Весёлые каникулы кончились.
Она лежит, лицом в ковёр.
Мокрое пятно под её лицом.
Нитка слюны, свисает с её губ.
Мы все боимся.
Боимся, смерти.
Это так.
Я вижу как вчера вечером, мы обсуждали, как поедем на море. Как она купит себе эту шубу, с кроваво красными рукавичками.
Мы говорили, какими будут наши обои, которые мы купили бы на следующей неделе.
Как мой ребёнок родится, и как я буду его любить, и заботится о нём.
Её тонкое тело, лежит на ковре, с причудливым, но до тошноты обыденном рисунке, по этому я не могу осознать, что это всё.
Обыденность, стирает границу всех изменений.
Или их просто нет.
Все мы слишком привыкли.
Большая влажность, и жара, её тело начинает подванивать.
Странно да?
Мы ведь любим.
Ну, говорим, так:
- Я люблю.
Но мы ведь отличаем запах разложений, от самого человека, который его издаёт.
Мы ведь не любим запах в туалете, после этого человека.
Которого мы любим.
Ну, или просто любим говорить, что любим.
Великое чудо смерти.
Мне всегда было интересно смотреть в глаза людей, перед смертью.
Нет никакой разницы.
Понимаете?
Никакой.
Глаза – мертвы.
Я знаю.
Точно вам говорю.
Мы все слишком привыкли, и по этому, у нас есть ощущение, что так будет вечно.
Мы конечно говорим:
- Смерть.
Но она, от чего - то не относится к нам.
И мы слишком привязаны к образам.
Слон.
Большой, серый. И он обычно типа мыслитель.
Обезьяна.
Маленькая коричневая, или с красной жопой, и всегда смешная, и весёлая, и наивная.
А я видел однажды человека.
На картинке эволюции, по Дарвину.
В самом начале конца.
Мы с ней сидим на кухне, и она рассказывает, кто у них на работе как облажался, и какую шутку придумал. Кто с кем спит. И что в магазине завоз, и надо сходить, посмотреть мне костюм.
Мне сорок четыре года. Я лыс, как Ленин, и на мне очки – 4.
И я давно привык к тому, что люди не говорят друг с другом.
Я бледен, как машинист метро, потому что освящение у меня на работе, тоже искусственное.
Я забыл образ человека, потому что я его никогда не видел.
Посмертная ригидность мышц – «трупное окоченение.»
Её голова выгибается назад.
Шея напряжена.
Глаза навыкате.
Если вы патологоанатом, и знаете, когда умерший последний раз ел, можно точно определить, когда он умер.
Я вам точно говорю.
К нам поступают разные люди.
Но они вроде и не люди.
Они надписи.
Номера.
Клички.
Обозначения.
Вроде ссылок.
Сегодня восемнадцать.
Четыре леших.
(Старые деды)
Два мима.
(Застыли в забавных позах, и бледность придаёт им некоторое сходство с мимами.)
Просто трупы. десять
(Огнестрелы. Бытовухи. И тд.)
Один салат.
(Это обычная процедура «чистки». Богатенькие сынки, умершие обычно от передоза, но ведь родственникам, не надо знать всего.)
И один гвоздь.
Да, вы меня правильно поняли.
Я точно знаю, что последний раз, эта был диетический салат с маслом, грибы, и спаржа.
Женя, вообще не плохая девушка.
Не нарик.
Не панк.
Много учится, и работает.
Этот гвоздь, № 38567.
Он довольно симпатичный парень.
Я не извращенец. Но я стою, и смотрю в дыру разетки, как она, опускается, тихо постанывая, и часто дыша.
Как её ногти впиваются, в его лицо. Как легко они протыкаю скулу, но крови нет, и не будет.
Я вижу, как она шепчет, ему на ухо что-то. Вижу гримасу смерти на его лице.
Она садится всё чаще, потом зажмуривается, и с силой проглатывает слюну, как застывает на пару секунд, и слезает.
Вижу, как она смотрит прямо на меня, закуривая.
Вообще-то так случается очень редко, но я всё же подожду.
Вдруг, она очнётся.
Моя мама.
Вдруг вздохнёт ещё раз.
Я снял её с крюка, я положил её на ковёр.
Я знаю, что она любила меня.
А в туалете, на зеркале, губной помадой написано:
«Мы все слишком сильно боимся смерти, что бы начать жить.»