Запах кофе и табака был столь же свойствен Елизавете Владимировне, как и парусным колониальным сухогрузам, доставлявшим в пресную Европу драгоценный груз тропических пряностей. Он вился в седеньких кудряшках старой дамы, шлейфом тянулся за её длинными юбками, когда Елизавета Владимировна, несмотря на годы, легко, как чайный клипер, устремлялась по редакционному коридору. Аромат дальних странствий наполнял всё тот же коридор с самого утра, едва лишь Елизавета Владимировна перешагивала порог своего темноватого и тесного кабинетика.
Старая дама не мыслила рабочего процесса без дымящейся сигареты и большой фарфоровой кружки с чёрным, как смоль, кофе без сахара, который, из-за его крепости, наверное, можно было резать ножом. Елизавета Владимировна варила кофе собственноручно, на сопящей и пыхтящей астматической кофеварке, служившей источником кофейного благоухания для всей конторы.
Сухонькая и миниатюрная, старая литсотрудница сидела за своим, казавшимся непомерно большим для неё, "обкомовским" столом прямо и строго, представляя собой воплощение интеллигентской чопорности прошлого века. Странной, старомодной казалась и её речь. Зарплату она называла жалованьем, работу - службой, а посетителям говорила: "Соблаговолите присесть". При всём, при том, Елизавета Владимировна отнюдь не была ханжой, в тесном кругу любила остроумные, пусть даже и солоноватые, шутки, не брезговала и крепкими выражениями в подходящих случаях. Уж кто-кто, а Олег Валентинович это знал очень хорошо, потому что был вхож в этот самый тесный круг, более того, приходился этому обломку империи старинным другом. Кое-кто в конторе даже считал, что за этой дружбой кроется более нежная сердечная привязанность, с течением времени превратившаяся в нечто, похожее на родственные чувства.
Олег Валентинович был высок, сутуловат, имел большие залысины на высоком лбу и очки с толстыми линзами. Руки его совсем не походили на интеллигентские, длинные, жилистые, с широкими ладонями и короткими пальцами, они, скорей, вызывали ассоциации с сельской кузницей, нежели с редакцией "толстого" литературного журнала. Тем не менее, Олег Валентинович был одним из самых известных писателей-прозаиков, по книгам которого был снят не один фильм, поставлен не один спектакль. Он также считался литсотрудником журнала, но его работа отличалась от занятий кофейно-табачной Елизаветы Владимировны. Олег Валентинович вёл в журнале рубрику "Зелёная ветка", под которой публиковались молодые и перспективные авторы, Елизавета Владимировна же была литературным критиком, въедливым и дотошным.
В их многочисленных спорах о литературе, она очень часто брала верх над добродушным Олегом Валентиновичем, на что писатель непременно говорил, что тот, кто сам не пишет, становится профессионалом в критике. Елизавета Владимировна и впрямь за всю жизнь не издала ни одной книги, она занималась исключительно критикой, а со времён Белинского литературная критика не пользовалась пристальным вниманием издателей. Тем более в наше коммерциализированное до предела время критику и думать было нечего издать книгу.
В связи ли с изобилием на книжных прилавках пёстрых конъюнктурных романов, или по какой другой причине, но свойственная Елизавете Владимировне желчность усиливалась с каждым годом. Старая критикесса ворчала и язвила, и её суждения (надо сказать, вполне профессиональные) всё чаще вызывали раздражение редакторов, в том числе и того самого "толстого" журнала, в редколлегию которого она входила. Олег Валентинович же, искренне считавший тотальную "желтуху" современной литературы болезнью роста, начинал пререкаться с Елизаветой Владимировной, уверяя, что она несправедлива к авторам.
- Ну да, ну да. А как же иначе-то, сударь мой, - кивала седенькой куафюрой критикесса. - Это о какой-такой беспристрастности можно говорить после "Звона"?
"Звон" был застарелой болячкой на самолюбии писателя. Вообще-то, статья критикессы называлась "Вечерний звон", но от частого употребления название трансформировалось, утратив прилагательное, и теперь между Олегом Валентиновичем и Елизаветой Владимировной именовалась просто "Звоном". Суть разногласий заключалась в том, что Олег Валентиновича опубликовал роман "Вечер", в котором, по мнению старой подруги, проявил себя конъюнктурщиком, сработавшим на потребу официозу. Не удовлетворившись устным разносом, Елизавета Владимировна написала убийственную статью под названием "Вечерний звон", в которой всласть поязвила над перепитиями судеб простодушных героев Олега Валентиновича. Досталось и позиции автора, которую критикесса сочла аморфной и оторванной от жизни, и притянутым за уши страстям, для "оживляжа" включенным в роман. Из-за этого литсотрудники рассорились в пух и прах, более недели не разговаривали.
Бойкот кончился неожиданно. Сварив, по обыкновению, с утра кофе, Елизавета Владимировна заглянула в кабинет Олега Валентиновича и пригласила его покофейничать. Немного удивившись, Олег Валентинович последовал за старинной подругой в её кабинет, и через четверть часа старики уже оживлённо обсуждали рукопись начинающего поэта, лежавшую на столе Елизаветы Владимировны.
- По рукам надо давать! - кипятилась критикесса. - Если его сейчас не остановить, он забросает нас своими, с позволения сказать, виршами.
- Погоди, Лиза, не горячись, - рассудительно говорил Олег Валентинович. - Может это и не самая удачная его попытка, нельзя же рубить на корню любое начинание.
- Такое - всенепременно! - не сдавалась старушка. - Потомки нам спасибо скажут, если мы сейчас его "зарубим".
Стихи и впрямь были плоховаты. Чувствовались в них и недостатки образования, и слабое представление о стихосложении вообще. Должно быть, автор за рамками школьной программы и не читал ничего, иначе чем можно объяснить его уверенность в том, что это - стихи?
- Но, Лиза, мы же редколлегия, а не экзаменационная комиссия по русской литературе! - стоял на своём писатель.
- Вот-вот! - торжествующе говорила критикесса. - Именно - редколлегия. И, как член редколлегии, я своё мнение буду отстаивать. А ты, если хочешь, можешь забрать этого Руденко к себе, в "Ветку".
- Ну, во-первых, я - прозаик, а не поэт, - возражал Олег Валентинович. - И "Ветка" публикует прозу. Во-вторых, ты ведь и по "Ветке" пройдёшься!
- Ещё как пройдусь! - подтвердила Елизавета Владимировна. - Если только ты в неё эту хрень протащишь.
- Ли-иза! - укоризненно тянул писатель. - Как ты можешь употреблять такие слова?
- Элементарно, при посредстве второй сигнальной системы...
Такие пикировки отнюдь не были редкостью у стариков. Более молодым сотрудникам иногда казалось, что уж на этот раз они точно рассорятся насмерть. Но через час-другой Олег Валентинович принюхивался к распространяющемуся по редакции аромату свежесваренного кофе, брал свою чашку (человек без своего стакана жалок) и шагал к кабинету Елизаветы Владимировны.
В этот день старой критикессе с утра немоглось. Ну всё не так. И сидеть было неудобно, мгновенно уставала прямая, как у балерины, спина, и идти - воздуху не хватало. Даже сигарета показалась горькой и удушливой. Отправившись в туалет с большим кувшином для воды, Елизавета Владимировна выронила его, и он, ударившись о кафельный пол, брызнул в разные стороны осколками зелёного стекла. Разгневавшись на кувшин, Елизавета Владимировна отказалась от задумки о кофе и засела у себя в кабинете, куря сигарету за сигаретой.
Не дождавшись в привычное время кофейного благоухания, Олег Валентинович заглянул к подруге, и её лицо ему не понравилось. Старушка была бледней обычного, под глазами наметились серенькие тени.
- Лиза, ты здорова ли? - встревожился писатель.
- Кофе хочу, - невпопад ответила Елизавета Владимировна. - А вообще, зажилась я, мой друг, пора молодым место освобождать.
- Ну, это ты брось! - протестующе сказал Олег Валентинович. - Вот сейчас неотложку вызовем, укольчик сделают, ты ещё любого молодого за пояс заткнёшь.
- Ну уж...
Старушка подалась вперёд, словно пытаясь подняться из-за стола, неожиданно страшно захрипела, рванула на тощей высохшей груди блузку, отчего горохом посыпались мелкие пуговички, и, безжизненно свесив с подлокотника кресла левую руку, упала назад. По её маленькому тельцу прошла длинная дрожь, дёрнулась худенькая ножка в туфле со стоптанным на бок каблучком, и всё кончилось.
- Лиза! - вне себя крикнул Олег Валентинович.
Он бросился к подруге, тормошил её, дышал на сморщенные ладошки, заглядывал в оставшиеся открытыми, выцветшие от старости глаза, прислушивался, пытаясь уловить дыхание, но всё было тщетно. Елизавета Владимировна отдала богу свою беспокойную душу легко, без длительной болезни и томительного ожидания. Только вот что теперь делать осиротевшему Олегу Валентиновичу?
Он сидел на полу у её кресла, целовал изуродованные артритом сухонькие пальчики маленькой, похожей на птичью лапку, старушечьей руки, и плакал. Слёзы катились по морщинистым, тщательно выбритым щекам Олега Валентиновича, срываясь, падали на любимый Лизой галстук в серо-синюю полоску, на её остывающую руку. Лиза ушла, ушла навсегда в свою кофейно-табачную даль, в которую нет пути ему, большому и неуклюжему писателю, жалевшему всех графоманов, изводивших тонны бумаги на свои бездарные писульки. Ушла непобеждённой, уверенной в своей правоте. До конца настояв на своём...
... Вернувшись с похорон, Олег Валентинович зашёл в приёмную, положил на стол главного редактора заявление. Редактор оторопело приподнял надо лбом очки.
- Ты что, Олег Валентинович, белены объелся? Писатели на пенсию не уходят.
Редактор был ровесником Олега Валентиновича, и их связывала многолетняя совместная работа, поэтому фамильярность его не казалась хамством.
- Ты же признанный писатель, - убеждал редактор. - Одумайся. Да и, кого мы на ваши места посадим, на твоё и Елизаветино?
- Прости, Иван Игнатьич, но я больше работать не могу. Да и писать не буду больше. Я ведь для неё писал, а теперь не для кого... Да, ещё. Там у Лизы на столе рукопись лежит, некого Руденко, так имей в виду, ей самое место в корзине...