Рассказ
Осенний день выдался теплым и солнечным. Еще не облетевшие листья всех оттенков желтого и красного цветов постепенно покидали свои насиженные места, превращаясь в красивый, но недолговечный ковер. Отец Василий был родом из Тверской области – в те годы еще Калининской – где каштаны не росли, и потому с интересом разглядывал красивый зубчатый лист этого южного дерева. Приход свой в одном из сёл Святокрестовского района Ставрополья он получил недавно, в большом селе никого не знал, кроме церковного старосты и главы сельской администрации, а потому все эти дни размышлял над тем, как будет происходить его знакомство с сельчанами, потому что храм, служба – это одно, а жизнь среди людей – другое, и оттого, как сложатся эти внехрамовые отношения, будет многое зависеть и в жизни, и в службе его. Отцу Василию всего двадцать шесть лет, вернее, двадцать пять – двадцать шесть исполнится в последний день года. За пять лет до того, как получить приход, он женился на Елене – дочери приходского священника – но детей у них еще нет. Отец Василий в детях души не чает, не представляет свою жизнь без них, и потому по истечении первого года после венчания поник духом и загрустил. Жена его сразу же поняла, отчего у мужа грусть, и тоже затосковала, чувствуя себя виноватой.
Вздохнув, отец Василий разжал пальцы, наблюдая, как крупный лист, планируя и покачиваясь с боку на бок, упал на своих собратьев, чтобы со временем превратиться в прах, обернулся и посмотрел на храм. Храм был лучшим в районе, даже лучше, чем в районном центре – городе Святой Крест. Конечно же, когда-то в городе был прекрасный каменный храм, располагался знаменитый на юге России монастырь, но всё это – до революции семнадцатого года прошлого века. Теперь в городе есть только скромная деревянная церковь: безжалостное время и социальные бури двадцатого века много доброго смели с лица земли по всей территории огромной России. А храм в этом селе сохранился и был действующим всё это время – видно, крепко держались за него сельчане, не ослабевая в вере своей.
Подошел Андрей Ильич – церковный староста, мужчина лет сорока пяти:
- Отец Василий, тут старушка одна пришла – на Почтовой улице живет – просит прийти к соседке ее: та помирает, причаститься хочет.
- Так в чем же дело? Поедем, - отец Василий отряхнул руки от палых листьев и посмотрел на старосту.
- Да вот… - замялся староста. – Идти надо сейчас, а мне к главе нужно: щебень, песок…
- Андрей Ильич, - успокоил старосту отец Василий. – Я сам доберусь. Покажите, как пройти.
- Машина в ремонте, - сокрушался староста, потупив взгляд. Он чувствовал себя виноватым: по заключенному договору его личная машина должна обслуживать приход с возмещением затрат на горючее и выплатой небольшой суммы за аренду. – Придется вам на автобусе. Они здесь часто ходят.
- Ничего страшного, - успокоил старосту священник. Ему и самому стало неудобно от вида сконфузившегося старосты. – Я пешком пройду… С людьми познакомлюсь.
Андрей Ильич с сомнением посмотрел на молодого священника, вздохнул и пояснил:
- Вот здесь – прямо, потом налево и направо. Это будет Почтовая, по ней – до конца. Дом двести тридцатый. Это далеко, километра три.
- Идите к главе, а то он опять куда-нибудь уедет, - сказал священник старосте и успокоил его: - Я сам прекрасно дойду. Как зовут прихожанку?
- Мария Андреевна.
Староста заспешил по мирским делам, без которых ни одна церковь не обходится, а отец Василий направился в расположенный неподалеку от храма дом, где обосновались они с матушкой Еленой, чтобы взять всё, необходимое для святого причастия.
Встречающиеся на его пути сельчане вежливо здоровались, удивляясь молодости батюшки, некоторые даже останавливались и глядели вслед.
Причастив старушку, - рядом с ней были только соседи, дети все жили далеко – выполнив всё необходимое в таких случаях, священник попрощался и вышел из старого саманного домика во двор.
- Батюшка, - одна из соседок, невысокая ростом, пожилая, в белом кружевном передничке и покрытая таким же белым платком, протягивала ему полиэтиленовый пакет, сквозь полупрозрачные стенки которого смутно проглядывали куриная тушка и десяток яиц. – Возьмите, пожалуйста.
- Зачем это? – удивился отец Василий.
- Извините, - смутилась женщина. – Я порядков не знаю… От чистого сердца.
- Оставьте, не надо, - покраснел священник и вышел на улицу.
На противоположной стороне улицы, у ворот такого же саманного домишки, на скамейке сидела старушка, примерно того же возраста, что и умирающая Мария Андреевна. Увидев священника, она улыбнулась ему и поздоровалась, как делает каждый в селе, встретив даже незнакомого человека. Отец Василий, сам не зная почему, остановился, ответил на приветствие и подошел к старушке.
- Сесть позволите?
- Садись, сынок, - пригласила старушка и поинтересовалась: - К Андреевне ходил? Как она там? Плоха? Скоро преставится?
Отец Василий присел на скамейку, положил рядом Библию, свою сумку и ответил:
- Один Бог знает, кому и когда срок придет.
- Да уж, - согласилась старушка. – А вот меня Господь не забирает. Видно, нагрешила сильно.
Отец Василий удивился: странная старушка. Назвала его сынком, хоть он и в рясе священника, а теперь говорит о Боге, - значит, верует. Может, видит плохо?
- А в храме вы давно были? – осторожно поинтересовался он.
- Совсем не была, - улыбнулась старушка. – Не крещенная я, из молокан.
Отец Василий заинтересовался:
- Я много читал о различных конфессиях, но о молоканах – совсем немного. Не расскажете о вашей вере?
- Да что я расскажу? – вздохнула старушка. – Я и в молоканское собрание не ходила. Отец мой был партийный, в войну, когда мужиков недоставало, я сама была партийной, сельсоветом управляла. Да и жизнь, сам знаешь, какая была: все были неверующие.
- Так уж и все? – не согласился священник. – Были и верующие.
- Были, - покачала головой старушка. – Муж мой Тимофей, покойный, после сорока лет в молоканское собрание пришел, а я так и не дошла.
Отцу Василию ни по сану, ни по вере не положено было говорить такое, но он почему-то успокоил старушку:
- Так не поздно и дойти. Община у вас большая в селе?
- В городе есть собрание, а в селе нет, - ответила старушка. – Мы ведь беглые, из Азербейжана. А я – так вообще: в бегах родилась, в бегах и помру. Документ мне справляли, когда замуж выходила, у матери спрашивают, когда я родилась, а та отвечает: «Когда турки наступали, и пшеница высокая была». А турки два раза наступали и всё – летом: в семнадцатом и восемнадцатом. Мне и поставили день рождения посредине – первого января восемнадцатого года.
- Так вам восемьдесят три скоро будет, - быстро подсчитал отец Василий. – А что, турки в это время воевали с Россией?
- Воевали, - вздохнула старушка. – В Баку были и у нас в Шемахе. Потом их англичане выгнали. Село наше рядом с Шемахой – рукой подать. Как турки пришли, наши да армяне – бежать, а меня мать в высокой пшенице потеряла, – детей много было: братьев, сестер ее. Все побежали дальше, а она вернулась и нашла меня. Вот я и живу.
- Детей много у вас?
- Шестеро. Восемь родилось, а шестеро осталось: одна девочка перед войной умерла, вторая – после, в пятьдесят седьмом. Обе в младенчестве померли.
- А мне Бог детей не дал пока, - неожиданно признался отец Василий, вздохнув при этом.
- Да ты молодой еще, - успокоила его старушка. – Всё у тебя впереди. Бог, он ведь каждому дает то, что он заслужил, и испытаний человеку не дает больше, чем тот вынести сможет.
Отец Василий посмотрел на старушку с удивлением:
- А зовут вас как? А то беседуем…
- Мария Григорьевна.
- А меня – Василием.
- Сына моего старшего Василием зовут, а до него – две дочери, до войны родились.
- Мария Григорьевна, вы, я вижу, человек верующий, а в храм православный не ходите, и в собрание свое молоканское – тоже. Разве это правильно?
- Много людей в храм ходят и в собрание наше, а в Бога по-настоящему не веруют, потому что живут не по божеским законам. Оттого, что приду в собрание, я к Богу ближе не стану. Жизнь моя – вот мое собрание. Свекровь моя – Тимофея мать – так говорила, когда ее укоряли в том, что не молится за столом перед обедом: «Я, пока от печки шла до стола, помолилась». Лучше молиться от печки до стола да жить по-божески, чем грешить и в храм ходить.
- Но ведь можно и жить праведно, и в храм ходить, - мягко возразил священник.
- Можно, да не всегда получается: дети, хозяйство. Когда Тимофей пошел в собрание, – это когда младшенькая наша умерла, Марусенька, – я тоже с ним сходила разок, да не понравилось мне. Всё как в жизни: кто понаглей да поглупей, те всегда вперед лезут, а умный смотрит да мирится с этим. Я и в жизни с этим мирюсь, зачем мне еще в собрание ходить? А Бог нас любит и примет каждого, кто заслужил. Ведь не оставит он меня за то, что других людей не слушала да их людские правила не выполняла? С мужем прожила от своих семнадцати лет до его смерти: мне ведь другой нравился, веселый такой, гармонист, а родители мои за Тимофея меня отдали, у него отец рано умер, он в семье старшим мужиком был. Тот, другой, потом на войне сгинул, а я прожила с Тимофеем счастливо. Он меня за всю жизнь ни разу бранным словом не обозвал.
Старушка замолчала растерянно, потом спросила:
- О чём это я говорила?
- О том, что Бог не оставит вас за то, что вы в церковь не ходили, - подсказал отец Василий.
- Старая стала, - пожаловалась Мария Григорьевна. – То, что в детстве было, – помню, а что сейчас – забываю. Так вот: хмельного я в рот не брала, один раз только, в молодые годы, когда малярией заболела, водки мне дали выпить. Зареклась тогда на всю жизнь. Малярия так со мной и осталась, до сих пор треплет, а хмельного я так и не попробовала больше. И другие заповеди я не нарушала.
Старушка помолчала, подумав, потом заговорила вновь:
- А вот как мусульмане или иудеи? Я ведь всю жизнь прожила – одна татарва кругом, но были и среди них люди хорошие. Среди евреев тоже добрые люди встречаются – не все жиды бессовестные. Их Бог примет?
- Тех, кто жил по законам божьим, - примет, наверное, - вздохнул отец Василий с сомнением.
- А раз так, то и тех, кто никуда не ходил, примет, - улыбнулась старушка. – А еще, если я буду в одной какой-то церкви, то другие люди – из других церквей – чужими мне станут, а так – все хорошие люди мне братья и сестры.
Отец Василий уже не жалел, что присел рядом. Ему было интересно.
- А внуков у вас много?
- Много, я и сосчитать-то не смогу. Вон, у старшей моей, Катерины, уже правнук есть, и у второй дочери тоже.
- Хорошо вам, - вздохнул отец Василий. – Жить да жить.
- Хорошо, да жить уже не хочется, - вздохнула старушка. – Грех жаловаться, но устала я. Всё болит, мочи нет. Дочь ухаживает за мной, как привязанная, уйти никуда по делам не может. Всем я в тягость. Сама не хожу – водят под руки. Скорее бы Бог забрал меня. Старшая, Катерина, в собрание ходит, так я попрошу через нее стариков, чтоб пришли, псалмы спели, пока жива. Очень послушать хочется. Как ты думаешь, придут? Я ведь в собрание не ходила, а они, старики наши, строгие очень.
- Должны прийти, - неуверенно обнадежил старушку священник и подумал о том, что ему, пастырю, следует призывать ее в православный храм, а он говорит совсем иное.
- Дай-то Бог, - вздохнула старушка, и священник засобирался: привстал со скамейки, взял в руки книгу в тисненом кожаном переплете, сумку.
- До свидания, Мария Григорьевна. Дай Бог вам здоровья.
- Больше уже здоровья не будет, - спокойно возразила старушка. – Вот этот год еще доживу и помру на следующий.
Отец Василий хотел возразить на это, но тут подошла женщина в белом передничке, что была у Марии Андреевны, и остановилась возле них.
- Катерина, дочь моя, - представила старушка ее, и женщина склонила голову в приветствии, сложив на животе свои натруженные руки.
Священник откланялся и обернулся уходить, а Мария Григорьевна сказала вслед ему:
- А детей тебе Бог даст. Может, пока не время было.
Уходя, отец Василий услышал за спиной:
- Домой пойдем, мам, или еще посидишь?
- Посижу еще, солнышко такое ласковое.
Обратный путь отец Василий прошагал, напряженно думая о многом, перескакивая с одного на другое. Он думал о тех, кто ходит в мечеть и синагогу, о тех, кто никуда не ходит, а перед Богом чище, чем иные, свято выполняющие все уставы своей религии… Еще в детстве его поразил запах ладана, и теперь всё, что нравилось ему, тут же ассоциировалось с этим таинственным запахом. И от этой старушки, которая ни разу в жизни не переступила порога храма, тоже исходил запах ладана… Сказала, что дети у него будут… Подумав о детях, отец Василий расчувствовался. Дойдя до сельского рынка, который пустовал в это послеобеденное время, раскидав свои деревянные ящики и потрепанные картонные коробки под металлическими каркасами прилавков, он зашел за зеленый киоск в пятнах ржавчины, стал под дерево с ярко-красной листвой и заплакал навзрыд, стыдясь своих слез и оборачиваясь по сторонам.
г. Буденновск, март 2001 г.