Сержантский поцелуй

Федор Сван
Под кудряшками подмосковного смешанного леса притаился в засаде наш дивизион ПВО.
Мы, то есть я и сержант Жариков, сидели на «точке» - на стартовом столе ракеты противовоздушной обороны. Разговор, словно высушенный зноем родничок, давно иссяк. Сомлевшие от июльского солнца, что две горячие кунцевские булочки на жарком противне,мы без сожаления, как чужие деньги, убивали никотином очередной казённый день. Взглянув на товарища я невольно усмехнулся: на булочку он мало походил, поскольку отличался крупной, относительно своего тренированного тела, головой, густо засеянной чёрным волосом. Даже стриженный наголо и бритый налысо - весьма тёмен был с лица. Тренькал на гитаре жалостливые песни и, как-то особенно, отличительно от прочих добровольцев грустил по родному Тольятти, по текущей долго и издалека реке Волге.
 По дивизионной дороге, асфальтовым шрамом рассёкшей берёзовую рощу, прокатил, постукивая полными котлами с солдатским обедом, столовский «газик». Служба – службой, но лучше переесть, чем недоспать, и мы, уж было, засуетились догонять столовский «газик», как из лесу на дорогу выпала одинокая фигура взводного электрика рядового Монахова, а ежели проще – Мони. Моня был безобидным, как дождевой червяк и не отличался ни атлетическим телосложением, ни пытливым умом. Службу Моня старался лишний раз по пустякам не беспокоить. Но мог, к всеобщему восторгу, не напрягаясь, без вреда для организма запихнуть себе в рот и извлечь обратно головку массивной чёрной телефонной трубки, образца середины прошлого века. Не заметив нас, Моня неторопливо брёл по дороге. В руке он держал матового стекла плафон настенного светильника, свинченного из бункера управления пуском ракет. Плафон, объёмом с пол-литровую банку, был наполовину наполнен душистой земляникой. Заметив сержантов, Моня ощутил себя заигравшимся карасём, наскочившим на двух голодных щук. Плюнув на свою судьбу, Моня решил спасти хотя бы землянику. Используя уникальные возможности своего черепа, придержав свободной рукой пилотку на затылке, задрал голову в синеву безоблачного неба и, как самосвал картошку в бункер овощехранилища, высыпал содержимое плафона себе в рот, лишив сержантов Советской Армии сладкого десерта. «Рядовой Монахов, ко мне». Моня, густо пахнувший земляникой, словно клоп коньяком, замер в шаге от «смерти». Конечно, никто Монахова убивать не собирался. Однако, причитания слесаря дяди Васи над нечаянно разбитой бутылкой водки в сравнение с тем, что услышал Моня в свой адрес от печального Жарикова – лепет ясельного ребёнка, потерявшего пустышку. В заключение сержант выразил огромную надежду, что дети монинские кормить его будут плохо, а попить, когда Моня будет «загибаться» и вовсе не дадут. Моня хлопал белёсыми ресницами, не переставая пережёвывать душистые ягоды. Красной струйкой сладкий сок вытек с уголка рта и капелькой повис на подбородке. Рукавом застиранной гимнастёрки солдатик утер рожу. Обессиленный пылкой речью, Жариков неожиданно затих и задумчиво смотрел на пустой плафон. Затем изрёк, обращаясь ко мне: «Если поджечь бумажку, бросить в плафон и приставить к телу, то присосётся». В детстве я наблюдал, как моей бабушке ставили банки на спину. Спирт для этого нужен. «Ерунда, с бумагой тоже присосётся», настаивал Жариков. «Монахов, оголи живот». Моня, как на приёме у терапевта, послушно задрал гимнастёрку к подбородку, растопырив острые локти на уровне худых плеч, и выставил для эксперимента плоский живот. Похлопав себя по карманам, Жариков достал пачку болгарских фильтрованных сигарет, стянул с неё целлофанку, смял в комочек и бросил в плафон. От зажженной спички по краю целлофанки побежал сперва маленький огонёк. Сосуд стал наполняться едким дымом. Целлофановый комочек разворачиваясь зашуршал и вдруг вспыхнул весь жёлто-зелёным пламенем. Жариков примкнул плафон к Мониному животу. Живот медленно, буд-то толстый мужик в узкие двери пассажирского лифта, втянулся в плафон. «Вот», сержант отпустил присосавшийся плафон и звонко щёлкнул ногтём по стекляшке, наполненной мониным животом. С детским любопытством Моня потрогал плафон, покачал, наклонил в сторону и отпустил. Плафон резко выпрямился, подрожал холодцом и замер огромной стеклянной бородавкой, проблесковым маячком на крыше скорой помощи. Придерживая гимнастёрку подбородком, Моня двумя руками силился оторвать присосавшееся стекло. Сдобным тестом тело солдата оттягивалось, но плафон, точно бульдог на вражьей ноге, держался мёртвой хваткой. Жариков молча глубоко давнул указательным пальцем у края «бородавки». Плафон жадно, со свистом вдохнул воздух и сытой пиявкой отвалился от тела, упав в подставленные солдатом ладони. Чуть выше ямочки пупка на вновь плоском животе красовался правильным кругом огромный лиловый «засос». На один день Моня стал «героем», демонстрируя всем горячий сержантский «поцелуй».


На снимке из космоса наш, когда-то грозный для врагов, дивизион. Ныне дачный посёлок.