великим-великим, как Ленин и Сталин.
Спи, малыш! Я знаю, кем ты станешь. Ты станешь просто взрослым, и будешь ходить на работу. Каждый день. Уже завтра ты получишь своё первое домашнее задание. Это называется - обязанности. Но ты не слышишь меня, ты уже скачешь на купленной тебе плюшевой лошадке по своей стране из лопухов? Спи, спи, спи!
Что это, уже школа? Мама, мамочка, как много народу, уведи меня отсюда, куда же ты, мама, а-а-а! Пустите меня отсюда, я больше не хочу учиться, не хочу, слышите, противные взрослые Я сейчас описаю ваши гадкие парты, я выкину ваши противные учебники с глупыми-преглупыми картинками "мама мыла Милу мылом". Я уже читал "Робинзона Крузо" и "Приключения Гулливера", я не хочу, мне здесь скучно, я не хочу учиться с этим рыжим, он не живой!
Вы знаете, ваш мальчик слишком развитой для своих лет, да, я не боюсь этого слова, слишком, чересчур развитой. Какие книжки он читал? Ах, эти! Мы их читаем только в шестом классе, вы знаете. Он такой нервный и болезненный. А ему сделали все прививки в детском саду? Что вы говорите? Так он не ходил в садик! А разве вы не работаете? Ах, он сидел дома с бабушкой, так, так. Ну, ничего, ничего. Как-нибудь выправим это дело. Заходите в школу почаще.
Добрый вечер, мамочка! Какая ты красивая! Я не спал и ждал тебя с папой. Как громко ты разговариваешь с мамой, папа! Почему ты кричишь? Что это вдруг, что такое, папа? Зачем ты ударил маму по лицу? Я только сейчас заметил, что у тебя рыжие волосы. Ах, папа, папа, не садись на мою кровать, я буду плакать. Что-то ужасное случилось, я хочу убежать в лопухи и спрятаться там, чтобы плакать. У лопухов толстые красноватые стволы, я лягу лицом к стенке, а рядом ляжет моя лошадка с теплым языком и грустными глазами, и будет дышать черными живыми ноздрями долго-предолго. Не трогай меня, взрослый, разве ты не видишь, я спрятался от тебя. Уйди - уйди - это же ты подарил мне такой шарик, его нужно надуть, и тогда он заплачет тоненько: "Уйди-уйди-уйди-уйди-уйди- и -и - и!" Ты говоришь, я буду жить без тебя, с мамой? Ты говоришь, я уже взрослый. Ты говоришь, что по суду я должен встречаться с тобой, как мужчина с мужчиною. Хорошо, я согласен, я стану взрослым.
Только я никогда никого не ударю по лицу, клянусь тебе!
Ударишь, ударишь...
Нет, клянусь тебе, взрослый. Я никогда не буду курить и пить.
Будешь, будешь...
Нет, взрослый, если у меня будет маленький Дуда, я никогда, слышишь, никогда, даже если у меня будет плохое настроение, не отшлёпаю его за то, что он шаркает новенькими башмаками по асфальту и стирает подметки. Ты меня слышишь?
Тихо, тихо, малыш, что ты так раскричался? Я-то тут причем? Ты же сам ко мне пришел. Ах, нет, я позвал тебя, прости! Иди ко мне. О-о, я и не разглядел в этой сумрачной комнате, какой ты уже большой. 0-о-о, время-то как бежит. Мне уже пора на работу. Обед разогреешь, он на плите. Только гречневую кашу, чтоб не остыла, я заверну в одеяло. Целую тебя. Ты слышишь, как хлопнула вводная дверь? Я ушёл.
Рис. Екатерины Щедровой