ПОСЛЕДНИЙ ВОЗРАСТ
Раньше я всегда признавал его по звонку телефона. Тот призывал требовательно, настойчиво, но не сердито. И если не было настроения, можно было отказаться или попросить жену придумать убедительную отговорку.
Жена охотно соглашалась - побаивалась встречи старых друзей.
Все мы могли выкинуть: и затеряться в огромном городе, и перепутать времена года, и непонятным образом очутиться в чужой постели, и навсегда забыть имя любимой и единственной.
Последнее являлось непростительным грехом.
Впрочем, рано или поздно память возвращалась и к самым ус-талым и забывчивым.
Сродни землетрясению были наши встречи, или волной цунами, засухой и одновременно наводнением, опустошительными войнами и моровой язвой.
Едва услышав звонок, наваливалась она на меня нешуточным своим весом. Плотно и навсегда впечатывала в ковер или в постель. Я барахтался и не мог выбраться, пока она разбиралась с так назы-ваемыми друзьями.
Что не ведали жалости и сострадания к нашим чувствам и привычкам, чертиком из табакерки выскакивали в самый неподходящий момент и запросто могли поломать вроде бы благополучную и благоустроенную жизнь.
Нет! Ушел! Не звони! Забудь этот номер! Более всего мечтала и не смела сказать моя благоверная. Вместо этого бормотала совсем другое.
- Вы уж пожалуйста, если можете, - уговаривала трубку.
И если со мной расправлялась ленивым фельдфебелевским баском, то с друзьями сбивалась на дискант.
Будто упрашивала одарить ее немыслимой наградой.
Друзья снисходительно обещали.
И под высоким градусом совсем уж несбыточными становились их посулы.
Могли сковырнуть луну и любую планету. Или завлечь миллионом и занять на очередную последнюю бутылку.
Но как навсегда не одолжить таким замечательным людям?
Правда, когда собирались мы вместе, никто не разбирал чьи деньги и в каком количестве выбрасываем мы на ветер.
Ураган подхватывал никчемные эти бумажки, заносил в карманы бережливых и скаредных.
Далеко не сразу пристрастились мы к накопительству, к одно-му из самых распространенных скрытых пороков наших собрать-ев.
То ли спохватился я позже друзей, то ли менее полноводными оказались мои реки, но преуспел я меньше других.
В моей кубышке брякало на самом донышке, часто ради зака-тившейся монетки приходилось обшаривать все закрома.
Наверное поэтому жена изредка разрешала мне встречаться с друзьями, встречи эти наотрез не признавали их подруги.
И тогда мужики прибегали к безобидным уловкам.
Например, у одного на работе срочно случался пожар, и ночные пожарные не могли разобраться без опытного наставника.
Хотя тот по слабому знанию предмета путал специалистов с мнимыми погорельцами, что выпрашивали милостыню по вокза-лам.
Второго приглашали встречать знатных иностранцев, причем столь многоязычных, что не могли справиться даже опытные пере-водчики.
А он брался, хотя и русским владел со словарем и со справочником.
Третьему предлагалось с ветерком прокатить по городу невпопад захмелевшего директора, и невозможно было отказать его мно-гочисленным академическим регалиям.
Лучший мой друг бывал и одним, и другим, и третьим; жена нахлобучивала на голову подушку, услышав требовательный его звонок.
Или на полную мощность включала приемник, рев камнепадом обрушивался на зазевавшихся путников.
Единицы спасались бегством. Немногие успевали попрятаться по расщелинам. Остальные валились на землю и ладонями прикрывали беззащитный затылок.
А потом, не веря чудесному избавлению, заглядывали в лица встречных, радуясь даже самой бандитской роже.
Или запирались в ванной, струи воды из душа под высоким давлением прошивали сталь, а не только слабую человеческую плоть.
Неисчислимо число погибших от тех лазерных лучей.
Когда он позвонил на этот раз, жена насторожилась на первую трель. Крылья ее носа хищно раздулись, шерстка, неприметным покровом покрывающая плечи и спину, встопорщилась, как всегда перед дракой сигналом опасности и тревоги кольнуло в мочевом пузыре. Усилием мускулов справилась она с болью, пах и бедра с внутренней стороны взмокли от этого усилия.
Я услышал слабый запах страха и отчаяния.
И надо было злобно и исподлобья посмотреть на нее, готовясь к грядущей заварушке, или подставить под удар согрешившую часть тела.
Все тело, чтобы она сама выбрала.
Ранее я не сомневался в ее выборе.
Но с каждым годом все расширяется диапазон поисков. И те-перь она с покорной отрешенностью может рассматривать морщинку, невесть как прилепившуюся к моей щеке, или испуганно ощупывать безобразные складки на моей шее.
Говорят, чтобы избежать этих броских примет увядания надо ежедневно заниматься специальной гимнастикой. Постоянно увеличивая наркотическую дозу. Пока она полностью не перекроет сутки.
Вторая трель поколебала привычную уверенность.
Так спортсмен, взметнувшийся ввысь, на середине прыжка вдруг осознает несостоятельность полета.
Стоит ли тратить силу и здоровье на противоборство неверной дружбе?
Когда вокруг процветает ничем не приукрашенная вражда. Когда по ночам, а то и днем гремят не только автоматные очереди, но и залпы орудий. И с пробитой головой в крови и дерьме валятся вчерашние наши повелители.
Не требование, не приказ, а стон гибели и мольба о помощи таились в этой трели.
Больно и страшно, когда так взывает сильный и гордый человек.
- Это не он? - спросила жена.
- Что ты, нет! - трусливо отказался я.
- Слава Богу! - полегчало ей.
Человек на другом конце провода, наверное, услышал испуганные наши возгласы.
И обеими руками вцепился в аппарат. Или как горло перехватил розеточный провод. Так, что побелели костяшки пальцев.
И все же еще один хрип вырвался из перехваченного горла.
Так хрипит пожизненный узник. В виде особого наказания запрещено ему видеть людей. Стекло крошечного оконца замарано грязно-серой краской. Даже тень неразличима за этой серостью.
Но иногда напряженными чувствами...
Тянешься к жизни, завидуешь живым, и задыхаешься от нена-висти.
Тяжело, почти невозможно приподнять телефонную трубку.
На это уходят все силы. И уронив ее на стол, долго отдыхаешь перед очередным шагом.
Тонкий осенний ледок прогибается и потрескивает под ногами. И даже если жизни почти не осталось, не следует торопить ход событий.
Трубка опять захрипела.
Я сорвал ее с рычажков и замахнулся разбить гадину.
Витой телефонный провод нацелился захлестнуть шею.
И расколошматил бы в мелкие куски, почти незнакомый голос парализовал мою волю.
Хрип сменился монотонным кашлем. Уже ставшим настолько привычным, что человек обращает на него внимание не более, чем на сорные слова.
- Что? Ну что случилось? - так же монотонно и бессмысленно допытывался я.
Или это далекие грозы, или солнечные бури навалились атмосферными помехами.
Наконец пробился его голос.
- Повесить картину. Она всегда висела над моей кроватью, - позвал меня друг.
Бесцветным, мертвым голосом.
Даже не упрекнув, что я забыл о нем.
Если бы он возмутился, выругался, проклял, я бы отказался с легким сердцем. Но ничего не мог противопоставить его покорности.
- Нет, я не могу... Хорошо, постараюсь, - неохотно согласился я.
Жена впервые вмешалась в наши переговоры: вырвала трубку и отпихнула меня.
Впрочем, я особенно не сопротивлялся.
Стена задрожала, рюмки и фужеры откликнулись печальным нежным звоном.
Словно колокола неведомой небесной церкви.
Я с такой силой сжал зубы, что потрескалась эмаль.
- Он устал, только что вернулся с работы, - ласково уговаривала его женщина. - Если бы ты позвонил в выходной...
Так разговаривают с тяжело больными и умирающими.
Я зажал уши, но слышал в шорохе и шипенье.
- Висела, когда я родился. Пусть висит и теперь..., - сказал друг.
- Выброси, немедленно выброси эту распроклятую картину! - не выдержала жена.
Я необдуманно дотянулся до рычажков. Теперь на меня вылилось ее раздражение.
- Если ты повесишь ему! Это как убийство! - напала женщина.
- Ничего ты не понимаешь! Привычка помогает! - завелся я от необоснованных ее обвинений.
- Человеку требуется отвлечься! - настаивала она.
- Сосредоточиться!
- Нет!
- Да! - обменялись мы тяжелыми ударами.
- Тебе лишь бы убежать от меня! - попробовала она по-иному.
- Друг! - попытался я объяснить.
- А я что - пыль на ветру?
- Ты - женщина! - вывернулся я.
- Женщина, ты еще помнишь об этом? - не ведала она пощады.
Я помнил, но, погнавшись за более удачливыми друзьями, нашел относительно денежную работу.
Возвращаясь после обязательного урока, с непривычки покачи-вался от усталости.
И все же не мог отказать другу.
А для этого обязан был отличиться перед женщиной.
Я попробовал. Зажмурился и вообразил. Или попытался вспомнить.
За драконьей чешуей увидеть ту девчушку, которую поглотило чудовище.
Тогда сломался автобус, недовольные пассажиры высыпали на тротуар.
Я проходил мимо, она споткнулась, ухватилась за мое плечо.
Мы разговорились.
А когда я проводил ее домой, девушка не нашла ключей.
Родители отдыхали на юге, не стоило беспокоить их из-за этого.
После бесконечного блуждания по городу я уговорил ее переночевать у меня.
А там произошло то, что тысячи и миллионы раз случается со многими.
Тело ее было великолепно, я не мог насытиться этим совершенством.
Стройная как тростиночка, но с замечательно развитой грудью, на коже тонкой и изящной выделки не просматривалось ни одного изъяна.
Я мечтал на века растянуть мгновение наслаждения.
Не ожидал, что столетия бывают такими куцыми.
Наверное, она угадала мои воспоминания.
Когда я стряхнул грезы, одежда ее в беспорядке была разбросана по комнате.
Уже стемнело, уже зажглись фонари, разгулявшийся ветер пытался задуть эти светильники.
Женщина лежала на спине, кровать подмялась, уродливые тени метались по комнате.
- Ты помнишь...Да? - спросила она.
Тоненьким девичьим голоском так не вязавшимся с объемистым ее телом.
Огромные груди перезрелыми дынями свешивались с двух сторон. Пожелтели как дыни, а соски были похожи на разбухшие их хвостики.
Звук, когда она сказала, зародился в животе, тот заволновался квашней.
В узлах многочисленных прожилок вспухли капли пота. Мутная жидкость падала на простыню, оставляя на ней темные пятна.
Поредевшие волосы на лобке торчали жидкими кустиками. Ногти на ногах ороговели, а пальцы искривились.
Перехватив изучающий мой взгляд, женщина прикрылась. Впопыхах натянула маечку, та лопнула по шву.
Ничего мне не удалось различить под чешуей дракона.
Я отшатнулся, чтобы меня не сожрало это чудовище.
Едва не упав, оперся о журнальный столик. Ножки его разъехались.
- Уходи, - выдохнула женщина.
Словно ударила в солнечное сплетение.
Шаркая, согнувшись, поплелся я в ванную.
А там с трудом перебрался через бортик.
Изрядно помучил себя кипятком и ледяной водой.
Кожа то покрывалась волдырями, то они ужимались до мурашек.
А когда выполз из пыточной камеры, женщина уже смирилась с очередным поражением.
- Поедешь? - тускло спросила она.
Свет был выключен, темнота не приукрасила обрюзгшее лицо.
- Это моя обязанность, - так же тускло откликнулся я.
- Много не пей.
- На два пальца... из тазика, - привычно отшутились мы.
- И женщины...Посмотри на женщин! - неожиданно изменила она ритуальное напутствие.
- Как? - опешил я.
- Хватит страшных и уродливых! - выкрикнула женщина.
Надо было поцеловать ее на прощание, я боялся очередной истерики.
Бесшумно прикрыл за собой дверь.
Даже не оглянулся на окно.
Ветер набросился, если бы я отвлекся от борьбы со стихией, то не выжил бы в этой буре.
Деревья изгибались, ветер срывал с них ветви. Они устремлялись смертельными копьями. Одно из них вонзилось рядом со мной.
Еще дрожало после броска, когда я оглянулся. Ожидая предательского удара в спину. Такую огромную, что трудно промазать.
Только пустота была за окном, мертвящим холодом повеяло оттуда.
А в спину никто не ударил.
Ветер разбросал свои копья, вроде бы ничто не угрожало немедленной гибелью.
С трудом преодолевая земное притяжение, поплелся я к автобусу.
И может быть, вернулся, если бы пришлось ждать.
Но в привычном запахе пота, духов и солярки поехал к другу.
Чтобы картина, на которой он зациклился, упала с креплений и подмяла обоих.
И выполняя обещание, заглядывался на женщин.
Окно изнутри запотело, в капельках воды с неподъемными сумками выползали они из дверей магазинов. После бесконечных блужданий выбирая тот, где продукт был на копейку дешевле. Или пытаясь затовариться залежалым товаром с давно просроченным сроком давности. Чтобы потом скормить эту отраву своим домочадцам.
Привычно бугрились мускулы.
А лица были серые, изможденные. Глубокие морщины насквозь проели кожу. Глаза выцвели. Зубы почернели и искрошились.
И разве что спьяну и сослепу можно было позариться на них.
Тем более безумием было пристроиться к молодой и привлекательной.
Такая бы и сама не обратила на меня внимания.
Эти с одного взгляда умели оценить возможного покровителя. С компьютерной точностью вычислить рыночную стоимость.
И по возможности многократно уменьшить его состояние.
Так что заразиться неизлечимой болезнью мне не грозило.
Одна из таких по ошибке забрела в автобус.
На котором обычно возили иностранцев, а за особую плату и простых смертных.
Удобные его сиденья были заботливо прикрыты когда-то белыми чехлами.
Девица сидела на краешке сиденья, неподвижно и настороженно, боясь лишний раз прикоснуться к захватанным подлокотникам и к спинке.
Лицо ее было заляпано толстым слоем штукатурки.
Я засмеялся, вернее закашлялся, на меня уставились пассажиры.
Монотонно и привычно, невольно подражая другу.
Водитель охотно распахнул дверцу.
Когда-то, отправляясь в гости, непременно заходил я в магазин.
Но вспомнил навьюченных женщин и отказался от этого намерения.
И на невысокий этаж поехал на лифте, пусть нетерпеливые мальчишки в несколько прыжков преодолевают лестничные пролеты.
Двери квартир в этом доме выходили в коридор как в общежитии, стены были разрисованы доморощенными художниками.
Некоторые жильцы выцарапали похабщину около своих дверей, по царапинам не сложно было распознать первоначальный смысл.
Но друг мой и не думал заниматься скоблежкой, по обилию надписей признал я его убежище.
Вяло и замедленно потянулся он ко мне.
Мы поздоровались на пороге комнаты, он даже не вспомнил о смертельной примете.
Мы давно не виделись, Иван заметно изменился за это время.
Кожа на лице стала белесой и землистой, губы посинели, наверное, кровь его потеряла присущую ей окраску. Глазные яблоки выкатились, белки затянуло нездоровой желтизной. Черные зрачки разлились на всю радужную оболочку. Уши по-старчески растяну-лись, среди поредевших волос кое-где просвечивал череп.
Лучше всего было молча убраться.
Вместо этого мучительно подбирал я слова участия и поддержки.
- Мои первые детские воспоминания, - среди кашля разобрал я.
Если кашель этот раньше раздирал внутренности и с мокротой отхаркивал он кусочки легких, то теперь более походил на хрип.
Так мотор рассчитанный на номинальной напряжение, едва тянет на перегруженной сети. И может заглохнуть в любой момент.
Картина, которой он бредил, стояла у стены - огромное полотнище в раме поддельного золота.
Наискосок горницу пересекал стол пиршества, уже порядком опустошенный веселящимися гостями.
Рябчики смешались с осетрами, красные и черные кляксы икры заляпали стол. Пустые кувшины валялись на полу, также как и большая часть гостей, вволю вкусившая от щедрот хозяина. Обожравшиеся и захмелевшие псы обнялись с падшими.
Однако боярин держался. Чтобы не упасть, обеими руками вцепился в огромный, еще не опустошенный кувшин.
Карлик с карлицей копошились у его ног. Веселили хозяина, видимо так было принято у тогдашних царьков.
Нависли низкие арочные своды палаты и грозили погребить под своими развалинами.
Наверное, поэтому рвалась убежать девушка.
Но около дверей ее перехватили дюжие чернавки, не вырваться было из богатырских объятий.
Среди потных, зажравшихся, потерявших человеческий облик рож ее лицо было подобно солнечному лучу в темнице. Или цветку в знойной пустыне. Было глотком воды в сушь, миражом и выдумкой.
Если бы можно было помочь ей вырваться из полона.
Уже много лет знал я эту картину, но никогда толком не при-глядывался. А теперь в бесформенном балахоне вдруг признал про-образ нынешнего венчального платья.
И ужаснулся уготовленной нам доли.
- Она счастливая, ее избрали, - сказал я.
- Силой, - откликнулся хозяин.
И опять не окрашен был его голос. Так бы сказал автомат, я даже услышал, как заскрипели шестерни и колесики механизма.
И чтобы заглушить этот скрип, громко и надсадно продолжал настаивать.
- Она счастлива, нечего подглядывать за чужим счастьем. Вы-бросить, уничтожить картину!
Я подскочил к полотнищу, одному было не дотащить его до окна.
- Помоги! - попросил друга.
- Когда мне плохо, я смотрю на нее. Все время смотрю в последнее время, - сказал он.
Мне показалось, голос его окрасился.
Но даже не событие, даже не тень, а только намек на тень.
Щеки не порозовели, с губ не сошла синева. И глаза были выпучены, как у вытащенной на поверхность глубоководной рыбины.
- Даже в темноте вглядываюсь, - сказал он.
- Она сама хочет, чтобы он надругался над ней! - придумал я. - Прямо на глазах псов и челяди!
- Счастливый, у тебя есть впереди, - сказал друг.
- Что впереди? Все у нас было! - рассердился я.
- Ты точно помнишь?
- Все помню! - навис я над ним.
Обессилев от бессмысленных и бесполезных слов, рухнул он на тахту, я был готов задушить его.
Вместо этого бичевал воспоминаниями.
- А тебе не приходилось силой? Или хочешь сказать, что они сопротивлялись только для вида?
И все вглядывался в его лицо. Кажется, слабым налетом румянца удалось окрасить щеки. Или с губ сошла синева.
Яд применяемый в малых дозах обычно бывает целебным снадобьем.
- Все мужики такие! - продолжал настаивать я. - Природа соз-дала нас воинами и насильниками!
- Может, они меня простят? - неуверенно предположил мужчина.
- А женщины лучше? - притворно удивился я. Меня рассмешила его наивность.
Но смех больше был похож на волчий вой, когда зверь в ночной тоске задирает к луне исстрадавшуюся морду.
- Они тебя помнят? - завыл зверь. - Среди толпы так называе-мых насильников? Среди привычной череды примелькавшихся животов? Мускулистых и дряблых, волосатых и гладких - но всегда одинаковых!
Среди тел, которые протерли до спины их пупки!
А они тебя помнят!? - неистовствовал я.
- Прекрати! - наконец окрасился его голос.
Пусть болью и омерзением, даже эти цвета были лучше и живее холодной пустоты.
- У тебя есть выпить? - внезапно успокоился я.
Так бывает, когда всю силу и желание вкладываешь в одно действие. Например, в прыжок, если ты известный спортсмен. Или в удар, если тебе надо расшевелить, спасти друга. Пусть подленьким, нанесенным исподтишка и ниже пояса, но все же спасительным ударом.
После этого приходят безразличие и усталость. Или это рикошет от твоего запретного хода.
Иван неопределенно пожал плечами.
Всего на мгновение воспоминанием жизни окрасились щеки. Если б я мог продлить этот миг.
-Мы не только всех баб перепортили, - забарахтался я и попытался выбраться из своего отупения. - Выпили море водки, нет, всего что горит и чем травят тараканов! - придумал я. - Вместе с остальными советскими людьми! Жидкость для протирки стекол, в ней нет ни капли алкоголя, тормозная жидкость, а мы все равно пили!
- Кажется, на кухне, - вспомнил он.
Если я выбрался из болота, то оно все глубже затягивало друга. Изо всей силы вцепился я в его одежду. Ветхая ткань трещала и лопалась.
- А по пьянке столько катались на машине! - тащил я его из топи. - Как только не передавили всех!
Чтобы расшевелить друга, вцепился в его плечи. Они промялись под грубыми и нетерпеливыми руками. И эта податливость и обреченность окончательно доконали меня. В лицо старался я не смотреть.
Согнувшись, шаркая, поплелся на кухню.
Руки, казалось, прикоснулись к чему-то липкому и склизкому. Монотонно стряхивал я слизь с ладоней.
Мимо полотнища, в котором мы видели разные картины.
Для святого, хотя бы в щелочку и одним глазом, но все же заглянувшего в потустороннюю жизнь, на полотне было изображено небесное единение двух душ. Под звуки фанфар души эти обрели друг друга и наслаждались близостью.
Слияние сродни Высшему Блаженству.
Я же видел грядущую сцену насилия.
Как недрогнувшей рукой одним заученным движением завоеватель сорвет с нее одежду.
Только в библейской сказке волосы укутали стыдливую девицу, а здесь обнажится каждый волосок.
Невыносимо умирать под скучающим взглядом хозяина и любопытными взорами челяди.
Если б хоть на миг отпустили чернавки. Чтобы самой наложить на себя руки.
Проснувшиеся псы принюхивались к резкому ее запаху страха и отчаяния.
Будь у меня нож, я бы прикончил несчастную.
Но чтобы справиться с бутылкой мне хватило рук, пусть и испоганенных недавними ассенизационными работами.
Зелье это было похоже на врачебную микстуру. Которую прописывают непокорным больным. Одновременно касторкой, рыбьим жиром и еще таким же отвратительным пойлом.
Чтобы запихнуть его в глотку, пальцами руки надавил я на щеки.
Пузыри, наверное, выскочили из глаз и из ушей.
- Замечательная отрава! Век бы так наслаждаться! - прохрипел я.
И опять присосался к бутылке.
Этот глоток отозвался оглушительным звоном.
Но уже проглядывало донышко бутылки.
Оставалось прорваться сквозь огненные сполохи, что я и сделал на прощание.
Все было произнесено, ни одна попытка не принесла даже малейшую надежду, пора было сматываться из мертвого дома.
Но не забыть заглянуть к соседям, а там наброситься на первую подвернувшуюся бабенку.
Завернуть руки за спину, согнуть, содрать одежду. И надругаться самым циничным и безнравственным способом.
А если будет трепыхаться, то вонзить в шею вурдалачьи клыки. И вволю хлебнуть живительного сока. И может быть, таким образом возродиться к жизни.
Я уже решился на бегство и нападение.
Неожиданный телефонный звонок сорвал мои планы.
Хозяйка искала вырвавшегося из под ее опеки подопечного.
- Картина... Друг... разговариваем..., - подробно отчитался он.
Голос его, лицо были тусклыми и серыми.
- Послушай. Она жаждет. - Он протянул мне трубку.
Я не перечил.
А когда поднес к уху раскаленный ее надрывом кусок пластмассы, одновременно закричали десятки защемленных в дверях котов. И завыли собаки, сбитые пьяными машинами. А воронью безжалостные мучители выщипали большую часть перьев.
Чтобы не обжечься, на вытянутую руку отвел я трубку.
И все равно узнал, что среди негодяев нет, не было и не будет равного мне. И ежели я не прекращу свои происки, она сдаст меня в милицию и там всыпят преступнику по полной программе.
И не мне, а ей пришлось сидеть с изнемогшим и отчаявшимся.
Кажется, при этом визг достиг непереносимо высокой ноты.
Такой чистой, искренней и прозрачной, что прекрасное это звучание выдавило слезу.
Не только пришлось, но и приходиться и придется, поправилась она.
А я исчадье ада, недоделок, недоумок и прочее - прочее отрицательно влияю на результаты ее досмотра.
Можно даже сказать - однозначно смертельным образом.
Не имело смысла слушать дальнейшие ее причитания. Она высказалась полностью и от души, все остальное будет лишь повтором, кругами на воде от давно брошенного камня.
Я передал трубку ее поднадзорному и на цыпочках выбрался в прихожую.
Напоследок оглянулся.
Тот тоже держал руку на отлете. И вцепился в горло ядовитой гадине. С мембраны скатывались капли яда.
Синева с губ перелилась на кожу, глаза еще больше выпучились, глазные яблоки выкатились на помертвевшие щеки.
Обеими руками зажал я рот.
Дверь скрипуче затворилась за спиной.
Возвращаясь домой, пытался я изменить нашу реальность.
Найти ту почти неприметную развилку, от которой можно по-иному пройти по жизни.
Кажется, мне удалось вообразить тот автобус.
От всей души пожелал я ему сломаться. Но так, чтобы она не пострадала.
Воздух с шипением вырвался из прохудившегося колеса.
Словно бросаясь в пропасть, познакомился я с наконец-то обретенной своей половинкой.
А через день или минуту на руках вознес ее по крутой лестнице.
После бесконечного блуждания по ночному городу. Уворачиваясь от оскаленных, готовых напасть фонарей.
Возложил ее на ложе, подробно и бережно высвободил от одеяний.
Сначала зарываясь лицом в каждую тряпочку, потом губами прижимаясь к каждому обнажившемуся лоскутку кожи.
Перебирать и ласкать встопорщившиеся волосики, терпеливо и ненасытно ждать, когда она привыкнет к потрескавшимся от жара колючим моим губам.
Губами, лицом, всем телом впитывать все более близкое и родное ее тело.
Слиться с ним, стать одним целым, забрать ее боль и одарить своим восторгом.
Забыть о времени, на года и века растянуть мгновения наслаждения и познания.
... И таким образом спастись от неминуемой гибели.
Может быть, мне удалось одолеть то чудовище, что поглотило нас и наше время.
Не знаю, так хочется в это верить.
..................................