- Нет, эта фраза должна звучать гораздо напевнее и нежнее – мы же поём не о чужом человеке, а о самом близком, о маме! Попробуем ещё раз: представьте, как ваши мамы вам улыбаются... Спойте с любовью и теплотой, постарайтесь.
Только этой ночью я прилетела от мамы... Она – в коме. А я не могла остаться с ней, надо было вернуться. Моя мама – умирает. А я... пою с детьми. Так надо. До восьмого марта осталось меньше недели...
...на огромной реанимационной кровати мама совсем маленькая... пожёлтевшее лицо, тяжёлое дыхание, прикрытые глаза... Иглы, капельница, провода, трубочки... Она меня не слышит, не видит. Врач трясёт её за плечо, мутные глаза приоткрываются на мгновение – но не видят, она стонет, и я прошу врача не трогать её. Держусь за её сухую горячую ладошку, но она забирает руку... и опять прошу прощения...
- Сашенька, девочка моя, ты же – солистка. От тебя зависит вся песня, ты «ведёшь» за собой весь хор: надавила на звук чуть сильнее и грубее – и остальных ребят за собой потянула. Надо думать, о ком ты поёшь, для кого: для самой любимой, самой замечательной, для мамы!
Отворачиваюсь от ребят – нельзя их пугать слезами, они должны спеть очень хорошо... для своих мам. А моя мама умирает. А я... пою.
...вечер, я, первоклассница, делаю маме причёску: хвостики... Старательно, прикусив губу, делаю пробор, завязываю бантики – она смеётся. У меня получилось! но вдруг я понимаю, что хвостики совсем не подходят к маминому лицу. Впервые замечаю морщины и седину, и понимаю, что ей уже немало лет. Это меня смущает, я начинаю торопливо развязывать банты: «Я потом... ещё сделаю…»
- Давайте проговорим слова песни очень тихо, шёпотом, но так, чтобы я услышала каждое слово. И сохраняем ритмический рисунок, хорошо? «...ма-моч-ка, ми-ла-я...» Понятно? Пробуем.
Подбородок меня плохо слушается, трясётся, провоцируя слёзы. Нельзя. Соберись, выговаривай слова. Дети не видят? Вот и хорошо.
...соседка привела меня, плачущую, в грязи, и мама ругается. Я не могу говорить, только вытягиваю болящую руку к ней. В сердцах она резко задирает рукав свитера и видит мою руку, переломанную, свисающую вниз под прямым углом. Мама бледнеет и начинает оседать... соседка подхватывает её и тащит к дивану... Мне тогда было лет шесть?...
- Звук легче, направьте его высоко, до самого неба: пусть песня разливается в поднебесье... Светлая, радостная... Да, сейчас – хорошо, молодцы, у вас получилось. Сохраните это, запомните.
Я не могу больше. Отпустите меня. Пожалуйста! Моя мама... Нельзя, не думай, пой! На тебя смотрят ребята, они должны видеть привычно-спокойную Марину Ивановну. Ты – можешь!
...аппендикс прооперировали ночью – разбудили, спящую, и повели... Полного наркоза не было, я слышала и чувствовала, как «ковырялись» во мне. Утро было ужасным – с тазиком у кровати, к которому надо было наклоняться, а располосованный живот откликался болью... И вдруг вижу маму – она улыбается сквозь слёзы, руки теребят воротник бежевой кофточки: «...как же так... должны были оперировать утром... и ничего не сообщили... Мариночка...»
- Пропойте мне, пожалуйста, эту фразу без слов, с закрытым ртом. Чувствуете, как у вас «потерялась» мелодия? Послушайте, как надо это спеть. Разницу уловили? Теперь – сами, и проведите мелодию, пожалуйста, поточнее.
Не думай, не надо. Я должна сейчас быть там, около мамы – а я... я опять виновата перед ней. Мамочка, выживи, прошу! Я смогу. Пою и хлопаю в ладоши... Могу?...
... - Сейчас Мариночка сыграет на пианино, она на пятёрки учится в музыкальной школе, её даже через класс перевели: из второго сразу в четвёртый! – хвастается мама перед гостями. Я страшно смущаюсь, что-то неуклюже «выстукиваю» по клавишам, и, вся красная, выбегаю из комнаты. Больше к гостям не захожу – мне стыдно... Позже, став старше, я просто отказываюсь играть перед гостями... мама огорчается, но больше никогда не просит играть для гостей.
- Не получилось у нас цепного дыхания – я слышала вновь вступающие голоса, этого быть не должно! Незаметно-легко вдохнули, и осторожно подстроили свой голос к хору – тогда и получится красивый долгий звук. Пробуем?
Вот и хорошо, я могу. Я не плачу. Всё хорошо, у меня всё получается... Мама...
...совершеннолетие: после празднично-обильного стола мы с подругами уходим погулять и... оказываемся в парке – в кампании знакомых парней и бутылки водки... Курим, смеёмся, придуриваемся – восемнадцать лет!... Игорь отводит меня в сторону «для разговора», я догадываюсь, что это будет за разговор, но иду. Через несколько метров вижу бледное лицо – мама. Кто-то из «доброжелателей» поторопился сообщить ей, где и с кем сейчас её ненаглядная «умница» - и она пришла убедиться. Мама молчит, смотрит на меня, поворачивается и уходит. После «крупного» ночного разговора, не сумев доказать, что ничего ужасного я не натворила, переезжаю жить в общежитие. А у мамы... отнимается левая рука.
- «Мамочка, милая, нежная, славная,
Добрая, умная и лучезарная,
В ладонях я счастье тебе подарю...»
Чувствуете, сколько любви и нежности в этих словах?... Думайте, прошу вас – о чём вы поёте? Нельзя петь бессмысленно: думайте! спойте о своей маме, о том, как вы её любите...
Не могу... не могу... не могу больше... Мама, там, далеко – ты слышишь меня? Меня нет рядом с тобой, ты умираешь, а я... читаю стихи и пою?! Надо. Так надо...
... – Ты понимаешь, какой это крест?
- Да, я понимаю.
- Устройте дочку в интернат. Родите другого, здорового, ребёнка.
- Я не могу так, мама.
- Ты губишь всю свою жизнь, Мариночка... Отдай её.
- Я этого не могу.
Мама плачет. Она не любит мою больную дочку, потому что... слишком любит меня.
- Приезжай ко мне без неё. И без мужа. Я не хочу их видеть.
- Мама... Ты разрываешь меня пополам – я не могу по-другому! Она – моя дочь, как я могу её бросить? Ведь ты бы меня не бросила?!
Мама плачет, а мы уезжаем. После этого разговора я, парализованная душой, не могу подняться два дня с кровати – и... приезжаю к постаревшей маме только через несколько лет...
- Марина Ивановна, мы уже все собрались, можно заходить?
- Да, конечно... Давайте распоёмся. До концерта осталось всего два занятия, надо постараться. Для ваших мам.
На огромной реанимационной кровати мама совсем маленькая... пожёлтевшее лицо, тяжёлое дыхание, прикрытые глаза... Иглы, капельница, провода, трубочки... Она меня не слышит, не видит. Врач трясёт её за плечо, мутные глаза приоткрываются на мгновение – но она меня не видит, она стонет, и я прошу врача не трогать её. Держусь за её сухую горячую ладошку, но она забирает руку... и опять прошу прощения...
Не спрашивайте меня, почему я не люблю восьмое марта...