ЖЕНЬКА ОНЕГИН
Действующие лица:
Бюст Пушкина
Онегин
Ничего Святого
Бактерия Сибирской язвы
Пёс Антибиотик
На сцене интерьер кабинета: письменный стол с компьютером и бумагами. На углу стола бюст Пушкина. В углу сцены диван, над ним картина Брюллова «Гибель Помпеи».
Входит Онегин в стильном плаще. Подходит к столу и смотрит на фотографию заморского города.
Онегин с кривой ухмылкой:
Изображаю я в картине верной
Уединённый кабинет.
Философ пал от жизни скверной
Когда исполнилось осьмнадцать лет.
В тот год от армии отмазал
Мой дядя самых верных правил,
И больше выдумать не мог.
И потому в английский городок
Меня с поспешностью приправил.
Хотя я Оксфорд не любил,
Никто по-русски в нём не говорил.
Но, наконец, своя страна
В родных пределах приняла.
Я вёл дела, кидал акционеров,
И подставные фирмы открывал,
Качал на Запад капитал,
И обретал NEW RUS манеры.
А большего, увы, не знал.
Бюст Пушкина:
Знавал, знавал! Во времена былые
Пивали квас без консервантов,
Имели тысячу талантов.
Когда бывали молодые,
То, что мы только не несли.
Гусей, вот разве, не пасли.
В достатке полном испытали
Горячку рифм, азарт картёжный.
В груди ревел медведь таёжный,
Когда мы стройность ножек наблюдали.
Онегин:
Да, всё звучало гласом лиры,
Но всё прошло, как яблоневый дым.
Я был рождён для жизни мирной,
Но не умру я больше молодым.
В стогу с певуньей не резвиться,
Не портить по деревне баб.
Что остаётся – степениться
И умножать тщеславья скарб.
Прошла любовь, ушла и муза
С развалом нерушимого Союза.
Да, были времена,
Но не было подлей.
Теперь другие письмена.
Бюст Пушкина:
Что слышу я, то ты ли, эй!
Онегин, милый,
В тебе угас весёлый взор.
И для тебя весь свет постылый,
И лесбиянок сводный хор
Не тешит перепонку уха.
Онегин:
Мне слаще как жужжит здесь муха.
Бюст Пушкина:
Ну а Татьяна? Что она?
Онегин:
Она другим увлечена.
Татьяна новорусскою душою,
Отлично зная почему,
Расчётлива была со мною,
И к недовольству моему
Мои желанья отклоняла.
Зато иным посылам вняла.
Ей по нутру расчёт конкретный
Олигархических бесед.
Всегдашний шарм её приметный
Опишет дюжина газет.
Её удел – parfum, да выдел кожи.
Всему итогом – звон мониста.
Она же лидер феминисток.
Не любит строй идей не схожий.
Намедни я с собой не совладал.
Явился в офис к ней. Она в берете, майке белой.
Я сел на стул, затем на стол, привстал.
Она задумчиво мороженное ела,
И надпись на груди краснела:
«Я Ларина», чуть ниже «Т».
Выхватываю свой ТТ,
Я доверяю лишь ему,
И с криком «Не достанься никому!»
Вперяю дуло в литеру на майке.
Она смеётся: «Вот напрасный труд!
Ещё б прибегнул ты к нагайке,
Или скандал устроил тут.
Ты, Женька, всё такой неисправимый.
Здесь дух романтики потух.
Повсюду меркантильный дух,
И лиры звук, банкнотами травимый.
Но, если страсть в тебе зудит, маня,
( Она малиновый берет снимает)
Я отдаюсь тебе, возьми меня!»
Шикарный волос ниспадает.
Она прижалась. Я обмяк, поник.
К моим плечам её стремились руки.
Я отстранял, но пали брюки.
И, вдруг, её раздался крик:
«Охрана! Все сюда, быстрей!
Меня пытаются бесчестить!»
И вывалили из дверей
Жлобы. Числом их было двести.
По мне прошлись хамья полозья
Осознаётся всё потом:
Когда столкнёшься со скотом,
То счёт не в вашу будет пользу.
Но полно. Хватит о Татьяне.
Сегодня Ленский наезжал,
И долго мне грубил по пьяне.
Хотел, чтоб я долги отдал.
Недавно из Якутии вернулся,
Был в Ленске он – поместье родовом.
Там наводненье. Всё плывёт кругом.
Он сам едва не захлебнулся.
Всё под водою – базы, склады.
Владимир зол, и здесь ему не рады.
Я уезжаю на разборку.
Что будет, он ли победит?
Иль я задам крутую порку.
Сам чёрт во мне сейчас сидит.
Уходит напевая:
Паду ли я, стрелой пронзённый,
Иль мимо пролетит она?
Бюст Пушкина:
Какие всё же мелочные склоки.
Прообраз мой, с кого меня лепили,
Рассказывал – в его эпоху были
Наикрутейшие разборки. Какие cтроки
Им стихотворные он посвящал.
Чего разборка на Сенатской стоит,
Так разбирались – лёд трещал.
Да и моя больная память ноет:
Вот помню, на столе стоял
Я депутатском в белом доме,
И видел, как Борис венчал
Печальный танк, и, будто, в коме
Сей образ на века застыл.
А позже белый дом стал чёрен.
Тогда, кто был в те дни проворен,
Тот из разборки целым выходил.
Властитель слабый
Над нами царствовал тогда.
Возвращается Онегин.
Бюст Пушкина:
Ну, что, пришли покрыты славой?
И Ленский был завален без труда?
Онегин:
Пришлось подмазать всех подряд.
Зато теперь он мира просит,
Ему смогли менты подбросить
В карман противотанковый снаряд.
За незаконное храненье обложили.
Такую вот свинью мы подложили.
Но знаешь, мне не по себе.
Неясная тревога гложет.
Я в криминальной кутерьме,
И это кончиться не может.
Сейчас постиг я – всё пустяк,
То, что доныне ещё славил.
Я брошу всё и всех – достали!
Возьми мой капитал затак.
Бери машину, хату, шмотки.
Ларёк бери палёной водки.
Я чую, упаду на дно.
И сердце черви точат.
Бери. Меня же всё равно,
К полуночи замочат.
На диване происходит шевеление. Диван слегка прогибается под лежащим на нём полупрозрачным существом.
Ничего Святого:
Что слышу я, избавь, Господь!
Онегин Женька, ты ли это?
В опасности твоя ли плоть?
Криминогенная вендетта
Твои пенаты посетит.
Но ты смотри повеселее,
Зато исчезнут поскорее
Твой геморрой и простатит.
Они свинец не переносят.
Он их в мгновенье ока скосит.
Смеётся, садясь на диване.
Слезливая твоя выходит речь.
Идёт тебе она в потеху.
На святость ты ещё обречь
Решись себя для смеху.
Был среди вас один святой,
Так и тому распяли длани.
Я слышал, инопланетяне
Его забрали будто бы с собой,
Как наилучшего из вас.
Но не о том ведь твой рассказ.
Не верю я, Онегин в слёзы,
В их облегчающие дозы.
Под диваном слышится возня. Выползает бактерия Сибирской язвы.
Бактерия:
Вот мне, действительно, смешны
Пустые ваши споры.
Сейчас достану из мошны
Сибирской язвы споры.
Лежала долго в темноте,
Где пыль и сапрофиты.
Там все условия не те,
Но здесь мы будем квиты.
Теперь вы сами в темноту,
Холодный мрак объемля,
Отправитесь немедля
На скором поезде, ту – ту!
Онегин и бюст Пушкина разом:
Бактерия, ты зла!
Недобрые твои дела!
Ничего Святого, смеясь:
Она никак не может злиться,
Она же божья тварь.
Ей надобно вовсю плодиться,
Таков вот эволюции букварь.
Какие вам милы приёмы?
Решайтесь, надо начинать –
Как Гамлет, далее молчать
Или Офелией пополнить водоёмы.
Бюст Пушкина возвышенно:
Сибирским здоровьем
По язве Сибирской!
Бактерия, указывая на картину «Гибель Помпеи»:
Вот и они так думали тогда –
Атланты, гладиаторы, атлеты.
Но как пришла к ним извержением беда,
Так и спекла из них котлеты.
Такая жизнь, и не бери её в кавычки.
Не мало там пропало тел:
Фашист, как будто, пролетел,
Или Мамай разрушил по привычке.
Читала я в книжонке школьной,
Что жизнь человеку даётся один раз,
И расстаться с ней надо так,
Чтобы не было мучительно больно.
Онегин:
Бактерия, позволь устроить пир,
Чтоб перед смертью мы к веселью обратились,
И, покидая сей печальный мир,
Мы с Дионисом вечным не простились.
Бактерия:
Да брось, Онегин, я же не чума,
А ты никак не председатель.
В миру ты был предприниматель,
Но полная твоя сума
Тебя от язвы не спасёт.
Под мой заказ уже оплачен счёт.
Вот если б ты исполнил гимн
В честь язвы из Сибири.
Онегин:
Не гимном – вальсом я одним
Потешусь напоследок в этом мире.
Его исполнит нам мой верный пёс.
Сюда, мой пёс Антибиотик!
(Вбегает пёс)
Открой скорей зубастый ротик,
И закрывай больной вопрос.
Пёс пролаивает «Собачий вальс» и, задрав лапу, мочится на бактерию. Та с шипением растворяется и исчезает.
Онегин заходится истерическим хохотом.
Бюст Пушкина:
Всё, всё, что гибелью грозит
Для сердца русского таит
Неизъяснимы наслажденья…
Онегин:
И снова к жизни вкус не слаб.
Мне ни по чём любое горе!
Сегодня трахну сотню баб,
И выпью водки море!
Гимн в честь меня!
Прекрасно. Bravo!
Ничего святого:
Безбожный пир, глупец безбожный!
(Исчезает)
Онегин уходит погружённый в глубокую задумчивость.
Занавес.