(драма в семи действиях)
…И болезнь наша называется тело.
Действующие лица:
Я
Лирик
Зануда
Прозаик
Художник
Женщина с рыбой
Читатель (в течение всей драмы сидит на краю сцены и читает подшитые листы. В конце каждого действия перелистывает страницу).
Действие первое.
(Я сидит в кресле. Лирик ходит туда-сюда по комнате и декламирует):
Лирик: Как мало слов, чтоб чувство описать,
Как лист бумаги пуст и как перо прилежно!
Я не писать хочу – хочу отдать
Всё, что во мне возвышенно и нежно.
Я: Удивительно: написал стихотворение о том, что ничего не написал.
Лирик: Удивительно, как можно быть таким бесчувственным!
Я: Поэт должен писать о… о… высоком. Например: «Мне счастья нет в безумном мире…».
Лирик (морщась): Это очень плохая поэзия.
Я: Зато высокая.
Лирик: Лирика говорит о любых вещах: и о высоком, и о низком. Повседневность перестаёт быть повседневностью, когда о ней говорит лирика.
Я (с усмешкой): Тогда попробуй написать о чём-нибудь неприглядном. Например, о своих ботинках.
(Лирик смотрит на ботинки – они такие старые, что вот-вот развалятся).
Лирик: Я попробую.
(Садится в угол, начинает сочинять. За креслом появляется Художник).
Я (не оглядываясь): Ну, подойди (протягивает руку). Что у тебя?
(Художник подходит, подаёт лист).
Я: Опять глаза (вглядываясь), впрочем, недурно. Как настоящие.
Художник (задумчиво): Кажется.
Я: Ты совсем не уделяешь внимания другим деталям. Только глаза.
Художник: Я пытаюсь разглядеть душу. Для этого совсем не обязательны волосы или уши.
Я: Ты хочешь разглядеть душу человека, а сам рисуешь недочеловеков.
Художник: Сверхчеловеков…
Я: Но-но.
Художник: Сегодня я ехал в автобусе и смотрел на людей…
Лирик (улыбаясь): На неустойчивой платформе
Из года в год опять домой…
Художник: …И мне вдруг стало страшно – какие пустые, бессмысленные глаза вокруг! Мои портреты кажутся мне живее, чем эти лица.
Лирик (поднимается, подходит ближе): Бесчисленные, бессмысленные лица! Кажется, я вас понимаю.
Я: Не отвлекайся.
Художник (лирику): Я вас рисовал?
Лирик: И мне ваше лицо знакомо.
Я (лирику): Готово?
Лирик: Да: Мои ботинки коричнево-старые
У порога как псы усталые.
Одинокие, неуютные,
Не домашние, не приблудные.
Через лужи шагали беспечными,
Молодыми, красивыми, вечными.
Время белой рекой тянется,
Всё на свете, увы, старится.
Почему только люди знают,
Что когда-нибудь всё умирает?
Художник: Хорошо, что я так не рисую, как вы пишете.
Лирик: Обычно я пишу о других вещах.
(За стулом появляется Зануда).
Зануда: О банальных, как и все остальные.
Лирик: Поделитесь небанальной темой.
Зануда: Мы все безнадёжно больны. И болезнь наша называется тело. Которое, как известно, смертно. Значит, наша болезнь ещё и смертельна.
Все: Что?!
Зануда: Или представьте: вы едете в переполненном автобусе. И стоите так неудачно, что сзади на вас наваливается чьё-то тело. Сначала вы пытаетесь сопротивляться, упираетесь, толкаетесь. А потом это надоедает, и вы расслабляетесь. И вдруг чувствуете, что на вас перестали нажимать. Вы просто стоите, и рядом тоже кто-то стоит, и вы прижаты, но не мешаете друг другу! Невольно приходит мысль о каком-то сосуществовании в пределах данного пространства.
( Заканчивает говорить, оборачивается – в комнате никого нет).
Зануда: Я как раз закончил.
Конец первого действия.
Действие второе.
(Я сидит в кресле, держит в руках тетрадь. Рядом стоит Прозаик).
Я: Чёрт знает что! И этот ненормальный.
Прозаик: Там так не написано.
Я: Я не об этом (трясёт тетрадь), я о тебе.
(Появляются Лирик и Художник).
Лирик: Она божественно мила,
А он – сам чёрт.
Она красива и стройна,
А он – урод…
Прозаик: Самокритично.
Я: Правдоподобно.
Лирик: Ах, как кружится голова!
Её рука, моя рука –
Всего лишь!
Я: И как будто что-то заново открывают. Бедняга любовь! Сколько поколений поэтов тебя терзало!
Лирик: А она скольких? То нежностью возьмёт, то бушующей страстью, и нет от неё спасения, и от самого себя нет спасения (хватается за голову):
Не хочу в её списках значиться
И вот только боюсь наперёд,
Что однажды она расплачется,
Повернётся спиной и уйдёт.
Художник (стоит поодаль, его никто не слушает): Я рисовал её. И в глазах её была жизнь. Жизнь есть, а души нет, душа вся – на бумаге. Значит, жизнь бездушна, а душа безжизненна. Я не могу рисовать человека, у которого нет души. Я не могу рисовать душу без человека (переходит на шёпот). Я вообще не могу больше рисовать (уходит).
(Появляется Зануда).
Зануда: Вот говорят: «И он овладел ею». Что это значит? Мужчина владеет женщиной, или женщина – мужчиной? Без сомнения, второе. Ведь это он схвачен, присвоен и телом, и душой. А она… Делает вид, что подчиняется, что она – сама слабость, нежность, любовь. И мужчина думает, что он – король мира. Но осторожнее! Женщина хитра и коварна. Её укус смертелен.
Я: Ты говоришь много и не по делу.
Лирик: Рассуждения в любви не годятся. Только недосказанность, неясность, чувственность владеют влюблённым.
Живу – не живу – не знаю,
И не понимаю зачем
Я часто как зверь рыдаю
На нежном твоём плече...
Я: А где Художник?
Прозаик: Кажется, он ушёл совсем.
Я: У тебя нехороший глаз.
Прозаик: Просто я никогда не вру, не пытаюсь подсластить пилюлю.
Я (задумчиво): Пришёл внезапно и ушёл незаметно. Как человек.
Затемнение.
Действие третье.
(Я сидит в кресле и, кажется, спит. Рядом сидит Лирик).
Лирик: Убила и не знаешь.
И знаешь. И молчишь…
(Плачет. Входит Зануда).
Зануда: От меня ушла любимая.
Лирик: И от тебя тоже?
Зануда: Она сказала, что я – якорь.
Лирик: В каком смысле?
Зануда: Я её держу. Она не может развиваться рядом со мной, не может идти дальше… А в сущности что такое – якорь? Это самая несчастная вещь на свете.
Лирик: Почему?
Зануда: Его либо вешают, либо топят.
Лирик: Якорь – не человек, ему всё равно.
Зануда: А если человек – якорь?..
Конец третьего действия.
Действие четвёртое.
(Я сидит в кресле и молчит. Его лицо ничего не выражает, он похож на восковую куклу).
(Появляется Лирик).
Лирик: Был обычный холодный день… Нет, не так. Последний лист вчерашней осени… Опять не то. Как же сказать…
Я: Ну, не мучайся. Дай себе выходной. Завтра насочиняешь сотню стихов.
Лирик: Вы думаете, сочинять стихи – это как лопатой махать? Что сегодня не успел – завтра доделаю?
Я: Да уж лучше лопатой махать, чем как ты рифмы из себя выдавливать.
Лирик: Выдавливать…
(Появляется Прозаик).
Прозаик: Зануда повесился.
Я: Что?
Прозаик: Да. Оставил записку: «Я – якорь».
Я: Якорь?
Прозаик: Якорь! Поди, разберись. Соригинальничал, как всегда.
Лирик: Он мне что-то говорил… Человек… Якорь… Не помню.
Я: Умер…
Прозаик: Все всегда умирают.
Я: Ты и об этом напишешь? Есть в тебе что-то от шакала. Ты питаешься чужой смертью.
Прозаик: Это грубо. Я никогда не говорил, что смерть ужасна. Да я и о смерти-то, в общем, не писал.
(Я роется в кармане, достаёт мятую бумагу, разворачивает и читает вслух).
Я: «Очнулся Санька вечером, часов в шесть. Очень болела голова, и тошнило. В комнате на полу лежала мама и смотрела в потолок не моргая. Санька тупо смотрел на неё с минуту-две, потом поднялся и шагнул к кухне. В дверях кухни на перекладине висел отец. Его глаза были выпучены, взгляд направлен прямо на Саньку, шею стягивал толстый бельевой шнур. Мир вокруг размок и оплыл. Санька сел на пол, наклонил голову к стене и уснул».
Прекрасный образец!
Прозаик: Но я не сказал, что он умер! Здесь каждый домыслит так, как ему удобнее. А даже если и умер, что с того? Кто смог вернуться и сказать, что там хуже?
Лирик: Когда умрём, темней не станет,
А станет, может быть, светлей.
Так, кажется, кто-то сказал… Кто-то…
Я: Все разговоры о смерти. Всё оставляет после себя только смерть.
Прозаик: И только смерть ничего после себя не оставляет. Она всё заканчивает и ничего не начинает. Идеальная точка бытия.
Конец четвёртого действия.
Действие пятое.
(Та же комната, Я как всегда в кресле, Лирик рядом).
Я: Что происходит на свете?
Лирик: Просто зима.
Я: Я устал от твоих ритмов.
Лирик: Уже не моих. Я, кажется, разучился писать стихи. А может, никогда и не умел…
Я: Уходи, ты становишься занудой.
(Появляется Прозаик).
Прозаик: Я написал! Сегодня я написал сказку! Чудесную, великолепную!
Я: Сказка – это не твой жанр. Тебе впору писать некрологи – ты же убиваешь всех своих героев.
Прозаик: Но здесь (мнёт рукопись)… Здесь есть надежда.
Я: Только ты можешь видеть надежду там, где её уже нет. Мир сходит с ума – где это видано, чтобы в плохие времена лирики хандрили, а прозаики находили повод для радости?
Прозаик: Я Вас не понимаю.
Я: Часть не может понять целое. Это не страшно. Страшно, когда целое не может понять часть себя самого. И принять. И тогда часть, как любая опухоль, должна быть удалена.
Прозаик: И Вы…
Я: Принимаю решение.
Конец пятого действия.
Действие шестое.
(Комната без Я. Тени на стене - то ли колышущаяся на ветру штора, то ли силуэты людей).
Лирик (а может, его тень): Как спокойно и тихо.
(Замечает сидящего в углу Зануду).
Лирик: Йорик, привет! Сколько зим, сколько лет.
Я тоже сюда на храненье…
(Внезапно в окно заглядывает луна, комната освещается, показываются силуэты Художника и Прозаика).
Художник: Когда-то я писал людей.
Лирик: А я для людей.
Зануда: А я о людях.
Прозаик: А я о конечности человеческого бытия.
(Уходят по очереди за ширму. С другой стороны выходит Я).
Я: …только почему не оставляет меня чувство, будто я не один? Будто кто-то все просится во мне…
(Прислушивается, затем, вздрогнув).
Я: Кто здесь?
_:
Я: Художник, это ты молчишь?
_:
Я: Нет. Ты – кто-то другой. Я знаю. Я чувствую. Ты не умеешь говорить, за тебя говорят другие. Откуда ты? Почему я не могу остаться самим собой? Слова, которые я произношу, мои? Отвечай!
Конец шестого действия.
Действие седьмое.
На сцену выходит женщина в платке и фартуке. В руках у нее связка копченой рыбы. Читатель поднимается, протягивает ей деньги, заворачивает в листы пару жирных рыбин и они расходятся.
апрель, 2004 г.