Аромат лилий

Николай Крюков
/отдельные главы из книги/


Даже если мы мысленно способны пересечь половину мира,
всегда найдётся место, куда у нас не достанет сил
заглянуть... Внутрь нас же самих.


Дух-Созерцатель летит над городом, над столицей Империи, которая лениво подставляет солнцу длинные полосы своих улиц, всё ещё укрывающие остатки вялых ночных теней. Свет ложится неравномерно на скопления домов, различных по стилю, по размерам, по возрасту и даже, наконец, по тем незримым особенностям каждого из них, которые определяют настроение и восприятие зрителя. Большинство построек сложено из плохо отшлифованного жёлто-серого камня, и от его переливов город выглядит особенно красиво. Мельчайшие зёрнышки в местах соединения плит отражают и преломляют лучи, как крошки стекла, наполняя утренний воздух призрачными отблесками. Темнота нехотя отползает в углы, срывается с места, будто потревоженная птица. Чисто и прозрачно, как в сердце рубина, ветер тихо свистит в ушах и озорно треплет раздвоенные кончики штандартов на шпилях башен. Может, немного позже и этот город примет столь свойственный всем иным городам будничный и монотонный облик, но сейчас, в яркие минуты рождения нового дня, его великолепие в полной мере потрясает взор. Так посмотрим на него в сей миг рассвета, и пусть, мой дорогой читатель, тебя не смутит высота нашего полёта, ибо для Созерцателя она в порядке вещей.
Дух продолжает нестись над улицами, и пробуждающийся город мозаикой мгновений дарит ему новые впечатления жизни, которую он помнил ранее и не забудет никогда… Радостные оттенки восхода, как ямочки на щеках улыбающейся девушки. Набор неясных образов, без последовательности, без смысла. Урывки счастья и благополучия, нежно касающиеся мечтательного сознания. Призрак направляет взор вниз, в каменное русло улиц. Пока людей немного, они ещё сонные и медлительные, но на них уже надета разноцветная праздничная одежда, волшебная пестрота оттенков в сочетании с ощущением добра и торжественности… Они бредут кто куда, приветствуют друг друга, обмениваются парой фраз, обмениваются неприметными тонами настроений.. А сверху кажется, что сотни ярких цветных пятен в сказочном потоке двигаются среди каменных берегов городских строений.
Дух описывает круг и на миг останавливается, заметив в толпе одного человека. Но какого – только ему известно... Он всматривается в пёстрое скопление людей, непрерывно пополняющееся, как текущая с гор река. Человек давно ушёл, свернул на боковую улицу и затерялся в бескрайнем массиве домов, а дух ещё некоторое время висит в вышине, погруженный в раздумья, будто узрев великое знамение. Наконец он устремляет свой всевидящий взор вдаль, в сторону императорского дворца, и люди внизу перестают более вызывать в нём интерес. Дух скользит в сонме солнечных лучей к острым шпилям башен, вершины которых расплываются в тяжёлом горячем воздухе. Ему лишь ведомо, что именно должен он увидеть и понять в этот час. Ему лишь знаком тайный смысл того тонкого веяния, что исходит от величественного и строгого дворца. Веяния грядущих близких перемен.
Только что сменился караул, и стражники, для которых время дежурства едва начинается, оживлённо переговариваются, делясь впечатлениями вчерашнего дня, обсуждая настроение вечно недовольного ими капитана или высказываясь с живостью относительно политики империи. Те, кто вынужден стоять на одном месте, с завистью смотрят вслед патрульным солдатам, медленно расхаживающим по саду возле дворца; взоры же патрульных, в свою очередь, обращены на капитана, который, облокотившись на перила балкончика дозорной башни, с той же как и у всех дремотной ленью в глазах следит сверху за расстановкой стражи. Начинается привычный цикл жизни во дворце, и хотя всякий раз, подобно любому отмеченному существованием человека явлению, этот заведённый порядок бывает слегка подсвечен эмоциями, парой свежих реплик или появлением новых лиц, суть не меняется никогда в целом. И начинающееся утро, временами светлое и тёплое, временами неприветливое и суровое, застаёт одни и те же картины мелочной людской суеты.
Дворец расположен на возвышении, но не только это уберегает его изящные стрельчатые стены от теней, отбрасываемых другими строениями. Вокруг на несколько сотен футов раскинулась зелёная лужайка и сад, поглощающие звуки шумной столицы и создающие необыкновенный островок великолепия посреди строгих прямых улиц и геометрически правильных площадей. Разбитый по приказанию правительницы, сад стал символом её царствования. Великое множество деревьев, свезённых с разных уголков Империи, собрано в нём, и это придаёт ему особенное очарование: когда проходит цветение одних растений, берёт своё начало пора других; сад непрерывно изменяется, одеваясь в новые краски и оттенки, наполненные чудом природной гармонии. Он может быть или пламенно-красным, словно обозначая дух новых свершений и замыслов при дворе, или холодным тёмно-синим, напоминая о покое и тишине, принесённых разумным и рассудительным созиданием. Празднично-белым, будто замирая от общей атмосферы торжественности, которую сам же и породил, или сумрачно-серым, когда продолжительный дождь вместе с густым туманом нагоняют уныние.
В этот день то тут, то там восхитительные лиловые пятна показывались в саду. Совсем недавно не выделявшиеся на фоне прочих цветов, теперь они неизменно привлекали взор редкостью оттенка и чувством сказочной новизны. Придворные прекращали беседы, проходя мимо фиолетовых клумб, садовники не решались приблизиться к мирку неземной красоты, явившему внезапную благосклонность к императорскому саду. Это были лилии, любимые цветы правительницы. Расправив на солнце нежные лепестки, вытянувшись над землёй, будто упиваясь своим утончённым изяществом, они приветливо глядели вокруг и распространяли самый чудесный и душистый аромат, который когда-либо знал дворцовый сад.
Высокий, строго одетый человек подошёл к цветочной клумбе. На нём было всё чёрное: узкие панталоны, переходившие в лоснящиеся шёлковые чулки, короткий, аккуратно застёгнутый на все пуговицы жилет, и плащ, доходивший до середины щиколоток, который крепился к плечам серебряными застёжками. Лишь белый ворот сорочки, небрежно выбивавшийся у горла, являл слабый контраст с прочими предметами одежды. На груди человека блестел маленький геральдический значок в виде дракона, сидящего на собственном хвосте.
Черты лица его могли с первого взгляда показаться выдающимися. Трудно сказать, что именно в них производило подобное впечатление, но, без сомнения, оно не было ложным. Иссиня-чёрные немного растрёпанные волосы спускались на высокий, отмеченный одухотворённостью лоб, выразительные карие глаза под тонкими, заострёнными кверху бровями смотрели проникновенно и загадочно. Сжатые губы обозначали хладнокровие и уверенность в себе.
Незнакомец неспешно подступил к клумбе и остановился, разглядывая пышные, наполненные жизнью цветочные бутоны. Он задумчиво прищурился, сложив руки на груди, а потом вдруг резким безжалостным движением сорвал одну из лилий.
- Что вы делаете?! – отчаянный, но в то же время растерянный крик прервал размышления незнакомца. Он обернулся на голос, не выпуская из рук цветка.
- Что вы делаете здесь?! Как осмелились вы сорвать эту лилию?!
Голос прозвучал надрывно, со смесью потрясения и бессилия. Перед человеком в плаще стоял юноша в дорогой дворянской одежде, довольно слабый и тщедушный на вид. В руке его была обнажённая шпага, но вместо приличествующей грозному оружию внушительности придавала хозяину только более комический вид. Юноша подступил к незнакомцу, приставив ему остриё клинка к груди.
Тот, казалось, и не заметил этого. Человек в плаще не сделал ни единого жеста, ни сказал ни слова. Даже случайная эмоция не скользнула по его лицу. Он лишь пристально посмотрел в глаза тому, кто столь бесцеремонно повёл себя с ним. А юнец невольно попятился, встретив этот взгляд: холодный, бездушный, словно неживой. Не презрение, ни удивление, ни возмущение не тронули глаз незнакомца. Всего лишь внимательный, изучающий взор был у него, но от которого мгновенно становилось не по себе.
- Кто вы такой?
Теперь в интонации юноши явственно присутствовал страх. Он оглянулся, ища глазами стражников, обыкновенно патрулировавших сад, но те словно провалились под землю. Более того, неожиданно для себя юноша почувствовал вокруг мёртвую, абсолютную тишину. Прекратилось пение птиц, неразрывно влившееся в существо сада; исчезли куда-то жалобные стоны ветра в кронах деревьев. Он слышал только собственные слова, прозвучавшие беспомощно и отчуждённо. А незнакомец всё так же глядел на него, и разве едва различимое колебание лепестков лилии в его руке выдавало, что время ещё не остановилось.
- Опустите шпагу, сударь. Как видите, при мне нет моей, что даёт вам преимущество в жертву благородству. Но и, кроме прочего, весьма негоже изъясняться с оружием в руках. Уж, думаю, вы согласитесь с этим.
Человек в плаще говорил негромко, вкрадчиво и как-то необыкновенно властно, будто желая подчинить себе самую волю собеседника. Юноше показалось, что силы сейчас оставят его. Он попытался крепче сжать оружие и отошёл ещё на шаг, противясь этому ощущению, но рука сама безвольно опустилась и вложила шпагу в ножны.
- Похвально, сударь, что вы согласились с моими доводами, - проговорил, не меняя тона голоса, незнакомец. Он перевёл взгляд на цветок и на мгновение будто вовсе утратил интерес к окружающему, но вдруг добавил, не поднимая глаз:
- Аркенио Латюрель, врачеватель, к вашим услугам.
- Маликен Камер, слуга графа Радлера, - неуверенно представился юноша.
Какая-то неосязаемая, необъяснимая сила подавляла его, лишала способности мыслить. Каждой частичкой своего сознания он чувствовал превосходство собеседника, и чувствовал, как малейшая попытка воспротивиться гаснет и растворяется среди перемешавшихся подобно перепуганному стаду тревожных мыслей.
- Но... Как вы здесь оказались? Насколько мне известно, эта часть сада закрыта для посторонних, к коим, прошу прощения, имею смелость вас отнести.
При слове «смелость» Латюрель едва приметно улыбнулся. Слабость и неуверенность буквально впивались слуге в горло. Он ещё надеялся, что патруль солдат пройдёт мимо клумбы, прервёт его мучения и непременно возьмёт под стражу подозрительного чудака, который вторгся в дворцовый сад и имел наглость сорвать одну из императорских лилий, но надежда была совсем уж жалкой и призрачной.
Лучик снисхождения мелькнул в глазах лекаря. Детская непосредственность слуги уже откровенно забавляла его.
- Для начала, всё же я осведомлюсь у вас, молодой человек, - Латюрель вытянул перед собой руку с сорванным цветком. – Почему вы сочли столь преступным сей безобидный факт, что я взял одну лишь лилию? Здесь сотни ей подобных, и, помимо прочего, фиолетовый сорт, коль скоро мне это известно благодаря моему роду занятий, цветёт весьма недолго. Рано или поздно она бы завяла, а на следующий год, - лекарь добавил особенно вкрадчиво, - на её месте выросли бы новые, может статься, и более прекрасные.
Объяснение оказалось таким несложным и лишённым принуждения, что юноша пришёл в полное замешательство. Он растерянно глядел то на Латюреля, то на лилию, нервно теребя рукоятку шпаги, и имел вид истинного школяра, отчитываемого учителем.
- Это необычайно редкий сорт... Привезён по особому распоряжению императрицы... её любимые цветы...
По горлу слуги словно прошёлся суховей. Бледнея, он непроизвольно облизнул губы и поморщился от какой-то внутренней боли. Даже дышать ему становилось трудно, а слова и подавно давались с тягостным мучением.
- А много ли вы знаете о лилиях? – продолжал Латюрель, поворачивая цветок в руке и любуясь изгибами лепестков. – Ведь у них, как и у людей, своя история, и, может, они не прочь бы рассказать её, - лекарь снова усмехнулся и прищурил глаза с видом знающего человека. – Хотя, этот сорт – едва ли. Ведь он искусственный.
Юноша слушал его, словно заворожённый, внимая каждому слову.
- Любая лилия в отдельности – царица цветов, превосходная, душистая, бесконечно радующая глаз... – фразы Латюреля наполнялись многозначительностью. – Но стоит собрать их много в одном месте, как здесь, и тут же куда-то уходит вся прелесть, а запах становится приторным и дурманящим. Им даже можно отравиться! А всё отчего? Внимаете ли вы ходу суждений, мой юный друг?
Лицо лекаря вновь приобрело каменное, ничего не обозначающее выражение, хотя в адресованный вопрос он вложил вполне заметную и ощутимую нотку.
- За клумбой ухаживала сама императрица... – проговорил Маликен, удивившись тому, что его голос неожиданно обрёл прежнее звучание, а разум – прежнюю свободу.
Трудно сколь подходящим к случаю образом описать реакцию Латюреля, но ответ юноши явно заинтересовал его. Он по-новому взглянул на сорванный цветок, который всё ещё продолжал вертеть, держа кончиками пальцев.
- Во многих поверьях лилии символизируют беду или несчастье, - тон лекаря стал зловещим. – Любить их – весьма необычно для женщины. Несвойственно? Нет, не совсем. Скорее – показательно. Но довольно об этом. Чувствую, мой предыдущий вопрос вас не вдохновил.
Маликен попробовал было возразить, но Латюрель уже продолжал:
- Лучшее – почти всегда враг хорошего. Столь простая, незатейливая мысль, но, надо заметить, на редкость справедливая. То же и с этими цветами... Впрочем, нам следовало бы перейти к делу, молодой человек, а именно к причине, которая подвигла меня прийти сюда. Ведь занемог главный придворный лекарь императрицы?
- А, вы... – растерянно протянул Маликен, собираясь с мыслями. – Да... Главный лекарь поражён тяжёлым неизвестным недугом, который не в силах исцелить никто из его учеников и никто из приглашённых из отдалённых провинций врачевателей. Нет сомнений, что болезнь сия смертельна, ибо угасание жизни налицо и наблюдается всё яснее с каждым новым днём. Но страшнее всего - больной, величайший мудрец и естествоиспытатель, не может определить свойств заразы, что овладела им. Он, автор сотен трудов, человек, в своё время поднявший на ноги тех, в ком вовсе не оставалось уже надежды, теперь умирает, не зная, от чего...
- Трогательная история, - прервал Латюрель на удивление безразличным тоном. – А правда ли, что он обещал подарить свою должность при дворе тому, кто сумеет исцелить его?
- О да... И эти слова были одобрены императрицей... Но бесполезно – нет ни одного человека в целом свете, что обладал бы познаниями, достаточными для этого.
- Быть может, вы и правы, юноша, - загадочно ответствовал Латюрель. – Но, я вижу, к нам приближаются стражники. Вы меня представите?
Лекарь обезоруживающе улыбнулся, и Маликен даже не нашёл, что сказать. Он лишь посмотрел в сторону, куда был направлен взор Латюреля, и действительно заметил двоих стражников, появившихся на зависть кстати.
Солдаты, охранявшие дворец, носили тёмно-синюю расшитую золотом форму поверх тяжёлой стальной кирасы. На поясе у каждого был подвязан меч, а в руках они держали алебарды с изогнутыми широкими лезвиями. Само собой, не каждый мог выдержать целую смену, нося на себе такой вес, поэтому во внешнем дворцовом карауле состояли самые рослые, внушительного вида солдаты, обладавшие достаточной выносливостью и крепостью тела. Латюрель с восхищением смотрел на богатырское сложение подошедших стражников, на чьём фоне он выглядел настолько худощавым, если не тощим, что, казалось, солдату достаточно опустить руку лекарю на плечу, чтобы тот по колено вошёл в землю.
- Приветствую, господин Камер, - один из стражников поклонился с явным подобострастием. – А вы кто такой, сударь? – он недобро глянул на лекаря, так и не выпустившего из рук лилии и державшего её будто даже с вызовом. – Извольте представиться!
Латюрель надменно смерил солдата взглядом, не издав ни звука.
- Это... э-э... мой друг, - Маликен нервно сглотнул, сам удивившись тому, что употребил именно такое слово. – Господин Аркенио Латюрель, врачеватель. Прибыл во дворец, чтобы выяснить причину недуга главного лекаря нашей светлейшей императрицы.
Двое стражников загадочно переглянулись, и на их лицах появилась снисходительная ухмылка. Очевидно, они слишком хорошо понимали, о чём идёт речь, как и сознавали всю степень невыполнимости задачи, над которой уже бились десятки умов со всей Империи. Латюрель презрительно скривил губы, но и тут смолчал.
- Хорошо, господин Камер, ваша рекомендация превыше всего для нас, - солдат снова поклонился, почти театрально прижав руку к груди, а потом вместе с товарищем проследовал дальше по саду. Их неловкие шаги, сопровождаемые бряцаньем доспехов, ещё долго заглушали чудесное пение птиц.
- Что же, сударь, благодарю вас за поддержку, столь подоспевшую к случаю, - Латюрель слегка наклонил голову в знак благодарности. – Я уверен, что в скором времени щедро отплачу вам. А теперь, смею ли я попросить вас провести меня на приём к императрице?
Маликен ошарашено смотрел лекарю в глаза, и не мог понять, куда внезапно снова подевались воля, способность мыслить и рассуждать... Он стал, как и несколько мгновений назад, послушным рабом в руках этого странного человека в плаще.
- Да, разумеется, господин Латюрель... Следуйте за мной...
Словно холодная хватка призрака вдруг ослабла на его шее. Маликен остановился в недоумении. Вокруг так же мелодично пели птицы, где-то далеко на башне звенел колокол. Казалось, временное помешательство нашло на него, и вновь оставило. Но суровое покашливание Латюреля за спиной привело юношу в чувство и слишком хорошо продемонстрировало, что всё произошедшее было далеко не простым наваждением. Маликен пошёл по аллее, не смея оборачиваться.
- Этот цветок для тебя, моя ненаглядная Эллис... Сколько раз ты помогала мне, но я снова и снова восхищаюсь твоим умением убеждать людей.
Латюрель улыбнулся, будто сам себе, и его взгляд в никуда будто стал на минуту проникнут теплом. Он поднёс лилию к губам и нежно поцеловал её, а затем бережно положил на клумбу рядом с остальными цветами. В этот момент Маликен всё-таки оглянулся. Ему показалось, что густая тень внезапно накрыла лилии, а когда она исчезла, сорванного цветка уже не было на месте.
- Чего же вы ждёте, юноша? – с явной досадой бросил Латюрель, позабыв о вежливости и манерах. – Ведите! Или вы запамятовали дорогу во дворец?
- Нет... Что вы, сударь... – Маликен вздрогнул от столь неожиданной перемены в собеседнике. – Я только решил подождать вас...
- Хорошо, - лекарь несколько смягчился. – Тогда не будем более терять времени. Насколько я помню, - он задумался, - сегодня у императрицы как раз назначен приём графа Радлера.
- Откуда вам известно?.. – юноша пробормотал так тихо, что сам не услышал своего голоса, сорвавшегося на шёпот.
Но Латюрель прекрасно различил эти слова, хотя и в очередной раз не стал отвечать. Он взглянул в сторону, будто любуясь собственной тенью и даже, как снова показалось Маликену, приветливо кивнул ей.
Со стороны дворца звучала ласковая мелодия, словно принесённая ветром. Как солнечный свет, она наполняла сад теплотой и утренним покоем. Фиолетовые лилии тянули свои большие бутоны к сияющему безоблачной чистотой небу, а остальные цветы напоминали лишь молчаливых зрителей, любующихся прекрасными надменными соседями. Влажное дыхание утра оставляло на траве капельки росы, а воздух был свеж и лёгок, словно после грозы. Дух окинул в последний раз взглядом чудесный сад и поднялся над землёй, устремившись к тонким шпилям императорского дворца.