обе

 

       Он был католическим священником,
       Она читала Верлена.
       Он умел кормить волка с рук,
       Она ничего не умела.

       Он был католическим священником,
       Она читала Рембо.
       Он выкуривал пачку в день,
       Она любовалась собой.
       Н.С.

Теперь на нее падал мелкий осенний снег. Медленно таял на лице и превращался в воду. Она смотрела в серые разводы дня, стремительно уходящего в ночь. Резкий, острый ветер вылизывал с ее шеи остатки тепла. Хотелось курить и плакать. Скоро она заставит себя пойти домой. Это будет так символично! Все обратно! На круги своя!


Теперь она опять та самая Анна Сергеевна Озерова. Молодая женщина, преподаватель физики в провинциальной гимназии. Муж, который исправно приносит деньги, и восьмилетняя отличница-дочь, которая исправно дарит открытки на восьмое марта. Низкая заработная плата и уважение в школе… Она, впрочем, любит свою работу. Ее рассудку, уму и мудрости можно было только завидовать. Все ее поступки, решения, реакции, слова всегда разумны и естественны. Тонкие пепельного цвета волосы до плеч. Иногда серые, иногда голубые глаза. Обычное, но милое, лицо с родинкой на щеке. Матовая кожа. Свитер с высоким воротником и черные брюки или легкая полосатая рубашка с длинной бежевой юбкой. В общем, строгая и безобразно дешевая одежда. Красивое, стройное тело… Она пример жизненного благополучия. Глупое круглое счастье, изредка замутненное бытовыми проблемами и мелкими потерями.


Ее всегда любили даже отчаянные двоечники за справедливость и понимание.


И все бы было хорошо, если б не было так плохо. В редкие свободные от учебных часов, тетрадей и педсоветов минуты из потемок ее души выглядывала острая нехватка нового в жизни. Уже несколько лет, день за днем происходило только то, что должно было происходить. Замкнутый круг событий, когда-то случайно сложившиеся последовательности теперь медленно сводили Анну с ума. День сегодняшний мало чем отличался от дня вчерашнего, год ушедший будет похож на тот, что будет два года спустя. Какой бы правильной и умной она не была, червь однообразия объедал ее мирок… Не понятно, за что.


Но так было и так снова есть. А между «было» и «есть» произошло то, что произойти не могло ни под каким предлогом, но все-таки произошло, и летало в сознании душной мелкой пылью воспоминаний, которая со временем осядет и закаменеет.
Первые, казалось, безобидные пылинки памяти начали копиться три года тому назад, когда к концу восьмого месяца со звучным названием «август» были сформированы и утверждены списки новых десятых классов. Озерову более всего интересовал технический, которому придется отдавать семь-восемь часов жизни в неделю. Впрочем, как и всегда. Как и всегда, 80 % класса особи мужского пола, из них половина – пришедшие из других школ. Малочисленные девушки – все чужие. Удрученно смотрела Анна Сергеевна на результаты пробной контрольной работы, которая проводилась при зачислении. «Не густо. Сильных технарей мало. Класс будет слабый и тяжелый»,- так подсказал ей опыт.


И снова желтая листва на фоне чистого неба, первосентябрьские линейки, шарики, речи директрисы, натянутые улыбки и цветы в ярком полиэтилене: все, как полагается по ГОСТу…
С тоской в глазах вошла Анна Сергеевна на первый урок физики к десятому техническому. Сухо и строго говорила то, что было уже когда-то сказано. И все снова понеслось по новому кругу. Она снова писала ровным игольчатым почерком по зеленой доске и заставляла рассудок подавлять странную хандру. Стараясь быстрее запомнить новые лица и их фамилии, искала хоть в ком-нибудь способности к физике. Гениев технической мысли не было. Жаль.
К началу сезона снега и холода со всеми было все ясно. Каждый, естественно, индивидуален и до тошноты похож на всех остальных. Каждый мнил себя хозяином жизни своей, считал себя самым умным и тратил родительские деньги в столовой на первом этаже. И все-таки Озерова выделила из пестрого сгустка личностей одну. Юля Каратова была отмечена ею еще в сентябре за живую мимику лица, которая, не стесняясь, показывала, понимает она, что говорит учитель, или не понимает. Благодаря этой замечательной открытости, можно было сориентироваться, где остановиться и повторить подробнее затертые до дыр постулаты.
 

В классе Каратову окрестили Скрипачкой, просто за то, что она играла на скрипке. Играла неплохо и имела целую коллекцию различных картонных бумажек формата А4, на которых было написано «Диплом» или «Грамота», или еще что-нибудь в этом духе. Но о профессиональной карьере речи даже не шло, об этом кричала вся ее сущность. Про таких, как Юлия, дамы почтенного возраста говорят с презрением: «пацанка», «дворовая девка», «беспризорница» ну и т.п. Юля, тем ни менее, себя любила и плевать хотела на осуждающие взоры поверх очков с овальными стеклами. Каждое утро в зеркале она видела свои широкие низкие брови, большие темные глаза, узкие губы, тонкий нос. Короткие, крашеные в темно-бардовый цвет волосы, длинную челку, которая иногда скрывала пол-лица. Привычным жестом Скрипачка убирала ее за уши, когда это было необходимо. Бесчисленные фенички из бисера на красивых, изящно выточенных руках, деревянные бусы и металлические подвески на шее. Она не носила юбок, а все джинсы были похожи друг на друга: темные, широкие и метущие по полу. Футболка и кроссовки. Сумка цвета хаки, болтающаяся почему-то на уровне колен. Все это было основой ее внешнего вида и причиной разногласий с завучами.
Чем больше Озерова узнавала Юлию, тем больше они общались.

Любопытно было то, что семнадцатилетняя девчонка разговаривала с учителями по наглому просто, без условного барьера «я – ребенок, Вы – взрослый человек». И вообще, ее «вы» от «ты» мало, чем отличалось. Это многих раздражало, а Анне Сергеевне нравилось. Она считала такое отношение ни хамством, а отношением, как к человеку, прежде всего, а потом уже, как преподавателю. Со временем, которое размеренно тикало секундной стрелкой на круглых часах в 34 кабинете, Анна Сергеевна и Юлия Каратова нашли общий язык, на котором общались на переменах и в неофициальной обстановке дополнительных курсов.


В начале каждого учебного года Озерова давала себе слово не привязываться к ученикам, и каждый год хоть кого-нибудь, но становился ей близок, как родной ребенок. От этого было тяжело и грустно идти на глупую церемонию “последнего звонка”. Однажды, когда десятый технический уже был одиннадцатым, снова сдержанно улыбаясь очередной выходке Каратовой, Анна Сергеевна вдруг вспомнила, что все это веселье закончится через четыре с половиной месяца. Настроение испортилось сразу же и на весь день. После этого она начала заставлять себя избегать столь развязного общения, а иногда и просто какого то ни было общения. Даже как-то прикрикнула на ничего неподозревающую Скрипачку, мол, «Я тебе не подружка». Это, кстати, очень обидело Юлию, и несколько дней на уроки физики она ходила в несколько пришибленном состоянии. Но Озерову, наблюдающую насупившееся личико, завесившееся челкой, и демонстративное молчание, в конце концов, замучило чувство вины, и все стало на свои места после короткого перетирания косточек старухе-директрисе. И с того самого времени обе уяснили для себя две вещи: злая женская дружба бывает даже при одиннадцатилетней разнице в возрасте и на «Последний звонок» нужно что-нибудь друг другу подарить на память.


Еще четыре с половиной месяца пролетели как и все остальные месяца до этого. Наступила в очередной раз жаркая пора выпускных экзаменов. Анна Сергеевна выматывалась на консультациях до изнеможения сама и выматывала до отупения всех сдающих физику экзаменом по выбору. По четыре-пять часов в душном кабинете в июне месяце, когда надо лежать не двигаясь на пляже, отсиживали несчастные решая бесконечные тесты. И в день экзамена Озерову весь педагогический коллектив, как мог, успокаивал, говорили, что “все будет хорошо, они у вас ребятки умненькие” и отпаивали валерьянкой. Только это не помогало, и в состоянии близком к нервному срыву она ждала результатов. И результаты пришли и не принесли ничего неожиданного. Все так как и предполагалось. У Каратовой ее законная четверка, да и все остальные твердые «4» и «5». Что ж … Могло бы быть и хуже.


А дальше был «выпускной». Вручение аттестатов и длинные напутственные речи. Тоскливо и радостно было смотреть учителям на еще один отряд выпускаемых абитуриентов. Конечно, не обошлось без пьяных слез девочек и жаждущих получить все удовольствия сразу мальчиков. Выпускники гуляли до утра и пили, еще даже не осознавая свалившуюся на них свободу и ответственность. Озерова со своей любимицей, о чем-то поговорив в коридоре еще в начале вечера, разошлись по разным углам огромного праздничного стола и больше не встречались до конца лета.


Лето было жарким. Кто пытался поступить в высшее учебное заведение, тот помнит. Документы, подготовка, экзамены, сдающие нервы: неотъемлемая часть такого лета. Много было слез в парке у лучшего ВУЗа города, и немногим меньше было диких криков радости у зеленого стенда с результатами и проходными баллами. Скрипачке повезло невероятно. Как она поступила так и осталось загадкой даже для нее самой. Но факт остается фактом: Юля Каратова с пятью тройками в аттестате – студентка заочного отделения геологического факультета. В шоке были все знающие Скрипачку более недели. Еще и на работу устроили ее по блату. Устроилось все как нельзя лучше, и время потекло тихонько и размеренно секундной стрелкой теперь уже в небольшой конторе, где у нее был свой стол, ПК и небольшой перечень обязанностей.
 

Она зашла в школу первого сентября посмотреть на символы собственного ушедшего детства. Там все понеслось по заданному кругу, но теперь уже без нее.
В глупой каждодневной суете прошел год. Весь первый месяц нового лета Скрипачка с жуткой депрессией и постоянным недосыпанием жила в режиме «сессия». И все это закончилось переводом ее на второй курс. Отпраздновала она это просто позволив себе поспать полдня, всю ночь и еще полдня.


И прошло еще время, равное полутора месяцам. И снова начало месяца со звучным названием «август». Скрипачка шла ссутулившись, глядя на мелькающий и гипнотизирующий своим мельканием асфальт. Она мела ошметками штанин по дороге (и как ей не жарко?), кусала нижнюю губу и сосредоточенно думала о начавшемся двухнедельном отпуске. Нецензурной бранью шипела себе под нос, вспоминая якобы друзей, которые вдруг отказались от традиционного путешествия автостопом по родной области.

«А ведь хотели до Восточного обрыва смотаться! Гады!»

- Идет и даже не замечает!

- Ой. Здравствуйте.

- Здравствуйте. Вы куда, мадам, в такое время?

- Мы туда. А вы куда.

- Мы в никуда.

- Как в никуда?! «В никуда» не полагается! Нужно куда-то.

- А мы настойчиво в никуда.

- Анна Сергеевна! Утомили!

- Дожили. Я ее еще и утомила.

- Да ни в том смысле!.. Я - то тут скорблю о своей
неудавшейся жизни! А вы… Эх, вы!

- С чего она у тебя вдруг неудавшаяся, если не секрет?

- Вы когда-нибудь ездили автостопом?

- Нет.

- Много потеряли. Мы вчетвером каждое лето катаемся по всей
области. А нынче не вышло.

- И поэтому жизнь не удалась?

- Да!

- Кошмар какой.

- Ничегошеньки вы не понимаете! Лучше такого
времяпрепровождения нет ничего на свете. В прошлом году шестнадцать дней мотались. Деньги тратили только на еду, ночевали где придется. Романтика…

- А родители,

- А что нам родители? Они наивно полагали, что мы в летнем
лагере «Звездочка». Но это неважно, я о другом. Когда мы убегаем, жизнь становиться раз в пятнадцать опаснее. Всегда есть риск сесть в машину к маньяку или остаться без денег в сотне километров от дома. И мы, семнадцатилетние подростки, сознательно идем на этот риск.

- Зачем?

- Чтобы жизнь казалась живой, а мир красивым… Идешь, бывало, по трассе, голосовать замаешься. Жара! Асфальт плавится, мозги тоже. Небо какое-то не голубое, а белесое. Какие-то поля, от бескрайности и красоты которых уже тошнит… И вдруг видишь, что впереди трасса превращается в старый железобетонный мостик. И белая табличка на столбе «р. такая-то». Обычно очень глупое название. Но нет ничего лучше осознания того, что сейчас холодная речная вода поглотит твое измученное, уставшее тело. Искупаешься, костерок разведешь, лапшу какую-нибудь сваришь и в спальник. И хорошо.

- Да. Я бы на месте мамы просто убила.

- А причем здесь мама? Я вообще от нее отделилась полгода назад… Открою вам секрет.

- Как отделилась?

- Квартиру снимаю. Работаю. Учусь. Что хочу, делаю. Теперь у
нас налаженные теплые отношения. Я к ней захожу по выходным, когда время есть. Мы даже рады друг друга видеть. Отдельно жить намного лучше.

- Да ты совсем самостоятельная стала, я гляжу.

- Да.

Стемнело и бледные летние звезды были совсем невидны из-за обилия
ослепительных уличных фонарей. Они еще долго шли по безлюдной улочке, и темные пустые полиэтиленовые пакеты, гонимые ветром, ползли по дороге впереди как перекати поле в американских вестернах.


Обе замерзли от свежего ветерка, залетающего под уши и откидывающего назад волосы. Они остановились у перекрестка двух засыпающих улиц. Как по команде вздохнули.

- Почему-то мне кажется, что вам не очень домой хочется.

- Почему?

- Не знаю почему.

- Да, у меня дома никого нет.

- Куда делись?

- Разъехались кто куда, а меня здесь оставили.

- И на долго?

- А что?

- Просто.

- До сентября.

- У-у-у…

- Вот тебе и « у-у-у». И трамвай уже точно ждать бесполезно.

- Может вас проводить?

- А потом мне тебя провожать, да? Иди давай, поздно уже.
Маленьким девочкам пора спать.

- Это я маленькая девочка? Обижаете! А я-то вас в гости
хотела пригласить, а вы… Эх, вы!

- А я бы и не пошла.

- Почему?

- Поздно уже!

- И что? Я же одна живу. Совершенно ни кому не помешаете.
Утром я вас сама выгоню… Я же маленькая девочка! Мне одной стра-а-ашно!

- Не смешно. Вот мне действительно дома одной страшно…

- Ну и пойдемте ко мне, пока я добрая.

- Мне как-то неудобно..

- Господи! Я, знаете ли, ужасно не люблю, когда со мной
скромничают! Пойдемте, я вас чаем угощу!


Скрипачка развернулась на месте и быстро зашагала в сторону проходных дворов. Анна Сергеевна быстро взвесила все «за» и все «против», посмотрела на прыгающую походку Юлии и решила все-таки ее догнать.


Несколько минут они почти бегом плутали по бесконечным “народным” тропам, пока не оказались у старого панельного дома, обложенного посеревшей плиткой. Скрипачка присущими ей резкими движениями в три прыжка одолела высокое крыльцо и, распахивая дверь, обернулась на несколько запыхавшуюся Озерову.


- Go, go, and go! – крикнула она ей и скрылась за скрипучими металлическими, ни когда не захлопывающимися дверями.
Озерова уже начала думать о том, что сделала глупость, когда заходила в подъезд и в желтом освещении увидела навалившуюся спиной на двери лифта Юлю. Двери с глухим шумом начали разъезжаться в стороны и Юля, глупо показывая, что она якобы падает, ввалилась в лифт.


- Восьмой этаж, родной восьмой этаж! Добро пожаловать домой дорогая Юленька! Ну, и вам тоже «добро пожаловать»!


- Спасибо. Вы невероятно любезны.
Квартирка с одной комнаткой и кухней в три щелчка выключателями осветилась вся желтым электрическим огнем. Маленькая, заваленная всяким хламом, прихожая встретила их звоном пустых пивных бутылок, об которые запнулась Скрипачка, пытаясь снять полупромокшие кроссовки. Скрипачка настойчиво подавляла в себе вдруг подступившее смущение и волнение, вызванное столь необычным гостем. Старалась забыть, что рядом с ней бывшая учительница физики. Анна Сергеевна вообще не понимала зачем и почему так просто согласилась на столь из ряда вон выходящее мероприятие. Она прошла на кухню и, поддернув по привычке брюки, села на жесткую табуретку. С улыбкой наблюдала, как Юлия в срочном порядке устраняла беспорядок и одновременно пыталась сделать чай. Наконец, и она села напротив.

- Вы же не будете против, если я буду курить?

- Буду против!

- А если не учитывать, что вы два года преподавали мне физику, и забыть про
воспитательный фактор?

- Не смешно! Курить – здоровью вредить!

- Это я знаю, - закуривая и улыбаясь, согласилась Юля.

- Здоровье твое.

- И это я тоже знаю. А еще у меня есть коньяк. Он в малых количествах даже полезен!

- Ты что? Издеваешься?

- Нет. Я старюсь создать атмосферу начинающегося отпуска.

- …

- Молчанье - знак согласия?

- Отстань!

- Я знала, что в душе вы все еще студент!

- Какой кошмар! Что я делаю?!

- Да-а-а!!! Как вам не стыдно?! Вы катитесь по наклонной, Анна Сергеевна! Опомнитесь
пока не поздно! Убегайте отсюда, иначе все может закончиться трагично!!!

- Неужели. Только все остается между нами.

- Как?! У меня по всей квартире скрытые камеры, но мы же с вами договоримся.

- Иногда мне хочется кинуть в тебя чем-нибудь.

- Не надо в меня нечем кидать. Я добрая.

Вечер сочился маленькими глотками обжигающей жидкости. Лампочка тихонько звенела под потолком в смешной стеклянной люстре. Рычал в углу холодильник и горел газ. Обе запьянели и смеялись практически беспричинно. А ночь вошла в свои права и в оконном стекле, как в зеркале, отражались молодые лица. В конце концов, они таки, обсудив все, что можно, собрались отправляться спать. Озеровой была торжественно вручена синяя мужская рубаха, мягкая, мятая и пахнущая кондиционером для белья. Каратова, конечно, могла разложить гостье кресло-кровать, но ей было так чертовски лень… Ее же завтра еще и убирать придется. А пошарканный временем диван (который на деле и не диван, а место, где спят) всегда служит верой и правдой. И все возмущения и угрозы уйти домой были встречены тоскливым взглядом и сморщенным носиком. В итоге обе все же оказались под одним одеялом и новый приступ смеха снова начал душить их, отгоняя дымку пьяной сонности.


- А я так и не поняла, куда у вас все из дома скрылись?

- Дочь в лагере, муж в командировке.

- И часто у вас так все разъезжаются?

- Ну, Машка в школу ходит, а муж-то – да.

- Какие ужасы вы рассказываете! И на долго?

- А тебе-то что? На месяц обычно.

- Ой! У вас наверно любовников куча, а я вас к себе притащила, что ж вы мне сразу-то не сказали… Не бить! Не бить!..

- Нет у меня ни какой кучи!

- Как?!

- Где их взять?

- Ну, не знаю… У вас же в старших классах много поклонников!

- ?

- Вот Славка Лазарев всегда к вам хорошо относился.

- Очень смешно!

- Да-а-а ла-а-адно!!!

- Ты что-то много себе позволять стала, родная!


Со злобным, агрессивным видом Анна кинула в обидчицу синтапоновой подушкой, на что та, дико завизжав, поспешила жестоко отомстить. В общем, начался «детский сад», который так любят полупьяные взрослые люди. И так получилось, что их лица оказались в паре сантиметров друг от друга и руки одной были крепко зажаты руками другой. И Озерова ощутила теплое никотиновое дыханье и мягкие влажные губы на своих губах. Она не понимала, что происходит. Она только чувствовала нежные высвободившиеся руки Скрипачки на своей коже, и омут странных, новых и невероятно ярких ощущений, который стремительно затягивал ее. Все было туманным, сладким, диким и зыбким.


Утро следующего дня уже медленно переползало в день, когда Скрипачка очнулась от тут же забытого сна. Протерев глаза , она села и окаменела, глядя на бледное лицо Анны.
Юля смотрела ей в глаза. В них было видно, что мир провинциальной учительницы переживал апокалипсис. Юлия все прекрасно понимала, она помнила, какой бардак был в ее душе, когда случилась та второкурсница… А ведь не было ни мужа, ни ребенка, ни возраста.
«И что делать?»- сверкнуло в голове Скрипачки. Она посмотрела на Анну с максимальной нежностью, на которую была способна в этот момент, и в одно мгновенье выскочила из-под одеяла, вихрем убежала в ванну. Там набрала в руки горсть ледяной воды и, стиснув зубы, нырнула в нее. На несколько секунд замерла, оперевшись на раковину, выдохнула и подумала, что пустит все на самотек, делая вид, что ничего не произошло. Ее немного трясло. На кухне рефлекторно щелкнула кнопкой чайника, на что тот, как всегда, истерически зашипел. Скрепя сердце она вернулась в комнату.


Анна сидела в углу дивана, поджав ноги, и сама она вся сжалась на сколько могла. Скрипачка нервно схватила пульт, залезла обратно под одеяло и села рядом. Бессмысленно переключая каналы и кусая губы, она пыталась уцепиться хоть за одну хаотично движущуюся мысль.


Пауза затягивалась. «Самотек» явно не был хорошей мыслью, нужно было что-то говорить. Юля украдкой взглянула на Анну. Увидела ее растрепанные, пепельные волосы, родинку на шее, красивый контур рук, длинные тонкие пальцы, голые колени и чем-то теплым облилось сердце Скрипачки. Она отключила звук телевизора и почти шепотом, боясь сказать что-нибудь не то:


- Послушай. Я понимаю, тебе сейчас тяжело. Дико и страшно. Все понимаю. Понимаю, что ты сейчас ничего не понимаешь. Должно пройти время, ты должна разобраться в себе. Это сложно, никто не говорит, что будет легко. Самое тяжелое, конечно, не соврать себе. Честно признаться себе в том, что «да», или в том, что «нет».


И вот в этот момент Скрипачке стало страшно. До панической дрожи в спине она испугалась, что Аня сейчас с отвращением посмотрит на нее. И в итоге все уйдет, как сон; как то, чего не было. И придется избегать друг друга, чтобы не нарываться на воспоминания. Такое уже было с той, другой. У нее даже во рту пересохло от этой мысли.


       «Пустое “Вы” сердечным “Ты”
       Она, обмолвясь, заменила», - вспомнилось Анне. Сейчас она даже не пыталась о чем-то думать, потому что всегда боялась сойти с ума. Было просто общее состояние подавленности. Казалось, что-то внутри разорвано на кусочки, а может, разбито на тысячи осколков. Ей было тесно в себе. Честно признаться себе в том, что «да», или в том, что «нет», тоже невозможно, потому что нужно было для начала признаться себе в том, что вообще что-то было… А ведь оно было… Юлия, незаметно и быстро облизнув высохшие губы, ждала какой-нибудь реакции, но ее не было. Анна не двигалась и тоскливо смотрела в сторону.


- Я не знаю, как и что тебе нужно сказать. Честно, не знаю. Пойми, что ничего невероятно страшного не случилось. Никто не умер. Ни кто ни чем не рискует. Все на уровне эмоций. И их нужно осознать… Ты только знай, что вот сейчас ближе и нужнее тебя у меня и нет никого… Это ни к чему не обязывает. И если ты придешь к выводу, что все было, - пауза - все было неправильно или даже, - еще пауза – противно, я пойму. Это будет вполне естественно. Ты только постарайся, пожалуйста, взглянуть на все с точки зрения своих ощущений, а не с точки зрения мировых условностей… Ну, что ты молчишь?! Я теперь начинаю ощущать себя сволочью позорной и трагично переживать сей ужасный факт! Хотя и переживать-то нечего! Я уже давно переломала в себе навязанные стержни нравственности. Понимаешь ты меня или нет?!!

- Не ори на меня!

- Я не ору! Я трагично переживаю!.. Будешь чай?
Анна кивнула, и Юлия взяв себя в руки отправилась на кухню. Разливая дрожащими руками кипяток, она пыталась понять, о чем думает Аня и что она будет делать. Что вообще будет дальше или ничего не будет. Неопределенность раздражала. Аккуратно, медленно зашла в комнату с обжигающими чашками и увидела уже одетую Анну, которая явно не собиралась задерживаться. Это взбесило и обидело Скрипачку. Она проводила ее до двери и еще раз попыталась сделать что-нибудь для смягчения обстоятельств.


- Так ничего и не скажешь. Ладно. Ваше дело. Однако просьба: если к чему-нибудь придешь, мне сообщи, пожалуйста. Какие бы выводы ни вывела. Не забывай: я тоже человек. Если ни каких выводов не сделаешь, тоже сообщи. ОК? До свиданья.
       

Озерова зашла кабинку лифта и нажала обоженную по краям пластмассовую кнопку «1». Два дня ее никто не видел и никто с ней не разговаривал. Она просто безвыходно сидела дома и воевала сама с собой. Иногда ей становилось стыдно, иногда страшно, иногда дико. Иногда она хотела, что бы Юля позвонила ей. Иногда она пыталась заставить себя позвонить ей. Но больше всего ее пугало то, что она не переставая думала обо всем этом. Почему бы ни забыть все, как нечаянную глупость, и ни попросить Юлию оставить все в тайне?
 

Но Анна снова вспомнила сухое, вежливое «до свидания» и возникло желание разорваться на части. Больно сжав лицо руками, она старалась думать о чем-нибудь другом. Она сидела за своим полированным письменным столом. Где-то позади бормотал телевизор. Больше всего на свете сейчас ей хотелось потерять память. Вместо этого она услышала скупую полифонию своей синенькой трубки. Ее перевернуло, как песочные часы. Бледная и мрачная схватилась она за телефон, на экране которого был нарисован глупый качающийся колокольчик и надпись «муж».


- Алё… да… хорошо… нет… завтра… есть… я рада за тебя… да… хорошо… все нормально…пока.
Маленький зеленый экранчик медленно потух в руке. Шла секунда за секундой, а она все так же стояла с полузакрытыми глазами и смотрела на телефон. Еще через несколько секунд она набирала новое SMS.


«Я … увижу тебя… сегодня?.. передать… тел. справочник…. Юля..»
Маленький конвертик полетел куда-то вдаль, а Анне казалось, что ей на плечи пролили ведро кипятка. Она даже и не верила, что сделала это. Она вообще уже ни во что не верила.


«Я не то хотела написать. Господи, может это сон, а я банально не могу проснуться? Тогда зачем мне так паршиво? И какого черта?!!»
Но в этот момент жестоко запищала и засветилась трубка. Маленькое, нарисованное шестью прямыми линиями, письмо нарисовалось на ней. Еще раз перешагнув через себя, Озерова вскрыла его.


«17:00. Под городскими часами».


Анна тихонечко села на край стула. Закрыла глаза и подумала, как всегда, здраво и просто: «Смысла терзаться нет. Все равно пойду»,

- открыла первую попавшуюся книгу и постаралась забыться. Около половины пятого, взглянув на себя в зеркало и подумав о себе как о сумасшедшей, вышла из квартиры. Знакомая каждой выбоиной асфальтовая дорога вела к трамвайной остановке. Там она дождалась красного звенящего чудовища, которое, дрожа, катилось по рельсам. Дальше было только жесткое, неудобное кресло и обрывок бумажки с цифрами…


Скрипачка видела, как полутораметровая минутная стрелка подползла к вертикальному положению, и протяжный, словно колокольный звон пятью одинаковыми волнами растекся по городской площади. Она курила одну за другой хорошие тонкие сигареты. Рядом на лавочке лежал черный футляр. Сквозь челку она смотрела на него и думала о скрипке, которая столько раз помогала ей в самых разных ситуациях и которая…

- Юля.

- Блин! Напугала!

- Такая страшная?

- Нет! Неожиданная!

- Ты откуда?

- Из студии.

- Ясно.


Помолчали. Скрипачка докурила и, выбрасывая огарок, не выдержала:

- Ну, и…

- Что?

- Что «что»?

- Не знаю. Ни чего не знаю. Не спрашивай меня ни о чем.

- Тогда ты что-нибудь спроси.

- Как дела? – быстро и покорно спросила Анна.

- Плохо

- Почему?

- Потому что тебе плохо.

- Мне ни плохо.

- Совсем паршиво?

- Да.

- Как это можно поправить?

- Говорю же: не знаю!

- Значит, будем действовать методом проб и ошибок.

- То есть?

- Кофе?

- Зачем?

- Просто так! Не зли меня! Пойдем!


Она снова потянулась во внутренний карман к белой опустевшей пачке за сигаретой, взяла с лавки футляр и, нервно щелкая,
зажигалкой пошла к перекрестку.


«Как ребенок, ей богу!», - подумалось скрипачке.


Анна не поспевала за ней, от быстрого шага из головы вылетели последние мысли. У светофора не было слышно, о чем они разговаривают, но было видно, что разговор не складывался. Еще немного пройдя по центральной, обе свернули в дворовые лабиринты, знакомые каждой по-своему. Где-то здесь тёмин дом, в котором Юля впервые перебрала. А в соседнем доме когда-то жила бабка Озеровой. Бабка – божий одуванчик… Звонила в милицию, когда тёмин старший брат по ночам с друзьями громил детскую площадку.
Местечко с говорящим названием «Кофейня» знали все местные эстеты. Десяток столиков, полумрак и неплохой кофе заманивали самую, на первый взгляд, различную публику.


Юля по дороге сюда решила все-таки плюнуть и забить. Теперь она общалась с Озеровой так, как общалась бы с любой случайно встреченной подружкой. С тем только отличием, что избегала ее имени. Не смотря ни на что, называть ее просто «Аней» язык не поворачивался. А говорить ей «Вы» и «Анна Сергеевна» казалось просто глупым. Для Скрипачки случившееся три дня назад было чем-то вроде брудершафта. Тем ни менее, разговор шел пустой и бессодержательный о музыке, книгах, еде, общих знакомых, политике… Они много раз так общались еще в школе; негромко, но оживленно жестикулируя, подавляя смех, перебивая друг друга. В общем, сдержанно-эмоцианально. Но только теперь у всего этого был другой привкус. И обе это чувствовали. Скрипачка видела, что взгляд Анны поменялся. О! И как же он поменялся! Теперь она смотрела с той глупой тоской, с которой, должно быть, смотрела пресловутая Ева на не менее пресловутый запретный плод. Юле это нравилось, но более всего ее волновало то, что она сама крепко сжимала челюсти, когда заворожено следила за движениями Анны. Обе ощущали сладкий страх друг друга. Иные странные люди называют это чувство адреналином и гонятся за ним, решаясь на самые безумные поступки. Но это был не адреналин. Это было что-то другое.
Они хихикали над одним юношей из бывшего технического, когда девушка в коричневой блузке и белом чепчике неожиданно выплыла из-за стойки и, улыбаясь желтой противной улыбкой сообщила, что…


- Простите, мы закрываемся. Ваш счет.


Обе немного растерялись, а потом начали спорить о том, кто будет оплачивать. В итоге просто разделили число на счете пополам и заплатили каждая за свою половину.


На улице было прохладно и уже темно. Несколько белесых звездочек сверкали одинокими точками в облачном августовском небе. Светлая рубашка Озеровой ярко выделялась в этом мраке.


- Ты так замерзнешь, - тревожно сообщила Юля.

- Нет! Мне тепло! Честно тепло!

Они пошли куда-то в сторону от «Кофейни», рассуждая о прекрасной погоде и красивом вечере. Вот только Скрипачку сильно тяготила мысль, что все самое главное так и останется не выясненным и «удовольствие» продолжиться. Она ненавидела зависших состояний. Настроение начало медленно портиться.


«Если мы сейчас, не поговорив, скажем друг другу “пока” и отправимся по домам, то недельная депрессия мне обеспечена. И что мне делать? Как обычно, спросить в лоб, да и все..»

- Можно глупый вопрос?

- Я внимательно слушаю.

- А зачем ты отправила мне днем SMS?

- … Просто так…

- Врешь.

- ….Вру.

- Так зачем? – вкрадчиво еще раз спросила Скрипачка.

- Я, видишь ли, совсем запуталась.

- А мне что думать и чувствовать относительно твоей
запутанности?

- …. Ты меня, наверное, не совсем правильно поняла. Я запуталась, и у меня нет ни сил, ни желания распутываться.

- В смысле?

- В прямом.

- У тебя появилась отвратительная привычка меня озадачивать.

- …

- Молчишь. Опять молчишь. Замучила. Снова нужны срочные, желательно правильные, действия.

Она грубо схватила ее за руку и, резко свернув вправо, направилась в сторону дома. Озерова лишь покорно дернулась следом и в полу беге, запинаясь и чуть не падая, подумала: «Все будет на твоей совести, маленькая мерзавка! Ненавижу тебя! Не – на – ви – жу! Все из-за тебя. И за что ты мне?»

А Скрипачка старалась ни о чем не думать, а просто послать все к черту и делать то, что сейчас кажется невероятно нужным. Так те самые странные люди шлют ко всем чертям весь мир, прыгая со скалы и не зная, раскроется ли парашют. И Анна, если не вырывается и даже не возмущается, значит готова прыгнуть вместе с ней…
В лифте, который поднимал их на восьмой этаж, они ехали молча и не смотря друг на друга. Только руки сжимались все крепче. Скрипачка привычными движениями в одно мгновенье повернула ключ в замке четыре раза, толкнула в дверной проем Анну, скинула футляр со скрипкой и захлопнула дверь. Пути назад не было. Полумрак тесной квартиры поглотил их.


Весь следующий день они просто смотрели телевизор, иногда ни как не могли поделить пульт.


И только вечером Скрипачка возмутилась пустым днем. Вручила Анне что-то из своей одежды, надев которую она превратилась в почти подростка. Завела Озерову в периферийный бар-ресторан, где пьянствовали, курили, кутили, танцевали и по воскресеньям после одиннадцати смотрели стриптиз. Они сели за какой-то черный железный столик.


Она смотрела на шелковые нити дыма от ее сигареты, которые переплетались и растворялись друг в друге и в воздухе. Следила почему-то за тем, как она красивым жестом убирала челку за уши, трепала волосы. Она слушала ее осипший от смеха и крика голос, правда, она ничего толком не разбирала. Дико орущая из десятков акустических систем ритмичная музыка оглушала и побуждала к быстрым движениям в такт себе. Чтобы хоть как-то слышать друг друга иногда приходилось, мучая обезумевшие от напряжения связки, орать в ухо. И зачем они пришли сюда? Каратова пыталась вытащить Анну на танцпол, но тщетно. Та, не смотря на изрядное количество выпитого алкоголя, все еще безнадежно смущалась. И только под угрозой обиды, выталкиваемая силой из-за стола, она все-таки решилась «гулять, так гулять». Господи, ну как может танцевать учительница физики?! Юлия это увидела, ужаснулась и взяла все в свои руки. В прямом смысле. Она быстро, немного грубо и ясно показала ей как надо. И Озеровой это понравилось.


Раскрасневшиеся и запыхавшиеся вернулись они к своему столику и (О! Ужас!) Анна взяла сигарету и попросила зажигалку. Юля была в шоке, но зажигалку дала, глядя в смеющиеся глаза Озеровой.

- А ты думала, ты одна такая плохая?

- Нет, но я не знала.

- И не знай себе дальше. Я вообще-то не курю..

- Я вижу.


Она действительно не курила уже четыре с половиной года. И не будет курить. Сигаретный едкий дым ассоциировался только с Юлей. Правда она сначала обязательно осматривала всех окружающих, чтобы не найти знакомых лиц. Их она боялась больше всего. Но никто не узнавал ее, и никто не узнавал Каратову. И это было чудом, потому что обе были весьма известными личностями.


В одно светлое августовское утро Озерова проснулась под живую музыку скрипки. Смахнув остатки сна с глаз, она села и замерла. Честное слово, замерла от невероятной, банальной красоты происходящего: Юлия играла возле окна в одной белой рубахе, и свет, проникавший сквозь бежевые шторы, падал на нее так, что лицо ее казалось лицом ангела. Что-то лиричное и незнакомое пела скрипка.


- Смычок и эта полая деревяшка со струнами была навязана мне родственниками чуть ли ни с рожденья. Иногда я так ненавидела свою музыкалку, студию, сольфеджио, конкурсы юных талантов, какие-то грамоты, которые уже давно нуждаются в полном сожжении. Терпеть ненавижу «белый верх, черный низ». Но, знаешь, бывают такие вот моменты, когда кроме как через скрипку и не выплеснешь из себя накопившегося. Знаешь, сегодня мне почему-то ужасно тоскливо. Я не знаю, как это объяснить, но утром солнечный свет рухнул мне в глаза тоннами строительного мусора. Кошки у меня на душе скребут. У тебя не скребут?

- Нет.

- А у меня почему скребут?

- Что с тобой?

- Не знаю.

На самом деле Скрипачка знала, что с ней. И «тоннами строительного мусора» утром рухнул на нее не солнечный свет, а одна лишь промелькнувшая мысль. Она просто вдруг вспомнила, что август умирает, и на смену ему безжалостно идет новая осень. Световой день стремительно сокращался. Анна уже по полдня пропадает в школе. Скоро они обе окончательно исчезнут в работе. Скоро прибудет эфемерный пресловутый «муж». Это особенно сильно раздражало Скрипачку. Глупое, но острое, чувство ревности кололо внутреннюю сторону ее сердца, когда она осознавала, что ее (именно ее, и ничья другая) Анна будет отдавать свое время и тепло кому–то другому. Ее злило ощущение безвыходности и безнадежности. А еще, быть может, и бессмысленности.
Но все это будет потом, а сейчас она убрала скрипку на место, улыбнулась, схватила со стола тонкую синюю ручку и села рядом с Анной. Начала рисовать странные узоры на ее шее. Линии кривые и тонкие, круги и квадраты в кругах медленно расцветали на коже. Больно, щекотно и немыслимо приятно.


И пришла осень, отличающаяся от лета только желтеющими листьями на деревьях. Обе пропали в суете будничной жизни. Они не звонили дуг другу, только короткие SMS-сообщения. Слава тому, кто их выдумал. В конце концов, это стало невыносимым для них. Обе выкраивали время по секунде, и как только их становилось достаточно, чтобы встретиться, они слепо и с наслаждением тратили их. И жизнь была сладкой и страшной. Наверное, это было для них счастьем.


А дальше были дожди. Небо от края до края затянутое чем-то грязно-белым. Промокшие липкие листья по краям дорог и ветер. Мерзко было по утрам на остановках. И это было началом конца. Просто в какой-то момент Юлия поняла, что ее все замучило и больше она так не может. Ей надоело, она устала. Она поначалу пыталась, как-то вспомнить и вернуть, то что было, но тщетно. Ей больше не хотелось думать обо всем этом. Быть может она эгоцентричная стерва, но пора все это прекращать. К тому же в ее жизни появился другой человек.


Они договорились встретиться на безлюдном летнем причале. Озерова оперевшись на перила смотрела в сизую, неспокойную воду. Она знала, зачем она здесь, знала, что все закончилось. Это было и так понятно, но Скрипачка человек прямой и конкретный. Ей нужно обязательно все уточнить и разложить по полочкам.

«Господи боже, и зачем нужно еще “пообщаться”, когда и так паршиво?!», - крутилась мысль в голове Озеровой.

Она не знала, что конкретно она чувствовала. Но ей так хотелось все забыть, как будто ничего не было. Ее все чаще мучили приступы исступленного стыда. Она просто не понимала, как вообще все это могло произойти. Она же всегда считала себя просто святой… Но такое было только приступом. И было другое. То, что следовало за ней, как дымка прозрачной тени. Каким бы оно не было ужасным, кошмарным, страшным и диким, но вот есть в ней какое-то такое чувство к этому странному, ослепительному событию с, казалось бы, простым именем Юлия, которое ну ни как не сломать в себе. Но оно стало приносить такую нечеловеческую боль теперь, что лучше бы вообще ничего не было.


Озерова вдруг услышала знакомый запах сигаретного дыма. Она и не заметила, как подошла Скрипачка.

- Объяснять, я думаю, ничего не нужно. Сама понимаешь, вечно все это продолжаться не может. Но знаешь, мне очень тяжело говорить тебе это. Наверно, подло с моей стороны, но так будет лучше.

- Все?

- Все.

Юлия бросила окурок в воду и просто ушла. Она знала, что сегодня доведет себя до беспамятства.


И дождь стал снегом. И как-то не верилось, что «все». Разве и такое возможно? Снег медленно таял на ее лице и превращался в воду. Она смотрела в серые разводы дня, стремительно уходящего в ночь. Резкий, острый ветер вылизывал с ее шеи остатки тепла. Хотелось курить и плакать. Скоро она заставит себя пойти домой. Это будет так символично! Все обратно! На круги своя!




 2006-09-24