Во дворце властвовали феерическое веселье и беззаботность грандиозного праздника. Сотни людей в разноцветных одеждах, в причудливых узорных масках и плащах наполняли огромные залы, озарённые бесчисленными огнями свечей. Дамы утопали в сияющем блеске граней драгоценных камней, которыми были расшиты их платья, мужчины щеголяли изящными формами воротников и длинной, похожей на кафтаны, одеждой разнообразных тёмных оттенков. В глазах рябило от пестроты, от контрастов и игры тонов; каждый в этот чудесный день хотел выделиться, понравиться, выглядеть лучше остальных или даже превзойти самого себя. Монотонный гул голосов, льющихся в унисон, отражался от стрельчатых сводов залов и будто многократно усиливался среди дребезжавших тонких стёкол, пустот в настенных барельефах и эфемерных упиравшихся в потолок колонн, соединённых невесомыми арками. Всё великолепие человеческой жизни словно слилось вдруг в одном бесконечно прекрасном моменте счастья и радости, празднике, объединившем единым порывом столько разных незнакомых друг другу людей, чтобы подарить каждому в отдельности и всем вместе великое чувство блаженного покоя мечты. И слабый лучик света, бросивший в глаза звёздочку блика, и мелькнувший краешек платья какой-то красавицы, и произнесённое кем-то слово приветствия – всё дополняло общую картину новыми милыми оттенками и заставляло сердце биться быстрее в волнении неповторимого мига.
Латюрель стоял возле окна, затянутого почти прозрачными занавесями, и прохладный ветерок, лившийся через приоткрытую форточку, ласково теребил его аспидно-чёрные волосы. Придворный врач императрицы был на этом торжестве, пожалуй, единственным приходящимся не к месту человеком. Любой, кто только бросил бы на него взгляд, оказался бы удивлён и несколько растерян. Во внешнем виде Латюреля не было ничего праздничного. Узкий плащ до земли с полностью скрывающим шею высоким воротником, мрачный, тяжёлый взгляд подчёркнутых глубокими тенями глаз, зловещие приподнятые брови и неестественная улыбка сжатых губ, - делали Латюреля до странности чужим в атмосфере веселья и пространных разговоров ни о чём, среди радужного светопреставления вокруг. Он смотрелся как спустившийся вдруг на землю кусочек ночи, вызывающий в душе тоску и беспокойство. Перед ним почтительно расступались, ему кланялись, но при этом улыбка и радостный блеск в глазах тех, кому он повстречался, тут же исчезали, словно подчинённые мрачной магией его персоны. Если некоторым людям свойственно природное обаяние, то, пожалуй, у Латюреля оно было. Но своё, особенное, будто зловещий ореол, воспринимаемый каким-то шестым чувством и внушающий благоговейное уважение.
Латюрель лениво водил глазами по присутствующим, потирая затянутые в чёрные перчатки пальцы. Императрица скоро должна была появиться в зале, и лекарь немного нервничал, невзирая на видимое хладнокровие. Башенные часы пробили десять вечера, и мерный стук каждого удара эхом пронёсся по залу. Гости нетерпеливо переговаривались и шептались между собой. Движение замерло, все взоры устремились в сторону дверей, в которые с минуты на минуту должна была войти правящая особа. Даже свечи будто слегка потускнели, затаившись в предвкушении торжественного момента. Латюрель подыскал место, где было больше тени, и незаметно проследовал туда, затерявшись среди увлечённых беседой людей. Ему прекрасно оставалось видно всё происходящее, в то время как заметить его самого было весьма сложно. Мёртвое пятно тени между двумя сияющими полюсами подсвечников почти совсем скрадывало силуэт его чёрного костюма. Только сосредоточенный выжидающий взгляд словно проступал на фоне погружённого в темноту угла, служа единственным осязаемым признаком присутствия в зале ещё одного человека, в минуту ставшего невидимым и неслышимым для окружающих.
Латюрель размышлял. Он выстраивал в голове карточные домики идей и планов, разрушал их и снова возводил, добиваясь идеальной устойчивости. У придворного лекаря было прекрасное внутреннее восприятие времени, и про себя, даже не видя часов, он считал каждую секунду, истекшую после громогласного боя курантов. В отличие от большинства присутствовавших здесь представителей знати и высших кругов общества, знавших двор лишь как собранное вместе шумное многообразие людей, Латюрель имел представление о вещах гораздо более значимых и тонких. Он знал не только о болезнях и самочувствии царственной особы и её приближённых, но также и сотни мелких особенностей во взаимоотношениях между вращавшимися у власти персонами, был в курсе всех интриг и маленьких заговоров. В своём знании он находил невероятную власть, но это нисколько не прибавляло ему надменности или презрения ко всем остальным. Внешний облик лекаря оставался таким же непроницаемым и хранящим тайну грозных замыслов в его голове. И именно это было самым пугающим для тех, кто находил в его лице себе врага.
Около года назад о нём никто и не слышал. Но присущая этому человеку способность предугадывать чужие планы, дар подчинять, убеждать и подавлять волю собеседника сделали его очень скоро одним из приближённых императрицы. Недоброжелатели диву давались, слыша историю неожиданного вознесения талантливого, но не имевшего изначально никаких видных связей при дворе врача. Говорили, он приехал из-за границы, но его превосходное произношение не давало возможности подтвердить это. Попытки оказать на него какое-либо влияние наталкивались на уверенное и умелое сопротивление человека, мастерски владеющего приёмами удержания власти. Под внешне мрачным и зловещим видом лекаря таилась некая потусторонняя сила, будто ставившая его выше окружающих и наделявшая высшим знанием. Ни один человек не мог предсказать, что Латюрель думает в данный момент: его действия всегда оказывались внезапными, застающими врасплох и бьющими точно в цель. Впрочем, всё же существовала одна персона, полагавшая, что видит душу лекаря насквозь. Это была сама императрица, выделившая его и превознёсшая над остальными. Она не слушала сплетен и недоброжелательных ноток, игнорировала советы других приближённых, обращённые против Латюреля, и действительно верила в бесконечную преданность своего врача. Императрица часто вызывала его к себе, принимала прежде прочих придворных, спрашивая мнения перед принятием того или иного решения. И лекарь внешне платил ей благоговейной покорностью.
Почётный караул расступился и освободил место перед дверями. На лестнице уже слышались шаги – стук каблуков многочисленных фрейлин, глухой звук сапог ближайших слуг и отдающее металлическим звоном мерное шествие личной стражи. Наконец обе створки широко распахнулись, и в сиянии волшебного блеска радужного платья в зал вошла Селина, властительница Фэйгарда. Милостивый наклон её головы и поистине праздничная улыбка распространяли вокруг радость и захватывающее дух сознание блаженства. Гости преклоняли перед ней колени, смущённо произносили переливающиеся подобострастием и преданностью приветствия, а она лишь плыла по залу, сопровождаемая фрейлинами, одаривая редких счастливцев лучиками своего царственного взгляда. Её золотые волосы мягко облекали плечи воздушным ореолом, усыпанная бриллиантами диадема лежала на челе, обрамляя белоснежное светящееся жизнью молодое лицо. Ожерелье настолько свободно покоилось на шее, будто кто-то поддерживал его, и ровное спокойное дыхание слегка колебало грудь. Сотканные из призрачных неосязаемых нитей ленты на её платье шевелились от каждого дуновения, и словно тёплой аурой сопровождали её силуэт. Даже тугой пояс на талии не стеснял естественности её движений, исполненных прелестью природной лёгкости. Императрица следовала по залу, и каждый тонкий жест её прекрасных розовых ладоней навстречу замершим гостям распространял над ними благословенный покой временного забытья.
Латюрель тоже опустился на одно колено, и стал совсем не виден. Пальцы его слабо дрожали, в выражении лица чувствовались нерешительность и сомнение. Он был безмерно благодарен тени, скрывавшей его, поскольку, возможно, впервые за последний год не смог скрыть внешне проявления своих эмоций. Лекарь снова представил себе от начала до конца осуществление своего замысла, но его разум, поколебленный внутренним волнениям, теперь начал немного путаться в деталях. Во всех, кроме времени Незаметно бросив взгляд в окно на башенные часы, Латюрель с удовлетворением отметил, что не ошибся в расчёте ни на минуту. Этим он лишь в очередной раз подтвердил своё знание дворцового распорядка, которому неукоснительно следовала императрица. Но сегодня довольная для него было особенно важно порадоваться хотя бы своей безупречной памяти.
С приходом императрицы начался долгожданный бал. Звуки музыки, будто доносящиеся откуда-то издалека, с лунного диска, отчётливо видного на фоне ночного неба, наполняли зал порывистыми переливами. Гости кружились в волшебном танце, отметавшем все повседневные заботы, все тяжёлые мысли и плохое настроение, переносившим в мир сновидений наяву и будто отрывавшим людей от земли в потоке безмерного счастья. Только Латюрель продолжал стоять в тёмном углу, глядя в сторону императрицы. Кровь отлила от его лица, тело будто замерло безжизненной статуей, и вся его внутренняя сила сосредоточилась в одном проникновенном следящем взоре. Лекарь ловил малейшее движение императрицы, каждый её шаг в сторону, который мог сказать о возможной слабости. Издалека нельзя было разглядеть выражения её лица, но Латюрелю представлялось достаточным лишь наблюдать за жестами, за наклонами головы, к которым он так привык, бессчётное количество раз приходя справляться о её здоровье или обследуя во время лёгких недомоганий и болезней. Почти никто, кроме лекаря, не знал о ней так много. Латюрелю были знакомы и оттенки её голоса, и скрытый смысл взгляда, такого усталого после напряжённого дня приёмов и советов, и так наполненного жизнью при пробуждении на новое многообещающее утро. И сегодня ему было нужно всё, что он успел в ней запомнить и узнать.
Пронзительный крик фрейлины парализовал танцевавшие пары. Он отозвался по залу сотней возгласов потрясения и отчаяния, словно заглушив беззаботно продолжавшую литься музыку. В общем смятении только Латюрель выглядел полностью равнодушным и хладнокровным. Он нашёл наконец то, что искал. Лекарь решительно выступил из тени, неожиданностью появления заставив ближайших к себе гостей шарахнуться в сторону.
- Императрице плохо! Позовите лекаря! – со всех сторон сыпалось на разные голоса.
Латюрель чёрной тенью проскользнул сквозь толпу, окружившую царственную особу. Императрица лежала на полу, её волосы золотыми нитями раскинулись вокруг мертвенно бледного лица, диадема упала на холодные плиты, мерцавшие в отражённом свете свечей. Кровь слабо пульсировала в проступивших на руках синих нитях сосудов, дыхание почти не шевелило её тело, ставшее похожим на фарфоровую куклу. По мере того, как Латюрель подходил к ней ближе, его лицо менялось всё сильнее. Окружающие перешёптывались, видя его испуганные глаза, побелевшие губы и дрожание рук, в безмолвном отчаянии протянутых к императрице. Лекарь стремительно склонился к ней, чтобы в последний момент скрыть проявление искренней радости, проступившей сквозь маску притворного страдания. Он хорошо сыграл свою роль.
Он неторопливо вытащил зеркальце и поднёс к её застывшим губам. Латюрель заранее знал, что увидит на нём капельки осевшей влаги.
- Императрица дышит, она жива. Возможно, это временная слабость или обморок. Прошу вас, помогите отнести её в царские покои.
Слуги осторожно подняли почти недвижимое тело и понесли его из зала. Латюрель проследовал за ними, на ходу снова одевая снятые на минуту перчатки. Внимание гостей, отвлечённое суетой слуг, теперь переключилось на него, и лекарь постарался шаркающей походкой и болезненным выражением на лице изобразить разбитость и опустошение, подобавшие преданному личному врачу. Когда створки дверей за ним захлопнулись, он вздохнул с облегчением, но тут же спохватился и зашёлся кашлем, встретив взгляд караульного солдата.
Обследование проходило в полной тишине. Латюрель посовещался с другими врачами, и внутренне возликовал, узнав, что их мнения ничтожно мелки и отдалены от истины. Все они лишь слушали то, что он сам им внушал, совершенно полагаясь на его авторитет и известный всем опыт в лечении императрицы. Латюрель хладнокровно оценивал каждого из них, будто заглядывал в их мысли, и находил там лишь растерянность, незнание и нерешительность. Вся процедура осмотра для него превратилась в своего рода проверку чужих подозрений и догадок, поскольку сам он знал обо всём заранее. Едва дотронувшись до запястья императрицы, Латюрель уже говорил её пульс, с равнодушием уверенности обращал внимание собравшихся на слабость дыхания, суженные зрачки, холодный лоб и бескровные губы больной. И все смотрели на него, как на единственную надежду, спасителя и слугу провидения, и видели в его спокойствии веру в выздоровление любимой всеми императрицы.
Она покоилась на тщательно взбитых подушках и перинах, и её руки были будто в молитве сложены на груди. Закрытые глаза словно ввалились внутрь, окружённые болезненными красными кругами. Чуть приоткрытые губы выражали покой, как у мирно спящего человека, но иногда бледные щёки слегка вздрагивали, выражая страдание. Её волосы, на балу так удивлявшие золотым блеском и сиянием жизни, теперь как бы потускнели и безвольно стелились по похолодевшему лбу.
Латюрель взял ножницы и осторожно срезал прядь этих волос. Случайно в этот момент императрица открыла глаза и посмотрела на него. В её слабом взоре было столько доверия и надежды, столько боли… Лекарь едва не выронил инструмент из рук, но всё-таки нашёл в себе силы ободряюще улыбнуться своей повелительнице и произнести ей слова утешения. Затем он обернулся к остальным врачам и шепнул так тихо, чтобы она не услышала:
- У меня есть подозрения, что её отравили. Изучите эту прядь известными вам способами, и выскажите своё мнение. Я подозреваю, что это растительный яд.
Латюрель говорил медленно, словно дозируя каждое слово, и когда он смолк, то будто тяжесть спала с его плеч. Сразу исчезло напряжение с его каменного лица, и лёгкий румянец выдал на мгновение внутреннее усилие, которого стоило ему произнесённое обращение. Врачи поклонились и разошлись, за ними проследовал и сам Латюрель. В комнате остался лишь Радлер – человек, прислуживавший императрице с самого детства, росший вместе с ней и воспитанный её же няньками. Выходя, лекарь бросил на него взгляд, полный долго скрываемой ненависти. Радлер был единственным, кто знал императрицу лучше его самого.
* * *
Когда Радлер пришёл за лекарством, Латюрель, уставший от притворства, даже не смог пробормотать простого приветствия. Он лишь уставился на вошедшего непонимающим неподвижным взглядом, нервно теребя руки.
Радлер был юношей лет двадцати; усы уже отчёркивали его губы, но внутри он оставался ещё ребёнком, которого легко обмануть. Латюрель так часто вводил его в заблуждение своими словами, даже звучавшими в совершенно неправдоподобном обороте, что теперь какое-то подобие лени удержало его от использования новой маски. Лекарь глядел холодно и выжидающе, как человек, которого оторвали от важного дела.
- Вы говорили, что приготовите её величеству сегодня лекарство, - доброжелательно начал Радлер. – Позволите ли вы мне отнести его?
- Я ещё не успел сделать микстуру, но это вполне можно закончить на ваших глазах. Сегодня, Радлер, мне нужно серьёзно с вами поговорить, так что пусть лекарство передаст кто-нибудь другой. О, я вижу, вас сопровождает сегодня Марта, эта новая служанка. Перепоручите ей эту миссию, я думаю, она будет счастлива выполнить её.
Стоявшая в дверном проёме девушка не слышала слов Латюреля, но поймала его взгляд и поняла, что речь идёт о ней. Марта была принята в штат фрейлин всего несколько дней назад, но исполнительностью быстро завоевала благосклонность. Именно она была той, чей крик привёл в смятение зал, когда императрице стало дурно. Всю дорогу до покоев больной она не переставала плакать, и её покрасневшие глаза не могли не вызывать сочувствия. Судя по всему, Радлер утешал её, а может она просто искала дружеское плечо, чтобы опереться в минуту боли. Латюрель перевёл взор с неё на собеседника и продолжил, заметив выражение несогласия в его лице:
- Я понимаю ваше беспокойство, но поверьте, это лишь временное недомогание. Императрице станет лучше уже завтра. Нет ничего плохого в том, чтобы Марта отнесла лекарство вместо вас.
Радлер, привыкший всегда повиноваться словам Латюреля, который был намного старше его, молча кивнул. Лекарь подозвал фрейлину и изложил ей поручение. Марта смущённо поклонилась, не веря внезапно выпавшей ей чести, и в покорном ожидании встала в некотором отдалении от Радлера.
Латюрель поставил перед собой поднос на столик и придирчиво осмотрел стоявший на нём хрустальный бокал, из которого обычно пила императрица. Бокал был идеально чист стараниями Радлера, и на фоне свечей его сияющая поверхность казалась особенно прекрасной своей почти неестественной прозрачностью. Такой хрусталь добывали глубоко под землёй в отдалённых провинциях, и обрабатывали его лучшие придворные мастера. Латюрель наполнил бокал водой из графина и раскрыл полочку с лекарствами. Минуту он стоял словно в нерешительности, а затем вынул маленький пузырёк с какой-то синей жидкостью. Откупорив его, он наклонился над бокалом и отлил туда пять или шесть капель. На мгновение разводы, будто от акварели, омрачили прозрачность воды, но тут же исчезли, и сторонний наблюдатель ни за что не смог бы определить, что туда что-то подмешано. Латюрель поднял голову и вдруг поймал внимательный взгляд Марты.
Он легко мог обмануть многих, играя словами и своей фальшивой улыбкой, изображая доброжелательность или дружелюбие, даря надежду или ободряя, в то же время другой рукой претворяя в жизнь чёрные замыслы. Но самым трудным было ввести в заблуждение женщину. Она всегда находила возможность по-своему толковать слова, выражения, взгляды, и Латюрель порою чувствовал себя измотанным, говоря с императрицей или придворными дамами. Он посчитал, что выбрать Марту для поручения было великолепной идеей, но едва лишь посмотрев в её лицо, Латюрель испугался. Наверное, она следила, как он наполнял бокал… Не выдал ли он себя при этом? Радлер – бестолковый малый, он с рождения привык слепо верить и слепо подчиняться. Но кто эта загадочная девушка? Латюрель понял, что сегодня он первый раз в жизни серьёзно просчитался. Он всегда ставил себя выше других, полагал, что легко может в любом стечении обстоятельств склонить ход вещей в свою сторону. Глядя на заплаканную девушку в коридоре, он бессознательно заключил, что это какая-нибудь пустоголовая простушка, не стоящая даже надетого на ней платья – жалкий цветной фон во время выходов императрицы. Но теперь в глазах Марты он прочёл явное недоверие и подозрение. И ему стало действительно страшно.
Латюрель попробовал улыбнуться ей, но у него вышла какая-то натянутая, неестественная улыбка, вызвавшая бы сомнение даже у ребёнка. Внутренне он проклинал собственную недальновидность. Но оставалась ещё возможность отыграться. Лекарь повернулся в сторону Радлера, ожидая привычных действий.
Как бы далеко не заходили рамки доверия, общепринятые порядки никогда не забывались. И всё, что должна была есть или пить императрица, тщательно проверялось. Радлер завёл в комнату изящно сложенного породистого пса, каждая шерстинка которого выражала здоровье и радость жизни. Животное нагло запрыгнуло на стоявшую перед столиком оттоманку, демонстрируя избалованность хорошим обращением. Латюрель выдавил из себя пару вполне естественных в данной ситуации смешков.
Радлер вылил остатки воды из графина в собачье блюдце, а затем обильно добавил туда жидкости из пузырька. Теперь смесь выглядела отчётливо синей, но повышенная концентрация означала лишь лучшую проверку.
- Что это за лекарство? – спросил Радлер, наблюдая за тем, как пёс доверчиво подступил к миске и, облизнувшись, стал пить.
- Его мне прислали из западных провинций. Настойка корня одного горного растения. Именно она должна помочь нашей императрице.
Латюрель постарался ответить как можно увереннее, потому что всё ещё чувствовал на себе взгляд Марты. Спокойным движением он спрятал пузырёк в шкаф и закрыл дверцы на ключ. Радлер между тем следил за псом.
Животное вылизало миску досуха и бодро залаяло, виляя хвостом. Фрейлина улыбнулась в умилении, а Радлер с искренней радостью захлопал в ладоши.
- Ну, ну, Радлер, не дразните судьбу, чтобы не утратить её благосклонность. Марта, отнесите бокал императрице немедленно.
Фрейлина склонилась в реверансе, взяла поднос и упорхнула из комнаты. Латюрель провожал взглядом её платье с внутренним беспокойством, которое не мог унять никакими доводами рассудка. Попросив Радлера остаться в кабинете, он вышел.
Едва выбравшись в коридор, он стремглав бросился в сторону, куда ушла Марта.
* * *
За дверью чуть слышно переговаривались. Пыльный старый ковёр заглушал шаги, и Латюрелю не стоило особого труда подойти к порогу покоев императрицы. Не самое благодарное занятие – подслушивать чужие разговоры. Но иногда весьма информативное.
- Как себя чувствует её величество?
- Ещё ни с кем не разговаривала… Она очень слаба…
Дверь открылась, и Латюрель едва успел отскочить в сторону. Он вовремя сделал вид, что случайно проходил мимо.
- Ах, Марта? – его глаза заблестели, будто стеклянные. – Я пришёл узнать, помогло ли моё лекарство. Признаться, никогда я ещё так не беспокоился, как сегодня.
Девушка вздрогнула, внезапно увидев перед собой лекаря. Но его растерянность развеселила её. Пожалуй, чего Латюрель не ожидал совсем на свои слова, так это улыбки.
- По вашей радости я заключаю, что её величеству стало лучше… Что ж, хотя бы одна прелестная новость в конце тяжёлого дня! Вам, Марта, нет нужды что-либо говорить – всё отражено на вашем лице.
- Да нет же, - смущенно ответила фрейлина, следуя по коридору за Латюрелем. – Я не знаю, выпила ли её величество лекарство.
Латюрель отчего-то испытал удовлетворение, заметив доверие в её взгляде и голосе. Он уже начал сомневаться, что придал слишком серьёзное значение этой незамысловатой девушке. Но уверенности это ему не прибавляло. Остался ли он достаточно хладнокровен в минуту, когда наполнял бокал? Радлер как раз в тот момент отвлёкся – это Латюрель точно помнил, - а вот Марта с момента появления в комнате следила за каждым движением лекаря, и могла заметить… Подозрения мучили Латюреля всё сильнее и сильнее. Что же заметить, наконец? Как он вылил несколько капель из пузырька? Но ведь Радлер при ней убедился в безвредности синей жидкости. Она могла уловить лишь выражение лица… Именно это более всего беспокоило Латюреля, потому что он не знал, как отразились внешне его мысли перед финальным штрихом замысла. Сумел ли он удержать себя в руках и остаться, как прежде, непроницаемым для других? Или торжество проступило сквозь маску спокойствия?
- Что же тогда заставило вас улыбнуться? – закономерно продолжил разговор Латюрель, нервно потирая руки. Без перчаток он чувствовал себя как-то особенно неуютно.
- Вы появились так внезапно… И… заговорили со мной, а перед этим доверили мне такое важное поручение… Это лишь от смущения, простите... Ведь я только незаметная фрейлина, а вы личный врач императрицы, разница, столь серьёзная, что мне трудно подобрать слова в разговоре с вами…
Латюрель улыбнулся. Пожалуй, никогда раньше он не улыбался с такой неподдельной искренностью. Простодушие Марты с первых слов было настолько явным, что лекарь удивлялся сам себе и своим домыслам. Он взглянул на девушку и увидел в её глазах подобие признательности. Поистине странным было встретить в жестоком мире придворных интриг и лицемерия человека в них ни капли не искушённого, человека искреннего и открытого. Латюрель слишком хорошо умел различать притворство, чтобы не признать теперь естественности. Губы его слегка дрогнули, когда он встретился с заинтересованным прямым взглядом Марты. И он поймал себя на мысли, что не знает, как ей ответить. Привычные фразы и обороты, отточенные в светских беседах, со своей низкой фальшью и холодным подтекстом не решались сорваться с его уст. Неосознанно он вдруг посчитал едва ли не кощунственным обмануть эту девушку и сказать ей нечто неискреннее.
- Напрасно вы считаете себя незаметной. Почему же тогда я выделил вас среди всех прочих фрейлин? Напротив, вы на редкость особенны и… как-то не похожи на других. Мне кажется, если бы вы побороли своё смущение, то скоро стали бы первой дамой при дворе.
Впервые комплимент давался Латюрелю так легко. Возможно, потому, что в нём звучала естественность, которой никогда не было ранее. Возможно, потому, что он отпускался простой фрейлине. На мгновение лекарь будто даже забыл о своём главном деле и о хрустальном бокале; его слова звучали просто, как речь беспечного юноши. Марта глядела на него большими карими глазами и всё больше расплывалась в смущении.
- Сударь, право, вы слишком добры ко мне…
- В той мере, в какой вы этого заслуживаете.
Латюрель поклонился с такой учтивостью, словно только что говорил с самой императрицей. При этом он тщательно скрыл холодную и расчётливую улыбку, скривившую на мгновение его черты.
Тут он вспомнил, что должен был ещё поговорить с Радлером. Не вполне довольный собой, он развернулся и направился обратно в кабинет.
* * *
Скорбь и печаль утраты будто охватили само существо дворца. Люди, одетые в траур, слонялись, как тени, среди старых потускневших стен и выцветших гобеленов. Внутренние покои дворца, хранившие память о поколениях правителей, десятилетиями вбирали в себя звуки человеческой речи, столь разные и непохожие, наполнявшие мертвенно холодные залы: отголоски фальшивых слов, заговорщические шёпоты и торжественные оглашения, крики радости, стоны боли и переменчивые интонации негромких разговоров. А теперь каждый из этих откликов былого словно выходил наружу из мрачных углов и щелей, из поблёкших полотен старомодных картин, пыльных ковров на стенах и самих угнетающе неуютных сводов комнат. Молодая императрица, радость всего Фэйгарда, умерла.
Латюрель смотрел на окружавших его врачей с непроницаемо бесстрастным выражением. На их лицах были различные проявления эмоций, где-то – жалкие и безвольные, где-то – хорошо скрываемые, но всё же заметные. Ни один из них при всём желании не мог оставаться в этот день столь же спокойным, как Латюрель. Бывший придворный лекарь императрицы выглядел на фоне совета мраморным изваянием, бездушной статуей, безучастной к происходящему. Его покровительница, властвовавшая судьбой его самого и всех людей, собравшихся вокруг, лежала на постели в той же позе, что и накануне: сложенные на груди руки, бледное лицо, тонкие застывшие в покое губы и блёклые, будто утратившие свой золотой блеск волосы. Но теперь сердце её остановилось, дыхание уже не колебало грудь, и мёртвое тело выглядело как фарфоровая кукла.
- Наш совет собрался сегодня… - Маленький тощий человечек вытер холодный пот, струившийся по лбу. Нервно дрожащими руками он теребил пуговицы на кафтане. – Собрался, чтобы выяснить причину смерти нашей любимой императрицы…
Говорящий сбился, захныкав, как ребёнок. Латюрель покосился на него с отвращением и поджал губы.
- В первую очередь, господа, я бы хотел, чтобы кто-нибудь прояснил нас относительно анализа пряди волос, срезанной вчера. Как вы помните, я серьёзно настаивал на том, чтобы изучить её на наличие растительного яда. Кто же последовал моему совету?
Последовала неловкая заминка; лекари суетливо зашушукались, поглядывая друг на друга и недоуменно пожимая плечами. Наконец один из них вышел из толпы. Это был высокий, но сутуловатый старик с редкими остатками седых волос на почти лысой голове и маленькой неровной бородкой. Рассеянно извиняясь, он заговорил слабым невнятным голосом, будто боялся, что за одно неверно сказанное слово его тут же на месте казнят:
- Это я исследовал их… Вчера я сразу же после того, как вы срезали прядь с чела императрицы, я отправился в лабораторию и с помощью химических реактивов проверил её на наличие посторонних веществ. К счастью, таковых не оказалось. Проведя несколько разносторонних экспериментов, я окончательно убедился, что передо мной волосы совершенно здорового человека… О, простите меня за оговорку… Я хотел сказать, что причина недомогания императрицы лежала в чём-то ином… Если бы можно было взять немного её крови и проверить теми же реактивами…
- Довольно, - холодно остановил его Латюрель. – Итак, господа, значит, наличие растительного яда не подтвердилось. А по-моему, вы просто не желаете признать, что она отравлена! Пусть при мне срежут новую прядь и изучат её. Принесите все необходимые реактивы и колбы.
Он смерил старика властным взглядом. Тот совершенно смутился и отступил назад.
В продолжение всех манипуляций Латюрель продолжал следить за реакцией присутствующих. Стоявший рядом с ним Радлер как заворожённый глядел на колбы с диковинного цвета смесями, нагреватели и порошки, которые принесла прислуга. Негромко совещаясь, врачи аккуратно проводили анализ шаг за шагом. Сначала волосы опустили в раствор-индикатор, потом положили на стекло вместе с каким-то вязким белым веществом и подержали над огнём. Послышалось шипение. Латюрель удовлетворённо кашлянул, а собравшиеся оживлённо заспорили.
- Но… этого не может быть… - произнёс старик потерянным голосом. – Значит, императрицу отравили после того, как мы вчера приходили засвидетельствовать её здоровье… Может быть, через еду или питьё…
- У вас нет при себе пряди, которую срезали вчера? – осведомился Латюрель.
- Нет. После эксперимента в ней оказалась масса посторонних примесей, и теперь она стала совершенно бесполезна.
- Еду или питьё… - повторил Радлер, задумчиво прищурившись. – Вчера единственное, что пила императрица, было лекарство, которое приготовили вы, Латюрель. Разумеется, ни у кого из собравшихся не должно возникнуть сомнений по этому поводу… Я дал его собаке, и оно оказалось абсолютно безвредным. Животное и сейчас в добром здравии… Можно даже привести его сюда…
- В этом нет нужды, - столь же бесстрастно отрезал Латюрель. – Теперь мы знаем, что императрица была отравлена, как и предполагалось, и остаётся лишь выяснить, кем именно. Я лекарь, а не сыщик, и не мне участвовать в этом расследовании. Если позволите, я покину собрание. Мне нужно побыть наедине с самим собой и… оправиться после этого удара.
- Но позвольте, - снова вставил старик. – Ведь мои наблюдения могут коренным образом изменить ход расследования и, может, помочь найти убийцу… Я настаиваю на том, что её величество отравили именно после того, как ей стало дурно на балу. Кто-то воспользовался её слабостью и, возможно, подмешал яд…
- Марта! – единым духом выговорил Радлер. – Она относила бокал в покои к императрице и могла в коридоре подсыпать что-нибудь туда… Я остался в кабинете, чтобы поговорить с вами, Латюрель, и некому было проследить за ней…
Лекарь заметно побледнел. Он не ожидал, что всё можно было истолковать столь просто и вместе с тем столь неожиданно. Его большая игра ни в коей мере не учитывала этого. Ничего, собственно говоря, не менялось в целом – результат оставался результатом, и никто так и не узнает истину. Но приплести эту девушку… Ведь она ни о чём не подозревала, не знала даже отчасти о запланированном, не была посвящена ни в какие придворные интриги… Жила себе беззаботной жизнью, радуясь спустившемуся на неё счастью быть фрейлиной императрицы. Ах, Радлер… В своей слепой преданности покойной он перестал замечать других людей. Как он мог так сразу обвинить Марту? Холодок пробежал по спине Латюреля, когда он осознал, что этот фанатичный юноша без тени сомнения так же указал бы на него самого, если кто-нибудь подбросил бы ему подобную идею. И лекарь по-настоящему испугался тону и уверенности, с которыми говорил теперь Радлер.
Юноша продолжал строить бездоказательные теории, и чем больше, как ему казалось, он находил подтверждений своей версии, тем более убедительно он начинал говорить. Латюрелю стоило лишь подать голос, стоило лишь вымолвить одно слово, чтобы повергнуть в прах все эти беспочвенные обвинения, но отчего-то он весь обмер и стушевался. Радлер нёс невероятную ложь, вспоминал несуществующие истории о том, что будто бы фрейлина затаила зло на императрицу после нескольких серьёзных замечаний, что девушка якобы ненавидела её. Латюрель всё больше терялся в себе, и фразы, которые должны, которые обязаны были сорваться с его уст, уходили куда-то вглубь него и умирали в потоке осторожных рассуждений. Когда Радлер закончил, никто не нашёлся ему возразить. Он посвятил служению своей повелительнице всю жизнь, и его авторитет, несмотря на молодой возраст, был неоспорим. Латюрель отшатнулся, заметив написанную на лицах собравшихся жестокость и жажду возмездия. Ненависть, направленную на одного даже мало кому знакомому лично человека. На фрейлину Марту.
* * *
Ветер с завываниями проносился по бескрайним коридорам замка, разбиваясь о толстые дубовые двери и просачиваясь под ними неприятным холодом сквозняка. Латюрелю не спалось этой ночью. Не то чтобы для него бессонница была в новинку, – даже напротив, он иногда часами сидел после полуночи над изобретением новых рецептов и микстур, - но сегодня вынужденное бодрствование было каким-то особенно угнетающим и назойливым. Лекарь сидел на кровати, скомкав подушку за спиной и подогнув ноги. В неровном свете подсвечника его худощавая фигура отбрасывала на стену длинную грозную тень. Такие же суровые тени ложились по комнате и от вполне обычных предметов – от старой мебели, колб и сосудов на столе, от стоек для химических экспериментов и самого подсвечника. Но все эти смутные проекции казались просто жалкими по сравнению с угольной чернотой тёмных углов, неподвластных слабому сиянию светильника. В них будто скапливалась постепенно сама чернильная ночь, предвкушая грядущую власть над идущим ко сну человеком. И терпеливо выжидала, пока не потушат свечи, чтобы вновь поглотить одного из беспомощных перед ней людей. Когда Латюрель смотрел в эти углы, ему казалось, что он видит нечто большее, чем просто черноту. На него будто пристально кто-то глядел в ответ, и в маленьких горящих глазах невидимого порождения ночи отражалась лишь бессмысленная и необоснованная злоба. Латюрель думал о странном звере, и страх сковывал его движения и овладевал его разумом. Он мог подняться с кровати, взять свечи и убедиться, что угол совершенно пуст, но боялся это сделать. Боялся по-настоящему, как маленький ребёнок, оставленный один в темноте. И ему казалось, что стоит только опуститься на пол, как невидимый зверь набросится и растерзает его. Латюрель протянул руку к подсвечнику и заметил, что глаза пристально следят за каждым его движением. Лекаря прошиб холодный пот. «Нужно заснуть… Это лишь иллюзия…» Стремительным движением он потушил свечи, будто опасался, что в последний момент передумает. Комната погрузилась во мрак.
Далёкие шорохи, скрип половиц и непрерывные завывания ветра отравляли атмосферу ночи. Латюрель понял, что заснуть не удастся. Что же это было? Может, обострились внезапно все его чувства, и малейшие колебания окружающего мира теперь вызывали раздражение… Может, это затаённый, но непреклонный голос совести зазвучал в его душе, очерствевшей за годы лжи и лицемерия. Он вспомнил свою последнюю встречу с императрицей.
- Вас явно что-то тревожит, Латюрель. Но даже властью императрицы мне не дано проникнуть в ваше сознание и различить волнующие вас мысли. Как вы думаете, много ли принесла бы правительнице такая возможность? Возможность понимать то, что творится в голове придворных?
Уголки её губ слегка дрогнули и нерешительно разошлись в стороны. Селина всегда стеснялась своей улыбки, даже при личном лекаре.
- Вовсе нет, ваше величество, мои мысли явно не заслуживают внимания. Я сам считаю их беспорядочными и необоснованными, и было бы по меньшей мере странно, чтобы они вызывали интерес других… Если кто-нибудь получил возможность прочитать в моей голове, как в книге, то я бы серьёзно опасался, что у него быстро заболит голова от той путаницы, которую он увидит.
Латюрель поклонился, чтобы не смотреть ей в глаза. Селина шутливо захлопала в ладоши. В своих покоях она могла позволить себе некоторую долю непринуждённости.
- Браво, Латюрель! В любой ситуации вы умеете сохранять находчивость. Но мой вопрос гораздо серьёзнее, чем вы полагаете. Скажите, к примеру, вы пробовали когда-нибудь… пытались ли читать чужие мысли?
Лекарь прищурился, будто от яркого света. Эта привычка была свойственна ему уже давно, на уровне подсознания. Прикрывая веки, он начинал чувствовать себя несколько уютнее, в одночасье словно прячась от собеседника в невидимой защитной оболочке.
Почему она задала именно этот вопрос? Латюрель видел у неё ту же милую доброжелательную улыбку, но она совсем не сочеталась с основательностью её слов. Будто через неё вещал его внутренний голос, с лёгкостью находя слабые места в сознании и мыслях, раня в самое сердце холодом истины. Истины и искренности, от которых он всегда уходил окольными путями и которыми умело играл себе во благо. Пробовал ли он читать чужие мысли? Да он делал это сейчас, глядя на неё! Он делал это сотни раз, разговаривая с Селиной и слушая её, улавливая оттенки голоса и мимики… А сегодня она задала вопрос, столь прямой и столь неожиданной… Будто нашёптанный ей отзвуками его скрытной души.
- Я даже не знаю, что ответить… Мне, как врачу, скорее приходится читать в других сферах… Например, следя за самочувствием больного, я прислушиваюсь к его дыханию, его сердцебиению. Но это всё лишь физические проявления. А мысли… Разве можно их постичь кому-нибудь? Тот, кто сумел бы сделать это, обладал бы слишком большой властью, почти божественной силой. Ведь в мыслях не только ближайшие намерения человека… В них весь он сам, со своими страхами и сомнениями, своими идеями и переживаниями…
- Но мы можем наблюдать физические проявления эмоций, и именно вам, Латюрель, они знакомы более всего. Настоящий лекарь не только знаток человеческого тела. Он умеет видеть и понимать устремления его души.
Латюрель постарался изобразить признательность за высказанную похвалу, хотя внутри его обуревали совершенно иные переживания. Он сомневался, он колебался… Ведь на следующий день предстояло сделать выбор, изменить внезапно свою жизнь молниеносным движением. Стать орудием судьбы.
Сидя на кровати в прежней позе, Латюрель хорошо представил эту сцену. Странно… Из всех страхов, из всех опасений, занимавших его перед трудным шагом, меньше всего его волновали последствия душевной борьбы. Он не ожидал, что придётся так вести поединок с самим собой. И со своей совестью, пробудившейся после долгого сна.
В комнате стали сгущаться тени. Латюрель чувствовал это. Горящие глаза из тёмного угла глядели необычно насмешливо и дерзко. Чёрный зверь, чёрный, как сама пустота, поднялся, вытянувшись, будто готовая к выпаду змея. В воздухе отчётливо ощущалось его шипящее порывистое дыхание. Одновременно с этим из окна показалась другая Тень – длинная и бесформенная, кусочек полночного неба, из которого кто-то выщипал звёзды. Её окружала зеленоватая ядовитая дымка, расползавшаяся и растворявшаяся в порывах холодного ветра. Тень спустилась на пол перед кроватью Латюреля, и вторая тень, казавшаяся по сравнению с ней маленькой и беспомощной, покорно отступила и легла на белую поверхность стены, серебрившуюся в лунном свете. Дымок потухших свечей, вместо того, чтобы развеяться, собирался над полом в серое полупрозрачное облачко, колебавшееся и двигавшееся, будто живое. Чёрный фантом небрежно подхватил его материализовавшимися когтистыми лапами и подложил под голову, как подушку. Теперь отчётливо стала видна уродливая голова призрака, не имевшая ничего общего с человеческой. Она напоминала нескладную лоснящуюся медузу с тонкими узловатыми щупальцами, концы которых терялись в темноте комнаты. Два больших глаза, отливавших серебряным блеском, мерцали, как утренние звёзды, и их ничего не выражающий взгляд вызывал ужас своей бездушной холодностью. Латюрель не видел пасти чудовища, не видел очертаний его силуэта, но воображение дорисовывало неосязаемые черты и этим пугало сознание ещё больше. Лекарь столкнулся не просто с ночным кошмаром, пустым видением, расплывающимся при пробуждении и забывающимся с течением дня. Перед ним приоткрылась завеса в безжалостный и жуткий мир Теней. Мир, в который никто не верил… Но который тем не менее жил и процветал, забирая с собой беспомощных и слабых, раскрывал крылья во тьме ночи, скалясь остриями окровавленных зубов, и проносился над спящими оцепеневшими душами, погружёнными в спасительный дурман сна. У лекаря перехватило дыхание от страха. Он сидел, съёжившись, подтянув колени к груди, будто стараясь унять бешеное биение сердца. Фантомы в комнате, видимо, не обращали на него внимания, хотя Латюрель сознавал, что они знают о его присутствии. Это было неким испытанием, некоей тайной, которую ему предстояло выяснить… Он молчал и старался не производить ни звука.
- Зачем ты пришёл? Разве не доволен ты делом, которое совершилось?
Угрожающий, протяжный женский голос, напоминающий шипение неприязненно настроенной кошки, исходил со стороны стены. Силуэт на ней извивался и ползал, принимая самые неестественные формы и снова возвращаясь к начальному облику, в котором всё более угадывались животные черты.
Тень посреди комнаты лениво повернулась в ту сторону, откуда послышался голос. Казалось, вопрос вызывал у призрака невероятное презрение. Щупальца на голове стали извиваться, переплетаясь между собой, и фантом резким движением расправил их, как спутавшиеся волосы. Его серебряные глаза загорелись, как огоньки светлячков. Глухой, низкий голос, звучавший будто из далёкой бездны миров и пространств, сотряс застывший в дремоте ночной воздух.
- Императрица мертва, это верно. Но всё ли идёт так, как ожидалось?
- Ты имеешь в виду Марту? Какое тебе до неё дело? Казнят её или нет, ведь ничего не изменится… Пусть умрёт… Лишняя смерть сладкой музыкой пронесётся над дремотой ночи, и наши собратья возблагодарят нас…
- Замолчи, Эллис. Ты молода и беспечна. Ты родилась только вчера, с последним вздохом императрицы, а тебе уже не терпится убивать и нести разрушение. Вы, женщины, всегда ненасытны.
Тень на стене обиженно зашипела, и её силуэт действительно принял женские черты. Уперев тонкие руки в чёрную полоску девичьей талии, Эллис сверлила призрака своими красными светящимися глазами. Тот до поры оставался невозмутим, но теперь зашёлся отвратительным хриплым смехом, отражением чёрной сущности фантома.
- Строить планы… Думать, переживать… Ради чего? Ведь Марта знает, кто отравил властительницу Фэйгарда, и ей ничего не стоит выдать убийцу… А тогда прощай твой маленький новый мир, и прощай твои надежды на будущее. Какая же ты жалкая, Эллис.
- Она только подозревает, и у неё нет доказательств! Замысел не мог дать трещину, и ты это знаешь. Просто ты хочешь смутить и запугать меня. Но я умнее, чем ты полагаешь…
- Ты? – Призрак вытянулся в полный рост, и в его голосе зазвучала угроза. – Ты всего лишь порождение одного поступка, одной чёрной мысли, жалкая, не стоящая ничего, беспомощная тень! Тебе никогда не сравниться с нами, хозяевами ночи! Ты считаешь, что наша цель только в бессмысленном уничтожении, и не способна понять, что этот мир существует и существовал до тебя по определённым правилам! И правила не позволяют совершиться этой казни. Нужна ли мне Марта? НЕТ! Мне нет до неё дела, и весь мой интерес лишь в том, чтобы создать в этом потоке мыслей и действий высший порядок. А в тебе я его не вижу!
Тень шевельнулась, заходясь зелёным дымом, и яростно швырнула что-то блестящее в стену. Латюрель почувствовал разрядом молнии пронёсшуюся через сознание боль резаной раны на лице. Он закричал и вскочил с кровати.
Старый слуга, облачённый в ночной халат, с наспех зажжённым светильником, прибежал на этот крик. Латюрель стоял посреди комнаты, закрывая рукой залитое кровью лицо. Подозвав слугу, он в тусклом сиянии свечей взглянул в зеркало. Губы и щека у него были рассечены, и кровь струилась по подбородку. Латюрель стал искать по комнате, что же могло так ранить его, и заметил, что пятна крови есть также у стены и на полу. Но при виде одного предмета он отпрянул в безумном ужасе, и его новый крик прорезал тишину ночи. Возле его кровати лежал разбитый хрустальный бокал.
- Что случилось, ваша светлость? Вам приснился кошмар? Может, позвать остальную прислугу? Господи, какая рана! Вам нужна помощь…
- Убирайся! Прочь, прочь отсюда! Я должен остаться один…
Он с остервенением безумца вытолкал слугу за дверь и закрыл её, для надёжности забаррикадировав старым шкафом. Кровь продолжала хлестать по его лицу, но он уже не обращал на это внимание и только диким взором смотрел в безмолвную темноту.
Внезапно Латюрель почувствовал чьё-то прикосновение, холодное, как лёд. Кто-то провёл рукой по его губам, и лекарь ощутил, что рана исчезла. Он хотел зажечь свечи и вновь подойти к зеркалу, но та же рука остановила его.
- Почему я должна получать твои удары за тебя? Страдать за тебя?
Он совершенно не ожидал услышать голос той, которую назвали Эллис, и от её слов неприятная дрожь прошла по его телу. Латюрель обмер в не поддающемся описанию душевном трепете.
- Кто ты? Почему ты пришла сюда?
- Разве ты не догадываешься? Конечно, вы, люди, столь ограничены и близоруки… Хорошо, называй меня как пожелаешь, как тебе больше подходит: тёмная сторона твоей души, твоя ненависть, злоба твоих поступков. Или ты полагал, что все эти эмоции просто исчезают, принеся один раз разрушение и растворившись в бесконечном пространстве мыслей и времени? Они живут собственной жизнью, но в мире Теней. Мире, куда все отправляются после завершения своего пустого существования. О, я одна из многих, я одна из очень многих… Я росла и развивалась вместе с тобой долгие годы. Помнишь свою ложь и свою зависть, свои козни и мерзкие замыслы? Я купалась в их лучах, будто это были каждый раз проявления твоей любви ко мне.
Латюрель отступил от неё в угол, но она проскользнула за ним, обвившись вокруг его шеи. Лекарь не сопротивлялся: ему хотелось умереть, только бы не видеть этой правды, потрясшей основы его существа… Но Эллис лишь играла с ним. Ослабив хватку, она спустилась на землю. Она умела принимать призрачные формы и стелиться по земле плоской тенью, и эти перемены доставляли ей удовольствие. С протяжным шипением она поползла по комнате, огибая стыки стен и углы, скрываясь в темноте и выползая на негреющий свет луны, исступлённо извиваясь. Латюрель заметил, что на стене за ней остаётся тонкая дорожка крови, и понял, что его рана теперь досталась ей. Почему-то подобие жалости, смешанное с признательностью, овладело им.
- Ты вынуждена терпеть страдания из-за меня… Но я знаю способ, как избавить тебя от этого… Помочь тебе, Марте и… самому себе. Да… Я знаю.
Ответом ему был сосредоточенный взгляд двух красных глаз, в которых была не ненависть, не ожесточение, но лишь боль.
* * *
Латюрель стоял перед дворцовым советом, который сам же собрал. В последний раз он не мог не порадоваться привилегиям собственной властности. Все взоры, все частью озадаченные, частью заинтересованные лица были направлены на него, и его это несколько забавляло. Улыбка преобразила на мгновение его обычное равнодушное выражение, и мимические морщины прорезали непроницаемость его каменного облика.
- Да, это я отравил её величество. Знакомство с секретами экзотических трав позволило мне сделать яд, состоящий из двух компонентов. Каждый из них по отдельности безвреден, и только смешавшись в человеческом организме, они получают возможность убивать. Все основательно убедились в этом при проверке пряди волос сразу после того, как у императрицы наступило лёгкое недомогание. Всего лишь обморок, который я организовал, слегка увеличив дозу утренней микстуры. Но никто этого не заметил и никогда не подтвердит. Затем оставалось лишь подлить раствор со вторым компонентом в бокал вечернего питья, чтобы на следующее утро необратимые изменения в организме, вызванные дьявольской смесью, погубили императрицу Селину. Я проделал всё это, и признаюсь теперь в совершённом перед вами.
Один из ближайших к нему придворных подступил к Латюрелю и шепнул ему взволнованно и нерешительно:
- Что вы говорите, ваша светлость? Через два дня в столицу приедет принц Марсиль, наследник престола… Вас осыплют милостями, вас наградят, вы сможете обладать невероятным могуществом… Ведь вы сделали это ради него! Опомнитесь, на вас нашло помрачение, остановитесь!
- Я поступаю так, как считаю нужным… Через два дня будет слишком поздно… Поздно для меня и для… неё.
Всё-таки он за всю жизнь так и не смог избавиться от нерешительности.
Эллис ободряюще подмигнула ему красным глазом, и он кивнул ей. Тень глядела на него из кусочка темноты, каким-то чудом сохранившегося у потолка. И слышала каждую его фразу, поэтому он старался быть ответственным до последней минуты. Если не перед ней, то перед самим собой.
Радлер буквально продирался сквозь ряды присутствующих, и на его лице была написана такая ненависть, что даже окружающие в ужасе шарахались в стороны. Но Латюрель не дрогнул и лишь выжидающе смотрел на противника. Радлер осыпал лекаря проклятиями, источал слова, полные демонической силы и омерзительной злобы, но Латюрель не слышал их. Юноша наконец выбежал в первый ряд, и шпага сверкнула в его руке. С праведной яростью он бросился на отравителя, но тот и теперь стоял недвижимо. Радлер замахнулся шпагой и неожиданно упал, споткнувшись о какое-то препятствие. Латюрель услышал демонический смех Эллис, которая выскользнула из-под ног юноши чёрной змеёй и скрылась под маленьким каменным постаментом поблизости. А стража к этому времени уже крепко держала Радлера, отчаянно сопротивлявшегося и продолжавшего источать проклятия.
- Я готов идти, - промолвил спокойно Латюрель. Ведите меня в темницу.
Эллис нырнула в спасительную тень под подошвами его сапог.
* * *
Латюрель осторожно вынул из-за пазухи крохотный флакончик с синеватой жидкостью. Солнечный свет проникал в его камеру только через небольшое зарешёченное оконце на высоте почти в два человеческих роста над полом. В его лучах сосуд переливался, как гранёный сапфир. Как близка жизнь… и как близка смерть. Лекарь откупорил флакон и поднёс к губам.
- Ваша светлость, к вам посетительница!
Латюрель резко опустил руку. Приятно, что стражник ещё соблюдает этикет и назвал его согласно титулу… Но это лишь мелочи перед главным событием, перед концом всех сомнений и раздумий. А вот посетительница… Кто это? Догадка моментально поразила его, когда он перевел взгляд на выжидающе застывшую Эллис. Ну конечно, Марта! Она пришла… Может, выразить благодарность? Что ещё она хочет сказать после того, как он спас её от казни и занял её место? Лекарь вновь посмотрел на флакон и посмеялся собственному малодушию. Быстро закрыв, он выкинул его в окно.
Шипение прорезало его слух. Эллис нырнула в отверстие окна, как чёрная вспышка, как бросающаяся на свою добычу с высоты поднебесья хищная птица. Через считанные мгновения она вернулась, сжимая в призрачных руках бутылочку со смертоносным зельем. Латюрель побледнел, отступая от неё, как от прокажённой.
- Нет, Эллис. Теперь я понял, для чего ты ходишь за мной, для чего эта игра теней и этот заранее спланированный ход событий… Ты… Ты, ничтожный демон! Уходи!
Он вырвал у неё флакон, раскупорил и плеснул содержимое ей в лицо. Отвратительный крик и клекочущее шипение раненой вороны наполнили его уши. Эллис исчезла, превратилась в дым погасшей свечи, в растворяющийся поутру туман над тёмным болотом… Латюрель бросил сосуд на пол и раздавил его сапогом на множество мелких стекляшек.
Он должен был оставаться сильным до конца. И понять наконец, что значит выбрать дорогу своей совести.
10 ноября - 3 декабря 2007