При всей своей природной лени, я с детства был научен тому, что если хочешь полопать - необходимо для этого "потопать". Отправным, для такого понимания, стал тот день в Пятигорске, когда мы с батей пошли в парк атракционов, невиданных в нашем маленьком городке, и там я, разменяв "пятерку" на пятнадцатикопеечные монеты, просадил всю сумму на автоматы, совершенно потеряв счет времени.
Отец ждал в беседке неподалеку, обсуждая с местным любителем футбола последние новости чемпионата.
- Пап, у меня закончились, дай еще!
Отец дал.
Через время я выскочил с точно такой же просьбой и отец, достав "трёшку", посмотрел мне в глаза и тихо спросил:
- А ты их - заработал?
В следующий раз я попросил у отца деньги лет через двадцать и мне до сих пор стыдно за тот свой детский ажиотаж.
Будучи мальцами, мы зарабатывали стандартно - сдачей бутылок, тряпья и прочих ненужностей.
За тряпьё и макулатуру давали шарики на резинке-"авиационке" и водяные пистолеты, а вот за бутылки - уже живые деньги, потому бутылки ценились дороже, особенно, когда "чебурашки" подорожали до десяти копеек.
Но силёнок донести в центр города до пункта приёма собранные мешки с бутылками у нас не хватало, да и работал он совершенно бессистемно, руководствуясь соображениями левой ноги приёмщика, потому повелось сдавать тару цыганам.
Раз в месяц-два в бараках был слышен истошный крик:
- Буты-ы-ылки-и-и, буты-ы-ы-лки-и-и сдава-а-айтя-я-я!
Появлялся цыган Яшка, сидя на телеге с высокими бортами, позванивая её содержимым и крича в самодельный "рупор" своё "сдавайтя".
"Из-под лимонада" принимались по 4 копейки (иногда, "в сезон" - по 6), они были самые дорогие. "Молочные" или не принимались вовсе (собственно, у нас редко продавалось молоко в стеклянных бутылках - только разливное), или крайне неохотно и со страшным демпингом. Иногда Яшка позволял напарнице-Ренате брать у детворы баночки из-под сметаны по одной копейке, но они были редки и попадались только у тех, чьи родители бывали в краевом центре - в нашем городке и сметана была только в разлив.
Вся тара строго проверялась на предмет сколов горлышек и часто возвращалась владельцу, сопровождаемая хмурением бровей Яшки, который искренне считал, что все его дурят.
Впрочем, забракованные подобным образом бутылки и банки не выбрасывались, а оставлялись до следующего раза или до тех пор, пока, рано или поздно, Яшка приедет принимать пьяным и один. Тогда у него не было желания проверять каждую единицу "товара", он был весел, горланил песни и лишь подмигивал, когда мы облегченно вздыхали, подсунув ему с десяток давно бракуемых "чебурашек". С официальным пунктом приёма тары у него был свой гешефт, потому Яшка в накладе не оставался, хотя, подозреваю, весь этот брак вычитался из его маржи.
Но бутылки были прибылью непостоянной и не слишком "приличной" - мои родители, например, были против подобной сдачи, отец говорил: "Ты лучше так у меня денег возьми..."
Гораздо более прибыльной, но тоже сезонной, была операция по сбору лекарственных трав.
Часа в четыре утра, на первой электричке, мы с бабушкой ехали куда-то далеко за город, высаживались в самом натуральном лесу, без присутствия людей и начинали собирать травы. Бабушка всегда трепетно относилась к подобным изъятиям у природы, шептала перед открывшимся полем какие-то извинения, потом долго выискивала место, "где можно" - и мы приступали.
Самым популярным был зверобой. Вся трудность была попасть в нужное время: для лучшего качества лекарства нужно было успеть собрать это растение поутру, в пик цветения - продолжающийся недели полторы. Потом зверобой, как говорила бабушка, "матерел" и закупщикам сырья хоть и годился, набирая мясистость, а, значит и вес, но для лечения был не особо пригоден. Бабушка была совестливым человеком и брала "для сдачи" в пункты приёма сырья, как "для себя".
Отдельно собиралась душица и мята - тоже в свои, особенные дни, а позже и папоротник (его, кстати, мы заготавливали и в пионерских лагерях, с нами даже расплачивались заготовители, несмотря на всю "благотворительность" процесса - привозили шоколадки и гематоген, просроченный, впрочем).
Собранные растения оставлялись сушиться прямо на поле, чуть в стороне от дорог, а на следующий день-через день (бабушка как-то угадывала с погодой и отсутствием дождей - может, из-за давнего перелома ноги, а, может, как-то иначе) всё увозилось очередным бабушкиным крестником или третьеюродным племянником, у которого были свои счёты с бабушкиными умениями.
Денег выходило не слишком много, зато до обеда, пока солнце не принималось палить и жечь затылок, ходить по росе и чувствовать все эти запахи, слушать очередные бабушкины истории было упоительно.
Часть сбора трав оставлялась себе, заваривалась вместо чая и я лет до 11-12 совершенно не пил "обычный" чай, не воспринимая эту жидкость за настоящий напиток без привычного запаха мяты и зверобоя.
На вырученные деньги бабушка покупала много-много мотков шерсти и вязала на всю семью носки, свитера и прочее, чего в сибирских зимах могло пригодиться. А на оставшееся отец покупал в Новосибирске несколько упаковок кукурузных палочек и, поддавшись моим уговорам, новые книги из "Библиотеки приключений", где-то у знакомой продавщицы.
Однажды у нас даже скопилось целых пять упаковок кукурузных палочек - по десять коробок в каждой! Ощущение тогдашнего "богатства" я помню до сих пор, меня распирало от счастья - ведь столько сладостей у нас никогда не было, в городке совсем ничего такого не продавалось, а тут...
Но у соседей в бараке случился пожар, приехавшие пожарные поливали крышу у всего старенького здания, чтобы не перешёл огонь на остальных, а вернувшись, мы обнаружили, что вода попала в сенки, где хранились наши сокровища и всё вымокло насквозь, стало после просушки громадным сладким комком. Впрочем, съели и такое, что поделаешь, - но чувство обладания богатством ушло. Возвращалось оно, кстати, только дважды: когда отец через несколько лет привёз две огромных коробки бабаевского шоколада, маленького, с орехами, да еще прошлой осенью, когда я купил полсвиньи и с давно забытым ощущением крестьянского счастья заполнял отсеки холодильника мясным изобилием, засаливая на ходу, отваривая и нажаривая свежатину.
Ну да, впрочем, разговор не о богатстве, а о трудах праведных...
Став довольно крупным подростком, я каждое лето где-то подрабатывал, без всяких толчков со стороны родителей - ежели попадалось что-то интересное.
Наш класс регулярно выигрывал какие-то конкурсы военных плясок и песен, в связи с чем каждый год награждался бесплатными путевками в места комсомольской, ети её, славы. Бывали мы в Шушенском, откуда нас, попавших под паводок, эвакуировали, кажется, на вертолетах и оставляли ночевать в актовом зале местной школы, перегородив сцену большими транспарантами, призывавшими нас к труду и обороне. Но обороняться пришлось, в основном, нашим девочкам, внезапно ощутившим на себе интерес одноклассников...
Ну да я опять не в те дебри.
Так вот, однажды мы были премированы поездкой в Москву и Калугу, плюс, отдельно, местный драмкружок, со мной, в том числе - путешествием по местам битвы с фашистами Зои Космодемьянской, на Бородинскую панораму и так далее.
На классном собрании придумывалось, как заработать деньги для увеселительных мероприятий в местах пребывания. А на следующий день батин директор предложил перебрать у него на предприятии кирпичи, сложив их на поддоны. Там было много "половья", его предлагалось рассортировать отдельно от целых.
Наш комсомольский секретарь Витька вопрос на обсуждение не поставил, мальчик он был чистенький, сын начгороно, потому на разбор кирпичей мы отправились втроём, с друзьями - и неплохо, кстати сказать, получили, вполне официально, за "погрузочно-разгрузочные работы". Я свои деньги потратил на какие-то невиданные вкусности, увиданные в Москве и болгарскую пряжу для мамы. Пацаны, помнится, набрали в Калуге пива и благополучно расхлестали его о ступеньки гостиницы.
Хорошо, что я тогда не пил.
Но пиво, говорят, в Калуге до сих пор вкусное.
В следующий раз я так заработал, когда мама собралась лететь к своему брату в Ригу.
Дядька только что переехал туда, обменяв свой Ташкент на вожделенную Прибалтику, не доплачивая ни копейки, благодаря какому-то чудовищному, как он считал, везению. В результате он стал обладателем шикарной дополнагабаритной "трёшки" в доме у озера, с двумя туалетами и ванными комнатами! Когда я узнал, на меня это произвело впечатление, как если бы сейчас наш дворник признался, что у него джакузи и бассейн, но он предпочитает проводить время на яхте.
В общем, поездка в Ригу приравнивалась для меня, да и не только для меня, к вояжу куда-нибудь в Европу.
Отец пожал плечами на мои робкие намёки и предложил заработать - хотя бы на билет. Кажется, туда-обратно выходило для меня, где-то, рублей 120.
До отъезда мамы оставалось три недели. Не без помощи бати я устроился разнорабочим на наш ремзавод, где восстанавливали ЗИЛ-130 и Уралы разных модификаций. Меня поставили сортировать какие-то загадочные железяки, мелкие - в один лоток и крупные - в другой. Эти штуковины привозились огромными контейнерами, все вперемешку, ржавые, вонючие. Грузить их надо было лопатой, но сортировать всё равно приходилось руками, выбирая из кучи "неформат" и укладывая его в другой контейнер.
На третий день я придумал (лишь бы не работать, дааа) вырезать в листе железа небольшие отверстия, как раз по размеру маленьких деталей, положить лист на контейнер и сыпать лопатой всё вперемешку на него - время от времени стряхивая оставшуюся "крупноту" в соседний ящик. В результате норму пяти дней я сделал за несколько часов, при сдельной оплате, - чем неприятно поразил пришедшего нормировщика. Но план пересматривать было поздно (план оплачивался фиксированно, а всё, что сверху - сдельно), потому за две с половиной недели, проведенных на заводе, я заколотил что-то вроде полутора сотен, накачал спину и, между прочим, благодаря этому стал лучшим на подборе среди баскетболистов спортшколы.
Потом была Рига, мостовая, старинные дома, "Ригас Баллас" с объявлениями о знакомстве - невиданными тогда в остальном Союзе, шоколадное печенье, мармелад в свободной продаже, коктель и взбитые сливки в баре, про которые я только читал у Стаута...
Нынче моих тамошних двоюродных сестер давно выселили из той "трёшки", отправив в какое-то муниципальное жильё, задрав стоимость оплаты старой квартиры в десятки раз, чего не могли себе позволить инвалид-старшая и всё на себе тянувшая младшая. Дядька-пенсионер, долгое время жил у меня, подрабатывал, где мог, сейчас до сих пор в России, экономит на хлебе, высылает своим, что может...
Ну да я опять не в ту степь...
С тем ремзаводом связаны еще трудовые будни - уроки труда в школе, которые проходили раз в две недели, цельным днём, начиная с восьмого, кажется, класса на местах выбора специальностей.
На сварку меня не пустили из-за зрения, о чём жалею, так что стал я на заводе слесарем-сборщиком кривошатунных механизмов (так в удостоверении) второго, а потом и третьего-четвёртого разрядов (не хухры-мухры, между прочим).
В мои обязанности входила работа с поршневой системой ЗИЛов и Уралов - очистка старых деталей, замена на новые там, где необходимо и, главное, собирание поршня в комплекте.
Автомобилисты, кто заглядывал в дребезжащие внутренности своего железного коня, знают, что на поршне есть разные кольца - маслосъемное и еще несколько. Даже жигулевские надеваются на поршень с небольшим, но трудом.
А вот Зиловские многочисленные - это была совсем "труба".
Дело в том, что два кольца из всего, кажется, десятка (на один поршень) являются чугунными. А чугун - металл хрупкий, кольцо лопается, стоит его только попытаться натянуть на тело цилиндра. Кольца эти были дорогими и дефицитными и именно по ним считался расход на ремонт Зила: сколько колец в новом комплекте затрачено - такой процент расходования материалов.
Существовала специальная механическая машинка, по принципу машинки для закрутки сигарет: вставляешь кольцо, ставишь поршень, нажимаешь - и оно "как-нить само" надевается.
Само оно надевалось, конечно. Но в половине случаев кольца лопались. Иногда - из-за неотлаженности самой машины, иногда - потому что были перекалены при изготовлении.
(Это я всё веду к своим золотым рукам, а-то давно их никто не хвалил...)
Среди всех сборщиков самым ценным считался тот, кто эти кольца умел надевать так, чтобы они у него оставались целыми. А дело было еще в том, что края этих колец были бритвенно острыми и, надавливая на них, надо было одновременно уберегаться от порезов. Причём, перчатки были бесполезны - тогда не почувствуешь степени натяжки кольца.
Первые два дня я щелкал кольца пополам, аж до слёз у бригадира и до кровавых ошмётков у себя. Но он выбрал меня за чувствительные длинные пальцы, поверив, что я музыкант (увы-увы, несбывшаяся мечта) и терпел убытки.
Вскоре я так навострился, что побил какие-то там рекорды по продолжительности серии неполомки колец, за что был накормлен бригадиром в нашей столовой (ах, бифштексы по 14 копеек из самого, что ни на есть, натурального мяса и компоты из свежайшей кураги!) и был осажен просьбой иногда, всё же, ломать чего-нить, иначе бригаде поднимут нормы сбережения расходных материалов.
По окончанию первой, кажется, четверти мы проходили двухнедельную "практику" на этом заводе, уже с рабочими днями подряд, с самой натуральной рабочей неделей, только рабдень был, как для школьников, сокращен и длился с 10 утра до, кажется, 16-ти дня.
Ощущения "в забой идёт стахановская смена" - были непередаваемые. Сидишь в обед в столовке, лопаешь наваристый борщ, - чумазый, с каймой вокруг ногтей, с бригадиром, уважительно протягивающим солонку... Потом домино, пока гудок не прозвенит...
И чего я не остался на заводе? Сам не пойму. Ш ы с о т рублей у нас шестой разряд получал. Я, с моим уже четвертым, за полгода-год набирал бы пятый и сходу имел бы рублей 450. В это время, после школы, на сорокарублевом "стипоне" в универе я, нет-нет, но вспоминал завод - тем более, что кто-то из хвастливых одноклассников туда и устроился.
Ну ладно, не судьба.
А дальше... Оо, дальше был кирпичный завод, где мы с товарищем после второго курса пристроились "влёгкую подработать", но оказалось, что за смену именно на нашем рабочем месте приходится вручную, только ручками, перелопачивать туда-сюда около двадцати тонн полусырого, плохо просущенного кирпича, да еще выставляя его на огромной передвижной платформе определенным рисунком, нарушение которого было чревато бракованием всей партии и работой понапрасну. Да с ночными сменами: те, кто пахал с 12 ночи до восьми утра физическим трудом, знает, что такое 4-5 ночи и какие глюки видишь в это время вокруг.
То, с каким упоением я, изголодавшись, тратил в кооперативном магазине первую "кирпичную" зарплату, я, пожалуй, не забуду - сомневаюсь, что Крез может, в этом смысле, со мной посоревноваться.
Ну да про кирпичные дела, про крытьё крыш, про железнодорожные путейные подработки, не говоря уж о банальном грузчике в магазине - это как-нить в следующий раз, сам не знаю, чего я расписался на эту тему...