— Я вижу, ты устала… Ну потерпи, немного осталось…
Маленький, сухонький, юркий, с открытым в залысинах лбом в нимбе редкой седины, с лукавой улыбкой на добрейшем лице, Мастер бегал от камеры на треноге к позировавшей девушке. В его крошечной полуподвальной студии она сидела на фоне белого экрана, освещенного лампами, и Мастер, всматриваясь в неё, всё старался что-то подправить: то волосы просил убрать в хвост, то, наоборот, раскинуть по плечам, то чуть развернуться, то подбородок приподнять… Искал что-то.
Она смотрела на его чистенький спортивный хэбэшный костюмчик цвета хаки, явно купленный в «Детском мире», поддернутые брючки (вырос, что ли?) не прикрывали босых худеньких щиколоток над дешёвыми резиновыми кедами… От него пахло подснежниками, весной, свежестью, и ей казалось, что из-под его рук вот-вот вспорхнут то ли бабочки, то ли щебечущие птички.
Может, оттого ей так казалось, что в его всегда оттопыренных карманах лежали разные вкусности, и он, улыбаясь, угощал ими обычно всех женщин подряд: кому конфетку, кому апельсинчик.
Много лет спустя, уже после его смерти, она узнала, что и дворовые дети, завидев чудаковатого старика, радостно бежали ему навстречу и всегда не напрасно. Голуби чуть не сбивали его с ног, слетаясь стаями, вились вокруг, не давая пройти — знали: он их непременно угостит целым пакетом раскрошенного хлеба… А в его однокомнатной квартирке, как выяснилось тоже уже после его смерти, стояли лишь железная довоенная кровать да обыкновенный крашеный деревянный стол с табуреткой…
— Меня ты не любишь… Любишь Маяковского… Получай своего Маяковского! -
И он вынул из коробки большой портрет поэта и поставил рядом с собой на стул, наверное, чтобы взгляд её стал осмысленнее.
Она знала, что этот прижизненный известный портрет сделан Мастером больше полувека назад. Тяжелый взгляд поэта выплескивал и вызов, и угрозу. Но вместе со сдерживаемой яростью в нём угадывалось такое знакомое одиночество, которое её пугало и в себе и в поэте, и на душе поэтому не стало веселее. Ей захотелось вырваться из ставшего вдруг душным подвала на шумную улицу, перебежать, как всегда в неположенном месте, дорогу и купить в киоске любимое бисквитное пирожное…
А Мастер всё не отпускал. Он искал ту, которую увидел однажды, когда в его сердце вдруг толкнулась любовь. Тайна сия велика есть! И он щёлкал и щёлкал её камерой в надежде вернуть, поймать и запечатлеть то мимолетное виденье. Он ждал отражения этой тайны на её лице. А ей хотелось увидеть себя на снимке красавицей, и она старалась «сделать лицо», и эта её наигранность мешала Мастеру пробиться к той, потрясшей его душу.
Она то обжигалась о взгляд Маяковского — «взгляд Гулливера в путах лилипутов, вдруг посягнувших на его свободу… Вулкан кипящий!…», то мысленно уже бежала по Тверской на лекцию.
— Всё, всё, беги на свои занятия…
Когда дня через три Мастер показал ей отпечатки, тот, что он выбрал для выставки, вызвал в ней внутренний протест: волосы убраны, лоб открыт, густые, сросшиеся на переносице брови и прямо-таки африканские губищи. Фу… Себе она выпросила другие снимки, где, как ей казалось, она похожа на актрису. Нет, она была недовольна, себя она видела другой и надеялась, что Мастер сумеет показать её красавицей, похожей на Софи Лорен, а с его "шедевра" смотрела какая-то восточная девушка, и ей вдруг вспомнилось, как на рынке к ней обращались: «джан». Неискренне поблагодарив, она засобиралась уходить, как вдруг…
— Ты не представляешь, что со мной творилось, когда я напечатал твой портрет… и разложил его на полу сушиться. Мокрая, в капельках воды ты лежишь… здесь, живая, и твои губы зовут! Мне казалось, я схожу с ума: я целовал эти губы, как безумный! Скоро выставка, а я не хочу тебя никому показывать...
Ей стало не по себе и захотелось сбежать. Она относилась к нему, как к дедушке, которого в жизни у неё отняла война задолго до её рождения. И в этом добром человеке она надеялась найти дружеское тепло и участие, а вовсе не то, о чём он теперь говорил. Ей было дико это слышать. Ну что за бред? На душе стало так тягостно, хоть волком вой. И вместе с тем ей было жаль этого замечательного, доброго, милого человека. Она не знала, как себя вести, что сказать, чем утешить, и, растерявшись, убежала.
Они не виделись неделю. Вдруг он подошёл к ней и показал размытую нарочитой нечёткостью фотографию, сделанную, наверное, в начале века, с которой куда-то мимо - в "туманную даль" смотрел молодой человек, никого ей не напоминая…
— Видишь? Это я!.. Я настоящий… Скажи, такого ты смогла бы полюбить?… Глупенькая, при чём тут возраст? Я его просто не замечаю. Ты будишь во мне такие желания… Настоящая жизнь, а не это прозябание… Не понимаешь… Ты сводишь меня с ума!
Он плакал. Ей эта ситуация казалась театральной и невыносимой. Хотелось провалиться сквозь землю и ничего не видеть и не слышать. Хотелось, чтобы всё было, как прежде, чтобы он светло и лукаво улыбался, угощал женщин, детей, голубей, и не требовал от неё невозможного. И не могла понять, что же она такое сделала, что их дружеские отношения превратились в какой-то кошмар…
Тогда её молодость была в ладу с желаниями, где уж ей было понять, что чувствует человек, без оглядки пробежавший через много лет, в душе продолжая ощущать себя двадцатилетним…
Много лет спустя она сама, удивленно глядя на бланк с графой «пенсия по инвалидности/по старости (нужное подчеркнуть)», внутренне запротестует: какая там, к чёрту, старость? Я же и не жила ещё! Да если б мне сейчас слетать к морю, поплавать, отдохнуть, упиться воздухом, солнцем, забыть о проблемах хоть на две недели — куда бы делась эта дряблость кожи! Море смыло бы морщины вместе с кругами под глазами, отточило-подправило бы ссутулившуюся и расплывшуюся фигуру, напоило бы своей энергией, и, глядишь, растаял бы и этот возраст, ни дна ему, ни покрышки!
И припомнился ей старый Мастер с его вдруг вспыхнувшей юной страстью, смешным показалось теперь ей тогдашнее её недоумение, почему это он не испытывает к ней сообразно своему возрасту отеческих чувств, а возомнил себе невесть что… Она смотрела в зеркало неузнающими глазами, и ей вдруг до слёз захотелось вернуть хотя бы сходство с собственным тогдашним портретом, когда-то ей так не понравившимся…